Глава 15
Гали сидела в своей любимой «пестрой» комнате с чашкой крепкого кофе в руке. Она отпивала по маленькому глоточку, размышляя, как лучше провести сегодняшний вечер. Стоит ли куда-нибудь пойти или нет.
Кофе был хорош — неудивительно, ведь она сама сварила его. А уж искусством приготовления этого самого нужного для человечества, после спиртного, разумеется, напитка, она обладала в совершенстве.
Кофе стимулировал работу мозга, помогая привести мысли в порядок. Гали сделала еще глоток. Кофе оказался крепким, действительно крепким… как объятия Жана.
С того вечера в дансинге она с ним не виделась — не до того было. Но время от времени она вспоминала о нем, когда безумно хотелось танцевать, как сейчас. И чувствовать рядом сильное молодое, брызжущее жизненными соками тело мужчины. Именно молодого мужчины.
Так за чем же дело стало? Гали открыла записную книжку и быстро нашла номер Жана. То, что она переписала его с листочка к себе в книжку, свидетельствовало о многом. Например о том, что она возвела его в ранг периодического кавалера. Нет, не любовника, любовниками они еще не стали. Хотя кто знает, может быть сегодня…
Гали набрала номер.
— Алло, — ответили на том конце провода. Что за чертовщина! Опять женский голос! Кто эта девушка ему, интересно? Гали почувствовала себя уязвленной. Хотя, может быть, просто сестра. Да вообще, какое Гали до всего этого дело? Она хочет развлечься с Жаном сегодня, и она это получит.
— Будьте добры, позовите Жана, — любезным тоном сказала она.
— Ой, а его нет. Что ему передать.
— Передайте ему, что если он хочет сегодня со мной встретиться, пусть ждет в «Чайном салоне Хемингуэя» в семь вечера. Благодарю за любезность.
И Гали положила трубку. Что же, если эта нимфетка передаст все вовремя, Жан будет там, это уж точно.
* * *
Мари присела у телефона. Опять эта женщина! Сколько она еще будет мучить Жана?! С тех пор, как он с ней познакомился, а Мари почувствовала сразу, когда это произошло, он сильно изменился. Стал более нервным, более замкнутым. Последний звонок еще больше вывел его из колеи: он стал надолго уходить куда-то, как говорил, «гулять по Парижу».
Жан, Жан! Разве плохо им гулялось всем вместе, когда они собирались компанией — Елен, Рене, Поль, Дени, Жан и она, Мари? Девушка вспомнила, как они все вместе прогуливали уроки, шатались по кварталам, ездили в Булонский лес и возвращались обратно через Елисейские поля и улицу Риволи. Неужели он забыл, как они любили заходить в различные кафе на Больших Бульварах? «Кафе де ля Пэ», кафе «Наполитен», куда они направлялись с наивной надеждой вдруг перенестись в атмосферу Италии, кафе «Прево», шоколад которого пользовался исключительной славой? Не говоря уже о «Кафе де Флор» — излюбленном местечке писателей-экзистенциалистов. И тех, кто хочет на них поглазеть, конечно.
А кладбище Пер-Лашез? Они как-то притащились туда поздней осенью, в дождь. Но все равно упорно ходили и смотрели могилы своих знаменитых соотечественников: Мольера, Лафонтена, Бальзака, Шопена, Мюссе, Мюрата…
И еще тот вечер в Гранд Опера, когда они первый раз пошли в оперу. Договаривались все вместе, но ребята не смогли, и им с Жаном пришлось идти вдвоем. Мари улыбнулась. Жан тогда прочитал ей целую лекцию. Он, обладающий феноменальной памятью, любил поражать слушателей обилием дат и фамилий, знанием истории архитектурных памятников. Только вот забывал, что справочники, которые он почти дословно пересказывал, читает не он один. Поэтому этот большой ребенок часто попадал в смешное положение. Такой вот он был забавный, ее Жан.
Мари закрыла глаза, вспомнила лицо Жана, когда он рассказывал ей об Опере.
