Свящ. А. Делекторский.

«Домашняя беседа», 1865

Мир, куда вступят по воскресении люди, совсем не походит на нынешний мир подлунный. Правда, там есть свое небо, но солнце этого неба — Бог триединый; звезды на нем — ангелы и святые. Там есть своя земля, но на ней драгоценные перлы заменены совершенствами; одеждою служит невинность, пищею и питием — правда Божия, жилищами — разные уделы блаженства. Там есть и свое общество, но такое, в котором занимают места соответственно достоинствам христианским, в котором славятся победы, одержанные над самим собою; знаменитость определяется степенями близости к престолу Божию; знаками отличия служат внутренние кресты, и тот почитается великим, кто, исполнив заповеди Христовы, сам научил тому же и ближнего, — словом, мир будущего века есть мир духовный.

Праведник вступит в него с неописанною радостью, точно как бы после долговременного заключения своего в темнице вышедши на солнечный свет. Действительно, земная жизнь была для него каким-то узилищем; он не мог видеть того, чему веровал, не мог обладать тем, что любил, не мог достигнуть того, чего желал и надеялся. Нередко горести, болезни, заботы, недостатки, несчастия — этот всегдашний житейский хаос приводил и его как человека в такое замешательство, что все основы благочестия колебались в нем и святые предметы веры казались ему не больше как призраком. Большую часть времени провел он в тяжкой борьбе с миром, диаволом и собственными страстями, оспаривая, не без пролития крови, каждый шаг у врагов своих. В самые светлые минуты жизни своей он чувствовал какую-то грусть нетерпения: душа его рвалась отселе на небо, а тело притягивало его к земле, и, влача стопы в отдалении от Господа, единственного предмета всех своих желаний и мыслей, он вопиял сквозь слезы: Господи, когда «прииду и явлюся лицу Твоему»! Теперь, по воскресении, представ лицу Божию, безопасный со стороны всяких врагов, вдали от бурь и тревог житейских, какую восхитительную перемену должен ощутить в себе праведник! Он весь уже там, куда столько лет порывался одним своим сердцем; его вера превратилась теперь в видение, надежда в событие, любовь в наслаждение. У него нет теперь даже желаний, потому что нет нужд; его разум, сердце, воля находят в блаженном покое; самое тело его, избавясь от скучной обязанности служить своему чреву, с восторгом отдалось все на службу душе и стало неумолкающим органом славы Божией. «И изыдут сотваршии благая в воскрешение живота.

Но что почувствуют грешники, увидев в будущем мире то, чего они не любили, чему даже не верили, и не нашедши ни одного из своих любимых предметов? Изыщет из гроба богач, стяжавши миллионы неправдою, и, озревшись кругом себя, скажет со вздохом: где ж мое золото, где ж мои драгоценные камни? Куда девался огромный, великолепно украшенный дом с его увеселительным садом, с его зимними цветами и плодовыми деревьями? Где тот хрусталь и фарфор, которым щеголяли мои пиршественные столы? Где мои дорогие меха и ткани, где слуги мои, где кони и блестящие колесницы?... Нет ничего! Все сгибло и как будто провалилось сквозь землю!

Пробудится от векового сна честолюбец, достигший некогда высоких степеней беззаконными средствами, и будет по привычке искать на груди своей знаков земного могущества, но, не нашедши их, воскликнет: как, — неужели я никогда не выходил из круга презренной толпы, не стоял никогда выше жалкой посредственности? Неужели то, что я имел, все даже знаки иноземных отличий, и то, что в руках моих заключалась власть государственная, что меня трепетали и мне поклонялись сильные люди, и то, что слава моего имени, не вмещаясь в пределах отечества, гремела в странах отдаленных — неужели все это виделось мне только во сне? Я, точно, играл некогда в свете великую роль, а теперь никаких, ни малейших следов от прежнего величия моего не осталось! Увы мне!

Восстанет с могильного ложа человек любострастный, проведший всю жизнь в угождении плоти, в доставлении чувствам своим мирских удовольствий и, встретив вокруг себя одни предметы духовные, промолвит с досадой: в какую скучную пустыню попал я! Что это за мир, в котором нет ни гульбищ, ни пиров, ни зрелищных представлений, в котором музыка не тешит слуха, живопись не прельщает очей, откуда изгнаны все искусства, удовлетворяющие потребностям тонкого вкуса! То ли дело была земля — мое прежнее обиталище! То был рай, но он для меня потерян, невозвратно потерян!

