()

Берсье. «Православное обозрение», 1888

Пред праздником Пасхи, Иисус, зная, что пришел час Его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что, возлюбив Своих, сущих в мире, до конца возлюбил их. И во время вечери, когда диавол уже вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его, Иисус, зная, что Отец все отдал в руки Его и что Он от Бога исшел и к Богу отходит, встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан. Подходит к Симону Петру, и тот говорит Ему: «Господи, Тебе ли умывать ноги мои?» Иисус сказал ему в ответ: «Что Я делаю теперь, ты не знаешь, а уразумеешь после». Петр говорит Ему: «Не умоешь ног моих вовек». Иисус отвечал ему: «Если не умою тебя, не будешь иметь части со Мною». Симон Петр говорит Ему: «Господи! Не только ноги мои, но и руки и голову». Иисус говорит ему: «Омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь; и вы чисты, но не все». Ибо знал Он предателя Своего, потому и сказал: не все чисты. Когда же умыл им ноги и надев одежду Свою, то возлегши опять сказал им: «Знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам. Истинно, истинно говорю вам: раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его. Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете» ().

«Возлюбив Своих сущих в мире, Он возлюбил их до конца». До конца, то есть до последнего часа, когда становится ясным, в чем заключается истинный смысл жизни, когда все мнимое изглаживается и исчезает; до конца, то есть до момента несказанных страданий, до момента смертной муки на Голгофе, на том кресте, где видел Его святой Иоанн, преклоняясь пред милосердием, приносящим себя в жертву за спасение людей.

Иисус хочет еще раз засвидетельствовать эту любовь к Своим ученикам делом, воспоминание о котором навеки запечатлеется в их памяти. В этом действии Он хочет дать образ той идеи, которая проникла все Его служение, — идеи добровольного смирения, ради которой Он отдал Себя человечеству. В месте с тем Он хочет показать Своим ученикам, заводящим споры о первом месте в грядущем Царствии, что высшее величие заключается в смирении. Вот почему Он снимает с Себя верхнюю одежду и, как раб, в одном хитоне берет полотенце, Сам опоясывается им и опускается на колена, чтобы умыть ноги Своим ученикам.

«Иисус, зная, что Отец все отдал в руки Его и что Он от Бога исшел и к Богу отходит, встал с вечери… и начал умывать ноги ученикам»… Какое странное сближение! Неужели же Иисус Христос доходит до такой степени смирения именно потому, что знает, что Он от Бога исходит и к Богу отходит? Да, так и должно быть: между этою мыслью и этим действием существует глубокая внутренняя связь. Чем истинно возвышеннее душа человека, тем более доступно ему смирение. Какое же значение имеют для Иисуса, стоящего на безмерной высоте, куда возвела Его воля Отца, все наши жалкие различия в общественном положении, наше ложное величие и наши условные порядки? Какое значение в Его словах имеет наше тщеславие, наше мелкое соперничество, наша борьба себялюбия и гордости? Какое значение имеет людское порицание или презрение в глазах Того, Кто обладает одобрением Божием? Какое значение имеют все земные унижения для Того, Кто вкусил небесной славы?