Говорят, к опере нельзя относиться спокойно. Ее либо любишь, либо ненавидишь. И это становится понятно с первого раза. В тот вечер Жан и Мари поняли, что оба любят оперу. Но с тех пор так в нее больше и не ходили: то времени не было, то денег… Однако Мари часто вспоминала тот вечер, самый счастливый вечер в ее жизни.
— Да, прекрасное было время, — вздохнула Мари. Но потом появилась эта женщина. Мари видела, что эта страсть вытягивает из Жана все соки. Что же делать, ведь надо что-то делать. Мари решительно встала. Она не может сидеть и глядеть на это безобразие, сложа руки! Но для начала надо передать Жану послание его «прекрасной возлюбленной». Иначе он не простит ей этого никогда.
* * *
Гали оделась специально для танцев: ярко-красное платье, облегающее сверху и расширяющееся книзу, с глубоким разрезом. Волосы она специально оставила распущенными.
Когда она вошла в «Чайный дом Хемингуэя», все мужчины повернули к ней головы: к кому подойдет эта красотка.
— Ну что же, месье Фурье, я дарю вам этот маленький триумф, — подумала Гали. Но Жана в кафе не было!
Гали, рассерженная, сидела за столиком и пила чай. Вот так Жан! Что все это значит, ведь уже половина восьмого! Как он посмел не прийти, когда ей так хочется танцевать?!
— Простите, вы ждете Жана? — раздался рядом мелодичный голос.
Гали узнала его сразу. Это была та самая девушка, с которой она разговаривала сегодня по телефону. Типичная серая мышь: худенькая, что так свойственно парижанкам, с короткой стрижкой. Так-так, интересно. Ну и что вы нам скажете, госпожа Мышь?
— Нам надо поговорить, — произнесла Мари.
«Нам надо поговорить! Что за тон! — подумала Гали. — Она не просит, она приказывает! Какого черта!» Мадемуазель Мышь словно услышала ее мысли.
— Я Вас очень прошу. Это важно.
— Ну, хорошо, — сказала Гали и поудобней устроилась на стуле, закинув ногу на ногу.
Значит, она ничего не передала Жану. Вот нахалка! Теперь понятно, почему его до сих пор нет. Но чего ей надо? Она не была похожа на обычных баб, вступающих в борьбу из-за мужиков и не останавливающихся в этой борьбе ни перед чем. Гали не раз видела, как отчаянно такие сучки могли драться, задирая друг друга чуть ли не до смерти, если их вовремя не разнимали. Не походила она и на другую категорию женщин — тонких стерв, плетущих свои интриги за спинами ничего не подозревающих кавалеров. Такие слова лишнего не скажут. И уж конечно не сделают опрометчивого шага вроде разговора тет-а-тет с соперницей. Гали отлично знала их психологию. Она сама была такой.
Эта же из тех, про кого говорят: «В тихом омуте черти водятся». От них можно ожидать всего. Хотя обычно считается, что они ни на что не способны. Да, любопытный экземплярчик! И глаза у нее интересные. Как бы их получше определить? Слишком честные, что ли. Такие бывают только у отъявленных пройдох, так легко обманывающих других, потому что научились сами верить своему обману, и у действительно честных людей. И еще неизвестно, кто хуже. «Простота хуже воровства», — вспомнила Гали русскую поговорку. «Итак, чего желаете, мадемуазель Мышь?»
Мари сильно нервничала. Она боялась все испортить. Но что-то сделать она должна! Или хотя бы попытаться. Ведь не зря она сказала Жану, что Гали назначила встречу на восемь. Мари догадывалась, что Гали опоздает, а Жан придет раньше. Поэтому она и выбрала оптимальный вариант — час разницы, чтобы успеть поговорить с Гали. Она без труда ее узнала — та самая красотка с фонтана Сен-Мишель. Так это именно она встречается с Жаном, кто бы мог подумать! И вот теперь Мари никак не могла подобрать нужных слов. А время неумолимо шло. Сейчас придет Жан…Ну же, Мари!
— Оставьте Жана. Вы ведь не любите его, — девушка сказала совсем не то, что собиралась вначале.
Гали усмехнулась.
— А ты любишь? — спросила она.
— Это неважно. Главное — Жан. Вы мучаете его. Эта связь совершенно его вымотала.
