Глава 10
Мишка сладостно потянулся, провёл рукой по расчёсанным, захваченным сзади ремешком волосам, коснулся одинокой, свисающей с виска косички и, поправив шкуру на выходе из хижины, пошёл по узким кривым тропинкам между домами посёлка к большому дому старого Койта. Вокруг суетились люди, возились женщины, сновали во все стороны дети. Мужчины, с серьёзным видом стоящие в ничегонеделанье, коротко кивали в знак приветствия родича. Миша кивал в ответ, так же важно, как равный член племени…
Вот уже почти месяц он живёт с родом Пегой лисицы, более того – сам стал одним из его членов. За это время стало заметно холоднее, температура, конечно, за ноль ещё не переваливает даже ночью. Но и днём редко когда превышает, если придерживаться субъективных ощущений, пяти-семи градусов. Первая часть зимы, как понял Мишка.
Пегая лисица… Чтобы только понять, что именно такое значение имеет слово Саот, как и животное, и как самоназвание рода, потребовалось дней десять. И только после демонстрации меха и его названия, стало, наконец, более или менее понятно, что есть что. Во всём остальном Мишка конкретно плавал. Понимание устной речи за такое непродолжительное время в полной мере к нему так и не пришло. Конечно, простые фразы типа: «дай», «на», «пойдем туда», «есть», «спать» и незаменимое «штука», он уже давно освоил и успешно ими пользовался. В особенности в общении с Туей, при этом активно прибегая к жестикуляции. Но вот чего-то более абстрактного Мишин лексикон на местном языке пока что позволить не мог.
Туя… А Туя теперь его жена. Так вот, сам не ожидая того, Миша обзавелся не только второй половинкой, но и кучей родственничков в придачу. Смутные подозрения на этот счёт его посетили сразу, как только он выбрался тогда из «тёплого дома», то есть бани. Когда его встретило с радостными улыбками на лицах все мужское население посёлка и дружными одобряющими похлопываниями по спине буквально довело до стоящей с краю хижины. Куда через некоторое время женщины привели и девушку, с которой он в этой самой бане и был. Только вот женщины вместо хлопков ограничились радостным гоготаньем и поглаживаниями.
После того как их завели в круглый дом, Мишке сунули в руку отменно сделанный каменный топор, а девушке – горшок с раскалёнными углями – раздуть очаг. Собственно, всё. Потом, конечно, принесли ещё и хорошо выделанные меха и шкуры, очищенную кожу, готовые куртки, штаны и макасино-ботфорты-чулки… Но это было мелочью по сравнению с тем, что Мишка осознал, что его таким образом оженили.
Девушка тем временем споро раздула очаг – между камней замелькали жадные языки пламени, и сноровисто принялась его одевать: Миша всё это время был только в набедренной повязке, которую она же ему и сунула в руки перед выходом.
На огне стоял грубый керамический горшок, в нём начинала булькать закипавшая вода. Девица засуетилась, сыпанула в неё из одного кожаного мешка каких-то горошин, из другого – пару обильных горстей вяленого мяса. Потом подкинула ещё каких-то травок… Но в целом они так и сидели по разные стороны очага. С той лишь разницей, что она суетилась и что-то делала, а Миша с интересом на это всё смотрел. Наконец он решил, что с женой неплохо бы и познакомиться, положил руку себе на грудь и негромко произнес:
– Миша…
Девушка оторвалась от своих дел, с любопытством взглянула на него и, положив руку к себе на грудь, так же тихо сказала:
– Туя.
Потом она что-то заговорила. Что – Миша так и не понял, но на всякий случай еле заметно кивал. А потом он чётко услышал: «Таука сая», а затем она указала на него «Мисаш, Таука сая». Сая, как он потом понял, значит и брата и сестру. То есть теперь Миша был ещё и братом Тауки через неё. То есть роднёй ещё более близкой, чем остальным.
Вообще, если так посмотреть, то род был не такой уж и большой. Мишка насчитал всего девять взрослых мужчин, не считая себя, старого Койта и хромого Хуга. То есть всего мужчин в роду получалось двенадцать. Женщин было семнадцать. Из них две – совсем ещё девочки, а три – откровенные старухи. То есть то, что Мишке нашлась вполне подходящая по возрасту жена, можно было считать настоящей удачей. Или знаком богов, но это кому как ближе.
Домов в посёлке было ровно двадцать, большинство из них представляли собой полукруглые глиняные строения – четыре метра в диаметре и около трёх в самой высокой части в высоту. На самой макушке у каждого из них была классическая круглая полуметровая дырка под дымоход для стоящего по центру очага, обложенного крупными камнями. При нужде крышка закрывалась куском шкуры. Окон не было, как и продухов. Исключение в этом моменте представлял тёплый дом, ну или баня, как Мишке было привычнее. Там не было самого дымохода, зато продухов – сиречь крохотных оконцев – было аж три, при топке их затыкали пучками травы, а дым вываливал через откинутый полог входа. Входы, кстати, у всех домов одинаковые: низкий, высотой в метр с копейками проём, завешанный пологом из шкуры – дверей нет ни одной. Зимой в баню новые родичи ходили регулярно, поэтому, как правило, протапливалась она через день с утра и поддерживалась в таком состоянии до самого вечера. Летом же её использовали для сушки мяса, рыбы, грибов и всего остального, что положено сушить на зиму.