О, жалкие поклонники земной славы! Познайте пред лицом коленопреклоненного Спасителя величие унижающего себя милосердия! Воззрите на Него, Господа господствующих, исполняющего обязанность раба, самого презренного раба, ибо на Востоке самый последний из рабов умывает ноги возлежащих за столом. Сравните с этим зрелищем ложное величие эгоизма, хотя бы и наиболее блестящее и прославленное, — как оно бледнеет и умаляется перед этим высоким самоотвержением! Вот на что захотел Иисус Христос указать свету, вот чего до Него не ведал древний мир, не умевший выразить ни на одном из своих языков слова «смирение». Вспомним, кроме того, что, подвергаясь такому унижению, Иисус Христос возвысил человечество. Без сомнения, и до Него совершались поступки, сходные с Его поступком; так, например, в Индии Будда — может быть, самая благородная и симпатичная личность языческого мира — делил лохмотья и жалкие одры нищих и больных. Но, рассмотревши внимательнее его действия, мы тотчас заметим, что, поступая таким образом, Будда стремился только выполнить требования крайнего аскетизма, чтобы очиститься незаслуженными страданиями. Какая разница между таким стремлением и чувством, воодушевлявшим Иисуса Христа! С того дня, когда в «высокой и устланной горнице» Христос преклонил колена, чтобы исполнить обязанность раба, — раб возвысился, ибо как бы низко ни ставило его людское презрение, он знал, что некогда Сам Спаситель был товарищем его позора и скорби.

Изумление, произведенное этим необычайным поступком, так велико, что апостолы молчат как бы в оцепенении. Лишь один из них не может одержать охватившего его волнения, это — человек, легко поддающийся первому впечатлению. Во всех таких случаях он первый нарушает молчание. Однажды, когда апостолы колебались ответить на вопрос Иисуса Христа, он первый воскликнул: «Ты — Христос, Сын Бога живого!» В другой раз он же сказал пред удаляющейся от Христа толпой: «Господи! К кому нам идти, как не к Тебе?» — и на этот раз он не может быть молчаливым зрителем смущающего его зрелища и восклицает: «Господи, Тебе ли умывать мои ноги?»

Тогда Иисус отвечает ему известными словами, столько раз уже повторявшимися и столько раз останавливавшими ропот, готовый слететь с уст сомневающихся и колеблющихся. «Что Я делаю теперь, ты не знаешь, а уразумеешь после». Ты не знаешь! Да и как бы мог понять Его мечтавший о близости царства, готовящегося его Учителю, мысленно созерцавший, что Иерусалим уже покорен власти Мессии-победителя, Его враги истреблены и царство Его утверждается среди народов, сердце которого трепещет в ожидании, что вот-вот, через несколько дней, осуществятся все его грезы? Позже он поймет, позже узнает он, что есть иное Царство, кроме того, о котором он мечтал, иной венец, иная победа: крест покажет ему, к какому торжеству стремился его Учитель, и то унижение, которое теперь смущает его, станет в его глазах вечным напоминанием о том, что и ему, подобно Учителю, следуете искать в смирении свое истинное величие.

Слова Иисуса Петру относятся также ко всем нам, и мы должны уразуметь их. «Ты не знаешь теперь, что Я делаю», — так может сказать Господь каждому, ропщущему на постигающее его несчастие. Предначертания Божии стоят выше нашего понимания; даже в самом жалком существовании кроются тайны, сбивающие с толку наш бедный разум. Объясните мне, например, почему прерывается прекрасная и полезная жизнь, между тем как столько бесполезных существ остаются влачить свою жалкую жизнь в страдании? Объясните мне, почему испытание часто обрушивается на самых благочестивых людей и, по-видимому, щадит тех, надменность которых оно могло бы смирить своими ударами? Объясните мне все, что кажется нам роковым в природе и истории! Почему, например, нежно любимый ребенок, окруженный попечениями благочестивых родителей, идет по пути зла с того самого времени, как только может располагать самим собою, и рано погружается в пропасть порока, огорчая и даже сводя в могилу седины старика отца? Объясните мне все несправедливости, все незаслуженные страдания, объясните мне, почему столько тысяч существ осуждены на рождение и жизнь среди нищеты и позора! О, мы рассуждаем об этом, мы одеваем эти скорби в жалкие лохмотья нашей философии, но разве это значит найти объяснение? Да и само Евангелие — вполне ли объясняет оно нам все это?

