Терн проснулся от бряцанья.

Мать шуровала в кастрюле с кашей железным черпаком, и стук разносился по всему дому.

– Подъем, лежебоки! – крикнула она. – Первый рог уже четверть часа как протрубил, завтрак горячий! Кто не управится, останется голодным до полдника!

В голову Терна врезалась подушка.

– Отпирай ставни, Терновник, – буркнул Силач.

– Почему всегда я? – спросил Терн.

Вторая подушка шлепнулась о него с другой стороны.

– Потому что, если там демон, мы с Силачом смоемся, пока он будет тебя пожирать! – выпалил Крепыш. – Шевелись!

Близнецы вечно терроризировали его на пару… хотя какая разница? Им по двенадцать лет, и каждый возвышался над ним, что твой лесной демон.

На ходу протирая глаза, Терн доковылял до окна и отпер ставни. Небо стало красно-лиловым, и Терну хватило света, чтобы различить рыскавших по двору демонов. Мать называла их недрилами, но отец – алагай.

Пока близнецы потягивались в постели, давая глазам привыкнуть к свету, Терн выскочил из комнаты, чтобы первым поспеть за шторку уборной. Он почти успел, но в последнюю секунду его, как всегда, оттеснили сестры.

– Девочки первые, Терновник! – сказала Небо.

В свои тринадцать она была опаснее близнецов, но с хилым Терном запросто справилась бы и десятилетняя Солнышко.

Он решил перетерпеть завтрак и первым уселся за стол. Сегодня шестак. В этот день Релан ел бекон, и детям разрешали взять по ломтику. Бекон шипел на сковороде, и Терн, прислушиваясь, втянул его запах. Мать, напевая под нос, помешивала яйца. Заря была кубышкой с могучими руками, которыми могла и заключить в объятия, и приструнить всех пятерых детей сразу. Ее волосы покрывал зеленый платок.

Заря с улыбкой взглянула на Терна:

– В общей комнате еще прохладно, Терн. Будь паинькой, разведи огонь.

Терн кивнул, перешел в общую комнату их домика и опустился на колени перед очагом. Поднял руку, нашарил заслонку. Выдвинул ее и начал укладывать сырье. Из кухни доносилось пение матери:

Терн вскоре покончил с делом, но к тому времени, как вернулся, братья и сестры уже поспели за стол и не оставили ему места, зато себе накладывали на тарелки яйца и жаренные с луком помидоры. На столе дымились лепешки, Заря нарезала тонкими ломтиками бекон. У Терна заурчало в животе. Он потянулся за лепешкой, но Солнышко шлепнула его по руке:

– Дождись своей очереди, Терновник!

– Смелее надо быть, – послышалось сзади, и Терн оглянулся на отца. – Когда я учился в шарадже, излишне робкие оставались голодными.

Его отец, Релан асу Релан ам’Дамадж ам’Каджи когда-то был воином-шарумом, но улизнул из Копья Пустыни, спрятавшись в повозке вестника. Теперь он стал сборщиком мусора, но щит и копье так и висели на стене. Все дети уродились в него – жилистые и смуглые.

– Они здоровее меня, – сказал Терн.

– Да, – кивнул Релан, – но сила и рост – еще не все, сын мой.

Он глянул на входную дверь:

– Солнце скоро взойдет. Пойдем посмотрим.

Терн замялся. Отец уделял основное внимание старшим братьям, и быть замеченным – здорово, но он не забыл о демонах во дворе. Материнский окрик заставил обоих обернуться.

– Не смей его выводить, Релан! Ему всего шесть! Вернись за стол, Терн.

Терн хотел подчиниться, но отец придержал за плечо:

– Шести лет достаточно, любимая, чтобы алагай схватил его, когда побежит, вместо того чтобы замереть. Или когда замрет, а надо бежать. Детям не будет добра, если над ними трястись.

Он вывел Терна на крытое крыльцо и притворил дверь, не дав Заре возразить.

Небо посветлело и окрасилось в цвет индиго, до рассвета остались считаные минуты. Релан разжег трубку, и по крыльцу растекся привычный сладкий запах. Терн задышал всей грудью – дым отцовской трубки надежнее меток.

Он завороженно огляделся. Крыльцо было родным местом, заставленным, как и весь дом, разнородной мебелью, которую Релан спас с поселковой свалки и старательно починил.

Но в призрачном предрассветном свете все выглядело иначе – зловеще и блекло. Большинство демонов уже скрылись от восходящего солнца, но один обернулся на скрип половиц и свет, прорвавшийся из двери. Он заметил Терна с отцом и крадучись направился к ним.

– Не выходи за черту, – предупредил Релан и указал черенком трубки на полосу меток. – Даже храбрейшие воины не делают этого без нужды.

Лесной демон зашипел на них. Терн узнал его – недрила каждую ночь восставал у старого златодрева, на которое любил забираться он сам. Глаза демона не отрывались от Релана, но отец хладнокровно выдерживал его взгляд. Демон прыгнул и ударил огромными сучковатыми руками в меточную сеть. В воздухе соткалась серебристая паутина магии. Терн с криком бросился в дом.

Отец поймал его за руку и больно дернул, остановив:

– Бег привлекает их внимание.

