Глава 20. К теории ведьмовства, и всякие неразгаданные тайны
— Как, по-твоему, Леша, почему появилось ведьмовство? — спросил Монах Лешу Добродеева. Друзья уютно расположились под сенью доброго Митрича в баре «Тутси» для обсуждения текущих событий.
— Для изведения врагов. Сладких пряников на всех не хватает, силы дать врагу по голове тоже недостаточно, вот и придумали всякое вуду. Протыкать иголкой, сжигать символ и развеивать пепел, варить зелья и сводить с ума.
— Не только. Ведьмы умели лечить, ведали. До христианства они процветали, после были побиваемы камнями и сжигаемы. Люди, как правило, неблагодарны. Несчастные ведьмы отвечали за все: за неурожай, подохшую корову, плохую погоду, болячки, сгоревший сарай.
— Ага, как сказала героиня «Семейки Адамсов»: «И тогда они засунули бедную беззащитную ведьму в очаг и сожгли!» Если им было уж так беспросветно, почему они шли в ведьмы?
— А почему соловей поет? А почему ты пишешь? А если бы за твою писанину побивали камнями, ты бросил бы?
Добродеев задумался.
— Наверное, бросил бы. Не знаю.
— А если тебя распирает талант? Зароешь в землю? Или будешь писать тайком, под одеялом, и, трясясь от страха, давать для прочтения самым проверенным? Потому что не может талант без признания.
— У тебя вечно какие-то крайности, Христофорыч. Взять тебя, например. Ты волхв, так? Волхв то же самое что ведьма?
— Ты уже спрашивал. В каком-то смысле… — Монах огладил бороду. — Но существуют разные грани, Леша. Я вижу человека насквозь, а отчего это проистекает, черт его знает! То ли богатый жизненный опыт, то ли многолетнее чтение литературы по психологии, то ли природная наблюдательность… опять черт его знает. Я иногда вижу картинки будущего, а вот что это на самом деле, снова черт его знает. То ли зачатки ясновидения, то ли опять-таки богатое воображение, то ли действие какого-нибудь пойла. Даже хороший коньячок очень способствует полету фантазии. Или ведро кофе. А вот сглазить я, например, не могу. И приворожить не могу. И сделать привязку на бизнес, что бы это ни значило, тоже не могу. И офиса, как у нашей ясновидящей Анастасии, у меня нет, и хрустальный шар мне без надобности, так как я не умею им пользоваться. Уберечь человека… вернее, попытаться уберечь, я могу только советом, но никак не узелком, горящими свечками или ритуалом. И вызвать дождь или вылечить корову тоже не могу. Наверное, я плохой волхв. Хотя… — он задумался. — Корову вылечить могу попробовать. Ну, если она чего-то вредного съела. А вот если сибирская язва, то не смогу. Это относится и к человеку. Если ты, Леша, к примеру, отравился несвежей красной икрой, я тебя вытащу. Дам настойку рвотного корня, и все дела. А если у тебя свиной грипп, то вряд ли.
— Что такое рвотный корень?
— Зелье с красивым названием ипекакуана. Что такое «ипекакуана», никто не знает, да и выговорить с ходу язык не повернется. А потому бог с ней, с этой экзотикой. Я бы тебе прописал безотказное отечественное: стакан касторки и трехлитровую кружку Эсмарха. Проверено поколениями. Вообще, Леша, в нашем мире все страшно относительно.
Добродеев кивнул, соглашаясь.
— Кстати, ведьмовства как такового сейчас уже нет.
— А что есть?
— Есть викка, или неоязычество. Ну, это бледная копия былой славы. Так, вроде клуба по интересам.
— А в нашем случае что?
Монах пожал плечами.
— Кстати, ничего новенького?
— Звонков поменьше стало, ничего серьезного. Похоже, мы пролетели, Христофорыч.
— Еще не вечер, Леша. Мы делаем что можем. Мы выявили знаки, подсунули их следствию и забросили удочку. Теперь сидим в засаде и ждем. Совершаем доброе дело по выявлению убийцы. Кстати, предлагаю подыскать нашему клиенту достойную кликуху. Например, Чернокнижник.
— Почему Чернокнижник?
— Слово нравится. Тут все — и эрудиция, и злая воля, и черная магия.
— Тогда, может быть, Черный маг?
— Тоже красиво. Черный маг! Если подумать, Леша, книга — страшное оружие! Недаром книги сжигали как источник смут и ересей, а типографии громили. С книг начинаются революции. Книга — самое сильное изобретение человека. Ты, как литератор, должен это знать. Кстати, ты слышал что-нибудь о манускрипте Войнича?
— Не припоминаю, — нахмурился Добродеев. — Что это? И кто такой Войнич? Родственник писательницы?
