Глава 3

Когда человека начинают томить скверные предчувствия, он — человек обычно поступает в соответствии со своими привычками и наклонностями. Кто-то без видимых причин становится мрачен и раздражителен, буквально бросается на окружающих, начинает отравлять жизнь родственникам и коллегам. Кто-то угрюмо достает из домашнего тайника припрятанный именно для таких случаев шкалик. Ну, дело, конечно, одним шкаликом не ограничивается, идет человек в магазин, и уже через час — другой он вполне готов одним своим видом отравить жизнь и самым близким родственникам и самым любимым коллегам. В общем, много еще вариантов.

Ученый-физик, профессор Яков Соломонович Коган по натуре своей был человеком осторожным, если не сказать — трусоватым. Поэтому скверные предчувствия посещали его очень часто. Однако, будучи человеком хитрым и опытным, он не рисковал лишний раз ссориться с семьей или товарищами по работе. Да и здоровьем Яков Соломонович в свои пятьдесят девять лет похвастать уже не мог, поэтому традиционным славянским порокам, вроде невоздержанности в питие, подвержен не был.

Яков Соломонович предпочитал другое, вернейшее, по его мнению, средство от депрессии: моцион.

Как раз в ту самую осеннюю ночь, когда полковник Костров возвращался по опустевшим московским улицам домой, обдумывая по пути детали будущей секретной операции, профессора Когана в его дубнинской квартире томила бессонница.

На следующее утро встал Яков Соломонович очень рано, не выспавшийся и с больной головой. Потоптавшись возле постели, взглянул на мирно дремлющую супругу, вздохнул и, крадучись, выбрался в прихожую.

Он чувствовал себя, как нашкодивший первоклассник, которому очень не хочется идти сегодня в школу. Однако, супруги своей Коган боялся иногда сильнее, чем любой мальчишка боится рассерженной матери. Поэтому, сразу отвергнув вариант «что-то мне сегодня нехорошо, пожалуй, надо позвонить на работу, предупредить, что приболел», Яков Соломонович быстро оделся и выскользнул из квартиры.

А уж на работу, в институт, позвонил из телефонной будки.

Потом, облегченно вздохнув, купил в только-только открывшемся продуктовом магазине пачку «Севера» и отправился к автобусной остановке. Покупка папирос тоже говорила о том, что Яков Соломонович взволнован. Обычно, сберегая начавшее пошаливать сердце, профессор курения себе не позволял. Но… Коган знал, что для сегодняшних одиноких размышлений папироска-другая ему непременно понадобятся.

Каким бы автобусным маршрутом вы не захотели воспользоваться в городе Дубна (а маршрутов этих, между прочим, больше десятка, и это в городке, который, при желании, можно за день пешком обойти!), можете быть уверены: автобус наверняка в конце концов привезет вас с правого берега Волги на левый, или — соответственно — с левого на правый. Великая русская река, — кстати здесь, в верхнем своем течении ее ширина метров триста, не больше, — делит город строго пополам. Попасть же из одной половины в другую можно только по дамбе, по обе стороны которой открываются потрясающие виды. Тут — шумит знаменитая Дубнинская ГЭС, и Волга убегает к горизонту в новом своем, проложенном людьми русле. Там — расстилается огромное водохранилище, Московское море. На человека, родившегося и выросшего где-нибудь в средней полосе России, вид водохранилища производит неизгладимое впечатление. И только уроженец настоящего портового города, вроде Ленинграда или Владивостока, может презрительно хмыкнуть: «И это называется море?» Ну, может быть, еще высокомерно скривит губы приехавший с Байкала или из Карелии, видал он в своей жизни настоящие гигантские озера, не искусственные. Но большинство впервые посетивших Дубну людей восхищенно вскрикивает.

Но в те дни, когда Яков Соломонович стремился остаться один, чтобы побороть неожиданное беспокойство, он привычно садился в автобус вовсе не за тем, чтобы полюбоваться видами с дамбы. То есть — не только за этим. Была другая, более прозаическая и основная причина. Уютно устроившись на заднем сидении автобуса, Коган припомнил случайно услышанный несколько месяцев назад чужой разговор и усмехнулся.