Он развернул Терна, и тот убедился – взгляд демона обращен к нему. Подземник глухо зарычал, из угла его пасти потянулась тонкая струйка слюны, похожая на желтоватый древесный сок.

Релан присел на корточки, взял Терна за плечи и заглянул в глаза:

– Ты должен уважать алагай, сын мой, но никогда не поддаваться страху перед ними.

Отец мягко подтолкнул мальчика к меткам. Демон продолжал ошиваться невдалеке, до него не было и десяти футов. Он разинул пасть и заверещал, обнажив ряды янтарных зубов и шершавый бурый язык.

У Терна затряслась нога, и он упер ее в пол, стараясь унять. Мочевой пузырь приготовился лопнуть. Терн закусил губу. Братья и сестры сживут его издевками со свету, если вернется в мокрых штанах.

– Дыши, сын мой, – сказал Релан. – Прими свой страх и доверься меткам. Изучи их повадки, и инэвера, ты не умрешь на когтях алагай.

Терн понимал, что должен верить отцу, который выходил в открытую ночь с одним копьем и щитом, но желудок и мочевой пузырь не успокоить словами. Он скрестил ноги, чтобы не обмочиться, и понадеялся, что отец не заметит. Взглянул на горизонт, но тот оставался оранжевым без намека на желтизну.

Он уже видел, как братья с хохотом катаются по полу, а сестры скандируют: «Зассыха! Зассыха! Полили Терновый Куст!»

– Смотри на меня, я научу тебя хитрости наживок, – велел Релан и разрешил мальчику на шаг отступить.

Сам же на цыпочках направился к меткам, глядя лесному демону в глаза и рыча в ответ.

Релан подался влево, и демон повторил его движение. Отец выпрямился и подался вправо; демон сделал то же самое. Релан медленно раскачивался, и подземник, как отражение в воде, последовал за ним: шаг влево, потом в исходное положение и вправо. Затем Релан сделал по два шага в обе стороны. Потом три. Демон исправно обезьянничал.

Сделав четыре больших шага влево, отец остановился и снова подался телом вправо. Демон машинально пошел и не остановился, хотя Релан двинулся в противоположном направлении. Он достиг дальнего края крыльца, когда демон опомнился, издал крик и бросился за ним. Снова вспыхнули метки, и подземника отшвырнуло.

Релан повернулся к Терну, опустился на колени и встретился с мальчиком взглядом.

– Алагай больше тебя, сын мой. И сильнее. Но, – тюкнул он пальцем по лбу Терна, – не умнее. Мозги у прислужников Най с горошину, они туго соображают, и их нетрудно сбить с толку. Если наткнешься на демона – прими свой страх и раскачивайся, как я показал. Когда алагай пойдет не туда, иди – не беги! – к ближайшему убежищу. Даже самый смышленый демон пройдет не меньше шести шагов, прежде чем осознает подвох.

– И вот тогда надо бежать, – догадался Терн.

Релан улыбнулся, покачал головой:

– Тогда надо идти, сколько понадобится на три медленных вздоха. Раньше демон не перестроится. – Он шлепнул Терна по бедру, и тот, скривившись, схватился за мошонку, пытаясь удержать мочу. – А уже после этого – беги. Мчись опрометью, как на пожар.

Гримасничая, Терн кивнул.

– Три вздоха, – повторил Релан. – Давай, дыши.

Он втянул воздух, приглашая Терна последовать его примеру. Тот наполнил легкие и выдохнул вслед за отцом. Релан вдохнул опять, Терн повторил.

Он понимал, что должен успокоиться, но от глубокого дыхания стало совсем невтерпеж. Терн был уверен: отец все замечает, но Релан и ухом не повел.

– Знаешь, почему мы с мамой назвали тебя Терном?

Терн помотал головой, лицо пылало от напряжения.

– В Красии жил мальчик до того хилый и слабый, что от него отказались родители, – поведал Релан. – Он не поспевал за скотом, который они гнали для пропитания, и отец, уже имевший много сыновей, прогнал его.

По щекам Терна потекли слезы. Неужели и его выгонят, если обмочится от страха?

– За стадом шла стая ночных волков, они боялись копий этого семейства, но мальчик был одинок, беззащитен, и хищники стали преследовать его, как только учуяли, – продолжил Релан. – Однако мальчик завел их в терновник, и один волк застрял в колючках. Мальчик дождался, когда он засядет прочно, и размозжил ему голову камнем. А потом набросил на плечи шкуру и вернулся к отцу, и тот, упав на колени, взмолился перед Эверамом о прощении за то, что усомнился в сыне.

Релан снова стиснул плечи Терна:

– Носи это имя с гордостью, а братья и сестры пусть дразнятся. Терновый куст выживает в местах, где не привьется никакое другое растение, и даже алагай уважают его шипы.

Нужда не исчезла, но позыв ослабел, и Терн, расправив плечи, встал рядом с отцом любоваться расцветающим небом. Демон нырнул в туман и втянулся под землю, прежде чем из-за горизонта выглянуло солнце. Релан приобнял Терна, когда озерная гладь отразила рассвет. Терн приник к нему, радуясь редкому случаю побыть наедине с отцом без тычков и подначек со стороны сестер и братьев.

