На Краснопресненской Самуил Бронштейн боролся со сном. Тоску наводил на него не столько поздний час, сколько скулеж подвыпившего Скоглунда. Гость засиделся. Веки его набрякли, волосы прилипли к потному, покрасневшему лбу. С тех пор, как ушел Лукьянченко, Скоглунд уже несколько раз пожаловался на участь непризнанного гения и пророка, исчерпав при этом все гневные тирады в адрес НАТО, коварных англичан и недоверчивых русских. Сорок минут назад Скоглунд открыл для себя новую тему и сейчас активно ее развивал: рисовал перед Самуилом радужную картину богатой и вольной жизни в Израиле и научные перспективы исследования Мертвого моря… Бутылка опустела, но норвежец все не уходил.

Сбивчивую речь Кнута прервал телефонный звонок. Скоглунд аж подпрыгнул в кресле и замер в настороженной позе.

— Алло? — Бронштейн поднял трубку. — Нет, вы ошиблись.

Хмельной норвежец вопросительно смотрел на Самуила покрасневшими глазами.

— Ошиблись номером. Дежурную аптеку спрашивали, — ответил Бронштейн на немой вопрос Скоглунда.

Но это был отнюдь не ошибочный звонок. «Дежурная аптека» — это кодовое сообщение, посланное Бронштейну с Лубянки: сигнал означал, что Кнута можно отпустить на все четыре стороны и со спокойной душой лечь спать. Усталый Бронштейн недолго ломал голову над поисками вежливого предлога для выпроваживания иностранного коллеги. Заметив, что тот уже начал посапывать в кресле, Бронштейн махнул рукой на «этикет» и набрал номер заказа такси. «Если сейчас он и обидится, то утром вряд ли об этом вспомнит… Как же он мне надоел, как же надоел!» — ворчал про себя Самуил Моисеевич. Судьба была к нему милостива: такси подъехало через пятнадцать минут.

За час до полуночи серые «Жигули», несколько часов кряду стоявшие на Поварской, двинулись с места. Шум мотора и свет фар на минуту прорезали ночь, и темнота снова сомкнулась. Несколько минут спустя из какой-то подворотни на улицу вывалилась пьяная троица. Нестройным акапелло они выводили «Подмосковные вечера»: не в унисон, зато душевно. Где-то со стуком распахнулось окно, послышался гневный монолог старушки с пронзительным голосом. Нарушители спокойствия продолжали выводить: «Если б знали вы-ы-ы, как мне дороги-и-и…» — звуки этого концерта художественной самодеятельности донеслись до мастерской Хмельницкого.

В эту минуту Гали и Торвальд сплелись в позе «шестьдесят девять». Йоргенсен стонал от наслаждения, почти конвульсивно дрожа в предвкушении разрядки. Гали, склонившаяся над его «нефритовым жезлом», посасывала головку медленно, нежно и с удовольствием: так дети облизывают леденец на палочке. «Подмосковные ве-че-ра…» — донеслось с улицы. Услышав песню в свободном прочтении праздношатающихся гуляк, Гали прервала свое занятие. Всего на долю секунды, которой хватило на улыбку, которая промелькнула быстро, как тень, на ее лице. «Подмосковные вечера» — сигнал отбоя, посланный ей с Лубянки. Это значит, что операция завершена благополучно. Что ей, Гали, можно расслабиться, лечь на бочок и свернуться калачиком. Что Йоргенсена хоть сию минуту можно отпустить домой. Чего она, Гали, разумеется, не сделала. Услышав сигнал, Гали вернулась к своему любимому занятию. Прежде чем взойдет солнце, она подарит Торвальду Йоргенсену, атташе посольства Норвегии, еще не один оргазм. Но уже не для пользы дела, а исключительно для собственного удовольствия.

Гали покинула мастерскую Игоря Хмельницкого на рассвете. Торвальд Йоргенсен, наконец-то, уставший от любви, оглушительно храпел, раскинувшись на широком ложе. На его лице, обычно таком сосредоточенном, задумчивом и немножко усталом днем, сейчас застыло блаженное выражение ребенка, который провел целый день в Диснейленде. Гали не могла заснуть, да и не собиралась. Аккуратно, стараясь не шуметь и не потревожить спящего викинга, Гали соскользнула с кровати. «А ведь это… — вдруг вспомнила Гали, — ведь это та самая кровать! Надо же, она еще пятнадцать лет назад дышала на ладан, и мне казалось, что она когда-нибудь под нами с Игорем развалится!»

Предавшись сладким воспоминаниям, Гали натянула чулки, застегнула топик, достала из сумки щетку и тщательно, не спеша и аккуратно, расчесала волосы. Шпильки остались внизу, но она решила, что распущенные по плечам волосы будут наилучшим вариантом для такого утра после «богемной вечеринки». Кружевные трусики были порваны Йоргенсеном, который готов был сокрушить в прах любую преграду между ним и ей. Усмехнувшись, Гали положила трусики в нагрудный карман его пиджака, где когда-то был щегольской светлый платок. «Если он женат, то такие сувениры, наверно, приходится хранить в сейфе… Вместе с секретными документами», — Гали чуть не рассмеялась вслух, представив себе эту картину. «О, черт! Костюм остался внизу… Ни трусиков, не юбки!» Одну из стен занимало старинное, покрывшееся от времени темными пятнышками зеркало в тяжелой раме. Не без удовольствия Гали оглядела себя с ног до головы: темно-каштановые волосы в живописном беспорядке рассыпаны по плечам. Лицо бледное, как луна, от бессонной ночи, но никаких кругов под глазами нет! А губы — ярко-красные, вспухшие от поцелуев. Длинные стройные ноги обтянуты черными чулками… Темный короткий топ едва прикрывает пупок. «Ничего страшного, — подумала Гали, — Игорь и Валя наверняка еще спят, как убитые. И меня никто не увидит. К сожалению!» — подумала Гали, взяла сумочку и спустилась вниз.