И все-таки, склоняя голову перед неисповедимостью путей Господних, мы далеки от фатализма; наша покорность — не тупое и нелепое предание себя на волю рока без надежды и утешения. Боже мой, как, должно быть, ужасно склонять голову перед слепою необходимостью! «Вы здесь ровно ничего не поделаете», — говорят нам в обычное утешение светские люди и полагают, что убедили нас такой перифразой фаталистического принципа. Мы ничего не можем сделать! Да разве вы не видите, что в этом-то именно и заключается то, что усиливает и раздражает скорбь? Сознавать свое бессилие, сознавать, что мир движется по пути роковой необходимости и что природа, сокрушая нас своими стихийными силами, не разумнее и не ответственнее простой машины, бесстрастной ко всем слезным мольбам возвратить жизнь человеку, измолотому в сцеплении ее зубчатых колес! Нечего сказать, хорошо утешение! О, в тысячу раз лучше бороться до конца и умереть с воплем гнева на устах, чем покориться и жить при таком ходе вещей! Нет, мы не фаталисты. Когда, отказываясь Понять свою судьбу, мы смиренно склоняем голову, то мы преклоняемся Пред волей Отца. Отец говорит нам: «Что Я делаю теперь, ты не знаешь», — Отец, и этого нам довольно. Что удивительного в том, что Его намерения не согласуются с нашими? Что удивительного в том, что мы не можем постичь их? Разве мы обладаем взором Всевышнего или мерой Его? Разве солдат должен идти в битву лишь в том случае, если полководец разъяснит ему план сражения, или каменщик должен закладывать стену лишь в том случае, когда архитектор покажет ему чертеж постройки? Разве мы, бренные существа со взором омраченным грехом, должны повиноваться только в том случае, если видим цели путей Предвечного? Нет, нам нужно смиренно преклонить голову и припомнить слова: «Что Я делаю, не знаешь теперь».

Но если мы не знаем этого сегодня, мы можем познать это завтра. «Ты уразумеешь после», — сказал Иисус Христос. Эти слова стали уже для нас истиной, подтверждаемой опытом. Сколько темных страниц нашей жизни стали нам понятны лишь тогда, когда мы пробегали их по истечении многих лет, подобно древним иероглифическим надписям, остававшимся неразобранными в течение тридцати или сорока столетий и вдруг получившим смысл, потому что было найдено одно какое-нибудь слово, давшее ключ к их разгадке! Вы жаловались на свои неудачи, на несбывшиеся надежды, на расстроенные планы, на испытания, постигавшие вас; вы обвиняли свою злую судьбу, вы упрекали, может быть, Бога, — и вот во всех этих испытаниях заключалось ваше благо. Этого, конечно, вам было достаточно, чтобы смириться и обратиться к Богу. Вы роптали на то, что Он преграждает вам пути, на которые с жаром бросались другие, более счастливые, и вы не ведали, что это делалось для того, чтобы направить вас на единственный путь, могущий вас спасти и привести ко Господу. Но теперь вы знаете это и вместе с Давидом можете сказать: «Я заблуждался, пока Ты не поразил меня, ныне же я соблюдаю слово Твое», теперь вместо жалобы вы творите дела милосердия, и ропот ваш перешел в благословение.

Последнее, окончательное объяснение будет дано нам за пределами этого мира. Бог оправдает некогда пути Свои, все тайное станет явным, и Божественная премудрость воссияет своим чистым сиянием. Тогда мы узнаем причины всех этих беспорядков, смут, несправедливостей и торжества зла, смущающих ныне нашу веру. Пусть ночь темна и холодна, но мы видим уже, что на горизонте брезжит свет. Свет! Как сладостно это слово тому, кого объемлют дикие призраки ночи; свет — после вековой скорби страдающего в мрачной борьбе человечества, свет после ночной тьмы, в которой тысячи поколений влачат свое жалкое и скорбное существование, свет с его кротким сиянием и благотворным теплом, свет, открывающей нашему взору безграничные горизонты неба, свет, призывавшийся всеми праведниками, которых не могла удовлетворить земля, свет, к которому обращали свои взоры пред смертью все провозвестники истины, этот свет озарит некогда и нас своим безграничным сиянием!