«Вот бы я был единственным ребенком в семье», – подумал он. И его ослепил солнечный свет.

Все уже убирали тарелки, но Заря оставила две для Терна и Релана. Терн сел с отцом, чувствуя себя донельзя странно.

Релан положил в рот первый ломтик бекона и закрыл глаза, смакуя каждую крошку.

– Дама твердили мне, что пожиратели свинины горят в бездне Най, но я готов поклясться бородой Создателя: оно того стоит.

Подражая ему, Терн тоже закрыл глаза и насладился соленым салом.

– А почему это Терновник хавает после восхода солнца? – возмутилась Небо.

– Да! – хором откликнулись близнецы.

Травля Терна – единственное, в чем они сходились с сестрой.

Релан перестал улыбаться:

– Потому что ест со мной.

Его тон говорил: на дальнейшие вопросы отец ответит ремнем. Старый кожаный ремень висел на стене у каминной полки, и потомки Дамаджа весьма серьезно воспринимали это предупреждение. Релан стегал им мула, когда тот артачился и не желал возить тяжести, но не задумываясь выпорол Силача, когда тот бросил в озеро кошку, чтобы проверить, умеет ли она плавать. Вопли брата запомнились всем, и остальные жили в страхе перед этим ремнем.

Не обращая больше на них внимания, Релан поддел вилкой второй ломтик и положил на тарелку Терна.

– Мальчики, а ну-ка задайте животине корм и приготовьте мусорную тележку! – разрядила атмосферу Заря. – Девочки, живо за стирку!

Дети поклонились и вымелись вон, оставив Терна наедине с отцом.

– В Красии, когда мальчик впервые оказывается перед алагай, ему предписывается молиться весь следующий день, – сообщил Релан и рассмеялся. – Впрочем, должен признать, мне это быстро надоело. Но этот опыт полезно осмыслить. Помолись – и можешь остаток дня гулять под солнцем.

Целый свободный день! Терн знал, что сказать, хотя слов показалось мало.

– Да, отец. Спасибо, отец.

Семья Дамадж гуськом направилась в Праведный дом. Релан шел первым, Заря – за ним. Следом шагал Крепыш, на четверть часа опередивший Силача при родах. Небо – на год старше обоих, но – девочка, а потому шла после, сопровождаемая Солнышком. Когда Терну исполнится девять, он пойдет перед сестрами, но до этого оставались годы. Он всегда замыкал шествие, стараясь укладываться в заданный Реланом темп.

Сегодня вышли поздно и двигались ускоренным маршем. Братья и сестры взглядами сулили отомстить Терну как за это, так и за освобождение от работ по хозяйству.

Но, даже припозднившись, семейство миновало Торг, когда многие еще только отпирали ставни и приветствовали утро. В Праведном доме было почти безлюдно.

– Безобразие. – Релан взирал на пустые скамьи.

Пожаловала горстка болотников – в основном пожилых, но только часть тех, что приходили в седьмак, хотя и тогда являлась не вся Топь.

Терн понял, что скажет отец еще до того, как тот открыл рот. Релан любил поразглагольствовать на эту тему для блага детей.

– Эверама оскорбляет, когда Его дети молятся всего раз в неделю. – Релан всегда сплевывал, если речь заходила об оскорблении Создателя, но ни разу не сделал этого в Праведном доме. – В Красии дама угощают за это хвостом алагай. На следующий день, глядишь, храм снова полон.

Арик Болотник, старейшина с Торга, повернулся к ним и злобно сверкнул глазами.

– Если мы тебе так противны, черномазый, почему бы тебе не убраться в свою пустыню?

Релан оскалился и подобрался. Он не прославился как воин на родине, но в Топи его боялись и знали, что он может избить за такое слово. Никто не осмеливался оскорбить происхождение главы семейства Дамадж с того зимнего солнцестояния, когда Мейсен Тюк и три его брата назвали Релана пустынной крысой. Все они уже стенали и корчились на земле, а Релан даже не запыхался.

Но сейчас дело происходило в Праведном доме, а противник был старше. Честь предписывала выказать смирение и почтение.

Релан закрыл глаза, принял свой гнев. Плечи расслабились. Он чуть поклонился.

– Ты не противен мне, Арик Болотник. Ты смиряешься перед Эверамом. Я знаю, ты почитаешь Его на каждой заре.

Слова были призваны восстановить мир, но подействовали наоборот. Арик, пристукнув тростью, поднялся на ноги.

– Я смиряюсь перед Создателем, Релан Дамадж. – Арик перехватил и выставил трость. – Плевать я хотел на твоего Эверама.

Он отхаркнулся, и терпение Релана лопнуло. Мигом покрыв расстояние между ними, он без малейшего усилия вырвал трость. Правая кисть мелькнула, как птица колибри, и врезала старцу по горлу.

Арик закашлялся, подавившись слюной, попятился и осел на скамью. Он вроде не пострадал, но покраснел лицом, хрипя и перхая.

– Я не хочу с тобой ссориться, Арик, сын Арика из рода Болотников Топи, – произнес Релан, – но я не позволю тебе плевать в доме Создателя.

