Глава 1

Сигаретный дым заполнил салон автомобиля настолько, что сидящим в машине водителю и пассажиру казалось, будто они передвигаются по городу в окружении плотного, сизого тумана. Эмиль Гольдман вынул из пачки очередную сигарету, прикурил от предыдущей и глубоко затянулся. Шеф вечно изображает из себя хасида, поборника строгих нравов.

Да неужели же в Талмуде где-то сказано, что курить еврею запрещается?! А если и сказано.

Все чушь, шеф просто помешан на здоровом образе жизни, и во время совещания нечего будет и думать покурить. Черт! Да одно из двух его, Гольдмана, глубочайших убеждений состоит именно в том, что свежий воздух — яд для организма.

Мельком взглянув на шофера, Гольдман равнодушно отметил, что тому приходится сегодня за рулем особенно туго. Окна машины были плотно закрыты, и некурящий водитель практически задыхался. Что же, не в первый раз. Этот Хаим, — да, кажется, его зовут Хаим, — возит одного из старших офицеров «Лакама», стало быть находится на службе одной из сильнейших организаций Израиля, военно-промышленной разведки. Кстати, получает за это неплохие деньги. Так что потерпит. Да что с ним сегодня такое?!

Притормозив перед очередным светофором, водитель позволил себе то, чего не позволял никогда: умоляюще повернулся к начальнику, собираясь, очевидно, что-то сказать. Лицо водителя было мокрым от пота.

Ах, да. Кажется, сегодня в Иерусалиме около сорока градусов жары.

В силу все того же оригинального представления об идеальном состоянии окружающей среды, Гольдман считал автомобильный кондиционер ненужной и даже вредной роскошью.

— Да, слушаю. Что-то не так?

Уловив в голосе шефа не предвещавшую ничего хорошего металлическую нотку, водитель испуганно покачал головой и, нажав на газ, тоскливо уставился на дорогу.

В конце концов, это Израиль. Здесь, как правило, жарко. Тем более — в конце августа. Не нравится — переезжай жить в Норвегию или Швейцарию. Там, говорят, прохладнее.

Интересно, — Гольдман внутренне усмехнулся, — а позволят ли выехать на постоянное место жительства в другую страну человеку, который несколько лет проработал его личным шофером? За все это время они друг другу и двух сотен слов не сказали. Да, впрочем, какая разница. Уж точно есть проблемы важнее.

И Гольдман достал из пачки очередную сигарету.

Водитель Хаим выжимал из машины все, что возможно, стремясь поскорее доехать и закончить, наконец, эту пытку. Почему-то ему вспомнился приятель и сосед Эли, добродушный толстяк-неудачник. Хотя нет — понятно почему.

Эли любил рассуждать о политике, уверяя, что евреи и палестинцы вполне могут жить мирно, Израилю нужно просто удовлетворить основные требования детей Ислама. А еще Эли завидовал тому, что у Хаима есть такая хорошая работа. Эх! Можно подумать, что палестинцы успокоятся, если им действительно позволить создать собственное государство!

Эли приехал в Израиль сравнительно недавно, он еще сохраняет какие-то иллюзии. У него — Хаима — ветерана войны Йом-кипур, иллюзий, пожалуй, не осталось уже никаких. Тогда, в семьдесят третьем, на Синайском полуострове, было, может, пожарче, чем сейчас в этой проклятой машине. Задали Египту. А толку? Через четыре года приперся Садат, подписали это самое Кэмп-Девидское соглашение. Будьте любезны, освободите, мол, Синай. Ну, освободили. В прошлом, восемьдесят втором. Что, спокойнее стало? Сейчас вон в Ливане заваруха. И даже войной-то не называется. Эх, грохнуть бы по всем атомной бомбой!

Господи, да когда же кончится эта дорога! Сдохнуть можно. Ах, Эли, Эли. Илюша ты Кац из Бердичева. Да ничего-то ты в политике не понимаешь. И завидуешь мне зря. Я вот сижу за рулем, и даже по сторонам не смотрю. И не потому, что начальник — зверь. Просто сам завидую. Всем этим прохожим, которые гуляют себе в панамках, закусывают, прохладительные напитки дуют. Да хоть бы и просто воду… Господи, как же жарко!