— Родственник. Он был антикваром, купившим некую книгу в начале прошлого столетия. С тех пор она поменяла нескольких владельцев и наконец осела в библиотеке Йельского университета, где находится по сей день. А вот что это такое, никто не знает, увы. То есть лет пятьсот-шестьсот назад в Европе был написан некий труд — на неизвестном языке, неизвестным автором, неизвестно, с какой целью. Криптологи добрую сотню лет ломают копья, головы и судьбы, дерутся друг с другом и сходят с ума, пытаясь прочитать книгу, а воз и ныне там. Не могут взломать код, хоть ты тресни. У меня одно время, по молодости, была мыслишка тоже заняться, но, к счастью одумался, и, как видишь, до сих пор жив-здоров. Тем более я представляю себе, что это такое. В целом. А детали… — Он махнул рукой. — Кого интересуют детали!
— А тема? — заинтересовался Добродеев.
— Наука. Анатомия, астрология, медицина, знаки Зодиака, алхимия, судя по картинкам. Что угодно. Магия! Ботаника… А вот что за ботаника, большой вопрос. Может, ведьмовские снадобья. Но странность в том, что таких растений, как там, в природе нет. И почему-то много изображений купающихся женщин… и что бы это значило? Так и напрашивается — магия! Быть может, эликсир молодости и красоты, живая вода? Неизвестно. Тупик.
— Зачем было шифровать?
— Это как раз ясно, знахарские тайны оберегали от соперников и инквизиции, а вот что там за язык и что за знания — опять увы. Есть даже версия, что это фальсификация, фейк, безделушка, не имеющая смысла, на придуманном языке, также не имеющем смысла. Версия на сегодня самая проходная, так как человеческий мозг не может создать ничего такого, что другой человеческий мозг не мог бы разгадать, тем более с помощью соответствующей компьютерной программы. И ученым лестно — не могут взломать код, значит, фейк, не имеющий смысла.
— И ты представляешь, что это такое? Они не могут, а ты представляешь?
— Представляю. Нужно поменять ракурс, Леша. Взглянуть с принципиально иной точки зрения. Всегда нужно менять ракурс, а не тащиться проторенной дорогой. А они тащатся: лаборатория, всякие анализы, изучение эпохи… возможной эпохи, так как даже в определении возраста книги имеют место разногласия. Она как закрытая шкатулка, а ключа нет. И взломать невозможно. Авторство приписывается ряду крупных ученых — как ты понимаешь, у каждого дешифратора свой фаворит. Разброс во времени около двухсот лет.
— И какой же у тебя ракурс? — заинтересовался Добродеев.
— Ну, во-первых, это не фальсификация. Автор убил на сей труд несколько лет жизни: придумал не поддающиеся расшифровке алфавит, язык, рисунки и схемы. Человек — животное рациональное… э-э-э… как правило. Убивать время на бессмысленную шутку с тщательно разработанными вполне логичными на вид деталями ученый не стал бы, я думаю. Странность еще и в том, что при сравнении манускрипта с другими условно современными источниками, между ними не выявлено никаких аналогий. Кроме того, если у автора есть другие книги, то должно иметь место сходство в каких-то деталях. Если бы ты, Леша, иллюстрировал свои статьи акварельными рисунками, допустим, я узнавал бы всякий твой материал, не читая, по манере изображения. То есть некоторое сходство с другими работами автора должно иметь место, хотя бы в малой степени. Однако и тут никаких аналогий не выявлено. Книга уникальна. То есть, возможно, автор написал всего лишь одну книгу. Возможно. Но возможно также и нечто другое. Что, по-твоему? — Монах с любопытством смотрел на Добродеева, и тот чувствовал себя подопытным кроликом. — Давай, Леша, предлагай версии. Мозги у тебя креативные. И не забудь поменять ракурс.
Добродеев задумался.
— Даю наводку. Неважно, как звали автора. Раз. И два: что ты можешь сказать об этом человеке? Навскидку.
— Похоже, он жил в своем мире… — сказал после паузы Добродеев.
— Верно! Он не придумал алфавит, язык и понятия, он просто описал свои знания на языке, принятом в его мире. И тогда возникает вопрос: что это был за мир, и насколько он был реален.
— Ты думаешь, автор был безумен?
— Допускаю. Безумен с общепринятой точки зрения. Я бы сказал, что он был другим, и его мир был тоже другим. Тут скорее вопрос в том, был ли этот мир порождением его сознания или существовал реально.
— Реально? Ты хочешь сказать, что он… из другого мира?
— Ты у нас специалист по эзотерике, Леша. Параллельные миры, полтергейст, паранормальные явления. Надеюсь, ты веришь в то, о чем пишешь?
Добродеев как бы смутился слегка и снова задумался.
— Мы многого не знаем, — сказал он наконец. — Есть явления, которым нет объяснения.
— Именно! Объяснения нет, но есть версии. Всегда можно порассуждать, правда? Как насчет версии о параллельных мирах? Автор из параллельного мира, книга случайно попала к нам. Миры соприкоснулись в какой-то точке пространства и времени, и свершился переход.
— Телепортация? — с сомнением произнес Добродеев.
— Как версия. Еще?
— Марсианин?
— «Марсианин», насколько я понимаю, условное название пришельца? Принимается. Он остался на Земле… зачем-то или почему-то занимался наукой, лечил землян и написал книгу на своем языке. В пользу этих версий говорит то, что автор написал книгу на языке своего мира, где бы этот мир ни находился. Это был его родной язык, он его не придумал.