Вот будущие чувствования преданных миру людей после их воскресения! Скорбь о потере земных благ, раскаяние, что для таких преходящих вещей было убито столько драгоценного времени, преодолено столько препятствий, трудов и опасностей, сознание всей пустоты и ничтожности их, убеждение в собственном легкомыслии, в собственной слепоте — все эти болезненные ощущения как черви станут гнездиться в сердце преступном и точить его поминутно. Но если бы только сими ощущениями ограничилось бедственное состояние воскресших грешников, — оно было бы еще сносно; а то, к нестерпимому мучению их, та самая любовь к миру, которую они прежде питали, лелеяли в груди своей, теперь обратится для них в змею, сосущую сердце.

Как обладаемый любовною страстью не может ни на час отвлечь своих мыслей от любимой особы, хотя бы она находилась от него за несколько тысяч верст и была совершенно к нему равнодушна, или как подверженный слабости пьянства влечется к вину тем с большею силою, чем труднее достать напиток, утоляющий на время смертную жажду его; так точно грешники, переселясь в страну вечности, будут воздыхать о временных благах, которыми обладали, несмотря на совершенную безнадежность когда-либо обладать ими и даже увидеть их снова. Во всем беспредельном пространстве неба не найдется предмета, который бы остановил на себе их блуждающие взоры; их мысль будет носиться в прошедшем, их воображение будет бродить по земле, отыскивая на ней знакомые места и наполняя их призраками минувшего счастья.

Представьте человека, в высшей степени томимого голодом или жаждою, который притом еще помышляет о вкусных яствах и сладких напитках, — каким адским огнем горит его внутренность! Подобное сему испытают и воскресшие грешники. Конечно, и прежде обладавшие ими страсти походили на лютых домашних зверей, но, по крайней мере, можно было тогда укрощать их ярость соответственною пищею. Теперь, напротив, грешники будут алкать по-прежнему золота, но вместо его соберут они пыль; будут по-прежнему влещись к чувственным удовольствиям, но вместо их ощутят они смрад. И таким образом жажда корысти, вожделение славы, огонь сладострастия, оставаясь голодными, изольют всю свою лютость на те самые души, в которых они владычествуют. «И изыдут сотворшии злая в воскрешение суда».

Столько-то различны чувствования добродетельных и порочных людей при взгляде на новый мир, куда они вступят после своего воскресения! Но еще виднее будет это различие, когда рассмотрим, каковою в то время покажется тем и другим жизнь их, проведенная в здешнем свете.

Есть в душе каждого из нас незримая скрижаль или книга — я говорю о совести нашей, — в которой начертывается все, что бы мы ни сделали доброго или худого на земле, начиная с первого нашего вопля и до последнего издыхания. Время не способно изгладить ее письмена; множество разнородных предметов не производит в ней замешательства. И хотя мы по своей рассеянности и неведению многое забываем теперь за собою, многое представляем не в истинном виде несмотря на то, ни малейший поступок наш не опущен и не искажен в этом внутреннем зеркале, так что для будущего над нами суда не предстоит надобности ни в обличителях, ни в свидетелях посторонних. Мы сами внутри себя носим улику или одобрение поступков своих, сами, не примечая того, служим хранилищем всех своих тайн, ведем подробную летопись своего прошедшего.

Когда люди, по гласу Сына Божия, восстанут из мертвых, тогда книга совести их, дотоле для многих запечатленная, раскроется и они с изумлением прочитают в ней все, что некогда сделали, о чем некогда говорили и думали. Тогда увидишь ты, праведник, ныне столь горько плачущий о грехах своих и столь мало ценящий свои добродетели, увидишь ты тогда земное поприще свое с чувствами воина, взирающего на поле битвы, где он некогда был победителем. Откроется тебе, что ты сокрушался более по долгу смирения, чем по важности твоих преступлений; откроется, что грех юного возраста, лежавший таким черным пятном на душе твоей, уже давно омыт Кровию Искупителя и твоими слезами, что грехи неведения, малодушия, рассеянности, неосмотрительности и прочие немощи человеческого естества, которые ты разделял со всеми другими, изглажены за твою любовь к ближнему и покаяние.

Придет тебе на память каждое несчастье, которое ты некогда перенес, каждая обида, за которую ты не хотел даже мысленно мстить; явится из-под спуда вся история твоих внутренних подвигов, уничижений гордого разума, смирений дерзостной воли, умерщвлений похотливого сердца, борений с злым духом и с тонкими соблазнами света; обнаружатся твои сокровенные милостыни, твои строгие посты, твои ночные бдения и молитвы; узришь ты благословение Божие, нисходившее не раз на дома и на целые города по твоей за них просьбе; узришь во многих семействах процветавшие непорочные нравы, насажденные примером твоим святым; узришь многих преступников, благодарных тебе за свое исправление, многих несчастных, одолженных тебе счастливой судьбою, — все сие тогда узришь ты, сотворивший благая, и изыдешь в воскрешении живота.