Ещё было четыре больших дома. Они собой представляли по конструкции всё то же самое, просто вытянутое в колбаску, если смотреть на них сверху. В одном из них жил Койта, а остальные были своего рода амбарами. В них хранились как бобы с горохом, которые тут выращивают вместо пшеницы, так и вяленые мясо и рыба. Бобовые при этом помещены в здоровенные, в обхват взрослого мужчины, глиняные горшки, закрыты плотными крышками и поставлены друг на друга в два ряда. Всё остальное подвешивается под потолком. Зимой эти хранилища время от времени протапливают по-чёрному от плесени и грызунов. Вот как-то так…
Еще есть небольшой загон для овец. Зимой они жмутся друг к другу и так греются, потому как ни о каких стенах и уж тем более печке и речи не идёт, из всего блага есть большой навес от ветра и дождя. Вообще к овцам тут отношение особое, они как будто бы есть, и в то же время как будто бы и нет. За ними никто специально не следит, кроме детей, которые иногда за ними приглядывают, когда те пасутся на склонах холма, и на ночь, буквально пинками, загоняют в селение. Относятся, короче, как к чему-то не совсем ценному… Оно, в принципе, и правильно: живёт-то род охотой, а их держат в качестве живого запаса, в необходимость которого и сами не совсем верят…
Миша подошёл к центральной площадке посёлка и опустился на брёвнышко перед костром. Рядом уже сидел Таука, приветственно кивнул, Мишка кивнул в ответ. Напротив примостились Унга и сам Койта. Унга кивком поздоровался, рядом с ним сидел Ур, искренне улыбнулся и тоже кивнул в знак приветствия. Ур – здоровяк, младший брат Унги, но брата в размерах превзошедший. Людей таких габаритов Миша в своей что прежней, что тем более нынешней жизни вживую не встречал. Ур был высок – наверное, больше чем два метра, широк в плечах и наверняка неимоверно силён. Но при всём при этом обладал на редкость добрым и покладистым характером, при этом – совершенно меланхоличным. Ур со всеми был приветлив, никогда не отказывал в помощи, любил возиться с детьми, при этом был хорошим охотником и, судя по тому, что удалось понять, мог выйти в одиночку против гова. Здоровяк был немногословен и крайне редко проявлял инициативу, но так получалось, что поручений от старого Койта на его голову выпадало куда больше, чем остальным.
Старый Койт тем временем встал и начал толкать речь.
Суть речи Мише была понятна, об этом ему вчера растолковывали вначале Таука, а потом полночи – Туя. И сводилась она к тому, что всем охотникам пора собираться на Большую охоту, а ему, поскольку он, несомненно, великий воин, следует остаться в селении для охраны. С Мишкиным знанием языка им всем пришлось попотеть, прежде чем эта нехитрая мысль была с горем пополам переведена. Тогда Миша просто пожал плечами, показывая, мол, надо так надо. Чем вызвал нескрываемое облегчение в глазах Тауки и удивление Туи.
Конечно, Мишка прекрасно понимал, что в его охотничьих «талантах» здесь никто, в том числе и его жена, не сомневается. Но вот обидеть нового родича, не взяв его на Большую охоту, совсем не хотят. Поэтому и оставляют его на охране деревни, благо повод законный вполне имеется – где-то в радиусе десяти дней хода стойбище племени Степного волка. Над таким наивом Мишка просто посмеялся про себя и согласился.
Если посмотреть правде в глаза, да нафига она ему, эта Большая охота? Что он на ней забыл, если все трофеи все равно разделят поровну между всеми членами рода? А голову по незнанке на ней наверняка сложить можно очень запросто, просто по глупости, потому как он элементарно не знает вещей, о которых здесь знают все. А раз «все знают», то и говорить, а уж специально рассказывать о них тоже не будут. Чего говорить-то, если об том все с детства и так знают, а кто не знал, так того и нет давно. И если уж судьба предоставляет возможность от этого дела улизнуть, под самым что ни на есть благовидным предлогом, то почему бы и нет? Тем более занятие на время отсутствия охотников рода он себе придумал, причём результат этого самого занятия интересовал его сейчас гораздо больше, чем эта самая Большая охота.
К тому же он точно знал, что продовольствия саоты запасли на зиму с избытком, и данное мероприятие в этот раз всего лишь дань традиции и способ не дать занять своё место другим. Но вот ритуал надо всё-таки соблюсти. Иначе многое может пойти не так. Бобы, например, не уродятся, дожди польют без конца и дичь в степи резко переведётся… Ну-ну, коли так, то без Большой охоты, конечно, никуда!