В углу на узком диванчике посапывала Валентина. Хмельницкий не спал. Он сидел на своем любимом месте, на последней ступеньке лестницы, в компании пустой бутылки из-под вина. В левой руке дымилась сигарета.

— Доброй ночи или утра! — приветствовала она его. — Сидишь на своем любимом месте.

— Привет от старых штиблет, — ответил он весело. — Выпить хочешь?

— Подожди, я должна надеть юбку.

— Зачем? — удивился он. — Так лучше.

— Как там у Стерна — «я протянул руку и схватил ее за…» Ты не спал?

— Да нет, — пожал плечами Игорь, — бессонница.

— Так постучался бы… Этот варяг вырубился сразу. Слышишь, как храпит?

— Он никогда не умел пить, — ответил Хмельницкий.

Она села рядом, на ступеньку деревянной лестницы, по которой Игорь когда-то нес ее на руках на их чудесное любовное ложе.

— Что-то хочешь сказать? — спросила она.

— Я не знаю, в какие игры ты сейчас играешь, — сказал он, наконец, отхлебнув вина и передавая бутылку Гали. — Галерейный бизнес, незаконный вывоз ценностей, что-то еще… Не знаю и знать не хочу. Хочу знать только одно: как ты ко мне относишься?

Он показал пальцем наверх.

— Что, не дала тебе поспать? По-моему, тебе было с кем развлечься, — усмехнулась она.

— Да нет, — пожал он плечами, — причем тут это?

— Да притом, милый… Я не хотела ничего, — ответила она. — Ничего такого делать, чтобы ты страдал.

— Вот как? — Хмельницкий поднял брови.

— Ты еще не понял, «Шляхтич»?

— Что?

— Как я к тебе отношусь? А как ты сам чувствуешь? Ты же одарен талантом — за формой видеть суть вещей. Помнишь, Папа Римский, увидев свой портрет, где он сидит в кресле, судорожно сжимая руками подлокотники, сказал художнику, сверкнув на него глазами: «Слишком похож».

— Ну, нашла меня с кем сравнивать. Это было время великих мастеров.

— Не в этом дело. Судьба однажды свела нас, и я благодарна ей за это. Ты помог мне пережить кризис с Бутманом. Тогда ты поддержал меня. Пришла моя очередь — я хочу, чтобы тебе жилось чуточку легче. Я ни на что не претендую, тем более не посягаю на святое — твою свободу. У тебя семья, дочери, которых нужно вырастить и выдать замуж. По-моему, мы уже пережили с тобой период обоюдного сексуального насыщения, и сейчас мы можем, оставаясь друзьями, стать партнерами. Как ты на это смотришь?

— Я готов. И охотно включусь в совместный бизнес. Но… иногда мы же можем с тобой устраивать небольшой бэнг-бэнг?

Гали обняла его за плечи и прижала к себе.

— А вот с этим придется покончить. Секс будет мешать нашим партнерским отношениям. Давай сразу договоримся об этом, — и они надолго замолчали.

Город за закрытыми окнами мастерской нехотя просыпался. Слышался шум ранних автомобилей, дворники сметали с тротуаров мусор, обмениваясь на ходу какими-то новостями.

— Хорошо, — наконец, подытожил Игорь. — Наверно, ты права. Ну, хоть давай устроим последнюю вечеринку.

— Это можно.

— Обещай, по крайней мере, что не умрешь раньше меня… Мне нужно, чтобы ты была где-то… В Лондоне, Риме, Дрездене, Париже… Все равно — где…

— Ну, ты загнул, — она присела за стол, покосившись в угол, где спала натурщица, — этого я обещать не могу. Но ты же знаешь: я не люблю трагических финалов.

— Мне пора уходить, где моя юбка?

— Я ее положил на стул. Она пахнет тобой.

— А для этого парня, — она ткнула пальцем наверх, — меня больше нет. И не было. Это мираж, как говорил старина Бутман…

Через два дня Гали сама позвонила художнику и предложила встретиться в городе.

— Ну, для начала мы с тобой посмотрим кино. Ты должен посмотреть фильм «Обреченный город». Он — как бы запрещенный! Это дипломная работа одного вгиковца. Я договорилась с ребятами насчет просмотра.

Фильм оказался жестоким и странным. Хмельницкому показалось, что все это он видел когда-то. Вот роскошно снятая вечерняя Москва, город дьявольский, и город небесный — все вместе.

В тумане мелькают прекрасные лица, какое столетие, сказать трудно, да и невозможно, создатели этой ленты постарались смешать несколько веков.

Симпатичный герой оказался сыном земной женщины и некого демона, короче говоря, этот парень постоянно ввязывался в самые странные истории, с трудом отбиваясь от разнообразных чудовищ, которые являлись то в человеческом облике, то прямо-таки в адском. Но закончилось все полным провалом жителей бездны, ибо светлый меч героя разрубил-таки узы древнего проклятия, отравившего жизнь двунадесяти поколений.

— Уф, слава богу, что все это закончилось, — сказал Хмельницкий, когда они вышли из полуподвала, в котором был оборудован небольшой кинозал. — Вот только на кой черт гибнет героиня, и он хоронит ее почему-то на пустыре, около какого-то черного камня? И почему тут же, буквально через час, послушница монастыря сама лезет к нему в постель? Уж не для того, чтобы омыть ему раны?

— Ну, и для этого тоже, — рассмеялась Гали, — зато это все как-то жизнеутверждающе. Это как бы про нас с тобой.

— Но героиня гибнет, — возразил Игорь.

— Зато другая лезет, — рассмеялась Гали. — Да брось, это же кино, специфический вид искусства. Потом, это, как я знаю, экранизация. Может быть, какой-то японской новеллы в московском пейзаже. Я от этого зрелища страшно проголодалась. Куда двинемся? Давай поедем в «Прагу», я там не была вечность, заодно и поговорим.