— А с чего ты взяла, девочка, что он не хочет таких мучений?
— Вы ведь поиграете с ним, как кошка с мышкой, и выбросите. Оставьте его, пока он не привязался к Вам слишком сильно. Не давайте напрасных надежд. Ему будет очень плохо.
— А кто тебе дал право решать, что для него хорошо, а что плохо? Ты ему кто?
— Друг, — сказала Мари, — просто друг.
— Ну что же, «просто друг», мы с Жаном как-нибудь сами разберемся в наших отношениях, ладно?
Мари посмотрела на часы: без пятнадцати восемь. Сейчас придет Жан. Он не должен застать ее здесь. Мари, чуть не плача, вышла из кафе. Ничего она не добилась своим разговором. И на что только рассчитывала? Лишняя порция унижения. Вечно у нее все через одно место. Мари медленно пошла по улице, занятая своими горестными мыслями.
Гали эта ситуация только позабавила. Надо же, наш Жан, оказывается, пользуется успехом у глупых студенток! Гали еще раз вспомнила эту мадемуазель Мышь, сидевшую несколько минут назад перед ней. «Оставьте Жана. Вы его не любите!» А что ты сделала, чтобы он оставил меня? Мужчину нужно уметь завоевывать!
Гали подняла голову и увидела Жана, спешащего к ней навстречу.
— Гали, ты уже здесь, — он, сияя от счастья, подошел к ней, и поцеловал руки. Так-то лучше, молодой человек, долой скованность!
— Да вот, решила прийти пораньше. Выпить чаю перед танцами.
Она наклонилась к нему.
— Не хочу терять ни минуты, — заговорщически прошептала она на ухо.
— Знаешь, о чем я подумала? — спросила Гали, когда они вышли из «Чайного салона Хемингуэя». — Я ведь о тебе практически ничего не знаю.
— Как и я о тебе, — улыбнулся Жан, — но у меня ведь нет на это никаких прав, верно?
Гали усмехнулась. О ней практически ничего не знали даже те люди, которые считали себя очень близкими ей, и полагали, что у них есть на нее какие-то права. Что же, Жан, ты высказал вполне зрелую мысль, поздравляю!
Но вслух этого Гали, разумеется, не сказала:
— Все равно, расскажи о себе, — попросила она.
— Ну, родился я в Марселе, втором городе Франции по численности населения после Парижа, — улыбнулся Жан и добавил: — с пригородами около 1 млн. жителей…
Гали тоже улыбнулась. Кажется, ей опять хотят прочитать лекцию. Жан таким образом решил посмеяться над своим глупым поведением во время их первой прогулки. Что же, не будем мешать.
— Кроме того, Марсель — старейший город Франции и крупнейший морской порт Средиземноморья, основан греками в 600 году до нашей эры. Своего расцвета Марсель достиг в XIX веке в связи с расширением владений Франции в Северной Африке и с открытием Суэцкого канала. К достопримечательностям города относится весьма оживленная днем улица Ла-Канбьер. В конце нее сохранился старый порт Вье-Пор. Соседние улицы также полны жизни, причем наиболее популярным местом является район вокруг Дома оперы. Ночная жизнь города удивительно тиха. Большинство людей направляется в ночные клубы соседнего города Экс-ан-Прованс.
Самая высокая точка города — базилика Нотр-Дам-де-ла-Гард, построенная в романо-византийском стиле в XIX веке. На ее вершине возвышается золотая статуя девы Марии, а с подножья открывается великолепный вид на город и акваторию Средиземного моря. Знаменит замок на острове Иф с сырыми подземельями, описанный в романе Александра Дюма «Граф Монте-Кристо». Еще одна достопримечательность Марселя — Ситэ-Радьез — «сияющий город» — построенное в конце 40-х-начале 50-х годов знаменитым архитектором Ле Корбюзье семнадцатиэтажное жилое здание на бетонных сваях.
Но, как ни был хорош Марсель, мне пришлось покинуть его. А что может быть прекрасней Марселя? Только Париж. Я приехал туда в возрасте семнадцати лет, чтобы поступить на математический факультет «Гранд Эколь Нормаль» — лучшего университета страны. Он считается даже более престижным, чем знаменитая Сорбонна.
