Глава 13

Ты помнишь товарищ, как вместе сражались, как нас обнимала гроза. Когда нам обоим та-та-та-та… ее голубые глаза, – пел Воднев, шлепая по улице Козельска.

Игорь пел редко, но «метко». Вернее – очень скверно, потому что даже друг Павленко, заслышав пение, начинал демонстративно морщиться и глубокомысленно изрекать о том, что петь нужно в ду́ше, где никто не слышит. Или в нужнике.

Игорь на подколы не обижался, знал за собой такую беду. И потому пел только тогда, когда его никто не слышал. Или, если и слышал (вон, как местное население таращится), то все один черт – не поймет.

Песню про грозу, что обнимала боевых товарищей, Воднев не помнил. Затянул новую, более подходящую к случаю:

Дальше застопорилось, потому что слова он опять забыл. А, нет, вроде бы там еще что-то такое было:

– Веди ж, Буденный нас смелее в бой, пусть гром гремит та-та-та… один такой… Тьфу ты, – плюнул старлей, не сумев подобрать к слову «бой» ничего более подходящего.

– Дядька боярин, ты чё горло дерешь? – поинтересовался у старшего лейтенанта абориген – мальчишка лет двенадцати, одетый в короткий драненький полушубок и потертую шапку. – Орешь, будто кота за муди тянешь.

Игорь, обиженный за свое выступление, уже хотел послать парня куда подальше, а то и накрутить нахалёнку ухо, но передумал. Внимательно посмотрел на пацаненка. На вид тому лет двенадцать, а может, и все тринадцать. Крепкий. И на лыжах пройдет там, где взрослому не пройти.

А ведь идея, пожалуй! Ребенок, конечно ж… Но! Не было в Древней Руси такого понятия – дети. По здешним меркам вполне самостоятельные индивидуумы, тудыть их в качель! Некоторые женихаться уже успели. Тем более на носу беда великая, всем миром вставать надо: чтобы и стар и млад!

А если сколотить лыжный диверсионный отряд из подростков, то чем он хуже отряда из взрослых?

– Ты, отрок, чей будешь?

– Овдотьин я, – шмыгнул парень носом.

– Стало быть, сирота? – зачем-то спросил Игорь, хотя помнил из наставлений Свешникова, что если на вопрос «чей» ребенок называет имя матери, то отца у него нет.

– Ну…

– Тятьку татары убили?

Мог бы и не спрашивать. Мальчишка набычился, но слезу не пустил. Молодец. Скривился и снова шмыгнул носом.

– Пришлые мы, – сообщил парень. – Из Рязани бежали.

– Ты же в Козельске не один такой? – настаивал Игорь. – Есть дружки, кто с татарами посчитаться хочет?

– А то… – сплюнул мальчишка на снег и по-взрослому спросил: – Ты, боярин, дело скажи. Коли нужда есть – хоть щас робят скличу. Сколько надо-то?

– А надо… – призадумался Воднев на миг. – Человек десять-пятнадцать. Найдешь?

– Да раз плюнуть, – усмехнулся мальчишка. – В Козельск не токмо мы с маткой пришли, тут и других полно. Вон – Ванька Ванявый, крючников сын, Гюрг у дьячковой вдовицы… – начал он перечислять, но Игорь прервал парня:

– Короче. Тебя как звать-то? Онька? Это что за имя такое? Онисим? Ну, лучше пусть будешь Онисием, солиднее. Значит, друг мой Онисим, давай так. Собирай пацанов…

– Кого собирать? – удивлённо захлопал глазами тот.

– Дружков своих, – уточнил Воднев, удивившись, что слово «пацан» тут не знакомо. Надо будет Свешникова спросить.

Когда Онисим убежал, Игорь спохватился (а что родители скажут?), но было уже поздно. Да и некогда было думать, потому что пришел туда, куда хотел – в мастерскую бондаря.

Воднев ожидал, что в мастерской – здоровенном сарае, где под самую подволоку были сложены разномастные бочки – он встретит какого-нибудь старичка с козлиной бородой. Почему-то именно таким воображение рисовало бондаря. Вместо этого узрел нестарого еще мужика, комплекцией напоминающего Павленко.

– Здравствуй, мастер, – слегка поклонился Игорь, приподнимая над головой шапку.

– И ты будь здрав, боярин, – поясно склонился бондарь, польщенный оказанным почетом.

Выпрямившись, с интересом смотрел на боярина, сотворившего необычное дело – первого поздоровавшегося с горожанином. Воднев же, не зная, как начать разговор, осматривал готовую «бочкотару».

Посмотреть было на что: в мастерской громоздились столь огромные кадушки, что впору засмолить не только царицу с князем Гвидоном, но и всех богатырей с дядькой Черномором. Впрочем, были и что вместят не больше поллитры. Ну, коли прежними здешними мерками мерить – фунт. Хотя отставить! Нет тут ещё фунта, не придумали! Наверняка здешняя поллитра имеет какое-то обиходное название, но, право слово, у Воднева были дела куда поважнее, чем выяснять это.

Наконец, высмотрев в углу доски для сколачивая бочек (как их там, клепки, что ли?), Игорь начал разговор:

– Вот скажи-ка мне, Данила-мастер…

– Не Данила я, а Гаврила, – поправил бондарь.

– Ну, стало быть, скажи мне, Гаврила-мастер, – опять начал Воднев, но снова был перебит:

– Ты, боярин, меня за фрязина, что ли, считаешь? – обиделся мужик. – Так русский я, в Козельске уже шестое колено живет. И все бондари.

Игорь едва не взвыл. Пацан не понял, что его называют пацаном, а мастер – мастером. Ну, насчет мастера понятно, слово немецкое. Сколько еще таких в обиходе, о чем мы не задумываемся. А с пацаном надо бы проконсультироваться.