Они заказали чешского пива «Праздрой», королевских креветок и салат из морской капусты.

— Игорь, через несколько дней я уезжаю домой, в Париж. Остается мало времени, поэтому поговорим сейчас, если не возражаешь.

— Конечно, какие дела.

— Я все уже продумала: во-первых, я оставляю тебе сейчас пять тысяч рублей для начала на приобретение икон. Заведи книгу учета, где записывай все расходы, связанные с этим делом. Должно быть три позиции — стоимость иконы, транспортные расходы и непредвиденные траты. Устрой тайник, лучше дома. В мастерской у тебя бывает слишком много народа. В тайнике храни деньги и бухгалтерию. Деньги не трать попусту, приеду — проверю. Если ты не справишься с соблазном, мы немедленно расстанемся. Я говорю серьезно.

— Второе — начни подыскивать двух-трех помощников, лучше художников, которые со временем освободят тебя от поездок по городам и весям. Но это на перспективу. Их еще надо будет проверить на вшивость. Обо мне им ни слова, они должны знать только тебя. Ты понял? Связь будет односторонняя — только от меня. Звонить буду два-три раза в месяц, будем обмениваться новостями. Самое главное — за качество икон, их ценность отвечаешь ты. Не кидайся на дешевку, лучше купить одну-две стоящие, чем десять просто досок. На Западе стали хорошо разбираться в русском искусстве. Туфту дорого продать не удастся. Да и рисковать ни к чему. Бизнес в Европе будем делать честно… вначале. Надо еще приобрести имя и известность, на это уйдет не менее трех лет.

Игорь сидел молчаливо и ушам своим не верил. Два дня назад эта мадам трясла своими сиськами и вертела задницей перед дипломатом, и, казалось, это все, на что она способна. А сейчас перед ним сидел прожженный бизнесмен, который с металлом в голосе инструктировал своего менеджера.

— Что-то не так? Ты меня слышишь? — встрепенулась Гали.

— Да, да, продолжай.

— Где ты витаешь? Повтори, о чем я сейчас говорила.

— Ты говорила что-то про известность.

— Нет, ты прослушал, пожалуйста, будь внимателен, повторяю еще раз, от жены трудно будет скрыть масштаб наших операций, поэтому лучше скажи ей, что скупаешь иконы для комиссионного магазина в Москве. Сейчас некоторые магазины потихоньку с черного хода торгуют досками. Тебе все ясно?

— Да, я понял.

— Не обижайся на изменение тональности, но по-другому нельзя, привыкай.

— Тебя проводить? — предложил Игорь после того, как они вышли из ресторана.

— Нет, спасибо. Я заеду к маме, — Гали вынула из сумочки объемистый пакет. — Держи, можешь не пересчитывать. Расписку не беру — верю. Прощай.

Время уже перевалило за полдень, когда Кнут Скоглунд очнулся в своем номере. Голова трещала немилосердно, в сухом, как африканская пустыня, рту стоял отвратительный привкус. Кнут медленно, с усилием приоткрыл глаза, которые сразу же резанул ворвавшийся в комнату, в щель между плохо задернутыми портьерами, луч яркого солнечного света, в котором кружились и сверкали пылинки. Едва взглянув на божий мир, Скоглунд сразу же крепко закрыл веки и натянул простыню на голову: несмотря на жару, его колотил озноб. Похмелье было, но еще сильнее его мучило ощущение неудачи. Он не помнил, как оказался в номере, но беседу с Лукьянченко память восстановила в мельчайших подробностях, вплоть до ухода специалиста. В ушах до сих пор звучала каждая фраза, которую «рубил» въедливый русский. Он вспомнил его вопросы, вспомнил, как легко Лукьянчено удалось сломать его «оборону» и прижать его к стенке. «Лукьянченко удалось навязать мне свою игру… Я ушел с одними обещаниями, а он вытянул из меня еще несколько важных характеристик «Посейдона». Еще две-три такие встречи, и торговать будет нечем», — подумал Скоглунд. Хотелось пить. Еще сильнее хотелось похмелиться. Избавление от мучений находилось совсем рядом — в номере был холодильник, где его ждали вполне сносные напитки. Но чтобы подлечиться чешским пивом или хотя бы утолить жажду апельсиновым соком, нужно было до него добраться. Но пока что даже мысль о малейшем движении отдавалась под черепной коробкой болью. «В конце концов, они же не видели документацию! Что они могут сделать, исходя из одних только разговоров? Пусть даже самых профессиональных?» — утешился Кнут. Однако на фоне похмельной депрессии все мнилось в черном цвете, и даже самые разумные доводы в пользу положительного исхода событий казались надуманными. «Пора признаться самому себе, что игра проиграна», — констатировал Кнут.

Раздался тихий, осторожный стук в дверь. Не дожидаясь ответа, незапертая дверь в номер отворилась, и на пороге появился Рун в своем любимом сиреневом кимоно. Рыжие кудри растрепались по плечам, полы развивались, а на довольной, разрумянившейся физиономии застыла томно-мечтательная мина.

— И ты в таком виде расхаживаешь по коридору? — у Кнута не хватило сил даже на крепкую ругань.

— А ты, оказывается, ханжа, приятель, — лукаво улыбнулся Рун, проигнорировав недовольство приятеля. — Сам где-то бражничал почти всю ночь, таксист и бой доставили твой труп в номер, а после этого ты пытаешься сделать мне выволочку за то, что я вышел в коридор без штанов?

— Черт тебя подери, — беззлобно ругнулся Скоглунд. — Принеси мне пива из холодильника, и я тебе все прощу…

— Мне с детства нравился Добрый Самаритянин, — усмехнулся Рун, поспешив к холодильнику и довольно быстро вернувшись с пивом для друга и соком для себя, — твои мучения разрывают мне сердце, бедный Кнут. Надеюсь, они были не напрасны?