Тогда, возвращаясь поздно вечером на электричке из Москвы, он не доехал до станции «Дубна», а вышел на предыдущей, на «Большой Волге». Объяснялось это просто: нужно было побывать на Левом берегу, зайти к знакомому инженеру-ракетчику, тот не раз с укором говорил по телефону: «Живем в одном городе, а как на разных планетах. Навестил бы хоть раз».

Так вот, вместе с Яковом Соломоновичем и толпой других, вернувшихся из Москвы, людей, в автобус, подошедший к станции, влезли двое подвыпивших молодых парней. Один по-хозяйски объяснял, что, слава богу, почти добрались, через двадцать минут дома будем. Другой блаженно хлопал глазами и вдруг проговорил шепотом, слышным на весь салон:

— Слушай, раз мы в Дубне, значит вот все эти люди — физики?!

— Не, это токари, — авторитетно ответил ему товарищ. — На, выпей еще и помолчи.

Пассажиры автобуса, а вместе с ними и профессор Коган, покатились тогда от хохота.

И было отчего. Нетрезвые юнцы в двух словах сформулировали, если можно так пышно выразиться, геополитическую ситуацию в городе Дубна.

Действительно, чуть не весь мир знает крошечную Дубну как город физиков, где расположен знаменитый ОИЯИ, Объединенный Институт Ядерных Исследований. Все верно. Но институт расположен на правом берегу Волги. Там же, на правом берегу, живут многочисленные ученые, на улицу выйдешь — каждый второй встречный — кандидат или доктор наук.

А на левом берегу расположен гораздо менее знаменитый, в том числе и по причине особой секретности, ракетный завод. А возле него — своего рода рабочая слобода, действительно населенная, в основном, токарями, фрезеровщиками, подсобными рабочими.

Даже внешне две части одного города очень сильно отличаются друг от друга: справа — комфортабельные, построенные по самым современным проектам высотки. Слева — возведенные еще пленными немцами после войны двух- и трехэтажные дома.

Жителям правого берега, как правило, нечего делать на левом, иные из них умудряются по пятнадцать-двадцать лет прожить в Дубне и не полюбопытствовать, как живут их ближайшие соседи. Работники ракетного завода бывают на противоположном берегу чаще: там как-никак культурный центр, кафе, рестораны, а главное — городская администрация, без помощи которой, как известно, русский человек ну никак прожить не может, вечно какие-то проблемы с коммунальным хозяйством. Но вообще-то, и левобережным дубнинцам в знаменитом ОИЯИ делать особенно нечего, да и не пускают туда посторонних. На тот берег ракетчики переезжают, в основном, только для того, чтобы сесть в электричку и отправиться по делам в Москву или, скажем, Дмитров. Но для этого вовсе не обязательно добираться до центра города, есть же та самая промежуточная станция «Большая Волга»…

Вот и получается, что номинально город один, а на самом деле — два очень разных и довольно далеких друг от друга, по причине разделенности великой русской рекой.

Именно поэтому, живя в одном городе, ученый-физик и инженер-ракетчик долгое время не могли повидаться, разговаривая только по телефону.

Именно поэтому, в часы, когда ему необходимо было побыть одному, Яков Соломонович Коган просто садился в автобус и переезжал через плотину: на левом берегу возможность случайно встретить знакомого или сослуживца практически равнялась нулю. Тем более, в рабочий день.

Яков Соломонович проехал несколько остановок на правом берегу. В принципе, здесь он мог выйти уже где угодно, но несколько любимых маршрутов для такого рода прогулок всегда начинались для него с одной точки: автобусной остановки недалеко от главного стенда ракетного завода.

Стенд представлял собой что-то вроде монумента: небольшая, условно выполненная ракета, а под ней — название завода и доска почета. Приезжие неспециалисты обычно с уважением рассматривали этот муляж: надо же, образец продукции предприятия, настоящая, боевая ракета. Яков Соломонович тоже не был специалистом, но никогда не сомневался, что ракета на монументе — фальшивка. Ага, выставят у нас настоящую на всеобщее обозрение, как же!