— Только не надо рассказывать мне историю Сорбонны с момента ее создания, — засмеялась Гали. — Сорбонна (Парижский университет) обязана своим именем Роберу де Сорбонну, духовнику Людовика IX и автору ученого трактата «О рае», основавшему в 1253 году колледж для изучения теологии», — произнесла она, пародируя Жана.
Юноша засмеялся.
— Я все это прекрасно знаю, — сказала Гали. — Расскажи лучше про твоих друзей. Эта девушка, с которой я разговаривала по телефону, кто она?
— Это Мари, мой близкий друг.
— Насколько близкий? — лукаво спросила Гали.
— Она из нашей компании: Елен, Рене, Поль, Дени и Мари. Они замечательные, правда.
— Расскажи мне о них, — попросила Гали, беря его под руку.
* * *
Жан был на седьмом небе от счастья. После того вечера в дансинге он уже смел надеяться, что нужен Гали, что она его хочет, возможно, так же сильно, как и он ее. Но проходил день за днем, а его прекрасная возлюбленная все не звонила. Жана уже не удовлетворяли прогулки с друзьями, он тосковал по Гали, тосковал отчаянно. Ему стало труднее сосредотачиваться на учебе, и, понадеявшись на природный талант, он совсем перестал заниматься дома. Его все раздражали, даже Мари, с которой раньше он так любил поговорить на разные темы, попередразнивать преподавателей. Он вынужден был приходить к ней, и постоянно срывал на ней свое раздражение. А бедная девушка была виновата лишь в том, что являлась обладательницей телефона, по которому ему все не звонили!
Он стал все чаще уходить в Париж, один гулял по его маленьким улочкам и вспоминал Гали: ее губы, улыбку, ощущение ее гибкого тела в руках. Иногда ему казалось, что он сходит с ума. Но он твердо знал: она позвонит. Он сам не мог объяснить, откуда взялась такая уверенность, но обычно в таких случаях он всегда оказывался прав. И на этот раз интуиция его не подвела.
И вот Гали попросила его рассказать о себе. Значит ли это, что она стала относиться к нему серьезно, Жан не знал. Ему было просто очень хорошо идти вместе с ней и рассказывать ей обо всем: о своих друзьях, отце, учебе. Жаль, что путь оказался таким коротким!
* * *
Они пришли в тот самый дансинг, где были прошлый раз. С маленьким уютным баром, с просторной танцевальной площадкой и неизменным жиголо, развлекающим очередную богатенькую дамочку. Только на этот раз играл квартет: гитара, бас-гитара, ударные и саксофон.
Жан с Гали не стали тратить время на ненужные церемонии и, выпив по бокалу вина, сразу же отправились танцевать.
И вновь было то же чувство полета, единения, слияния в экстазе. Вновь он вел, раскручивал, бросал, ловил ее. Вновь она чувствовал себя точно настроенным инструментом в умелых руках мастера. Они танцевали танго, рок-н-ролл. Они заводили всех вокруг. И они подготавливали себя к тому, что неминуемо должно было произойти. Досконально изучив тело друг друга в танце, они жаждали продолжения в постели.
Когда они возвращались домой, то есть Жан провожал Гали, был уже поздний вечер. Небо было усыпано яркими звездами. Стояла тишина. Гали ожидала, что Жан затащит ее в первую попавшуюся подворотню — так велико было возбуждение обоих. И она хотела этого, и злилась, и не понимала, почему Жан этого до сих пор не сделал.
А Жан был в отчаянии. Он не мог привести Гали в общежитие, не мог предложить ей переночевать в гостинице. Все это было пошло, мелко, недостойно ее. О том, чтобы затащить ее в какой-нибудь подъезд он не мог бы и подумать. С его стороны это было бы верхом неуважения по отношению к ней, да что там говорить, это было бы подлостью. И вдруг решение пришло само собой. Они как раз проходили мимо здания, где была их общая с ребятами мансарда.