— Я не знаю, Рун, — Кнут ответил не сразу. Лишь наполовину опорожнив бутылку, он оказался способен вести связный диалог. — Не знаю. У меня дурное предчувствие. Этот русский долго мучил меня вопросами… Говорил, что «кота в мешке» никто не покупает, и сначала надо ознакомиться с основными характеристиками… Он прямо спросил меня: «Есть ли у вас полное описание системы и результаты боевых испытаний? Если вы рассчитываете, что мы купим у вас за полмиллиона долларов только ваши слова, то мы не такие наивные».

— Что ты ему сказал? Что документация на «Посейдон» находится в Москве?

— Я уклонился от ответа, но пообещал, если сделка состоится, предоставить все сполна.

— Я надеюсь, ты не собираешься показывать им документы? — встревожено спросил Рун. — Как только мы вынесем кейс за порог дома Торвальда, с ними можно будет попрощаться…

— Да нет, конечно! — усмехнулся Кнут. — Я показал им только «уши и хвост» кота, этого достаточно.

— Но чем все это кончилось? — не унимался Рун.

— Ничем, — отмахнулся Кнут. — Сказал, что доложит информацию руководству, потом позвонит мне и сообщит окончательное решение.

— Мало ли, что они хотят! — зло бросил Рун, подходя к холодильнику за очередной бутылкой пива. — Он хочет увидеть документы, а мы — деньги. Они будут портить тебе нервы в надежде, что у нас кончится терпение, Кнут. Мы ни за что не отдадим «Посейдон», пока они не покажут нам доллары. Не забывай, что ты на него потратил пять лучших своих лет.

— Они на своей территории. Они здесь живут. Они могут ждать годами, а у нас через неделю кончаются отпуска и визы. Что мы тогда будем делать?

— Соберем чемоданы и купим обратный билет, — усмехнулся Киркебен. — Кому из нас нужнее «Посейдон»? Нам с тобой лично не угрожают вражеские подводные лодки. Так что мы можем спокойно уехать с «Посейдоном» обратно. А вот их-то сроки как раз поджимают: с каждым днем приближается час запуска «Краба»… Сам посуди, что мы теряем? Разве можно потерять деньги, которых у нас не было?

— Ты, вроде бы, прав, — вздохнул Скоглунд, — но у меня плохое предчувствие… Как будто они прячут джокера в рукаве…

— Они блефуют, — снова усмехнулся Рун, но в его голосе не было прежней уверенности.

Да и оптимизм Руна начал таять, когда Скоглунд рассказал ему о второй, последней встрече с Лукьянченко. Русский придерживался твердой позиции: он должен увидеть «кота целиком», то есть ни много, ни мало просмотреть документацию по системе «Посейдон». «Позвоните мне, если вы согласны, — любезно предложил Лукьянченко перед уходом, — и мы продолжим наши переговоры». Кнут почувствовал, что в этом случае его «кинут» и решил не рисковать. Он уже не сомневался, что у противника на руках джокер… Или, как минимум, четыре туза… Скоглунд был так деморализован, что даже позволил Руну попарить его в тех самых знаменитых Сандуновских банях. Впрочем, Руну долго пришлось убеждать товарища в том, что это отнюдь не тайный гей-клуб, и на одного педераста там приходится два десятка абсолютно нормальных мужиков, приверженных русским национальным традициям и здоровому образу жизни. Дальнейшие планы друзья обсуждали в номере гостиницы. Распаренному, исхлестанному березовым веником, надраенному волосяным мочалом, влившему в себя пару литров пива и вконец разомлевшему Скоглунду стало как-то легче на душе.

— Ты знаешь, Рун… Я хочу домой, — вздохнув, произнес Скоглунд. — Больше нам здесь делать нечего…

— Разве что получить 500,000 долларов… — вздохнул Рун. — Может быть, подождать еще недельку? Ну, не удалось заработать, так давай хоть отдохнем как следует.

— Я уже сыт по горло местной кухней, — проворчал Скоглунд. — Рун, я соскучился по Гедде! Пора паковать чемоданы.

— Ты уверен? — Киркебен задумчиво облизнул пересохшие губы и сделал еще один глоток охлажденного пива. — Кнут, они не могут так просто отказаться от такого… От такой удачи: готовый проект за какие-то пятьсот тысяч. Почему они так себя повели, а? Может быть, у них уже готов собственный проект? Тогда зачем они вызвали тебя? Просто хотят сравнить свой с «Посейдоном»? А что, тогда все становится на свои места: посмотреть документы интересно, а вот такие деньги платить за одну лишь возможность «сравнительного анализа» — действительно, глупо. Кнут, ты прав, можно заказать билеты на самолет на послезавтра.

— Гедда будет смеяться, когда узнает, что я снова «сел в лужу»! — Кнут смахнул пьяную слезу и грустно улыбнулся. — Она бросит меня, как пить дать.

— Откуда мне знать? — усмехнулся Рун. — У меня не было любимых женщин. Я считаю, что это слишком дорого, даже за парня…

— Жаль, что здесь нет Гедды. Сегодня вечером позвоню ей. Как она там? Наверно, волнуется, а что я ей скажу? Она ведь спросит, как идут дела. Рун, она меня бросит, да?

— Не бросит, — Рун сочувственно посмотрел на товарища.

— Откуда ты знаешь? — подозрительно переспросил его Скоглунд. — Откуда ты так хорошо знаешь мою жену?

— Ты у меня спрашиваешь, — протянул Киркебен, — откуда я так хорошо знаю твою жену? А ты не помнишь, как я ездил с ней по магазинам и кафешкам? Когда был в тебя влюблен? Мне нравилась ее компания: ведь мы могли говорить о тебе часами. Для нас обоих эта тема была волнующей…

Кнут поперхнулся своим пивом.