Настоящие ракеты, знал профессор Коган, по ночам грузят на баржи, — недаром завод стоит на самом берегу водохранилища, — а потом — развозят куда угодно, по всей Руси-матушке. Место для этого и впрямь идеальное: здесь же, недалеко, берет начало знаменитый канал имени Москвы. Если вниз по Волге отправлять — до самого Каспийского моря водой груз доставить можно, через Волго-Дон — до Черного. А если на север по водохранилищу, в сторону Калинина отправиться — так хоть на Балтику, хоть в Североморск, Беломоро-Балтийский канал тоже исправно действует, постарались в свое время.

Постояв с минуту под портретами передовиков производства, Коган сделал еще несколько шагов в сторону завода. Здесь, на перекрестке, глядя на массивный, окружающий завод забор, ему предстояло выбрать, куда теперь свернуть: налево, в сосновый бор, или направо, в сторону заводской проходной.

Яков Соломонович, поколебавшись, выбрал все-таки второе.

Бор от него никуда не уйдет. Даже приятнее будет возвращаться именно через него, обойдя территорию завода кругом.

Осенний день был холоден, но сух, без этой вечной нашей сентябрьской мороси. Перед проходной в специальных козлах стояло больше сотни велосипедов. Летом велосипед — самое популярное средство передвижения в Дубне. Осенью велосипедами пользуются уже реже: приходят дожди, а с ними грязь, слякоть. Но в относительно хорошую погоду — чего же ноги понапрасну бить? Многие рабочие приехали на завод «верхом», и теперь тусклое осеннее солнце, изредка выглядывающее из-за туч, играло на многочисленных велосипедных спицах и рамах.

Подумав, Яков Соломонович решил выкурить первую запретную папироску прямо здесь, а не на берегу водохранилища, как он делал это обычно.

Рука скользнула в карман плаща, нашарила шершавый бок папиросной пачки и коробок спичек, как вдруг…

Коган резко обернулся, ища объяснения новому, необыкновенно острому приступу беспокойства.

Улица перед заводской проходной была совершенно пуста. Никто не наблюдал за Яковом Соломоновичем, никто не мог помешать ему сейчас достать папиросы и закурить, но рука почему-то сама вынырнула из кармана пустой.

— Нервы сдают, — Коган сам прокомментировал свое поведение вслух. — Лечиться пора. Ладно, покурю на берегу.

От звуков собственного голоса профессору стало немного легче, но, тем не менее, торопливо зашагав дальше по улице, он еще раз или два оглянулся по сторонам, ища невидимых соглядатаев.

Минут пятнадцать спустя, Коган, обойдя стороной здание пожарной команды и несколько частных домиков, углубился в лес.

Это был уже самый настоящий лес, а не городской парк. Сосны в этом лесу росли вперемешку с березами, в особенно топких местах под ногами предательски чавкал мох. О том, что город близко, ну буквально в нескольких шагах, напоминало только множество разбегавшихся в разных направлениях тропинок, да то и дело попадающиеся на пути костровища: дубнинцы, как и любые горожане, любят пикники и имеют возможность проводить их буквально в двух-трех сотнях метров от собственных домов.

В принципе, здесь начиналась уже Калининская область, и, при желании, Яков Соломонович мог бы брести по лесу десятки километров на север, уже не встречая никакого жилья. Однако желания такого профессор Коган в себе не ощущал.

Еще через десять минут, почему-то все ускоряя и ускоряя шаг, он миновал пролесок и выбрался к дамбе. Поднявшись на дамбу по шатким деревянным мосткам, Коган облегченно перевел дух и снова огляделся.

Ноги в легких осенних ботинках немного промокли, и это особенно неприятно было ощущать здесь, на ветру. Осенний ветер — вообще неприятная вещь для немолодого человека, но теперь профессор Коган стоял на самом берегу Московского моря, а здесь штиля, кажется, отродясь не бывало.

Торопливо застегнув несколько верхних пуговиц на плаще, Яков Соломонович все-таки достал папиросы и, ломая спички в озябших пальцах, закурил. Сделав несколько неумелых затяжек, поперхнулся дымом, с отвращением отбросил только начатую папиросу и медленным шагом двинулся по дамбе назад, в сторону города.

И табачный дым, и эта, такая привычная для него прогулка вдоль плещущих волн возымели все-таки свое действие: Коган немного успокоился и даже повеселел.

Ну, чего, спрашивается, он вдруг сегодня так взволновался? По какой такой причине?