Арик посмотрел так, будто приготовился броситься, но Релан наставил на него трость.

– Что здесь происходит?!

Терн обернулся и увидел рачителя Вереска, тот, подобрав рясу, направился к ним. Вереск был человек не грозный – пузатый и круглолицый. Он варил эль, предпочитал брани смех и окормлял таверну не меньше, чем паству.

Но в Красии к духовенству относились иначе. Релан оцепенел, затем отвесил глубокий поклон. Он шикнул, и перед рачителем склонилась вся семья. Так низко, что впору отвесить шлепка или чего похуже, случись поблизости охальник.

Релан развернул трость и подал ее рукоятью Арику. Казалось, старик сейчас треснет Релана по подставленной шее, но строгий взгляд рачителя остановил его.

– Небольшое недоразумение, рачитель, – произнес Релан. – Я объяснял сыну Арика, что мы молимся одному Создателю, зовись Он Эверамом или иначе.

Вереск скрестил на груди мясистые ручищи:

– Допустим, Релан, но Праведный дом – место мира и взаимовыручки. Мы не объясняемся тростью.

Релан плавно опустился на колени, смиренно уперся ладонями и лбом в пол:

– Безусловно, рачитель прав. Я приношу извинения и приму наказание.

– Да, всыпь ему, рачитель! – подхватил Арик под взглядами всех присутствующих. – Вонючий черномазый меня ударил!

Вереск посмотрел на него:

– Не думай, Арик Болотник, что я не знаю, кто первым разинул свой поганый рот. Еще раз услышу слово на букву «Ч» или поймаю на плевках в Праведном доме, и в следующий праздник солнцестояния ваша братия останется с пустыми кружками.

Арик побледнел. Превыше Создателя болотники ставили только эль.

Рачитель Вереск махнул ему:

– Теперь занимайте скамьи, всей компанией. Пора начинать службу, и мне сдается, проповедь вам запомнится.

Молчание, в котором они выходили из Праведного дома, нарушилось окликом:

– Госпожа Заря!

К ним бежала Тами Тюк. Она была всего на год старше Терна, но детям семейства Дамадж запрещали играть с Тюками с тех пор, как в праздник солнцестояния отец Тами Мейсен назвал Релана пустынной крысой. Релан сломал бы ему руку, но их растащили.

Платье Тами заляпалось грязью и кровью. Терн не спутал бы кровь ни с чем другим, как всякий ребенок травницы-ветеринара. Заря бросилась навстречу девочке, и Тами, задыхаясь, обмякла в ее объятиях.

– Госпожа… спасите…

– Кого? – настойчиво спросила Заря. – Кто ранен? Недра, девонька, да что стряслось?

– Подземники, – выдавила Тами.

– Создатель! – Заря начертила в воздухе метку. – Чья это кровь?

Она пощупала еще влажную ткань платья.

– Майского Колокольчика, – ответила Тами.

Заря сморщила нос:

– Коровы?

Тами кивнула:

– Высунула голову из загона и перекрыла метку. Ей вцепился в шею полевой демон. Папаня сказал, что она подцепила демонову лихорадку, и пошел за топором. Пожалуйста, пойдемте, а то он ее зарубит!

Заря выдохнула, встряхнула головой и усмехнулась. Тами была готова разрыдаться.

– Прости, девонька, – сказала Заря. – Я не хотела приуменьшить твое горе. Скотина иногда – тот же член семьи. Я испугалась, что растерзали кого-то из твоих братьев и сестер. Помогу, чем сумею. Беги и скажи папе, пусть повременит с топором.

Она взглянула на Релана и остальных:

– Девочки, ступайте домой и достирывайте. Мальчики, помогите отцу с тележкой. Терн, мне надо приготовить снотворное…

– Синь-трава и маревник, – подхватил Терн.

– Режь, не жалей, – велела Заря. – Корову свалить труднее, чем человека. Еще понадобятся припарки со свиным корнем.

– Я знаю, что взять, – кивнул Терн.

– Я буду во дворе у Мейсена Тюка. Беги со всех ног.

Терн помчался домой, зайцем пронесся через огород с травами, влетел в кухню, схватил ступку и пестик Зари. Братья и сестры еще не дошли до дома, а он уже побежал по дороге.

Он догнал Зарю с Тами у фермы Тюка, уже слыша страдальческое мычание Майского Колокольчика.

Навстречу им вышел с топором Мейсен Тюк. При виде Терна глаза его сузились, он сплюнул табачную слюну.

– Благодарю, что пришла, травница. Правда, сдается мне, ты зря тратишь время. Скотина не выживет.

Он направился к хлеву. Телка лежала на соломенном полу загона; ее шея была замотана в тряпье, пропитанное кровью. Мейсен Тюк провел большим пальцем по острию топора. Тами с братьями и сестрами обступили корову, готовые ее защитить, хотя все они были слишком малы, чтобы удержать отца, если тот решит, что срок Майского Колокольчика вышел.

Заря подняла повязку и взглянула на раны – три глубоких пореза на толстой шее.

Мейсен снова сплюнул.

– Я хотел быстренько забить ее и продать мяснику, но малышня упросила дождаться тебя.

– Правильно сделала, – сказала Заря. – Если уничтожить заразу, то все не так плохо.