— Рун! Ты придурок! Зачем ты говоришь мне такие вещи? Зря я не запорол тебя этим, как его… «веником»!

— О, это была бы прекрасная смерть! — еще никогда раньше Рун не позволял себе так дразнить друга, заигрывая с ним даже в шутку. — Расслабься, Кнут. Как мужчина ты не в моем вкусе. Но почему ты так зациклился на одной лишь мысли: «Гедда тебя бросит». Да у нее никогда и любовников-то не было — с чего ей вдруг теперь тебя бросать?

— Я не могу обеспечить ей достойный ее образ жизни… Я не оправдал ее надежд… Я… Я — неудачник!

— Ей на это наплевать. А ее надежды и желания меняются каждые два — три года. Кроме одного желания: быть с тобой. Сначала она хотела стать общественной деятельницей, потом топ-моделью, потом богачкой, потом… Черт ее знает, что она захочет завтра, но в выборе между тобой и очередной целью она сделает выбор в твою пользу. Потому что на самом деле хочет только одного: состариться вместе с тобой в маленьком домике на побережье.

— Ты так уверен? — удивился Скоглунд. Раньше они редко обсуждали личную жизнь. Скоглунд уклонялся от таких разговоров: ему казалось, если он поделится с Руном своими мыслями о женщинах, то взамен ему придется выслушивать рассказы Руна о его мальчиках… — Ладно, даже если это и так, но… Я все равно не могу избавиться от этой навязчивой идеи: слишком неожиданно Гедда вошла в мою жизнь. Просто ни с того, ни с сего постучала в дверь и осталась на ночь. С тех пор мне все время кажется, что она точно так же, не объясняя причин, поднимется и уйдет. Я с ума скоро сойду, Рун. Что мне делать?

— Сделай ей ребенка! — воскликнул Рун. — Ты же еще совсем не старый. Ты родил «Посейдона», теперь роди сына. Кому ты оставишь свое наследство и, если повезет, полмиллиона баксов в швейцарском банке?

— А ты… — Кнут, вдруг как будто что-то вспомнив, схватил Руна за плечо, приставил палец к губам и показал на потолок. — Давай переоденемся и пойдем пообедаем. Там и поговорим.

За обедом в ресторане гостиницы, после того как официант ушел выполнять заказ, разговор продолжился.

— Ты знаешь, — почти шепотом сказал Рун, — вчера в моем номере кто-то копался в вещах.

— Ты уверен? Как ты об этом узнал?

— Вещи уложены не так, как я их оставлял. И пропал мой любимый флакон дезодоранта. Они что-то искали в моих бумагах и в дорожной сумке.

— У тебя мания преследования, кому ты здесь нужен. Уж, если бы они стали копаться, то скорее в моих вещах.

— Здесь ты не прав. Они как раз искали то, что не могут найти у тебя, Кнут. Я в этом уверен. Более того, скорее всего, сначала они копались у тебя, но ты этого не заметил.

Поднявшись на лифте на свой этаж, они направились к дежурной, сидевшей за столом в начале коридора. Увидев иностранцев, она изобразила на лице улыбку.

— Скажите, кто вчера вечером заходил в номер к моему другу, — спросил Кнут по-английски.

— Простите, а как его фамилия и какой у него номер, я же не могу всех гостей упомнить, — ответила она на ломаном английском.

— Рун Киркебен, номер 5112.

Дежурная взяла с полки и открыла журнал заявок.

— Да, в номере 5112 вчера дежурный электрик менял перегоревшие лампочки в прихожей и туалете.

— Но мы не вызывали мастера, и лампочки были исправны! — возбужденно сказал Рун.

— Значит, он проводил профилактические работы, — как по написанному, не растерявшись, отрезала дама.

Иностранцам ничего не оставалось, как поплестись к себе в номера. Шестое чувство подсказывало Скоглунду, что это еще не конец…

Куранты на Спасской башне пробили шесть раз, когда в номере Кнута раздался телефонный звонок.

— Господин Скоглунд, это Никитенко. Я хотел бы с вами встретиться прямо сейчас, если у вас есть время. Извините, что заранее не мог вас предупредить.

— Отлично! Я буду готов через десять минут.

— Я вас жду около церкви, которая стоит у входа в восточное крыло гостиницы. На улице прекрасная погода, предлагаю совершить небольшую прогулку.

— Хорошо, хорошо, — обрадовано зачастил Кнут.

Кнут издали увидел крупную фигуру русского, идущего ему навстречу. Бесшумно закрутились бобины миниатюрного диктофона «Olympus», надежно упрятанного во внутреннем кармане пиджака сотрудника КГБ.

Норвежец поравнялся с представителем Лубянки. Если бы он встретил его где-нибудь на улицах Осло или Хельсинки, то, скорее всего, принял его за француза, но никак не русского. Безупречное лондонское произношение, английский язык, сдобренный в меру идиомами. Дорогой костюм, явно пошитый на заказ, шелковый галстук от «Pierre Cardin», золотая заколка, часы «Quartz 790». Модные очки в золотой оправе. Легкий запах дорогого французского одеколона «Chanel for men» закреплял сложившееся впечатление.

Скоглунд весь дрожал внутри, как застоявшаяся лошадь на старте. Наступал момент истины. Какой на этот раз сюрприз приготовили эти «могильщики капитализма»? Если они вызвали его на встречу, значит не все еще потеряно?

Поздоровавшись, русский сразу перешел к делу.

— Господин Скоглунд, — уверенным голосом начал он. — Ваше предложение сегодня утром было рассмотрено на самом высоком уровне. Оценка наших экспертов системы «Посейдон» даже по тем скромным материалам, которые вы нам предоставили, достаточно высокая. Хотя мы, к сожалению, не получили от вас более детальной информации.