Яков Соломонович стал перебирать в уме события последних дней. Семья? Нет, дома, кажется, все хорошо. Дочка, Розочка, даже, помнится, недавно подошла к Якову Соломоновичу вечером на кухне, обняла отца и ласково провела рукой по его волосам:

— Папочка, ты не представляешь, как я тебя люблю.

Дочь у него вообще золото: нежная, ласковая, послушная, почтительная к родителям. Загляденье, а не дочь, дай Бог ей хорошего мужа, а Якову Соломоновичу — таких же славных внуков.

Но в тот вечер профессор даже несколько удивился такому порыву Розы, даже спросил, не нужно ли ей чего? Известное дело, дети, есть дети, все норовят чего-нибудь выпросить у любимого папочки.

— Нет, — сказала, — ничего не нужно. Смешной ты у меня, папочка.

Да и действительно, все у нее есть, у профессорской-то дочки. Вот только бы мужа хорошего, а так…

Нет, не в дочке дело. Жена? Нет, с ней тоже, кажется, все в порядке. Чего греха таить, женщина она суровая и себе на уме, а с годами эти ее качества только прибывают. Яков Соломонович даже побаивается супруги, вот и сегодня от нее как мальчишка в лес сбежал. Только в последнее время все у них было хорошо, жили тихо, даже по мелочам житейским не ссорились.

Работа? Да я вас умоляю, какие могут быть проблемы на работе у профессора Якова Когана? Все условия для него созданы, сотни, тысячи ученых по всей стране могут только мечтать о том положении, которого он достиг к своим пятидесяти девяти годам. Видный физик, представитель всемирно известного института…

А проблемы чисто научные? Так их, с одной стороны, всегда хоть отбавляй, а с другой. Да что он, очередного отчета, что ли, не составит к концу квартала? Смешно даже подумать.

Яков Соломонович остановился и закурил еще раз. Поморщился.

Вот только разве. Не любит он об этом вспоминать, даже вот так, наедине с собой не любит, но есть же в его жизни еще одна… хм… Работа? Служба?

Какая чушь! Нечего себя грызть. Ну, нельзя же в этой, окруженной со всех сторон врагами, стране быть ученым-физиком и не иметь дел с КГБ! Не он один такой. Да и в последнее время по этой линии его никто тоже не беспокоил. И слава богу. И бросить нужно об этом думать хотя бы сейчас. Хорошо хоть, никто его мыслей подслушать не может. Коган поежился.

— Значит, гражданин, по бережку гуляем? Размышляем? А вот о чем мы размышляем, интересно знать?

Голос прозвучал так неожиданно и так созвучно собственным мыслям профессора, что Яков Соломонович вздрогнул.

Незаметно для себя самого Коган миновал небольшой насыпной пляж, летом обычно полный отдыхающих, а теперь совершенно пустой. За пляжем помещался небольшой пирс со стоящими возле него маломерными судами, катерами, прогулочными лодками. Скорее всего, именно со стороны пирса и появился этот незнакомец, и в появлении его не было ничего уж такого загадочного и поразительного. Но, очевидно, нервы Якова Соломоновича действительно пошаливали, и от незнакомца он отшатнулся:

— Что… Что вам угодно?

Язык почему-то не слушался, слова произносились с трудом.

Незнакомец развязно подмигнул и, засунув обе руки в карманы черного плаща, стал с вызовом разглядывать Когана. При этом он слегка раскачивался, попеременно перенося вес своего тела с носков на пятки и обратно.

— Гуляем, значит, — повторил незнакомец. — Ну, ну.

— Кто, — Яков Соломонович попытался сглотнуть слюну, но рот совершенно пересох, — кто вы такой?

— Может, сигареткой угостите? Или папиросы у вас? Ай, ай, такой представительный на вид мужчина, ученый, наверное, и не курит импортных сигарет! Отчего вы не курите импортных сигарет? Нет возможности приобрести? Ай, ай!

Незнакомец снова подмигнул.

— Да кто вы такой?! — страх придал Когану силы, и последнюю фразу он прокричал в полный голос, срываясь на визг.