Она повернулась к стайке детей:

– Мне нужно больше тряпок для перевязки, несколько ведер чистой воды и чайник с кипятком. – Дети тупо уставились на Зарю, и она хлопнула в ладоши, так что все подскочили. – Живо!

Когда они умчались, Терн разложил материнские инструменты и принялся толочь травы для снотворного и припарок. Пришлось потрудиться, чтобы заставить животное выпить, но вскоре Майский Колокольчик уснула. Заря промыла раны, смазала их травяной пастой и наглухо зашила.

Тами стояла подле Терна и взирала на операцию с ужасом. Терн насмотрелся на материнские труды, но понимал, что зрелище жуткое. Он взял Тами за руку, и она, сжав его пальцы, отважно и благодарно улыбнулась.

Мейсен тоже следил за действиями Зари, но глянул на Тами, запоздало спохватился и указал на Терна топором:

– Эй, крысеныш, а ну-ка убрал свои грязные лапы от моей дочери!

Терн отдернул руку. Мать выпрямилась и невозмутимо шагнула между ними, стирая с ладоней кровь.

– Топор тебе больше не нужен, Мейсен, и я буду признательна, если ты перестанешь грозить им моему мальчонке.

Мейсен удивленно уставился на оружие, словно впервые увидел. Невнятно буркнув, он отрывисто кивнул и поставил его к изгороди:

– Я ничего такого не хотел.

Заря поджала губы:

– С тебя двадцать ракушек.

– Двадцать ракушек?! – задохнулся Мейсен. – За то, что заштопала корову?

– За штопку десять, – уточнила Заря. – И еще десять за снотворное и припарки со свиным корнем, которые приготовил мой сын-крысеныш.

– Я не собираюсь платить, – заявил Мейсен. – И никто меня не заставит – ни ты, ни твой черномазый муженек.

– Для этого мне Релан не понадобится, – улыбнулась Заря, – хотя мы оба знаем, что он заставит. Нет, мне достаточно сказать гласной Марте, что ты не заплатил, и Майский Колокольчик уже к вечеру будет пастись на моем дворе.

Мейсен сверкнул глазами:

– Ты повредилась умом, Заря, с тех пор, как вышла за пустынную крысу. Ничего человеческого не осталось. Тебе везет, работенка находится, но это долго не продлится, если народ узнает, что ты заламываешь за нее двадцать ракушек.

У Терна раздулись ноздри. Релан, окажись он здесь, сломал бы Мейсену нос за оскорбительные речи. Но Релана не было, и эта обязанность легла на плечи Терна.

Он смерил Мейсена Тюка взглядом, вспоминая уроки шарусака, которые Релан давал его братьям. У Мейсена неладно с коленом, он вечно жалуется на него в сырую погоду. Один прицельный пинок…

Заря, не оборачиваясь, проговорила сурово и тихо, чтобы слышали только дети:

– Не воображай, Терновник, что мама не знает, о чем ты думаешь. Придержи язык и руки.

Терн зарделся и сунул руки в карманы, а Заря скрестила свои на груди и шагнула к Мейсену:

– Во-первых, для тебя, Мейсен Тюк, – «госпожа Заря», а во-вторых, теперь двадцать пять ракушек. Еще раз нахамишь, и я иду к Марте.

Бормоча проклятья, Мейсен все же потопал в дом, вернулся с истертым кожаным мешком и принялся отсчитывать в ладонь Заре лакированные ракушки.

– Пятнадцать… шестнадцать… семнадцать. Больше у меня сейчас нет, госпожа. Остальное через неделю. Честное слово.

– Тебе же лучше, – ответила Заря. – Идем, Терн.

Они шли, пока не достигли развилки: одна дорога вела к дому, другая – в поселок как таковой.

– Ты сегодня смельчак, Терн, – заметила мать.

– Он нехорошо сказал.

Мать махнула рукой:

– Я не про Мейсена Тюка, он дурень. Я говорю про утро во дворе.

– Я не смельчак, – мотнул головой Терн. – Так испугался, что чуть в штаны не надул.

– Но не надул же, – возразила Заря. – Не закричал, не убежал, не лишился чувств. Это и есть смелость. Когда тебе страшно, но голова остается на плечах. Релан говорит, что ты держался лучше, чем братья.

– Серьезно?

– Серьезно. – Заря прищурилась. – Но если скажешь им, будет плохо, и тебя выдерут.

Терн сглотнул:

– Я никому не скажу.

Заря рассмеялась и крепко его обняла:

– Знаю, малыш, что не скажешь. Как я тобою горжусь! Давай беги. Порадуйся солнцу, отец обещал. Прощаюсь до ужина.

Она с улыбкой вложила ему в руку пригоршню ракушек:

– На случай, если захочется мясного пирога и леденцов.

Терн вошел в поселок, с трепетом поглаживая лакированные ракушки. У него никогда не водилось своих денег, и он подавил ликующий вопль.

Заглянул в мясную лавку, где госпожа Мясник торговала горячими пирогами, и выложил на прилавок ракушку.

Госпожа Мясник исполнилась подозрений.

– Откуда у тебя ракушка, Черныш? Украл?