Кнут весь превратился в слух, стараясь не пропустить ни одного слова. Его нервы были напряжены до предела. Он не спускал глаз с лица этого хитрого лиса, стараясь уловить малейшие невербальные сигналы послания, с которым тот пришел на встречу.

— И даже запрашиваемая сумма, — помедлил немного Никитенко, — вполне разумна.

«Святая Дева Мария! Неужели ты услышала мои молитвы?» — чуть не воскликнул Скоглунд.

— Более того, мы готовы даже удвоить ее…

— Простите, я вас не понял. Повторите еще раз, что вы сейчас сказали? — еще минута — и с Кнутом случилась бы истерика. Подумать только — 1,000,000 $!

— Мы можем за ваши труды заплатить двойную цену, если… если… вы согласитесь помочь нам добыть «Краба». Представьте себя на нашем месте, Кнут: зачем нам покупать систему, которая не имеет никакой перспективы? Если вы, к примеру, хотите купить спортивный автомобиль, и вам в магазине предлагают две почти одинаковые модели — правда, говорят продавцы, одна еще не совсем доведена до кондиции. Какую вы купите? То-то…

— Но я не имею к «Крабу» никакого отношения. Я знаю о нем не так уж и много — то, что мне рассказывали англичане и то, что я видел во время испытаний.

— Но и не мало, — многозначительно продолжил покупатель. — Подумайте, может у вас появятся какие-то идеи? Англичане, поди, были очень рады утереть вам нос?

Никитенко надавил на самое больное место — под коронкой заныл зуб, как бы в подтверждение сказанного.

— Мы не будем вас спрашивать, как вы это сделаете. Вы же не спрашиваете у нас, где мы достанем для вас миллион долларов США?

Они сделали почти круг вокруг гостиницы и остановились около западного вестибюля.

— Вот вам телефон крупного книжного магазина в Москве, — русский протянул листок из блокнота. — Если надумаете закончить начатое вами, — на этом слове он сделал ударение, — дело, позвоните по этому телефону и спросите, есть ли у них книга по исследованиям океанических течений, автор Бронштейн. Вам ответят, что да, есть, и спросят, в какую страну и на какой почтовый адрес отправить. Назовите страну, город и адрес, лучше гостиницы, где вы будете ждать нашего представителя.

Никитенко вынул из внутреннего кармана пиджака дорогой кожаный портмоне. Из внушительной пачки стодолларовых купюр длинными пальцами пианиста вытянул одну и медленно разорвал на две одинаковые половинки.

— Одна половинка купюры будет служить паролем. Ее вам предъявит наш связной, вторую держите у себя и спрячьте так, чтобы ее никто не видел, даже ваша жена. Хотя… Если позволите… Она в курсе ваших… устремлений? Если да, и вы ей доверяете, посоветуйтесь с ней. Женщины, лучше нас, мужчин, разбираются в трех вещах — они гораздо раньше нас чувствуют опасность, которая угрожает их любимым; лучше нас знают цену деньгам и непревзойденные виртуозы в устранении соперниц в сексе. Послушайте ее и поступите так, как она вам посоветует.

— Вы что ее… знаете?

Не отвечая на вопрос, «купец» продолжил голосом, исключающим всякие возражения.

— Если Гедда скажет вам бросить это дело — бросайте. Я поясню свою мысль — как женщина она уже чувствует угрозу, которая может повиснуть над вашей головой. Значит вы по своим личным качествам, с ее точки зрения, не способны ходить по канату без страховки. Ведь она лучше меня знает вас. А мы же не хотим вам неприятностей. В сущности, вы же хотите нам помочь, предлагая «Посейдон». Мы ценим такие действия, тем более, связанные с риском для жизни. Да, вот еще что. Это, конечно, ваше дело, но позвольте дать добрый совет: никогда больше не привлекайте Руна к серьезным мужским играм. Он для этих затей не подходит — очень болтлив и женственен. Вы очень рискуете. Нашим людям пришлось в экстренном порядке затыкать рты двум его сандуновским… знакомым. Иначе через неделю уже пол-Москвы знало бы о том, что вы привезли секретные материалы на продажу. А здесь уже рукой подать до посольств — норвежского и английского. Видите, мы еще с вами ни о чем не договорились, а одна из сильнейших спецслужб мира — КГБ — уже делает вам услугу, спасает от тюрьмы.

— А этих двух, вы что их… убили?

— Нет, ну что вы. Насмотрелись американских фильмов об ужасных и кровожадных чекистах? У нас есть более действенные методы, чем смерть. Но вернемся к нашим баранам. Простите меня за откровенность, но, перефразируя русскую пословицу, «свет на вас клином не сошелся». «Краба» мы обязательно получим, только деньги достанутся за него другим, а не вам. Подумайте и не спешите с ответом, но и не медлите. Ровно через два месяца телефон, который я вам дал, перестанет отвечать. Прощайте.

Не дожидаясь ответа, Никитенко уверенным шагом направился к поджидавшей его машине. Он вернулся в управление, сдал доллары начальнику финотдела, написал рапорт об использовании стодолларовой банкноты в качестве пароля и с просьбой их списать. Семен Поликарпович, начальник финотдела, долго бурчал по поводу того, что можно было использовать и десятидолларовую банкноту: «На всех на вас валюты не хватит скоро», но рапорт подписал.

В то время по отделам центрального аппарата Лубянки и Московского управления ходила байка о том, как поиздевался над нашим разведчиком некий англичанин. Дело было в Лондоне, «наш» пригласил сына Альбиона на встречу в ресторан. Заказал ужин, напитки. Ужин обошелся в кругленькую сумму, по московским понятиям. Подошел официант и положил перед русским счет. Сотрудник советского посольства, пересчитывая сдачу, уронил монету под стол. И на глазах у изумленной публики полез под стол ее доставать, так как деньги были казенные, и сдачу он должен был вернуть в посольство. Англичанин, видимо, уже разобравшись, с кем имеет дело, достал пятифунтовую купюру, поджег ее зажигалкой и опустил под стол — чтобы русскому было видно, куда закатилась монетка.