По поводу Волков Мишка вообще не волновался. Ладно бы сушь стояла летняя, но сейчас… Зимняя степь размокла, почва, насытившись влагой, стала мягкой. А сейчас по ней прошли ещё и бесчисленные стада, выедая траву и превращая расплывшийся под копытами чернозём в натуральное болото. Глубина его, по идее, особо большой быть не должна, так что при сильном желании пройти можно. Но нужно ли? Идти по колено в размочаленной грязи, каждый раз с чавком вытаскивая ноги, таская на них килограммы налипшего грунта, – удовольствие, мягко говоря, сомнительное. Тем более для охотника типа Тауки, которые по болотам ходить не обучены, а передвигаются всё время бегом да по сухой земле.
Стада до холмов, что вдоль реки и на одном из которых посёлок и расположился, не дошли. Как никогда, собственно, и не доходили, километрах в пяти свернули в сторону и растянулись вдоль берега, чтобы перейти реку по широкому броду ниже по течению. Куда охотники на Большую охоту и собрались…
Собрались, кстати, по реке на лодках-долблёнках впечатляющих размеров, сделанных из больших расколотых пополам деревьев с выжженно-выдолбленной сердцевиной. В ширину каждая была сантиметров под восемьдесят, самая большая – где-то метр. В длину метров пять-шесть. И быть бы им неподъёмными, если бы не довольно тонкие стенки. Работа, судя по всему, не местных, по крайней мере – не этого поколения точно. Такие деревья в степи не растут, и это без вариантов. Тащить ствол таких размеров неизвестно откуда, чтобы выдолбить лодку… Мишка бы посмеялся над таким деятелем. А тутошние ребята отнюдь не дураки, и житейской мудрости им не занимать. Лодки точно делались не здесь. Возможно, их выменяли когда-то или ещё как заполучили, тем более что их древесина давно уже почернела от старости…
Койта некоторое время ещё говорил, потом громко хлопнул в ладоши и, взяв у Унги медный топор, протянул его Мише. Всё, ритуальная часть соблюдена. Теперь, на время отсутствия охотников, Мишка в посёлке его главный защитник. Он усмехнулся. Какая-то ирония сплошная, как будто бы он и так не бросился на его защиту в случае чего. Каким бы цивилизованным он ни был до этого даже там, на Земле, но дом и семья для него всегда оставались святыми. Миша был так воспитан и другого не понимал, не принимал и принимать не собирался. А здесь, в этом мире, его семьей стал этот род. Недавно, конечно, и, может быть, даже в какой-то степени случайно, но это в принципе ничего не меняло. Свою семью надо защищать в любом случае, и точка.
Повесив топор в петельку на поясе, Мишка коротко поклонился, давая тем самым знак согласия с оказанным ему доверием, и, легко поднявшись, пошёл обратно к себе. Охотники уйдут завтра, а сегодня весь вечер они будут пить ягодную брагу, плясать вокруг костра ритуальные танцы, и в этом Мишкино присутствие, как члена рода и полноценного взрослого мужчины-охотника – обязательно. А то, что он ввиду почётной должности защитника посёлка от Большой охоты «освобождён» – дело десятое. Раз мужчина – значит, воин и охотник, иначе никак. Порознь пока не бывает. Поэтому задуманное надо успеть сделать, пока светло, а зимний день не так уж и долог.
Миша вышел из селения, обошёл по холму на его наветренную сторону и спустился к крутому берегу реки. Здесь он остановился перед вычищенной им за последние три дня на осыпи площадкой с двумя грудами на ней, одна – камней, другая – глины. Вздохнул и принялся за работу.
Еще в первые дни жизни с саотами, это так род они между собой называют, он обратил внимание, что светлые от природы волосы их женщин на кончиках подкрашены. При дальнейших наблюдениях и активном общении, прежде всего с Туей, оказалось, что красятся также брови и ресницы. Считается это красивым и придает женщинам новизну в глазах мужей. Красятся также кожи, рукоятки орудий труда, стены домов и все остальное, что для этого подходит. Это, конечно, замечательно и придает жизни определенный колорит, например, как выкрашенная в коричнево-красный цвет рукоять Мишкиного топора. Но дело даже не в этом…
Самое главное – это краски. Краски – это было своего рода ноу-хау рода Пегой лисицы. Их, наряду с другими товарами, возили на обмен в начале зимы и начале лета на Большой, опять же, торг. Где выменивали необходимые для саотов вещи у других родов, например, медные ножи и топоры (если повезёт), те же большие горшки, северные меха, чёрный камень (обсидиан), другие камни и прочее необходимое для жизни, что по какой-то причине не получается сделать своими силами. Так вот, краски довольно хорошо распространены в роде и ими активно пользуются в повседневной жизни. Рукоятку там орудия покрасить, типа как у Мишкиного топора, придать новый цвет куску шкуры, кожи или даже меха. Опять же волосы с бровями подкрасить…
Большинство красителей, как показала ему Туя, делаются из различных травок и ягод типа черники, часть из речных ракушек, но для некоторых используются также и минералы. Вот одна из минеральных красок, которой Туя любила подкрашивать в красноватый цвет кончики волос, Мишку крайне и заинтересовала. А когда жена показала ему, как её делает, то интерес перешёл в стойкую уверенность. Охра! Вот что это была за краска. А что такое охра, как не прокаленная смесь ржавчины с глиной? А если есть ржавчина, то можно сделать и железо и покончить, наконец, с этим проклятием каменного инструмента!