Терн покачал головой:

– Мама дала за то, что помог спасти корову Тами Тюк.

Госпожа Мясник хмыкнула, взяла ракушку и вручила ему дышащий паром пирог.

Следующим Терн посетил сластника, тот свирепо уставился на него, едва он шагнул в лавку. Взгляд не смягчился, пока Терн не вручил ему пару ракушек за завернутые в кукурузную шелуху леденцы, которых набрал с витрины. Он рассовал их по карманам и пошел прочь из поселка, на ходу поедая пирог. Солнце грело плечи, было тепло и уютно. Рычащий на него лесной демон казался далеким прошлым.

Он дошел до озера и какое-то время наблюдал за рыбацкими лодками. День выдался погожий, и вдалеке виднелся Лактон – огромный озерный город. Терн двинулся вдоль берега, швыряя в воду камешки, но резко остановился, когда заметил в иле следы перепончатых лап берегового демона. Представил, как похожая на лягушку тварь выпрыгивает на берег и ловит его длинным липким языком, содрогнулся от размера следов и вдруг испытал острейший позыв на малую нужду. Терн еле успел спустить штаны, порадовавшись, что никто не видит.

– Смельчак, – буркнул он, понимая, какая это беспардонная ложь.

Далеко за полдень Терн спрятался за домом и вытащил леденец. Развернул свое сокровище и начал медленно жевать, смакуя каждый кусочек, как поступал с беконом отец.

– Эй, Терновник! – раздался оклик.

Терн поднял глаза и увидел приближающихся Силача и Крепыша.

– Откуда у тебя леденец? – крикнул Крепыш и сжал кулаки.

– Мы целый день носим мусор, а он получает добавку бекона и леденцы? – спросил Силач.

– Тебе не кажется, что так не годится? – осведомился Крепыш.

Терн знал эту игру. Вся детвора в Топи боялась близнецов, когда они начинали обмениваться вопросами.

Он лихорадочно прикинул, как ответить, но понимал, что это не важно. Братья побьют его, и отберут леденцы, и пообещают сделать хуже, если пожалуется родителям.

Он побежал. Быстрее зайца, через поленницы, а после – сквозь бельевые веревки. Братья пустились вдогонку. Терн чуть не врезался в Небо и Солнышко, которые складывали в корзины чистое белье.

– Полегче, Терновник! – крикнула Небо.

– Держите, у него леденцы! – донесся вопль Силача.

Терн поднырнул под простыню и бросился, пригнувшись, вокруг дома, к болоту.

Он слышал, что его настигают, но там, где еще не самая топь, лес стоял густо, и под его прикрытием он добежал до златодрева, у которого восставал лесной демон. Терн забирался на него сотню раз и знал каждый выступ и ветку. Он взмыл в его крону, словно сам был лесным демоном, и замер, затаив дыхание. Преследователи пробежали мимо, и Терн отважился шевельнуться, только когда насчитал пятьдесят вдохов.

Там, где сходились ветви, нашлась ямка. Терн завернул леденцы в сухие листья и спрятал, моля Создателя, чтобы не пошел дождь. Затем спрыгнул на землю и побежал домой.

За ужином братья и сестры следили за ним, как кошки за мышью. Терн держался поближе к матери, пока не пришло время ложиться спать.

Едва захлопнулась дверь общей спаленки, близнецы пригвоздили его к полу и обыскали карманы, а потом и постель.

– Где ты их спрятал, Терновник? – Силач прочно уселся ему на живот и перекрыл доступ воздуха.

– У меня был только один, и я его съел!

Терн сопротивлялся, но ему хватило ума не повышать голос. За крик братьям будет порка, но ему придется хуже.

В конце концов мальчики сдались, встряхнули его напоследок и улеглись.

– Это еще не все, Терновник, – предупредил Силач. – Если застукаем с леденцом – накормим землей.

Вскоре они заснули, но у Терна все еще бешено колотилось сердце, а во дворе заверещали демоны, испытывавшие метки. Терну из-за них не спалось, он вздрагивал при каждом взвизге и вспышке магии. Крепыш пнул его под одеялом:

– Кончай ворочаться, Терновник, или запру тебя на крыльце.

Терн содрогнулся и вновь ощутил настойчивое желание опорожнить мочевой пузырь. Он встал и поковылял по коридору в уборную. В доме не было видно ни зги, но раньше темень ему не мешала. Он тысячу раз вслепую находил дорогу к шторке.

Однако сегодня все иначе. В доме притаился демон. Терн не понимал, откуда он это знает, но чувствовал, как тот рыщет во тьме и дожидается случая прыгнуть.

Сердце уподобилось ярмарочному барабану, и Терн вспотел, несмотря на прохладную ночь. Стало трудно дышать, будто на нем до сих пор сидел Силач. Впереди послышался шорох, Терн подпрыгнул и возопил. Он огляделся и различил движущийся во тьме размытый силуэт.

Ужаснувшись, развернулся и бросился в общую комнату. Огонь почти догорел, но Терн поработал мехами и упорно подкладывал в очаг торфяные брикеты, пока помещение не наполнилось светом. Тени исчезли, и демонам стало негде спрятаться.

В комнате оказалось пусто.