За два дня до окончания оговоренного срока из «книжного магазина», единственного в Москве, который работал круглосуточно, синхронно с Лубянкой, пришло сообщение: «Поступил заказ на книгу Бронштейна. Заказ принят».

Гали пора было возвращаться домой. За два дня до отлета Анатолий встретился с «Гвоздикой» на явочной квартире. Трехкомнатная квартира располагалась в старинном кирпичном доме дореволюционной постройки в Камергерском переулке. Очень удобно — пятнадцать минут пешей прогулки от площади Дзержинского, и ты уже на месте. Хозяйка квартиры, почтенная Антонина Феоктистовна, вдова крупного военачальника, не возражала, когда ее попросили предоставить одну из комнат для деловых встреч с тайными помощниками КГБ. Жила она одиноко, дети давно выросли и разъехались по стране. Звонили, правда, часто, справлялись о здоровье, но на душе все равно было пусто. Анатолий Иванович, которого она просто звала Толиком, как своего внука, всегда приносил ей к чаю любимые конфеты «раковые шейки». А если было нужно, по дороге заходил в аптеку за лекарствами. Да и денежки, которые она ежемесячно получала от него, были хорошей прибавкой к пенсии. Антонина Феоктистовна почувствовала, что кому-то еще нужна, и от этого улучшалось настроение, и всякие болячки как будто отступали. Вместе с мужем, до его перевода в Москву в военную академию, они жили на Дальнем востоке. И в библиотеке было много книг по философии и культуре Китая, Японии, Индии. Анатолий Иванович интересовался Востоком, часто брал книги и зачитывался ими.

Гали пришла, как всегда, вовремя. Это была их первая встреча после проведения операции. Гали села, откинувшись на спинку кресла. Букет летних цветов, который на этот раз стоял рядом с ней на журнальном столике, удивительно гармонировал с расцветкой платья Гали.

— Эти цветы — для тебя. Гали наклонилась над букетом:

— Так пахнет, спасибо. Я могу их потом взять с собой?

— Конечно.

— Как мило. А Вы что, Анатолий Иванович, — хитро прищурившись, спросила Гали, — сегодня утром тайно подсматривали в бинокль за мной, когда я одевалась? Посмотрите, живые цветы как будто взяты с моего платья.

— Да я бы с удовольствием, но времени нет совсем, понимаешь, — они весело и от души расхохотались.

Анатолий Иванович вышел на кухню, приготовил кофе и вернулся с подносом в гостиную. В отсутствие куратора Гали сбросила туфельки и дала ногам отдых.

— Ну что, Анатолий Иванович, удалось Вам выловить «Посейдона»?

— Ну, ты же знаешь, что это государственная тайна, и я вынужден буду, если расскажу тебе все, взять у тебя подписку о сохранении секретов.

— А Вы что, мне не доверяете?

— Нет, почему же? Просто каждый должен знать только то, что ему положено. Все прошло хорошо, даже на «хорошо с плюсом».

Он следовал непреложному правилу работы оперативника с агентом — никогда его не захваливать, даже за отлично проведенную операцию.

— Руководство управления просило передать тебе благодарность за участие в сложной чекистской комбинации.

— Спасибо. Служу Советскому Союзу! — Гали вскочила с кресла, встала по стойке смирно и шутливо отдала честь.

— К пустой голове руку не прикладывают, — с усмешкой сказал Анатолий, вспомнив армейскую присказку. — Может быть, у тебя есть какие-нибудь просьбы, не стесняйся.

— Да нет, спасибо. Да и что вы, в сущности, можете — совершать государственные перевороты во вражеских странах, ссорить между собой глав союзных государств, строить социализм в Африке — и все. А вот сделать молодую красивую женщину счастливой… это сложно… это не для вас, — в голосе Гали послышались горькие нотки.

— Чего ты хочешь?

— Вы не обижайтесь, Анатолий Иванович, но по большому счету, какая у меня была роль в этом деле? Пробарахтаться в постели с дипломатом три часа — вот и все?

— А разве этого мало?

— Мало. Это может сделать любая смазливая девчонка, любая «ласточка», которых у вас не перечесть.

— Не скажи. Здесь нужен был стопроцентный результат. Именно поэтому выбор пал на тебя. И только потому, что у тебя за столько лет не было ни одного прокола. Соображай.

— И все-таки, я думаю, мне уже можно поручать более серьезные задания. Ведь, кроме п-ы, у меня есть еще и голова. Вы сами не раз говорили, что она неплохо «варит».

— Да, это так, — Анатолий внимательно посмотрел на Гали. «Что ж, она абсолютно права. И как агентесса быстро набралась опыта». — Да, это так, — продолжал он, — я с тобой согласен, но до Маты Хари тебе еще ой как далеко. Но, как говорил генералиссимус Суворов: «Каждый солдат носит в своем вещмешке жезл Маршала». Согласен, тебе уже по плечу и более сложные задачи, и хорошо, что ты заговорила об этом сама. От руководства я тебя поблагодарил, а от себя — большое тебе спасибо, — он подошел, наклонился и поцеловал Гали в щеку. — Может, выпьем за победу по бокалу шампанского?

— С удовольствием!

Анатолий открыл бутылку шампанского, поставил на стол коробку шоколадных конфет и тарелку с уже приготовленными бутербродами с икрой. Сделав пару глотков, Гали медленно протянула:

— Конечно, после «Bollinger'a» вкус «Советского», как говорил Райкин, «спесифический».

— Ну, где я тебе достану французское?