Разумеется, местные о нём понятия не имеют, не говоря уже о том, как его получить. Но Мишка-то имеет, пусть и в общих чертах, но сам принцип-то знает довольно чётко. Он же, по сути, прост и каких-то особенных знаний и подготовки не требует. И если уж средневековый неграмотный скандинавский крестьянин, который об образовании даже возможно и не слышал, без проблем мог выплавить для себя несколько килограммов железа при необходимости, то почему это не должно получиться у него? Технологию в общих чертах он знает. Из курса институтской химии четко помнит, «что железо восстанавливается угарным газом». Хотя этот постулат, как ни странно, намертво вбил ему и всему классу обэжешник ещё в школе. Но на курсе химии он ему пригодился. Самая большая проблема могла быть именно в руде…
А она, оказывается, вот, буквально перед глазами. Когда Миша увидел место, где женщины всего племени берут грунт для изготовления охры – большой обрыв на берегу реки, в котором ярко проступали красные прожилки, он схватился за голову и совершенно по-новому воспринял давешние слова препода о распространении железа в природе. Какой же он дурак! Сколько раз он видел такое, что здесь, что у себя на Земле! И никогда не задумывался о том, что рядом, возможно, залегает настоящее месторождение железной руды! Пусть и маленькое, но месторождение.
Не веря своему счастью, послюнявил палец, мазнул по красноватому срезу и засунул его в рот. Среди непонятных привкусов четко проступил слабый, но очень хорошо знакомый каждому ещё с детства вкус крови. Да, железо!
Разумеется, не попробовать выплавить металл Миша не мог. В этот же день он набрал полный короб красной породы и, ворча под его тяжестью, припёрся в посёлок. Туя на него посмотрела удивленно – мужчины рода красками обычно не заморачиваются, но ничего не сказала. Может быть, понимала, что с Мишкиным знанием языка это всё равно ничего не даст, а может, сказалось воспитание в обществе каменного века, где о гуманизме и, чур-чур, об эмансипации и слыхом не слыхивали! Но за это Миша ей был в глубине души благодарен. Руду он, впрочем, так и оставил, поставив к стенке в доме, чтобы подсохла.
Проблемы возникли с углём. Во-первых, обилия деревьев вокруг отнюдь не наблюдалось, ибо степь да степь кругом. Кустарник, что в изобилии растёт по берегам реки, не подходит, это для Миши было понятно и так – совсем не та плотность у его побегов, да ещё и мякоть внутри. То есть из чего-то более или менее подходящего оставался один только плавник. А он был не всегда.
Местная пацанва различные коряги и брёвнышки регулярно отлавливала, вытаскивала длинными с закорючкой на конце палками на берег и потом относила в селение под навес на просушку. Летом этого вполне хватало, зимой вроде тоже. По крайней мере, беспокойства саотов по этому поводу Миша не видел. Но вот излишков не было. Всё, что собиралось и просушивалось, было под бдительным контролем хромого Хуга, который периодически брал дрова для обжига горшков. И другим брать их просто так он не позволял. Только малость – для протопки дома.
Ещё дровами мог распоряжаться старый Койт. Но тот – старейшина, шаман и вождь в одном лице: ему по статусу положено. А вот Мишке вроде как никто и ничего не запрещал, однако когда он попытался набрать охапку дров, неожиданно появился хромой Хуг и начал непонятные, но явно вопросительные фразы выдавать. Мол, не стоит хорошие дрова на костёр переводить, их надо на холода да на горшки оставить… Взамен же предлагал пойти и нарубить побольше веток кустарника. Они, мол, подымят-подымят и разгорятся, на простой костерок сгодятся. Пришлось изгаляться, но, держа охапку на весу, жестами и короткими фразами звать его с собой.
Полученную таким образом древесину Миша с горем пополам частью порубил, частью перепилил кинжалом и сложил в выкопанную им загодя яму на склоне холма в десяти метрах от посёлка. Подложил к ней сухой травы, чуть повозился, высекая кремнями искру. И вот уже пламя поднялось над весело разгоравшимся костром, а рядом стоял хромой Хуг и с любопытством наблюдал. Дождавшись, пока разгорится, Миша стал укладывать прямо на костер куски срезанного дерна, а потом ещё и присыпал его землей из стоявшей рядом кучи. Выражение лица Хуга надо было видеть! Он явно не понимал, что происходит, но не решался спросить вот так в лоб, тем более зная Мишкины временные проблемы с общением. При всём при этом любопытство его прямо распирало.