Хаим успел нажать педаль тормоза ровно за секунду до того, как его автомобиль на скорости в восемьдесят километров врезался бы во впереди идущую машину. Хорошо, что, даже спеша, Хаим умудрялся никогда не превышать допустимой скорости.

Что такое? Пробка на бульваре Голды Меир? В такой час?

Еще не до конца выйдя из задумчивости, Гольдман недоуменно и сурово посмотрел на шофера. Пробка росла. Кто-то самый нетерпеливый уже требовательно просигналил сзади. Зрачки Гольдмана зло сузились. Но при чем же здесь он, Хаим? И что он может сделать?

К счастью, со стороны начала пробки между машинами уже пробирался военный. Хаим машинально отметил про себя, что это рядовой, совсем молодой парень, но держится прекрасно.

Время от времени рядовой спокойно и властно наклонялся к водителям стоящих в пробке машин и что-то объяснял двумя-тремя фразами. При этом висящий на его плече автомат постоянно съезжал, но это не казалось смешным, солдат поправлял оружие уверенным, привычным жестом.

— Просигналь.

Услышав голос начальника, Хаим вздрогнул, но, повинуясь, немедленно нажал на клаксон.

Гольдман кивком разрешил открыть окно, когда солдат пробрался к ним между двумя стоящими впереди автомобилями.

— Подозрение на террористический акт. Бесхозная машина впереди, прямо по пути вашего следования. Вы на безопасном расстоянии, оставайтесь на месте и сохраняйте спокойствие. Саперы прибудут с минуты на минуту.

Произнеся все это, военный собирался двинуться дальше, но Гольдман молча сунул ему в нос свое удостоверение.

Потеряли не менее пятнадцати минут. Пока утрясли вопрос с начальством того солдата, пока при помощи военных и полиции выбирались на тротуар, объезжали пробку переулками. Хорошо, что выехал пораньше. Водители прочих авто с завистью глядели на то, как одного из них в спешном порядке вызволяют из общего плена. Какой-то мужчина в светлом костюме покинул свой автомобиль и пытался что-то объяснить непреклонному солдату. Но явного возмущения никто не выражал.

Да, это Израиль. Будут стоять столько, сколько прикажут. И никто не пикнет. Привыкли. Здесь, если хочешь чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности, нужно подчиняться строжайшей дисциплине. Любой подозрительный предмет вызывает опасения. И тогда вызывают специалистов. И образуются пробки. И все молчат и терпят. Война. Постоянная война. Ставшая привычной, как утреннее бритье.

Гольдман откинулся на сиденье и зло вынул из пачки очередную сигарету.

«Да сколько же можно нянчиться с этими арабами?! К черту это мнение мирового сообщества! Давить их всеми доступными и недоступными способами. Вплоть до атомного оружия», — таково было второе и главное, непоколебимое убеждение Эмиля Гольдмана.

На совещание он все-таки опоздал. Минуты на три. Остальные полтора десятка сотрудников уже были на месте. Шеф глянул на Гольдмана с неудовольствием, но, словно сразу забыв о его не пунктуальности, снова углубился в изучение каких-то бумаг. Гольдман занял свое место за столом. Сидевший напротив Марк Горовиц подмигнул ему, и сделал преувеличенно страшные глаза. Шут. Нужно быть очень хорошим мастером своего дела, чтобы с таким характером тебя терпели в «Лакаме».

Впрочем, Гольдман знал, что многие, если не все, сотрудники их ведомства за глаза подшучивали как раз над тем, что он, например, всегда слишком мрачен. Да черт с ними! Чего в военно-промышленной разведке особенно веселиться?

Гольдман отвернулся, сделав вид, что не заметил гримасы Горовица.

Между тем, шеф вдруг резко отодвинул от себя бумаги и заговорил. Эта странная нервозность так была не свойственна ему раньше, что кое-кто за столом невольно вздрогнул.

— Сегодняшнее совещание я хочу начать с неприятного, трагического сообщения. Несколько минут назад на бульваре Голды Меир произошел крупный террористический акт. Взорвалась машина, начиненная взрывчаткой. Погибли несколько военнослужащих.