Но Петр не внемлет тому, что ему говорит Учитель; всецело поглощенный своей мыслью, он упорствует в своем намерении и восклицает: «Не умоешь ног моих вовек».

Все мы сказали бы то же, что и апостол увлекшись подобным чувством сознания своей ничтожности. Чтобы он допустил склониться перед собой на колени своего Учителя, — нет, это для него невозможно; и сердце и разум возмущаются, — он никогда не согласится на это. Но его — ложное смирение. Истинное смирение ученика состоит прежде всего в том, чтобы исполнять волю учителя.

«Не умоешь ног моих вовек!» — говорит и Иисус строго отвечает ему: «Если не умою тебя, не будешь иметь части со Мною». Здесь мысль Учителя сразу возносится в более высшую сферу, как это нередко можно заметить в Его беседах. До сих пор, умывая ноги Своим ученикам, Он хотел только дать им урок смирения; но сопротивление Петра привело Его к мысли об ином духовном омовении: об искуплении душ человеческих крестною смертью. «Если не умою тебя»… Все мы должны быть омыты Иисусом Христом. Вникнем в самих себя: настолько ли чиста наша жизнь, чтобы выдержать испытующий взор Бога живого? Можем ли мы так, как мы есть, взойти на небо Его и причастием Его причаститься? Будем помнить, что спасение лишь там, где царствует Божественная правда со всеми ее правами, где предлежит оправдание нашей необузданности, где Божественный Представитель человечества освятил Своими страданиями закон праведности. Будем помнить, что только в единении посредством веры со святою жертвою, принесенной во имя грешного человечества мы можем быть помилованы и очищены: «Если Я не умою тебя, не будешь иметь части со Мною».

Петр еще не понимает глубокого смысла этих слов, но того, что он слышит, довольно, чтобы поразить и устрашить его. И вот, несдержанный как в сопротивлении, таки в раскаянии, он восклицает: «Не только ноги, но и руки, и голову».

Кто не поймет этого вопля сердца его? Вот уже три года, как он слушает слово Его, видит дела Его и разделяет мысли Его. Не иметь с Ним части — эта мысль ужасает его. Да и куда пойдет он теперь, узнав Иисуса Христа? Что может дать ему мир вместо того, что он нашел у Него? Отвечайте вы, вероломные ученики, далеко отстоящие теперь от Учителя и опускающиеся все ниже и ниже, как по наклонной плоскости, на конце которой вам уже нельзя будет вовеки возвратиться к Нему, — отвечайте, может ли дать вам мир что-либо равнозначащее с тем, чем вы обладали у Иисуса Христа? Какой свет он может дать вам, какую радость, какое утешение, какую любовь? О, вы это прекрасно знаете и никогда об этом не забудете. Если кто пребывал в свете Его, если кто видел небо отверстым, если кто вкусил этого внутреннего мира и Божественной надежды, если кто познал эту ни с чем земным не сравнимую любовь, если кто проникся в душе этим милосердием без малейшей примеси себялюбия, то все остальное покажется ему бездушным и ничтожным. Да, понятно восклицание апостола: «Господи, не только ноги, но и руки и голову».

Ответ Иисуса Христа сначала трудно понять, но тому, кто проник в его смысл, ясно, что даже в Евангелии немного сравнительно равных ему глубоко отрадных и благотворных слов. «Омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь». Разъясним сравнение, выраженное нашим Спасителем, и поучительный смысл его скажется сам собою.

Когда путник, утомленный долгой дорогой, задыхающийся, палимый жгучим солнцем Востока и покрытый едкою пылью пустыни, заметит при дороге источник чистой воды, — тогда он ускоряет шаг, прибегает на берег реки, с наслаждением погружается в волны ее и выходит из них уже освеженным и омытым. Омытым, да, но едва он опять пустится в путь, как пустынная пыль снова загрязняет его ноги, и, придя под ожидавшую его кровлю, ему следует умыть их, чтобы быть вполне чистым. Это — образ, и заключающаяся в нем идея такова.