Вернее, она принадлежала Полю, но ребята давно уже оборудовали ее для встреч и совместных попоек. Они собирались там, чтобы поговорить о новых достижениях в области литературы, физики, математики или просто посмеяться, попеть песни под гитару. Как давно он уже не был на таких вот встречах! Но он был уверен, что там чистота: девчонки всегда все убирали после собраний. И это место — родное для него, там хорошая атмосфера. Ребята вроде уехали сегодня за город. Значит, комната должна быть свободна.
— Гали, я хотел бы показать тебе одно место, очень дорогое для меня, — сказал он. — Ты позволишь?
— Ну наконец-то! — подумала Гали.
У каждого из ребят был собственный ключ от мансарды. И сейчас, открывая дверь, Жан опасался, как бы внутри все-таки кто-нибудь не оказался. Но все обошлось. Никого нет.
Мансарда представляла собой небольшое помещение с низким потолком и узким решетчатым окошком. У стены стоял диван с потрепанным покрывалом, над ним висела копия картины Сезанна «Цветы в голубой вазе». Достаточно хорошая, надо сказать, копия. В углу стоял пустой мольберт, рядом, на маленьком столике были навалены подрамники, планшеты. Поль, хозяин мансарды, был художником. В другом углу расположился так называемый «бар» — деревянная полка, стоящая прямо на полу, в которой находилось несколько бокалов и бутылка вина, на «всякий пожарный» случай. Рядом с диваном стоял невысокий столик. И, конечно, в комнатке присутствовал важнейший атрибут веселой студенческой жизни — гитара.
Гали мансарда сразу понравилась. Здесь было ощущение молодости, полета, веселья. Здесь хотелось петь, говорить глупости и любить. То есть, заниматься любовью, конечно.
Жан достал бокалы, протер их платком. Открыл бутылку вина.
— Прошу прощения, сервис, конечно, оставляет желать лучшего, — сказал он.
— Брось, Жан, мне здесь нравится, — успокоила его Гали, располагаясь на диване.
Жан разлил вино по бокалам, присел рядом с Гали на диван.
— Я хотел бы произнести тост в честь самой прекрасной, самой красивой и желанной женщины на свете. Я, наверно, опять выгляжу глупо, но мне очень хотелось это сказать. И я сказал. За тебя, Гали!
Они чокнулись бокалами, хрусталь зазвенел. Вино тоже оказалось на удивление хорошим.
«Прекрасный вечер», — подумала Гали.
— Иди сюда, — сказала она, откидываясь на спинку дивана и маняще протягивая к Жану руки. Жан, который вставал, чтобы закрыть на замок дверь, принял ее руки в свои и присел рядом с ней.
Он целовал кончики ее пальцев — один за другим. Какое это, оказывается, блаженство — целовать руки любимой. Он поднимался все выше и выше, покрывая поцелуями ее плечи, шею. Гали не мешала ему, не подстегивала, хотя сама вся уже сгорала от нетерпения. Наконец он добрался до ее губ. Их поцелуй был долгим, волнующим, нежным. И в то же время в нем было столько страсти! Жан перебирал ее волосы, и от этого волны желания растекались по всему телу.
Гали откинула голову назад, и Жан приник к ее полуобнаженной груди. Он ласкал ее через тонкую ткань платья, потом обнял Гали и расстегнул сзади молнию. Жан стал ласкать ее плечи, спину, ягодицы, одновременно целуя Гали. Потом он осторожно раздел Гали, оставив только трусики и бюстгальтер, ласково уложил ее на диван. Скинул сам футболку, джинсы и наклонился к ней, чтобы вновь начать целовать ее. Они ласкали друга все более страстно. Гали уже достигла такого состояния возбуждения, что готова была кричать, требовать развязки. И в этот момент вдруг послышался звук бьющейся посуды.
Жан вздрогнул, оторвался от Гали, обернулся. В дверях стояла Мари. Она в оцепенении смотрела на него. Потом вдруг, опомнившись, развернулась и побежала вниз по лестнице.