Но горе человеку, которого жизнь, преисполненная пороков и заблуждений, была многолетним злоупотреблением милосердия Божия! Та же самая совесть обнаружит пред ним все дела, все помыслы, даже все слова его прежние и уже не даст им того ложного, пристрастного вида, в котором они некогда ему представлялись, но покажет, каковы они были действительно. Во-первых, множество преступлений, давно позабытых, оживет тогда в памяти виновного с такою подробностью, как бы это было чрез несколько минут после их совершения, и ужаснется порочное сердце, признав в этих гнусных найденышах свое давнее порождение. Во-вторых, множество речей и поступков, противных учению христианскому, которые прежде казались простительными и маловажными, тогда окажутся злом, весьма важным и непростительным. Увидит легкомысленный, как не раз, читая вольные книги, участвуя в нескромных беседах, присутствуя на соблазнительных зрелищах, он мало-помалу довел себя до степени совершенного охлаждения к христианству. Увидит болтливый, как однажды, говоря насчет чести ближнего, без всякого злого намерения вонзил в грудь ему стрелу смертоносную. Увидит остряк, некогда, шутя над вещами священными, употребляя слова Писания или язык богослужебный для смеха, он совратил с пути истины несколько молодых умов, которые оставались бы правомыслящими. Такое открытие должно опечалить грешников тем более, чем они увереннее были в беспорочности своего поведения.

Далее, те грехи, которые таились во глубине сердца, совершались в сокрытых местах и о которых никто знать не мог, кроме самого грешника, откроются по воскресении пред лицом человеков и ангелов. Скрытный грешник обыкновенно обольщает себя тою надеждою, что его дела снидут с ним вместе в могилу и умрут в недрах земли: напрасная надежда! Придет время, грешник, ныне кроющийся во тьме и считающий себя безопасным со стороны людской прозорливости, — придет время, когда и безбожный образ мыслей твоих, и твоя упрямая недоверчивость Церкви, и твои преступные предприятия, и твои любострастные помыслы, и твоя зависть, ненависть к ближнему, и твои коварства, обманы, хищение, клеветы, — когда все это обнаружится от нынешних, непроницаемых покровов и, по слову пророка, откроется стыд твой, явятся все укоризны твои.

Наконец, самые добродетели, которыми грешники гордятся на земле и которые свет превозносит до небес, в то время окажутся если не вовсе злыми делами, то, по крайней мере, не стоящими названия добродетели. И это не удивительно: тетерь о людских добродетелях заключаем мы по одной благовидной наружности действий; тогда каждое доброе действие оценено будет по способностям, побуждениям и свойствам того, кто его совершил. Таким образом, прежнее трудолюбие грешников явится в то время орудием любостяжательности, их прежняя деятельность по службе объяснится честолюбивыми видами, их прежняя благотворительность к бедным обратится в пустое тщеславие, их прежняя набожность примет на себя отвратительный вид лицемерия. Нечистый источник души их возмутит и все те струи, которые некогда из нее изливались. Окажется, что один из них обнаружил государственное зло по личному мщению, что другой был храбрым на войне по своему удальству. что третий принес жертву в храм из сокровищ, нажитых неправедно. Словом, ничто великое и славное, произведенное грешниками, не устоит, не выдержит пробы в испытательном огне пробудившейся совести. И горько, горько будет сильным земли увидать тогда все свои прежние трофеи разбитыми в прах, все свои блестящие добродетели заклейменными посрамлением! «И изыдут сотворшии злая в воскрешение суда».

Что должны почувствовать грешники, когда предстанет их взорам ужасная будущность! Представьте человека, который, взобравшись на высочайшую гору, вдруг увидит у ног своих пропасть: от страха кружится у него голова, ноги его скользят, а он сохранил еще столько памяти и рассудка, чтобы постигнуть неизбежность своего падения в бездну. Каково же положение сего несчастного? Но несравненно ужаснее будет положение грешников, когда, восставши из недр земли, они увидят себя неизбежно падающими с вершины порока в адскую пропасть. Смерть полагает предел мучениям человека, низвергшегося с горы; а воскресшие грешники будут испытывать только муки низверженных, без всякой надежды когда-либо умереть. «И изыдут сотворшии злая в воскрешение суда».

Воскресший Спаситель! Сотвори Своею всесильною благодатию, да мы все, восстав некогда из гробов своих, изыдем не на суд, но в воскрешение живота!