Когда человек, идущий обычной мирскою стезею и сознающий, как зло охватывает мало-помалу все его существо, встретит на пути своем Бога спасающего и милующего, когда он устремит на Него взор, полный веры и смиренного раскаяния, моля Его о прощении, тогда он вдруг почувствует, как в сердце его нисходит слово верховной милости; тогда он прощен, прощен вполне, тогда все прошлое его изглаживается, все обновляется, и жизнь его начинается вновь. Сам Иисус Христос говорит, что ему более ничего не нужно, то есть что его помилование стало действительно совершившимся фактом, не зависящим более от движений его сердца, его покаяний и слез, что доступ к Богу ему открыт и что отныне он может вступить с Ним в отношения, выражаемые чувствами сыновней доверчивости и любви. Но проследите за этим прощенным христианином, ощущающим в душе своей такое блаженство, какого не ведают сами ангелы, и изливающим у подножия креста сердце свое, переполненное признательностью, — проследите за ним: едва ступит он несколько шагов по житейской дороге, как грех уже настигнет его. Да, этот ненавистный ему грех еще не раз постигнет его; да, земной прах еще не раз пристанет к стопам его. Он был очищен, но для него необходимо, чтобы то самое милосердие, которое изгладило его прошлые поступки, изо дня в день бодрствовало над ним, отпуская ему его мелкие грехи, колебания и слабости, от которых не свободны даже истинные христиане; ему необходимо — употребляя сравнение Иисуса Христа, — чтобы ноги его, касающиеся праха земного, были ежедневно умываемы, и тогда он будет чист вполне. Такова мысль, заключающаяся в словах Спасителя апостолу Петру, и в Евангелии — это одна из наиболее утешительных мыслей.

«И вы чисты»… В ту минуту, как Иисус произносил эти слова, глубоко печальная мысль сжала сердце Его. «И вы чисты, — говорит Он и добавляет, — но не все»… Здесь был Иуда Искариот.

Итак, в этот последний прощальный час задушевных излияний, в тот час, когда Сын Человеческий готовился в общении Своих учеников к борьбе этой плачевной ночи, — Он должен был сносить присутствие предателя. Рядом с высшим проявлением величайшего милосердия проявился и дух зла в самой отвратительной и ненавистной форме. Здесь был Иуда.

Из этого можно вывести следующее: часто приходится встречать христиан, поколебавшихся в вере и дошедших чуть не до атеизма вследствие соблазнов, смут и расколов, удручающих Церковь. Если послушать их, то выйдет, что Бог не заботится уже о Своих предначертаниях, потому что дозволяет злу одерживать такие победы. «Кто возвратит нам, — восклицают они, — Церковь древних дней?» Церковь древних дней! Но где же искать ее? Конечно, не во времена Реформации, ибо ужасная борьба и великие смуты раздирали ее; и не во времена средних веков. Или, может быть, ее следует искать во времена апостольские? Но чтобы смотреть на Церковь этого времени как на идеал Церкви по ее членам следует вычеркнуть все послания апостола Павла и забыть о всех расколах и соблазнах, раздиравших душу его. Может быть, надо идти еще выше? Хорошо. Вот перед вами Церковь в том виде, как ее основал Сам Иисус Христос, Церковь, состоящая из избранных и призванных Им Самим апостолов, одним словом, Церковь Тайной Вечери. И что же? Среди нее был Иуда, Иуда один из двенадцати… И тем не менее, там был Сам Христос, и с Ним спасение мира и все его грядущее. По какому же праву вы отчаиваетесь в нынешней Церкви? По какому праву утверждаете вы, что Глава ее покинул ее?