«Значит, все-таки рванула», — равнодушно подумал Гольдман. Странно, ему почему-то казалось, что на этот раз тревога окажется ложной, проверят и оттащат эту самую машину на полицейскую стоянку. Пусть балбес-хозяин потом объясняется и штрафы выплачивает.

— Ну, а мы тут при чем? — Гольдман по привычке потянул руку в карман за сигаретами, но вовремя спохватился и вынул носовой платок. Утер пот. — Давайте вся разведка строем отправится на улицы Иерусалима помогать армии и полиции в их нелегком труде.

Горовиц хохотнул, но немедленно осекся под мрачным взглядом шефа.

— Очень смешно, — теперь шеф смотрел не на Марка, а на него, Гольдмана. — А вам не кажется, Эмиль, что задача «Лакама» как раз и состоит в том, чтобы помогать и армии и полиции, в общем — всему Израилю?

Гольдман внутренне подобрался. Ох, неспроста все эти общие фразы, красивые слова. Неужели что-то сдвинулось, начинаем, наконец, настоящее дело? Ну, ну, дальше.

Шеф продолжал все тем же официальным тоном:

— Нельзя не признать, что к нынешнему, тысяча девятьсот восемьдесят третьему году «Лакам» добился значительных успехов. Это так. Но в свете последних событий в Ливане, в свете того, как активизировались наши постоянные противники… Ну же, говори!

После паузы шеф, наконец, произнес ровным голосом:

— Я уполномочен сообщить вам совершенно секретную информацию. Израиль принял судьбоносное решение о создании собственной атомной бомбы, как оружия возмездия.

Сидящий напротив Гольдмана Горовиц увидел, как его визави выпрямился. В глазах Эмиля появилось невыразимое, почти животное удовлетворение. Горовиц вспомнил, что однажды во время охоты видел такие же глаза у таксы, вцепившейся в горло лисе.

Выйдя после совещания из кабинета шефа, Гольдман подошел к выходящему на внутренний двор и потому открытому окну, и с жадностью закурил.

Наконец-то. Табачный дым позволял сконцентрироваться и подумать.

Разумеется, разговоры о создании атомного оружия велись давно. Да что там разговоры! Конечно, делались определенные и даже очень серьезные шаги в этом направлении. Молодцы, сообразили. Давно бы надо.

На совещании руководители оперативных отделов получили приказ значительно активизировать добычу документальной информации из научных центров США, Великобритании и Советского союза, которая позволит Израилю создать самое совершенное атомное оружие. Выделяются дополнительные финансы на покупку источников информации. Это очень хорошо. Лучшая информация требует лучшего финансирования. Обращается внимание на усиление секретности. Ну, разумеется, а чего же еще ждать — подробного освещения секретной деятельности израильских спецслужб в средствах массовой информации? Юмористы.

Гольдман прикурил новую сигарету и уставился в пространство. Он вдруг поймал себя на том, что думает не о проведении будущих операций, а о собственной жизни.

Он был сабром, то есть евреем, родившимся уже в Израиле, у него никогда не было другой Родины. Родители Эмиля приехали на эту землю еще в начале тридцатых из Англии. Им повезло: на этот шаг они решились еще до того, как управлявшая тогда Палестиной Великобритания ввела квоту на въезд евреев, «Белую Книгу».

Гольдман непроизвольно сжал кулаки. И тогда, уже в просвещенном и демократичном двадцатом веке какие-то посторонние люди объявляли себя в праве распоряжаться судьбой его народа. Но отцу и матери повезло.

Повезло? Они приехали на землю своих предков, чтобы жить по законам предков. Но ни в каких законах не сказано, что это значит: жить в постоянном страхе. На всех официальных мероприятиях Израиля, посвященных памяти Войны за независимость, подчеркивается, что евреи воевали за свою землю.

Чушь. Эмиль точно знал, что его отец, мирный торговец, пошел тогда воевать, преодолевая постоянный страх. И тогда же, в сорок восьмом, погиб на этой войне.