* * *
Мари после разговора с мадам Легаре долго еще бродила по улицам. Она поняла, что у нее по сравнению с этой роскошной красавицей нет никаких шансов. Как она сказала тогда? «Кто тебе дал право решать, что для него хорошо, а что плохо? Ты ему вообще кто?» Действительно, кто она такая. Она просто любит его, но это ведь ничего не значит.
Мари сама не заметила, как пришла к зданию Гранд-Опера. Она вспомнила, как они были здесь с Жаном.
«В середине прошлого века император Наполеон III, — рассказывала женщина-экскурсовод. — Напуганный покушением на свою особу в существовавшем тогда оперном театре, повелел построить новый театр — такой, где его величество смогло бы чувствовать себя «как дома». Все, что происходило тогда по повелению императора, делалось с размахом, так что будущий оперный театр должен был стать чем-то монументальным. Тогдашний префект Парижа, барон Хауссманн, гений градостроительства и в то же время гений разрушения, безжалостно перекраивал многовековой город. Сносились целые кварталы, на их месте разбивались бульвары, возникали новые площади, новые проспекты. Огромный пустырь на месте уничтоженного квартала недалеко от Сены отвели под будущий театр.
Был объявлен публичный конкурс на лучший проект. Победителем оказался сравнительно неизвестный до того архитектор Шарль Гарнье, тридцати пяти лет от роду, лауреат престижной премии в области архитектуры Гран-При-де Ром и выходец из тех самых трущоб, которые так весело и бодро сносил Хауссманн.
Постройка Оперы заняла пятнадцать лет. Впрочем, Гарнье давно уже снискал себе репутацию «романтика», правда, в архитектурном стиле. Кто, кроме неисправимого романтика, способен потратить 15 лет жизни на постройку оперного театра?
Эти пятнадцать лет видели и франко-прусскую войну, когда артиллерийские снаряды чудом не разрушили почти готовое здание, и Парижскую Коммуну, когда отступавшие коммунары ее почему-то пощадили. Видели они и республиканское правительство, возглавившее Францию после бесславного конца царствования Наполеона III — бедствие, возможно, и похуже для начатого в эпоху империи театра, чем любые войны, если бы не фантастическая настойчивость Гарнье, который, когда речь шла о его любимом детище, был абсолютно неразборчив в средствах.
Постройка Оперы столкнулась не только с военными, политическими и бюрократическими трудностями. Немало было и трудностей технических. И первая, едва ли не самая сложная, возникла от того, что здание, по легкомыслию ли Хауссманна, или еще по какой причине, должны были возводить на влажной, пропитанной водой, песчаной почве набережных Сены. Хуже того, когда рыли котлован, выяснилось, что непосредственно под будущим театром протекает один из подземных притоков Сены!»
Мари слушала экскурсовода и вспоминала Жана. Когда-то он рассказывал ей почти то же самое.
Ей вдруг захотелось пройтись по местам, где они были счастливы с Жаном. Пусть не как влюбленные, пусть в компании друзей. Но где они были вместе, и им было хорошо. И Мари сразу подумала про мансарду Поля.
Она решила купить бутылку вина и отметить в одиночку прощание со своей любовью. Но она не знала, что прощание выйдет таким ужасным.
Когда она, открыв дверь своим ключом, вошла в мансарду, то не сразу поняла, что происходит. Когда же смысл происходящего дошел до нее, бутылка выскользнула из рук. На шум Жан оглянулся. Они встретились глазами, и… Мари побежала. Она неслась вниз по лестнице, по улице, сама не зная куда, и слезы, которые до этого тщательно сдерживались, текли по щекам. Она сегодня унизила себя дважды. И поставила Жана в неловкое положение. И еще, наверное, они никогда не смогут по-прежнему общаться.
* * *
Дверь за Мари захлопнулась несколько минут назад, а Жан все сидел, подперев подбородок рукой. Ему было особенно неприятно, что именно Мари стала причиной катастрофы, что именно она увидела его с Гали. Мадам Легаре надоело ждать, она присела на диване, обняла Жана сзади.
— Ну что ты, — успокаивающе сказала она, — ничего страшного ведь не произошло. И она ласково укусила его за ухо.
Жан порывисто повернулся к ней и стал осыпать поцелуями ее руки.