Там был Иуда… Приходило ли вам когда-нибудь на мысль, что Иисус Христос преклонял колени пред Иудой, что Иисус Христос умывал ноги Иуде?

Перед таким ужасным зрелищем невольно помутятся мысли, и невольно воскликнешь: это уже слишком! слишком! О, наше мелочное сердце неспособно постигнуть всю глубину Божественного милосердия! Иисус Христос снизошел до этого: Он устремил на предателя последний взгляд, последний призыв немой мольбы, и Своими безгрешными руками умыл ему ноги.

Иисус оставил нам пример. Мы призваны делать добро всем, не только тем, кто нас любит, ной тем, кто нас ненавидит; не только тем, кого мы любим по чувству симпатии, но и тем, кто не нравится нам, кто противен нам. Как тяготит нас эта обязанность, с каким отвращением мы исполняем ее! Идет ли дело о помощи бедным — с нас довольно заметить в них какую-либо порочную привычку, какую-нибудь хитрость или ложь, чтобы отказаться от исполнения долга. Мы не хотим даже допустить, что крайняя нищета уничижает душу, что она ведет к тяжким искушениям, и мы сами бы поддались им, если бы были подвергнуты такому испытанию. Нам нужно каких-то идеальных бедных, нищета которых не уничтожила в них ни величия души, ни возвышенности, ни благородства побуждений, чтобы мы пришли к ним на помощь. Вследствие нашей изнеженности нам претит прикоснуться к нравственным язвам, и вот мы безжалостно прогоняем нищих жестоким и горьким словом. Чтобы не быть фарисеями, — ибо разве это не фарисейство — дрожать от отвращения при одном прикосновении мытарю, — будем брать пример с нашего Спасителя, склонявшего колено перед Иудой.

И это был Святой и Праведный, и зло никогда не касалось души Его, а мы… у всех нас есть своя тайная повесть, повесть дурных склонностей, вожделений и скрытых страстей. Между теми несчастными, которым мы должны помогать, и нами разница только в степени, а не в существе. Кроме того, и там мы редко сталкивались с обдуманным, черным предательством. Мы сами могли бы быть такими же, как они, но Бог сохранил нас от этого, вот и все. Иисус же был воплощением святости, а Иуда… Иуда был Иуда.

Когда же научимся мы любить? Когда же мы будем милосердны милосердием смиряющимся, всё выносящим и уповающим? Когда же мы, существующие лишь по милости Божией, запечатлеем в своей памяти, что Господь, Которому мы служим, умывал ноги Иуде?

Иисус, окончив омовение ног и обратившись к Своим ученикам, сказал им: «Вы называете Меня Учителем и Господом и правильно говорите, ибо Я точно то». Кто не чувствует Божественной власти и силы, звучащей в этих словах, кто не видит на них печати невыразимого никаким красноречием величия, тот никогда не поймет ни что такое красота, ни что такое величие! «Вы называете Меня Учителем и Господом… Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу».

Протекли года, изменились обычаи; но поучительный пример стоит пред нашими глазами, указывая нам, что истинное величие достигается сердобольным унижением… Смирение… Как легко произнести и как трудно выполнить это слово, как трудно пренебречь суетной славой, честолюбивыми мечтами, всем, что велико в глазах людей, но мало и скудно пред Господом, и избрать себе иной удел, может быть, даже удел отречения и жертвы! Какие усилия, какая победа и как все это противоречит нашим обыденным рассудочным умствованиям! Да, наше воображение может на минуту стремиться к этому идеалу, но осуществить его, но пойти по этому пути и видеть в нем свое назначение и блаженство, — это чудо, недоступное для человеческой силы, и свершить его может только Бог. Господи, сверши же его! Боже Всемогущий, осуществи этот идеал в сердцах наших и просвети помраченные гордостью очи наши чистым и Божественным сиянием смиренного милосердия!