Миша это понял и попытался объяснить, вертя перед собой небольшой уголёк, вытащенный из костра. Он долго пытался объяснить старику, что если разгоревшийся костёр присыпать землей и выждать пару дней, то получится вот такой вот древесный уголь. И что он, уголь то есть, вещь в хозяйстве крайне полезная и важная. Про то, что вещь полезная, Хуг понял, не понял только, с чего это обычный уголь стал так необходим? Пришлось пообещать, что если он даст ещё одну охапку дров, чтобы так же спалить их во-он в той соседней ямке, то через пару дней Миша покажет ему, для чего такой уголь понадобился.
Старик согласился и даже сам принес дрова, забавно ковыляя на сделанном из ветки костыле. Правой ноги-то у него не было. Откусил её давным-давно ему кто-то по самую коленку. Второй костёр также запалили и также засыпали. Ещё немного постояли, помолчали. И разошлись по своим делам. Нет, поговорить – они бы каждый с удовольствием, но как говорить-то, когда меж ними встал во весь свой рост самый натуральный языковой барьер? А говорить о высоком и об абстрактном, равно как и о тонком технологическом процессе, языком жестов довольно проблематично и уныло.
С того времени прошло два дня, и уголь, как Миша понял, раскопав одну из ям, у него теперь был. Осталось только соорудить меха и горн. Небольшой мех из грубой шкуры он попросил сшить Тую, буквально на пальцах объяснив, чего хочет. Та только кивнула, снова ничего не сказала, но было видно, что не очень довольна очередными мужьими закидонами. Ладно бы хоть толком объяснить мог зачем, но тот лишь показывает, что угли надо раздувать, а зачем для этого делать мех, если на них можно просто дуть, сказать не может. В общем, сегодня Мише предстояло собрать этот горн, обмазать глиной и оставить сохнуть до завтра, а уж завтра… Но это завтра, а сегодня надо работать.
С каменной кладкой сложностей, как ни странно, не возникло. Камни Миша подбирал аккуратно и подходящие по размеру, стыки обильно промазывал глиной, и так, провозившись до вечера, соорудил почти полутораметровый конус без верхушки шириной сантиметров в семьдесят, а снизу имеющий небольшое, размером со средний арбуз, поддувало. Хотел было выложить от поддувала две стенки в разные стороны, чтобы ветер улавливать, но потом плюнул, посмотрел на закат и пошёл домой. Нужно было проверить, как жена справилась с мехом, поплясать с мужиками, да и вообще поспать. Хорошо хоть закидоны его ещё терпят, списывая странности на обычаи его неведомого племени. С другой стороны, сейчас такой период, что все в роду ничего толком не делают. Еда запасена на всю зиму, охотники собираются на Большую охоту – штуку сакральную, но отнюдь не необходимую. Все работы, что нужно было сделать, уже давно переделаны в ожидании зимы. Поэтому, по сути, сейчас весь род ничем таким важным для выживания не занят, даже краски и те давно готовы и для себя, и для торга. Так что делают каждый что-то для себя, самовыражаясь по-своему.
Вечером при свете костра он плясал со всеми ритуальные танцы, пил брагу, подвывал протяжным, на одной ноте песням. Койт что-то всё это время говорил речитативом, иногда как и все подвывал песню, а в конце, набравшись браги, громко сказал что-то напутственное, аля благословление, и ушёл к себе в дом спать. Мишка тоже поднялся и пошёл к себе.
Его провожали сочувствующими взглядами: оно и понятно – такой сильный и свирепый воин, а охоты не знает почти. Не иначе шаман его племени обряд посвящения неправильно провёл, иначе никак не объяснить отсутствие у Мисшии охотничьей удачи. Но это не беда, летом старый Койт возьмёт его с собой на обряд посвящения охотников соседнего рода и там, вместе с молодыми, проведёт его и над Мисшей тоже и вернёт ему удачу. Не в первый раз Койту исправлять за чужими шаманами-неумехами…
Наутро Миша, проснувшись, выбрался из хижины и пошёл к центральной площадке провожать охотников. Одно из преимуществ, как и недостаток маленького поселения, это то, что в нём при всём желании не проспишь. Как кто-то проснулся, начинается возня и суета. Она распространяется по посёлку со скоростью степного пожара при хорошем ветре, так как спит тут народ чутко и при всякой возне предпочитает лишний раз проснуться: жизнь способствует.
Мужчины рода важно попрощались и ушли с видом полной и неподдельной гордости вниз по склону холма к берегу реки. Там они дружно вытащили из выдолбленной в обрывистом берегу пещеры длинные лодки-долблёнки и, напоследок помахав руками и уложив копья на днища, взялись за вёсла. Весь род застыл у проёма в чахлом заборе на низкой насыпи, что опоясывал всё селение по кругу. Стоят все – от мала до велика, и среди них он, Мишка, стоит почти по самому центру – как главный сейчас воин рода рядом с Койтом и смотрит вдаль. Сзади и чуть-чуть на отдалении стоит хромой Хуг, и уже за ним – бабы и детвора. Иерархия, блин… Мишка оглянулся. Сзади него стояли все, весь род-племя. Они смотрели на уходящих мужей, отцов, братьев и иногда на него. Причём во взглядах, брошенных на него, не было ни капли насмешки, скорее наоборот, надежда, что всё будет хорошо.