«Крошка Терн боится пшика», – любили распевать его братья и сестры. Он проклял себя за дрожь в ногах. В постель нельзя. Намочит простыни, и близнецы его убьют. Нельзя и по коридору, в уборную. Одна только мысль об этом нагнала страху. Можно поспать и здесь, у огня, или…

Терн подкрался к двери родительской спальни.

«Не смей входить, когда скрипит кровать», – говорила мать. Терн прислушался: все тихо. Он повернул ручку, бесшумно скользнул внутрь и притворил дверь. Забрался в середку постели и угнездился между родителями. Мать обняла его, и Терн заснул крепким сном.

Крик разбудил его еще затемно. Родители резко сели и подняли заодно беднягу Терна. Все непроизвольно вдохнули и принялись кашлять и задыхаться.

Дым был везде. Родители держали Терна, но он их не видел. Все затянуло серой пеленой, которая хуже тьмы.

– Вниз! – каркнула мать, соскальзывая с постели и волоча за собой Терна. – Дым идет вверх! Внизу воздух чище!

Отец с грохотом свалился с другого края и пополз к ним.

– Выведи Терна через окно, – велел Релан, кашляя в кулак. – Я подниму остальных и приду.

– В ночь? – спросила Заря.

– Любимая, здесь нельзя оставаться. В огороде надежные меченые столбы. Всего двадцать ярдов от дома. Ты доберешься, если поспешишь.

Заря схватила Терна за руку и сжала так, что он пискнул.

– Намочи в умывальнике полотенце и прикрой от дыма рот.

Релан кивнул и взял ее за плечо:

– Будь осторожна. Дым привлечет много алагай. – Он поцеловал ее. – Иди.

Заря вслепую пошла к окну, таща за собой Терна.

– Терн, вздохни три раза поглубже и третий вдох задержи. Не выдыхай, пока не выберемся из окна, а как только коснемся земли – беги в огород. Понятно?

– Да, – ответил Терн и закашлялся, казалось, на целую вечность.

Наконец приступ кончился, и он кивнул матери. На третьем вдохе они встали, и Заря распахнула ставни. Взяла Терна на руки, свесила ноги с подоконника и тяжело спрыгнула на землю. Во дворе, как и предупреждал Релан, сновали демоны, так и мелькали в дыму. Терн с матерью бросились в огород, пока подземники не заметили.

Очутившись за метками, Заря резко остановилась:

– Будь здесь. Я помогу отцу с остальными.

– Нет! – вскричал Терн, хватаясь за юбку. – Не бросай меня!

Одной рукой Заря сгребла рубаху Терна, другой влепила затрещину. Голова взорвалась, и он отшатнулся, выпустив юбку.

– Мне некогда с тобой нянчиться, Терн! – сказала мать. – Слушай меня! Ступай туда, где растет свиной корень, и схоронись в листьях. Недрилы терпеть его не могут. Я скоро вернусь.

Терн всхлипнул, утер слезы, но кивнул, и мать устремилась к дому. Лесной демон заметил ее и ринулся наперерез. Терн взвизгнул.

Но Заря сохранила самообладание и выполнила тот самый танец, что утром показывал Релан. Через минуту подземник поплелся налево, а она рванула направо и скрылась в проеме окна.

Терн, как во сне, побрел в заросли свиного корня. Устроился среди толстых побегов, переломав их и перепачкавшись в липком соке. Одна штанина насквозь промокла. Все-таки обмочился. Близнецы сживут его со свету, когда увидят.

Терн затаился, дрожа и внимая крикам родных. Он слышал, как они зовут друг друга; обрывки фраз приплывали на волнах ночного дыма. Но никто не пришел, а вскоре стало светать, и серый дым озарился гадким, пульсирующим сиянием. Терн поднял глаза и увидел, что из окон льется призрачный оранжевый свет.

Демоны загалдели и в нетерпении закогтили землю, дожидаясь, когда выйдут из строя метки. Лесной демон ломанулся в дом и был отброшен магией. Огненный попытался вскочить на крыльцо – и тоже тщетно. Но даже Терн видел, что магия слабеет и тускнеет.

Когда на крыльцо сунулся лесной демон, сеть ослабела достаточно, чтобы он прорвался. Магия заплясала на его шкуре, и подземник заверещал в агонии, но все-таки вышиб входную дверь. Из помещения вырвался столб пламени, похожий на плевок огромного огненного демона, и лесняга опрокинулся, вереща и дымясь, но стая огненных тварей проникла в брешь и скрылась в доме. Ночь наполнилась их ликующим визгом, который частично заглушил вопли родных.

Из боковой двери с криком вывалился Силач. Его окровавленное лицо почернело от сажи, одна рука безвольно повисла, и рукав пропитался кровью. Он заполошно озирался.

Терн выпрямился:

– Силач! – Он принялся прыгать, размахивая руками.

– Терн!

Силач увидел его и побежал к огородным меткам, но не привычными скачками, а все сильнее хромая. Из дома с воем бросились вдогонку два огненных демона, но Силач, мчавшийся к зарослям свиного корня, успел прилично оторваться.