Ладно, хрен с ним, с великим и могучим, с этимологией (так вроде бы?) можно и потом разобраться!

– В общем, Гаврила, нужны мне доски струганные, вроде этих клепок.

– Много досок-то? – слегка посуровел бондарь. – И каких размеров?

– Досок… – прикинул Воднев, чтобы с запасом, – ну, штук сорок. А ширина, чтобы… – выцепив взглядом подходящую клепку, подошел и измерил ее так, как когда-то научил трудовик в школе – мол, если под рукой ничего нет, можно мерить подручными средствами – с помощью руки. Расстояние от мизинца до большого пальца примерно двадцать пять сантиметров.

– Стало быть, ширина тебе в пядь нужна? – уточнил Гаврила. – Ну, таких у меня много, хоть сотню дам.

«Так вот она какая, русская пядь!» – возликовал Игорь, помнивший, что «пядь» – это что-то маленькое. Как там в песне – «Чужой земли не надо нам не пяди, но и своей вершка не отдадим».

Воднев помотал головой, отгоняя мысль: а сколько тогда сантиметров в вершке?

Мастер спросил:

– Тебе в какую пядь – в малую?

– А у досок у этих концы вверх можно загнуть?

– С обеих сторон? – удивился бондарь.

– С одной, – поправился Игорь.

– Это что, как у лыж, что ли?

Вот тут старший лейтенант чуть не сел. Он-то приготовился поучать бондаря, как сделать «снегоступы», а тут – бац!

«Ну, Михалыч, ну, зараза историческая! Скажу я тебе пару ласковых!» – мысленно пообещал Игорь главному консультанту диверсантов. Теперь же, желая выкрутиться из неловкой ситуации, спросил, как бы о само-собой разумеющемся:

– А готовых лыж у тебя нет?

– Так у меня откуда? – развел руками бондарь. – Лыжи надо у дружинников княжеских спрашивать. Они же зимой на лыжах ходят…

Вот тут потомок кержаков сделал то, за что его старый прадедушка, доживи он до сего дня, заставил бы долго чистить зубы с хозяйственным мылом – выматерился! Причём уже не в первый раз с момента попадания в Козельск. А ведь в жизни старлея-диверсанта случались моменты и похуже! Однако тогда он почему-то не матерился.

– Ась? – навострил уши Гаврила. – Это по-каковски? Как, говоришь, мать-то поиметь надобно? В какую-такую жилу?

– Ладно, – оборвал неприятный разговор заалевший Воднев. – Не бери в голову! А лыжи, что у дружинников… ну, не годятся они нам. Не той системы, – вспомнил и сразу хмыкнул он.

Вообще, мысль понаделать лыжи из клепок пришла к Игорьку из глубокого детства. Сам он, конечно, не то, что на самодельных лыжах, но и на «мягких» креплениях не ездил. Был у него полупластик, потом – пластик, с «крутыми» ботинками. Но жила в деревушке, куда они с родителями ездили отдыхать, стогодовалая бабка Лена.

«Щас-то, дивья вам, горлоеды, – говорила старуха, смешно корявя слова беззубым ртом. – Пошел в магазин, все и купил. Были бы деньги, ты в магазине медведя в лаптях купишь, а то и бабу в шерсти! А ведь у нас как было? Мужики самогонку сами гнали, о водке и не слыхивали. Самогонка-то куда полезнее, чем водка. Ну, сгорали с нее. Не без этого. Так в рот-то никто не льет. И махру растили, чего деньги на папиросы трать? А мячи тряпишные шили, а вовнутрь вату или тряпки запихивали. Как щас помню, – хихикнула бабка, – зашила я камушек в мячик, да в парня-то своего – он, кобель такой, к подруге моей ходить намылился – и пальнула. Ох уж, как он изводился, что мячик-то промеж ног попал… Зато потом долго ни на какую девку не смотрел. А лыжи из дощечек делали, от старых бочек. Веревочку привяжешь, да к валенкам и присобачишь. Ежели воском натрешь, не хуже настоящих бегают. А настоящие-то – покупные лыжи – токма у богатеев были».

Бабка Лена умерла давным-давно, но ее рассказ отложился глубоко в памяти, чтобы вынырнуть. А вот поди же ты… Не удалось удивить предков новшеством.

Бондарь между тем решил уточнить:

– Ну так говори: какие лыжи нужны, да к какому сроку?

– Значится так… Нужно мне двадцать пар, скажем, дня через два.

– Не пойдет через два, – помотал головой бондарь. – Не успею.

– Так я тебе помощников дам, – обрадовано сказал Воднев, вспомнив о том, что скоро у него будет команда мальчишек.

– Так помощники-то мне на кой хрен? – скривился Гаврила. – Лыж я настругаю, концы заострю, желобок выдолблю, чтобы по снегу скользило. Ну, дырок навертеть надо, чтобы веревку продеть. Всё про всё – на полдня работы. Так ведь лыжи надо с задратыми концами делать. Мне же клепки придется в бане парить, а потом камень сверху класть. А парить дня два, а то и три придется.

– Давай через три, – покладисто кивнул Игорь. Вздохнув, полез за пазуху:

– Сколько с меня?

– Да ты чё, боярин? – отшатнулся Гаврила. – Ты же лыжи эти не для себя делаешь, а чтобы татаров бить!

Мастер Гаврила посмотрел так, что Водневу показалось, что бондарь сейчас даст ему в морду. Игорю оставалось только одно – поклониться мастеру. И уже не кивком, а в пояс, как равному.

От такого изъявления чувств вышестоящего по социальной лестнице, бондарь совсем опешил. Вот он, феодализм проклятый!