— Да нет, я просто так, к слову. А вы знаете, норвежец на самом деле «поплыл», после того как я присоединилась к нему по дыханию. Неужели это работает?

— Да, это придумал американский психотерапевт Милтон Эриксон. Выдающаяся личность. Но ты и без этой техники любого мужика загонишь в транс. Наделил же Господь бестию такой силой!

— Не упоминайте Создателя всуе. Вы что, верите в Бога? И, загримировавшись под нищего, ходите в церковь? Вам же это запрещено, — подначивала Гали.

— Гримироваться долго, а от тепла свечей грим течет. Я сделал лаз в церковь из жилого дома напротив. А если серьезно, часто задумываюсь, что не может существовать этот гигантский космос с мириадами галактик, с черными дырами, звездами-карликами без Высшего Разума. Только вдумайся — миллиарды лет звезды, планеты крутятся по своим орбитам на огромных скоростях и никаких ДТП. А где гаишники? А их нет. Значит, кто-то есть один, который всем этим управляет, в том числе и судьбами людей на планете Земля. Чувствуешь, куда я клоню?

— Однако мы засиделись, — Анатолий посмотрел на часы, — пора прощаться. Ты выходишь первая, я через пять минут за тобой. Спокойной ночи.

Прошел год со дня проведения операции «Уши Посейдона». Ясным ноябрьским утром, когда первый морозец покрыл лужи тонкими, прозрачными льдинками, в кабинете Анатолия Баркова раздался телефонный звонок. Звонил Андрей Бакланов, его старый приятель, оперработник из военной контрразведки, уже давно обслуживающий НИИ Минобороны.

— Ну, как ты после вчерашнего? Голова не болит? Не дождешься конца дня? Я вчера вечером прилетел из Владивостока, поэтому не успел на торжественную часть. И на неторжественную тоже. Но я наслышан… Прихожу сегодня на объект: наше руководство ходит, как раки, с красными глазами.

— Ты о чем, Андрюш? Какие раки? — удивился Анатолий, лихорадочно соображая, какое празднество Андрей мог иметь в виду, но так ничего и не припомнил.

— Ты что, правда, ничего не знаешь? — искренне удивился Андрей.

— Правда, не знаю. Да не темни, говори, в чем дело?

— Ай да Степаныч, верен себе. Победы делить не любит.

— Какой Степанович? — со вздохом спросил Анатолий.

— Как какой? Горюнов Александр Степанович, начальник нашего НИИ.

— Ну и что?

— М-да, случай, конечно, интересный! — Андрей, наконец, понял, что Анатолий, действительно, не в курсе текущих событий, и решил рассказать о них «с толком, с расстановкой». — Утром поговорил с моим источником на объекте. И что же я от него узнаю? Позавчера состоялась госприемка системы по обнаружению АПЛ, разработанной институтом. Прошла на ура. Степаныч второй день ходит гоголем. Конечно, замы, главный инженер, начальники лабораторий и отделов, и еще пара особо приближенных лиц вместе с ним ждут «раздачи слонов»… По сему поводу вчера в Доме офицеров устроили грандиозный банкет. Приехал сам «Папаша». Восседал во главе стола с председателем госкомиссии. Коньяк лился рекой. В общем, событие года! Степаныч уже видит себя при лампасах, а «Папаша» недвусмысленно дал понять, что к двадцать третьему февраля будет повторение сабантуя в расширенном составе. О славных чекистах и их вкладе в общую копилку ни гу-гу. Все сделал институт под чутким руководством Степаныча. Хотя я был уверен, что ты там все же будешь.

— Да нет. Мы уже получили своих «слонов», — со вздохом произнес Анатолий.

— Да ты не расстраивайся по пустякам, — успокаивал Андрей, — ты же знаешь, у нас сейчас в армии обычно после завершения учений, подводя итоги, награждают непричастных и наказывают невиновных.

В 1978 году, когда происходили эти события, Анатолий, да и все бойцы невидимого фронта еще не знали, что трем сотрудникам внешней разведки СССР — Квасникову Л.Р., Феклисову А.С. и Барковскому В.Б., раскрывшим секрет американской атомной бомбы, присвоят звание Героев… через пятьдесят лет после подвига. На том и стоит Матушка-Русь. Тема была исчерпана. Положив трубку, Анатолий отнюдь не был расстроен: он, как никто иной, был осведомлен об истинной мере вклада Горюнова в дело укрепления обороны страны вообще и защите морских рубежей, в частности. Помпа, с которой Горюнов отметил приемку «своей» системы, вызывала не обиду, а ироническую улыбку. «Как и следовало ожидать, — подумал Анатолий, — полковник, по совету «Папаши», «творчески переработал» «Посейдона», потратив на это год, и, наконец, разродился долгожданной системой обнаружения подлодок НАТО у наших берегов. Что ж, главное — результат. А «лавры» пусть забирают те, кто может ими хотя бы похвастаться…». Тем более, что «своих слонов» чекисты, действительно, уже получили. Сотрудники, участвовавшие в операции, были представлены к правительственным наградам. Участие агента «Гвоздики» на заключительной стадии операции также не осталось незамеченным. Мадам Гали Легаре была объявлена личная благодарность руководства Управления КГБ по Москве и Московской области.

…Анатолий встал и подошел к окну, предавшись воспоминаниям об ушедшем «жарком» лете. Он чему-то улыбался.

Подобная система не оказалась бы в наших руках без участия в операции женщины, перед которой не могут устоять ни дипломаты, ни сотрудники спецслужб, ни миллионеры, ни солдаты, ни «джентльмены удачи»…

Самые жестокие становятся сентиментальными, самые расчетливые — щедрыми, самые осторожные — отчаянными, а морально устойчивые забывают о клятвах верности.

«Гвоздика» одержала очередную победу, переиграв Йоргенсена, как еще много раз переиграет самых умных и изощренных противников.