В шестьдесят седьмом пехотный офицер Эмиль Гольдман воевал уже не со страхом, он не знал, что это такое. Он воевал за память отца, за могилу матери, за свое право жить и быть похороненным в Израиле. А потом, уже став сотрудником разведки, просто воевал. Вся его жизнь и судьба были связаны с жизнью и судьбой его единственной Родины, а жизнь и судьба Израиля — постоянная война. Он — сын войны, сторожевой пес маленького клочка земли, прижатого к побережью Средиземного моря. А пес должен быть злобным. За эту злобность пса и кормят, и боятся.

Гольдман жестко усмехнулся, раздавив окурок прямо в ладони. В этот момент его лицо действительно вдруг приобрело сходство с мордой злобного волкодава.

— Выходим от шефа подышать свежим никотином?

Занятый своими мыслями, Гольдман не заметил, как к нему подошел Горовиц. Марк, как обычно, был настроен отпустить какую-нибудь шуточку, но выражение лица собеседника, он понял, не оставляло для этого никакой возможности. Тоже закурив, Горовиц выпустил из ноздрей облако пахнущего ментолом дыма и спросил, стараясь не глядеть Гольдману в глаза:

— Как ты думаешь, Гитлер применил бы ядерное оружие, если бы Германия успела его изготовить?

— Уж не хочешь ли ты сказать, что мы сейчас находимся в положении Гитлера?

Тон Гольдмана был настолько ледяным, что Горовиц, смешавшись, начал почти оправдываться:

— Нет, нет, что ты! Разумеется, этим арабам нужно пустить кровь, но…

— Но?…

Горовиц сделал глубокую затяжку. Ему всегда было не по себе рядом с Гольдманом, но сейчас как-то особенно. Он уже жалел о том, что подошел и начал этот неофициальный, а значит, в общем-то, необязательный разговор.

— Но. Согласись, Эмиль, иметь бомбу и применить ее — это, как говорится, две большие разницы.

Гольдман осклабился. Горовиц был лишь тремя годами младше него, и все-таки, часто казался почти мальчиком. Ладно. Пожалеем младенца. Кроме того, как ни крути, Марк действительно был неплохим разведчиком. Пора и за дело. И Гольдман сменил тон на сугубо деловой:

— Брось, чем забита твоя голова? В конце концов, мы получили определенное задание и обязаны его выполнять. Поэтому подумай лучше, как подобраться к русским игрушкам. Скажу по секрету, у меня есть определенные наметки. Тьфу, тьфу, не сглазить, — Эмиль постучал кулаком по деревянному подоконнику. — Мне кое-что шепнул приятель из Шабака.

— У тебя приятели даже в общей службе безопасности государства Израиль? — Горовиц, обрадованный тем, что коллега уже не смотрит на него так холодно, попытался еще больше разрядить обстановку неуклюжей шуткой.

Но Гольдман не принял предложенной интонации:

— Разумеется. Как и у тебя и у всех нас.

— Да, извини, — Горовиц оставил все попытки свести разговор к непринужденному трепу. — Но что за дело? И почему ребятам из Шабака не заняться самим?

— Сами чувствуют, что не по зубам рыбешка… Но… Есть одна француженка-еврейка, эмигрантка из Союза. До выезда жила в Москве. Имела множество знакомых. Умная, изворотливая. Красивая, — Гольдман непроизвольно поморщился, видно было, что эту подробность он сообщает только для полноты картины, в его лексиконе слова для определения женской привлекательности отсутствовали. — Остра на язык. Ведет себя с большим достоинством. Ничего не боится.

— Даже мышей? — Марк позволил себе чуть улыбнуться.

— Вероятно, — спокойно подтвердил Гольдман. — Надо будет, проверим. Главное, что со своими связями она будет очень полезна в нашем деле. А нам, ты слышал, дано право использовать любые возможности для достижения цели. Вот пусть твои люди и займутся этой красавицей вплотную. Думаю, для начала информации у тебя достаточно.

— Не вполне.

— Что еще? — Гольдман нахмурился, видя ироничную усмешку собеседника.

— Дружище, но ты забыл сказать, как ее зовут.

— Резонно. Ее зовут мадам Гали Легаре. Работать с ней поручено Моше. Он уже не раз с ней встречался.