— Из чего это следует? — удивился Добродеев.
— Давай порассуждаем, Леша. Поставь себя на место неизвестного автора. Ты зачем-то придумываешь алфавит и язык, пишешь книгу… зачем? Наверное, чтобы держать свои знания под рукой и чтобы не смогли прочитать соперники. Так?
— Допустим. И что?
— То есть тебе нужно было исписать килограммы бумаги, сочиняя буквы и слова искусственного языка, а также коды к нему, так как никто не может надеяться на свою память. И это в то время, когда бумага стоила очень дорого. И только потом написать книгу. Согласен?
Добродеев кивнул.
— А ведь ничего ровным счетом не было найдено, Леша. Куда же делась вся эта кухня? Автор не стал бы уничтожать все, это не имеет смысла. Он должен был оставить хотя бы что-то: черновики, суть, выжимки, понимаешь? А ничего этого нет. Ровным счетом ни-че-го. Отсутствие кухни объясняется тем, что ее не было изначально; что, в свою очередь, доказывает, что он писал на реальном, а не на выдуманном языке, понимаешь? А вот где говорят на этом языке — большой вопрос, и ответа на него нет.
Согласись, что наши версии достоверны в той же мере, что и версии выдающихся умов. Когда я это понял, я передумал заниматься манускриптом. Меня мои версии вполне устраивают. За неимением более достоверных. А тебе предлагаю написать статью. Это совершенно другой уровень, Леша, чем твои пещеры, забеременевшие от пришельцев девушки и шорохи в сарае у знакомой старушки.
— Можно, в принципе…
— Это я к тому, Леша, что мы вычислим нашего Чернокнижника или Черного мага, так как он человек, а не фейк. То есть возможно, и фейк тоже, но в первую очередь человек. Главное, взглянуть на него с необычного ракурса — допустим, встать вверх ногами. И не следует забывать, что всякое явление суть часть более крупного. Реальность как картина: лист — часть дерева, дерево — часть сада, сад — часть селения… и так дальше.
— В каком смысле — фейк? — Добродеев совсем запутался в рассуждениях Монаха. — В смысле, Черный маг — фейк?
— В смысле знаков, Леша. Он оставляет их на месте убийства с определенной целью, нам пока неизвестной. То есть смысл тут может быть не столько в знаках, сколько в попытке завести следствие в тупик с помощью знаков, понимаешь? Это вполне может оказаться двойным дном.
— Как-то ты усложняешь, Христофорыч. Двойное дно… — повторил Добродеев. — Так ведьма он или не ведьма?
— Давай проголосуем? Позовем Митрича, быстренько введем в курс проблемы и проголосуем.
— А толку?
— Толку никакого, ты прав. Голосуй не голосуй, а все пойдет своим чредом. Это исключительно ради тебя, Леша, потому что ты беспокоишься и требуешь результатов.
— А ты не беспокоишься?
— Никоим образом. Я спокоен как удав на водопое. Лежу себе с кроликом в желудке, напился пивка… то есть водички, солнышко припекает. Лепота!
— Надеюсь, ты не думаешь, что Чернокнижник из параллельного мира?
Монах ухмыльнулся.
— Не поручусь. Но вот в чем я уверен абсолютно, так это в том, что и автор манускрипта, и Чернокнижник имели… имеет цель. Другими словами, мотив. Мотив написать книгу мне ясен. Для себя, скорее всего, чтобы не забыть рецепты снадобий. Потому что никто, кроме него самого, воспользоваться этими откровениями не может. То есть облагодетельствовать человечество ему не удалось. В смысле, не это ставилось задачей.
— Возможно, он думал, что ее расшифруют будущие поколения? — предположил Добродеев.
— Возможно. Но, как видишь, он просчитался. Или не пришло время. Или таковой задачи у него не было изначально, как я уже сказал. Тебе никогда не приходило в голову, что человек совершает благие поступки, только если это не противоречит его интересам?
— Ты циник, Христофорыч. Я в корне не согласен.
— Это спорно, Леша. Предлагаю вернуться к этому на досуге. Теперь о Чернокнижнике, чей мотив мне ясен… не вполне. То ли ритуал, то ли устранение неугодных и опасных. То есть в его случае мы должны выбрать между двумя мотивами, а это значит, что мы возвращаемся туда, откуда начали. В связи с чем у меня наклевывается одна нехилая мыслишка…
Монах не успел развить свою мыслишку, как заверещал цикадой добродеевский мобильник. Журналист приложил телефон к уху и сказал солидно:
— И тебе привет, Славик! Слушаю. Что… Что?! — вдруг заорал он, вскакивая с места. — Ну?! Правда? Кто? Когда? Можешь скинуть? Давай! Жду! Спасибо, Славик! И тебе! Еще раз спасибо! Буду должен!
Он положил телефон на стол и уставился на Монаха ошалелым взглядом.
— Кто? — выдохнул Монах, подавшись вперед.