— Я-то?.. Э! А зачем же так беспокоиться? Неужели совесть не чиста? Так это дело поправимое. Совесть мы вам живенько очистим. А? Как полагаете? Не бесплатно, конечно. Бесплатно, как говорится, и петух не поет. А за плату. За плату, как говориться, и поп пляшет. Мы, это… понимаем друг друга.

Человек в черном плаще, пошатнувшись, протянул к Якову Соломоновичу руку, явно собираясь ухватить бедного профессора за ворот, а у того даже не было сил сопротивляться.

— Кузнецов?! Что же ты ко всем пристаешь?!

Яков Соломонович был настолько напуган, что появление двух милиционеров воспринял, как новое, неизвестно за что свалившееся на него несчастье. Позже он удивлялся, как ему хватило сил не грохнуться в обморок.

Милиционеры вскарабкались на дамбу со стороны завода, без всяких ступенек, прямо по камням и пожухлой траве. Один из них брезгливо отряхивал испачканные колени, другой немедленно устремился к собеседнику Когана. Лицо этого милиционера было кислым, словно его мучила постоянная, хотя и не сильная зубная боль.

— Ну? — милиционер, подойдя, посмотрел на человека в черном плаще, как на средоточие грехов мира. — Ты опять? Опять? Житья от тебя, Кузнецов, нет на моем участке! Хоть бы ты утонул однажды в этом чертовом водохранилище!..

— Петрович! — незнакомец видимо обрадовался стражу порядка, как родному. — Петрович, друг ситный! Сколько лет, сколько зим! Ну, здравствуй, здравствуй! Дай, хоть нагляжусь на тебя!

Но Петрович, брезгливо уклонившись от объятий того, кого он называл Кузнецовым, обернулся к своему напарнику:

— Терехин! Забирай его, к чертовой бабушке. Глаза на это чучело не смотрят.

— Тереша! И ты тут!

Незнакомец качнулся навстречу второму милиционеру, но, не рассчитав своих сил, грохнулся на землю. Так что молодому, веснушчатому Терехину пришлось его поднимать, снова пачкая только что с грехом пополам отчищенную форму.

И только тут Яков Соломонович сообразил, что столкнулся на дамбе с обыкновенным уличным алкашом-приставалой. Облегчение было таким сильным и внезапным, что Коган, осмелев, набросился на старшего по званию милиционера:

— Это у вас называется работа?! Куда вы смотрите?! Человеку спокойно по городу пройти нельзя, немедленно к нему начинают приставать какие-то непонятные пьяные личности!

— Кузнецов это, — устало объяснил милиционер. — Вы, гражданин, не волнуйтесь. Посадим его на пятнадцать суток, и вся недолга.

— Мне не интересно знать, Кузнецов это, или Шмуденцов! Мне интересно знать, почему наша милиция так отвратительно работает! Я этого так не оставлю!

— Что же, жалобу на нас писать будете?

— Буду! Вы у меня… Вы!..

— Жалобу, это конечно можно. Это ваше право. А документики ваши разрешите, товарищ?

— Документики?..

Коган вдруг растерялся и пожалел о своей внезапной и никому не нужной вспышке.

— Да, они самые. Порядок, есть порядок. Перед законом все равны, верно? Так что попрошу.

Милиционер козырнул. Дрожащими пальцами Коган долго рылся по карманам, натыкаясь то на пачку папирос, то на спички, то на какие-то бумажки. Наконец протянул милиционеру паспорт.

— Коган Яков Соломонович, — милиционер перевернул несколько страничек документа и взглянул на штамп с пропиской. — Чем вы занимаетесь?

— Я — ученый. Физик.

— Так, так. Работаете, конечно, на том берегу, в Институте?

— Разумеется.

— А что же это вы, товарищ Коган, в рабочее время у нас, на левом берегу делаете? А? Неувязочка какая-то…

— Я. Я гулял!

— Гуляли? Что же, все, конечно, может быть.

Милиционер протянул Якову Соломоновичу его паспорт.

— И я не обязан перед вами отчитываться! — запоздало возмутился профессор.

— Не обязаны, — милиционер козырнул. — Пока.

Поспешно спрятав паспорт, Коган зачем-то кивнул и торопливо зашагал прочь по дамбе, в сторону ГЭС. Оборачиваться не хотелось, но почему-то Яков Соломонович был уверен, что милиционер смотрит ему вслед.