— Гали, любимая, пойдем отсюда, — просил он, — уйдем туда, где нам никто не помешает. В место, достойное тебя.
— Жан, да что с тобой, — рассердилась Гали, — распустил нюни! Соберись, ты же мужчина!
— Я не думал, что первый раз будет так. Я не хочу ТАК, Гали. Я не могу ТАК.
— Ну что же, — Гали вскочила с дивана и стала быстро одеваться, — не хочешь — не надо.
— Гали, ты не поняла.
— Я все поняла! Ты не мужчина, ты тряпка, — Гали подхватила сумочку и направилась к двери.
— Гали, не уходи, прости, — Жан встал в дверях, загораживая проход.
— Скажи, это у тебя в первый раз? Ты — девственник?
Жан опустил голову.
— Понятно. Я не сплю с мальчиками, запомни. Хочешь меня — переспи с Мари.
— Мари — мой друг.
— Заруби себе на носу, Жан, не бывает дружбы между мужчиной и женщиной. Женщина-друг — это либо твоя бывшая любовница, либо будущая. Пусти.
Жан пропустил ее.
— Ты должен стать мужчиной! Переспи с Мари. Это мое условие, — крикнула она, спускаясь вниз по лестнице.
Жан остался неподвижно стоять в дверях. Он ничего уже не мог соображать, только чувствовать. Чувствовать ужасную тоску, навалившуюся на него с уходом Гали.
* * *
Мадам Легаре в самом скверном расположении духа вошла в свою квартиру. Черт знает что такое! Что позволяют себе эти юнцы! Одна требует вернуть ей кавалера, другой теряется в самый ответственный момент. Нет, больше она с молокососами не связывается! Но в глубине души она знала, что свяжется, и не раз. Молодые партнеры ей были просто необходимы для того, чтобы самой чувствовать себя молодой. Кроме того, их энергия заряжала ее. Но, конечно, не в таких случаях, как сегодня.
Хотя и с Жаном она не отказалась бы встретиться еще раз. Она погорячилась, унижая его. Для мальчика это было страшным ударом. Но, если он выполнит ее условие, можно «простить» его и возобновить встречи.
Гали налила себе стакан сока и прошла с ним в пеструю комнату. Удобно устроившись на диване, она задумалась.
Почему она поставила такое странное условие? Быть может, Мари ее злила? Было в ней что-то особенное, что роднило ее с Жаном. Они словно бы стояли по одну сторону баррикад, ту, что никогда не выбрала бы Гали. И, несмотря на всю бесконечную любовь Жана к ней, Гали, Мари была ему ближе.
— Уж не ревную ли я? — усмехнулась Гали. — И к кому? К этому безголовому цыпленку? Бред!
Она пила сок и любовалась картиной Сезанна. Но в этот раз ощущение от картины было иное, чем обычно. Она вызывала какое-то смутное беспокойство.
Пьеро и Арлекин. Белое и черно-красное.
Насмешник-Арлекин с кнутом — символом власти под мышкой. Он привык подшучивать. Над собой, над другими. И пусть это иногда получается жестоко. Главное, чтобы было смешно. Он уверенно шагает по жизни, задрав нос. Потому что усвоил главное: жизнь — это комедия, в ней побеждает тот, кто умеет смеяться.
Пьеро с широким воротником и длинными рукавами. Наверное, для того, чтобы легче было вытирать слезы. Ведь его всегда обижают. А когда обижают, это очень больно. И очень хочется плакать. И идет он, полусогнувшись, словно признавая авторитет Арлекина. Но почему-то именно его фигура вызвала у Гали беспокойство. Ей вдруг показалось, что в длинном рукаве Пьеро что-то припрятано. Какой-то тайный козырь. А, может, нож? Напрасно Арлекин так беспечен!
Гали стало не по себе. Что это — плохое настроение, интуиция, намек? И почему это как-то связано с Жаном и Мари? С такими, как они. С кем-то, кто стоит за их спиной. Гали резко встала, и наваждение исчезло. Возьмите себя в руки, мадам Легаре! Что-то вы стали чересчур впечатлительной!
Надо будет убрать эту картину, — подумала она. И пошла спать.