Однако он не покрыл и половины дистанции, когда ему впился когтями в спину воздушный демон, спикировавший с небес. Тварь взмахнула когтистыми крыльями, и голова Силача шлепнулась на землю. Тело еще не начало падать, а воздушный демон уже снова взмыл в небо, унося его с собой. Когда он скрылся в дымном мраке, Терн закричал.

Огненные демоны заверещали, глядя, как воздушный умыкнул их добычу, но заметили голову Силача и остервенело набросились на нее. Терн повалился обратно в заросли свиного корня и еле успел развернуться, чтобы выблевать ужин. Он плакал, кричал, метался и хотел пробудиться от кошмара, но тот продолжался.

В убежище Терна становилось все жарче, он задыхался от дыма. Хлопья горящего пепла кружились, как снежные, поджигая двор и огород. Один пал на щеку Терна, и он, взвыв от боли, принялся хлестать себя по лицу, чтобы сбить пепел.

Затем закусил, сдерживая кашель, губу и безумно огляделся по сторонам.

– Мама! Папа! Кто-нибудь!

Он утер слезы, размывавшие пепел. Мать бросила его. Разве можно? Ему всего шесть!

«Шести лет достаточно, чтобы алагай схватил его, когда побежит, вместо того чтобы замереть, – сказал Релан. – Или когда замрет, а надо бежать».

Он сгорит, если останется, но пламя, как и предупреждал отец, притягивало демонов, словно мотыльков. Терн вспомнил о златодреве. Оно укрыло его от братьев и сестер – может, спасет и сейчас.

Терн припал к земле, трижды, как научила мать, вдохнул, затем выскочил из убежища и помчался к лесу. Повсюду клубился дым, и он видел всего на несколько футов в каждую сторону, но чувствовал сновавших во мраке демонов. Он быстро пересек знакомый участок и вдруг врезался в дерево, которого – Терн точно помнил – не должно здесь быть. Ссадив о кору лицо, он грохнулся навзничь.

А дерево взглянуло на него и зарычало.

Терн медленно встал, стараясь не делать резких движений. Лесной демон наблюдал за ним с любопытством.

Терн принялся раскачиваться взад и вперед, как маятник, и демон зашатался в унисон, не отводя взгляда, он напоминал дерево на сильном ветру. Подземник начал похаживать в такт, и Терн, затаив дыхание, сделал два шага, потом один назад, затем три и снова обратно, после чего, на четвертом, продолжил идти. Спустя три вдоха демон затряс головой, и Терн пустился наутек.

Демон заверещал и бросился в погоню. Терн получил фору, но подземник преодолел разрыв за несколько длинных скачков.

Терн бросался влево и вправо, но демон не отставал, и его рычание звучало все ближе. Он перелез через дымящуюся поленницу, а демон расшвырял ее одним ударом когтей. Терн резко свернул к отцовской мусорной тележке, нагруженной кое-какими вещами, которыми Релан и братья поживились на свалке.

Упав на карачки, Терн заполз под тележку. Он затаил дыхание, когда когтистые ноги демона с глухим ударом впечатались в землю напротив него.

Лесной демон засопел, припал зубастым рылом к почве. И устремился в лощину, принюхиваясь к корням и земле. Терн знал, что демон может выудить его из-под тележки или отшвырнуть ее прочь, но понадеялся, что успеет выскочить с другой стороны и добежать до дерева. Он выждал, и вот рыло придвинулось, оказалось всего в нескольких дюймах.

И вдруг демон выдал чудовищный чих, обнажив перед носом Терна ряды острых янтарных зубов. Разинул пасть, потом захлопнул. Терн вылетел из укрытия, но демон давился и кашлял, а потому последовал за ним не сразу.

«Свиной корень», – сообразил Терн.

У дерева к нему бросился маленький, не больше енота, огненный демон, но Терн не побежал. Он подождал, пока тот приблизится, и замахал руками, одновременно встряхивая одежду. Вонь от свиного корня, повисшая облаком, не заглушилась даже едучей гарью, которой полнилась ночь. Демона скрутило, словно он собрался блевать, и Терн отвесил ему пинка. Тварь распростерлась на земле, а Терн снялся с места. Подпрыгнул, ухватился за нижнюю ветвь и забросил свое тело в густую листву златодрева, пока подземник не опомнился.

Затем оглянулся и увидел пламя, пылавшее в окнах дома, как в очаге. Его языки лизали стены, подбираясь к крыше.

Очаг.

Жар ощущался даже здесь, и каждый вдох обжигал легкие, а воздух загустел от дыма и пепла, но Терн похолодел. Нога дрогнула, и ей стало тепло: это избавился от той малости, что в нем оставалась, мочевой пузырь. В голове зазвучала мамина песенка:

Сколько раз он разводил огонь? На ночь, когда очаг догорал, отец всегда перекрывал дымоход заслонкой. А утром надо было ее выдвинуть…

– Иначе дом наполнится дымом, – прошептал он.

Минутой раньше Терн казался себе храбрецом, но теперь счел иначе. «Смелость – это когда тебе страшно, но голова остается на плечах», – сказала мать.

Какая там голова!

Он сунул руку в ямку, где сходились ветви, нащупал свой клад – леденцы, бросил их вниз и всхлипнул.

«Надо было поделиться».