В автобусе Яков Соломонович снова устроился на заднем сиденье и вдруг почувствовал, как будто чья-то холодная рука взяла и не сильно, но весьма чувствительно сжала его сердце. Коган торопливо стал шарить по карманам, ища валидол. Видимо, навалилось все сразу: и беспричинные страхи прошедшей ночи, и приставания алкаша, и неприятный разговор с представителем милиции.

Крохотная таблетка легла под язык, через минуту, вроде бы, стало немного полегче. Где-то внизу, прямо под колесами автобуса ревела вода, пробиваясь через плотину гидроэлектростанции.

Да, вот тебе и съездил, развеялся. Нечего сказать — успокоился.

Яков Соломонович с тоской сообразил, что теперь прогулки по привычному левобережному маршруту придется отменить. По крайней мере — на очень долгое время. Слишком плохие у него теперь с этим чертовым маршрутом ассоциации. Жаль.

Яков Соломонович покинул автобус и затоптался на остановке, не зная, что предпринять дальше.

На работе уверены, что он приболел. Жена думает, что ушел на работу, поэтому возвращаться домой раньше вечера немыслимо. Жаль, ах, как жаль! Ай, что же это за жизнь такая печальная?

Подумав, профессор Коган вздохнул и все-таки направил свои стопы к ближайшему кафе. Это, конечно, против его правил, но сегодня, пожалуй, можно. Не на облаке живем, в России. Яков Соломонович вздохнул.

В кафе было пусто. Сонная официантка угрюмо посмотрела на неожиданного посетителя, потом сообщила, что горячего пока ничего нет, только закуски. Минутой позже Коган с огорчением узнал, что коньяку сегодня тоже нет, завоз будет через два дня. Пришлось удовлетвориться водкой и копченым нарезиком.

От водки неожиданно стало значительно лучше. Приободрившись, Яков Соломонович заказал еще сто граммов, минеральную воду и салат.

Позже подоспело и горячее: бефстроганов с жареной картошкой. Профессор Коган понял, что успел проголодаться, проведя утро на свежем воздухе. К тому же он промочил ноги и, чтобы не заболеть, он заказал еще немного водки.

Домой Яков Соломонович вернулся около восьми вечера. Утренние страхи давно рассеялись, настроение было даже приподнятое.

Поэтому на возмущенный окрик жены, прямо с порога, Коган только светло улыбнулся.

— Яков! — звонок вернувшегося мужа, очевидно, застал женщину на кухне, и теперь, выйдя в прихожую, она нервно теребила пестрый передник. — Я тебя сразу спрашиваю в последний раз, где ты был, Яков?!

— В институте. Где же мне еще быть? — Коган, путаясь в рукавах, пытался стянуть с себя плащ. Вечером собрался-таки дождь, и плащ был мокрый. — А где Розочка? Где моя любимая, хорошая доченька?

— Да ты выпил, Яков!

— Да, я немножечко, совсем немножечко выпил после работы с товарищами. Сколько тебе повторять, что мужчина имеет право немножечко выпить после работы с товарищами?

— Яков, ты не был на работе.

— С чего ты взяла?! — Якову Соломоновичу казалось, что возмутился он очень натурально, а, главное, справедливо. Сколько можно им помыкать!

— Ты не был на работе, потому, что мне сегодня целый день звонят с твоей работы. Тебя, Яков, сегодня целый день разыскивают. И я буду не я, если не скажу: это потому, что ты им опять понадобился, Яков!

— Кому?

— Только не надо строить из себя Розочку в третьем классе! Ты прекрасно знаешь, кому ты мог срочно понадобиться. Завтра тебе нужно будет ехать в Москву, Яков! Яков, сколько раз я тебя предупреждала, что все эти дела с ними у тебя однажды плохо кончатся?! Яков!

— Оставь меня в покое, — тихим, просящим голосом повторил он и устало побрел в сторону спальни. — Оставь меня… Господи, за что? Когда же, наконец, все это кончится?.. Ведь это же невозможно — так жить…

Свалившись на кровать прямо в одежде и натянув на себя покрывало, Яков Соломонович, прежде, чем заснуть, успел подумать, что скверные утренние предчувствия его, к сожалению, не обманули.