– Ну что же, – пробормотал Миша, смотря на небольшую толпу и на неказистый забор вокруг селения, – будем надеяться, что никто незваный к нам за это время не придёт.
Народ ещё немного постоял, посмотрел вдаль на уплывающие лодки и разошёлся по своим делам. Мишка спустился к горну, посмотрел, как тот просох. Ночью вроде дождя не было, поэтому вся конструкция должна была схватиться. Потрогал рукой стенки, немного толкнул – горн стоял прочно и не шевелился.
– Хорошо! – протянул Мишка и пошёл в селение за дровами.
В самом низу горна выложил небольшой «домик» из сухих палок, по бокам, для общей массы, напихал веток кустарника. Затем принялся таскать уголь и выкладывать его послойно с набранным грунтом. Слои делал не такие уж и толстые: угля где-то пять сантиметров, грунта – три. Где-то на метре набранная руда закончилась, а вот угля ещё осталось довольно много. Тогда Миша его собрал в короб и перенёс под навес.
После этого проковырял в сухой глине на горне дырочку, вставил туда костяной кончик меха – обломок полой кости, сужающийся к концу. Сходил к реке, набрал сырой глины и густо замазал верхнюю часть поддувала… Потом подумал и расковырял всё обратно. Если тут всё будет закрыто, то как он этот горн зажжёт? Хотя решение уже знал. Сходил до своей хижины, набрал в маленькую глиняную плошку ещё тлеющих углей из очага и, вернувшись к горну, высыпал их перед поддувалом, палочкой запихивая под сложенные дрова. Вроде бы с приготовлениями всё.
Мишка взялся за мех. С утра он его успел опробовать только пару раз, когда привязывал к нему палки и насаживал костяной носик. Поэтому ещё раз его внимательно осмотрел, качнул пару раз и потом, видя, что вроде как всё в порядке, вставил передний край в наконечник и дал первый качок.
Сначала ничего особенного не происходило: Мишка качал, угольки трещали, но ничего не загоралось. Затем как-то резко разгорелось, огонь прямо вспыхнул: видимо, схватились подсохшие ветки кустарника. Подождав, пока окончательно разгорится, Миша почти полностью заткнул поддувало сырой глиной, а сам принялся равномерно качать воздух. Через некоторое время из горна повалил густой чёрный дым, постепенно делающийся всё светлее и светлее.
Пришёл Хуг. Долго ходил вокруг да около, а потом что-то спросил, указывая на вырывающееся при очередном качке пламя из поддувала. Мишка, которому качать мех уже порядком надоело, смахнул капельку пота с носа – жарко же возле раскаленного горна! – изобразил жест, мол, не понял, и продолжил качать. Хуг ещё постоял немного, поцокал, а потом, поняв, что время для разговора с использованием жестов не самое подходящее, ушёл обратно. Затем пришла ребятня. Эти оставались до самого конца, сновали туда-сюда неподалеку, но на большое расстояние не уходили. С разговорами они к Мишке не лезли, потому как знали, что за такие дела лезущему под руку мальцу может и подзатыльников достаться, что Мишу устраивало.
Мишка вытащил из носика разболтавшийся мех, отложил его в сторону и сам сел на утоптанную глиняную площадку, смахнув со лба пот. Посмотрел на небо – день уже давно перевалил во вторую половину. Это сколько же он возился так? Часов, наверное, пять-шесть, не меньше. Посмотрел на горн. Его стенки раскалились, глина местами потрескалась и выпала, камень пусть и не светился, но пыхало от него жаром – дай бог! Но это все было уже не так важно. Всё, что было внутри горючего – прогорело. Теперь осталось дождаться, пока всё остынет, не спеша выломать снизу глиняную пробку и выковырять оттуда наружу оставшееся содержимое. А пока… Пока надо передохнуть и по возможности перекусить.
Погрозив для профилактики молодёжи кулаком, чтобы к горячему не совалась, Миша поднялся и поспешил к себе в хижину к жене и обеду, точнее – полднику и ужину.
Туя, увидев грязного, провонявшего потом и сажей мужа, молча повела Мишу мыться… А там, пока мытьё, пока всё остальное, только ел Миша уже в темноте, решив разбирать горн уже следующим днём. Жена сидела рядом и привычно что-то щебетала, Миша улыбался и изредка кивал, так они и сидели у своего домашнего очага, а потом там же и уснули, утомленные ласками и укрывшись одеялом из сшитых овечьих шкур.
Как только забрезжил рассвет, Мишка вскочил, полюбовался на спящую ещё Тую, на её раскинутые по мехам светлые волосы, красивое тонкое лицо с чуть приподнятыми скулами. Наскоро надел штаны, натянул Макасино-чулки, куртку и трофейный пояс надевать не стал. Вместо этого накинул меховую жилетку, какую все местные носят на работы, и, выйдя на улицу, припустил к площадке, где соорудил горн. За ночь с ним, разумеется, ничего не произошло, он как стоял на месте, так и стоял, даже не раскололся, как Мишка опасался. С площадкой тоже всё было в полном порядке, если не считать обилия следов детских ног. Мишка усмехнулся: будем надеяться, что никто не обжёгся из-за неуемного любопытства.
Взяв в руки палку, он подошёл к поддувалу и вытащил из него всю глину. Изнутри повеяло теплом и слабым запахом окалины. Налицо помимо воли наползла довольная улыбка. Миша принялся палкой выгребать всё наружу. Вытаскивал довольно долго: содержимого получилось неожиданно много, несмотря на то что большая часть прогорела. И вот уже на солнышке, разглаживая спёкшиеся куски шлака палкой, он, наконец, нашёл то, что искал. Спёкшиеся куски пористого железа, обильно перемешанные со шлаком и ещё чем-то, неправильной, какой-то сюрреалистичной формы… Крица, так его вроде раньше называли.
Ох, чувствовал Миша, выплавить из руды железо еще даже не половина, а, наверное, десятая часть дела. Ещё из этого, что получилось, надо умудриться что-то изготовить. И сейчас, если честно, глядя на вот такое вот непонятно что, у него программа действий в голове не складывалась.
Понятно, что нагреть эту штуку он может хоть сейчас, но что дальше делать? Чем её, раскаленную, достать из горна, чем ковать и где отбивать налипший шлак и придавать равномерную структуру? Вопрос повис в воздухе. И если ковать можно попробовать на каком-либо валуне, а вместо кувалды попробовать каменный молот, то что делать со щипцами?
Мишка глухо матюгнулся, недовольно посмотрел на шлак, собрал получившиеся крицы в корзинку, поставил сбоку, а сам отправился к реке в поисках булыжника для наковальни. И ещё одного, размерами поменьше – для молота. Во второй половине дня и то и другое было готово, осталось только попробовать ковать.
Для начала Миша принялся отстукивать шлак от крицы, просто ударяя её о камень рукой. Как ни странно, получилось. Шлак отлетал в сторону, выкрошивался, сама крица гнулась, кое-где даже блеснул металл. Но все это было не то. После пары часов такой заморочки Мишка взглянул в корзинку и понял, что такие методы не для его терпения и «всего и быстро» не получится, тем более без нагрева. А это что значит? Это значит, что первым относительно кузнечным изделием должны стать щипцы. Может, бронзовые или медные изделия такого характера где-то в этом мире и можно приобрести, но в ближайшие годы Мише это явно не светит. А сейчас стало совершенно очевидно, что без них не обойтись, поэтому… До вечера Миша ковал по-холодному крицу, матерился в голос, но ковал, аккуратно – пальцы-то не «казенные» и другие не отрастут! Наконец, что-то стало проявляться, и на втором каменном молоте вместо пористого не пойми чего стал проявляться довольно толстый железный прут. Закончил он уже ночью и злой и грязный попёрся спать.
Утром опять вскочил на рассвете и умчался к горну, на площадку импровизированной кузни. В этот раз он развёл в нём небольшой костерок, дождался, когда тот разгорится, и сыпанул в него углей. Потом расковырял ещё одну дырку для носика мехов и принялся раздувать. Железный недопрутик привязал к палке сырым кожаным ремешком и сунул другой конец в угли. Сам же опять принялся усердно работать мехами. Прутик раскалился докрасна, тогда Миша достал его из горна и принялся ковать. Нельзя сказать, что получалось у него сильно хорошо, но один полноценный прут, пусть и с частыми вкраплениями, непонятными затемнениями и вообще довольно сомнительного качества, но он выковал. Настало время браться за вторую крицу.
Всего железа в его пористом виде получилось килограммов пять, может семь. Плохо это или хорошо, Миша не знал. Знал, что вес того короба, что он притащил, был очень ощутимый и раз в десять больше… Ну-у, может, десять раз это и много, но никак не меньше сорока килограммов.
Вторую крицу он отбивал уже горячей. Разогрел конец первого прута в горне и просто приварил к ней, а затем грел уже её и проковывал на камне. Процесс пошёл гораздо быстрее, но и несмотря на это, стало понятно, что работа кузнеца далеко не сахар. И если такие проблемы возникают при элементарном получении из загрязненной «губки» относительно нормального материала, уже чем-то похожего на металл, то как же надо изгаляться при изготовлении чего-то более серьезного? К вечеру Мишка примитивные кривые и убогие, но щипцы на длинной рукояти сваял. И уже с их помощью принялся с остервенением проковывать новую крицу…
В эту ночь спать не ложился, работал при свете горна и костра, проковывая оставшиеся куски «губки», а затем вытягивая из одного из них, наименее загрязненного, ровную вытянутую пластинку. Работа его захлестнула, и он продолжал её и с утра, вытягивая очередной прутик в широкую лопатку, а ту, соответственно, проковывая до лезвия. Затем, осмотрев творение рук своих, положил лезвие на угли, а сам сбегал к речке с горшком за водой. Потом снова раздул мехами угли, дождался, пока пока железо начало как бы светиться изнутри, ловко подхватил его клещами и опустил в воду. Металл зашипел, над горшком пошёл пар. Вынув лезвие, Миша снова сунул его в горн и взялся за меха.
Про то, что железо само по себе штука довольно мягкая, он прекрасно знал, и единственный способ сделать его твердым, который ему приходил сейчас на ум, была закалка. Всё остальное, может быть, и можно реализовать подручными средствами, но только не сейчас… Лезвие получилось ровное, большое, длиной чуть больше ладони взрослого человека, шириною в три пальца и толщиною в среднем миллиметров пять, не меньше. Всё же работа ручная и, можно сказать, опытная. К заточке предполагалась только одна сторона, ее Мишка расплющил и закруглил на конце, другую просто выровнял по грани. Ручку вырезал из деревяшки медным кинжалом и, насадив две половинки, стянул их мокрым сыромятным ремешком, край которого подвязал и запихнул под первые мотки: когда просохнет, сядет как влитая и ни скользить при этом, ни расшатываться не будет. Так отец дома всем ножам рукоятки делал – ёще там, в прошлой жизни.
А потом Миша долго сидел на берегу реки и точил лезвие разными плоскими камешками. Как он ни старался, но железо осталось довольно мягким. Нет, с медью его сравнивать было категорически нельзя, но вот даже плохонькая бронза наверняка была тверже. О сравнении с современными сортами стали, разумеется, речи не шло вообще. Острие он заточил, отшлифовал лезвие на крошащемся камешке, затем песочком подвёл ещё раз кромки, еще раз пошлифовал. Получилось вроде неплохо.
Подхватив нож и завернув его в кожаную тряпицу, которой его же время от времени и протирал, Миша поднялся с камешка и побежал в сторону посёлка.
Дома его все встретили, как будто так и надо. Ну, ходил куда охотник по своим делам, ну, сделал их и вернулся, на то он и охотник. А ночь дома не побыть, так тут таким никого не удивишь, скорее наоборот – это больше на норму походит. Туя тоже, как только он пришёл, поднесла ему плошку горячей каши, а сама, как и положено женщине, села с краю. Вот только глаза её были красные, с темными кругами под ними – волновалась, ждала, но ни слова не сказала…
Миша поел кашу. В этот раз было не только много мяса, но и сала и ещё какие-то необычные травки. А ещё рядом с очагом в кривой глиняной миске он увидел серые и твердые, но такие вкусные лепёшки. Очень ждала его она. И не понимала, почему муж не пришёл на ночь домой.
Он прожевал, что было во рту. Подтянул к себе кожаную тряпицу, развернул ее и протянул девушке блестящий в свете костра нож ручкой вперед.
– Туя, ут сакам…
Жена повернулась, в её глазах стояли слезы непонимания и обида. Но это до того момента, пока она не увидела нож. Она несмело протянула руку.
– Осторожно, – прошептал Мишка, показывая ей пальцем остроту лезвия. – Ут ак сакам ан.
Молодая женщина несмело улыбнулась, взяла в руки нож, внимательно осмотрела его, взялась за ручку, попробовала резануть одну из завязок на рубахе, ойкнула, облизав кровоточащий мелким порезом палец, и неожиданно улыбнулась. И в этой улыбке было всё. Всё – от страха за неведомого мужа до обиды на его непонятное поведение. Теперь всё это осталось позади, теперь она полностью приняла и поняла Мишу, её мужа. Миша довольно улыбнулся в ответ и, подчинившись навалившейся на него усталости, закрыв глаза, задремал прямо сидя, привалившись к стене дома.
Когда он проснулся, Туя уже вовсю орудовала новым ножом, выкраивая что-то из куска кожи. Еда тоже была готова, и как Миша заметил, в этот раз все куски вяленого мяса были мелко поструганы. Он жестом попросил дать нож ему. Она нехотя протянула, всем видом показывая, что такая штука ей крайне понравилась, и отдавать её она совсем не собирается. Но забирать ничего Миша и не хотел, потрогал пальцем остроту, понял что, несмотря на закалку, такой ножик придётся править и точить каждый день, взял первый попавшийся небольшой камешек возле очага и в несколько движений подправил лезвие, придав ему практически былую остроту. Показал это Туе – та поняла. А потом показал, как доводить острие на куске толстой кожи. Она снова кивнула. После он снова проверил заточку, довольно хмыкнул и показал, что неплохо было бы вырезать для него ножны из шкуры мехом внутрь. Для наглядности показал это на самой шкуре, обернув ею лезвие и показав, где надо сделать разрез, а потом и сшить. Жена в нетерпении закивала и протянула ладонь за новой игрушкой. Мишку это развеселило, и он, смеясь, протянул ей и нож, и шкуру, и кусок толстой кожи. Девушка, как видно, поводов для смеха не углядела, но тоже улыбнулась. А Мишка, обуреваемый идеями, снова направился к горну.