Глава 16. «Поэзия белой ночи»

Извозчичья биржа, как и во многих других городах, располагалась на вокзальной площади. До гостиницы «Вентцель» возница затребовал шестьдесят копеек. Не торгуясь, Ардашев и Толстяков забрались в коляску. Пара разномастных лошадок покатила экипаж по мостовой Вокзального шоссе. Минут через двадцать вояжёры уже входили в четырёхэтажное здание лучшего в Тифлисе отеля на сорок номеров.

Присяжному поверенному выдали ключ № 25, а хозяин виллы «Надежда» получил № 26. Подъёмная машина с шумом и лязганьем доставила постояльцев на третий этаж.

Уже в коридоре адвокат сказал:

– Я думаю, Сергей Николаевич, будет лучше, если мы поменяемся комнатами.

– Зачем? – газетчик поднял недоумённый взгляд.

– Хотя бы потому, что пока вы не купите патроны, ваш бульдог бесполезен. А ночью – не дай, конечно, Господь, – всякое может случиться.

– Вы так думаете?

– Этого нельзя исключать.

– Что ж, хорошо, – Толстяков взял чужой ключ.

– И пусть даже коридорный считает, что вы живёте в моём номере. Я зайду за вами через полчаса. Не мешало бы поужинать.

– Да, – кивнул тот.

Уже в комнате Клим Пантелеевич прошёл на балкон и внимательно осмотрелся. Потом вернулся, открыл саквояж и, дёрнув звонок, вызвал лакея.

– Любезный, сорочка должна быть поглажена через двадцать минут. Вот тебе за труды, – он протянул рубль.

– Не извольте беспокоиться, – засиял коридорный. – Исполним в лучшем виде-с.

Горячая ванна освежила и придала сил. Ардашев едва успел накинуть шлафрок, как в дверь постучали.

– Всё готово-с, – коридорный передал белоснежную, пахнущую свежим паром рубашку. В другой руке он держал конверт. – Это вам. Просили-с передать.

– Кто? – забирая письмо, поинтересовался Клим Пантелеевич.

– Они не представили-с.

– Ладно, ступай.

Затворив дверь, адвокат вскрыл конверт. На белом листе чернел машинописный текст:

Присяжный поверенный достал конфетку ландрина, положил её под язык, и задумался. Потом вынул из саквояжа книгу, полистал, убрал обратно и принялся одеваться. Перед тем, как он собрался покинуть номер, послышался нервный стук в дверь. В проёме, как в картинной раме, возник Толстяков. Он бесцеремонно прошёл в комнату и выглянул в окно.

– И что вы там увидели?

– Ну вот, я так и думал. К вам можно забраться по парапету.

– Вы правы, – спокойно проронил адвокат. – Зато к вам нельзя. За два аршина до вашего номера выступ заканчивается.

– Владыка небесный! Я каждый раз удивляюсь вашей внимательности. Как вам удаётся всё замечать, предвидеть, рассчитывать? Таким как вы надобно не в присяжных поверенных ходить, а служить начальником сыскной полиции.

– Нет уж, слуга покорный. Увольте меня от такого «счастья».

Вдруг взгляд Толстякова упал на стол, и он чуть слышно проронил:

– Опять он?

– Как видите. Только что коридорный принёс. Да вы прочтите, не стесняйтесь. Письмо-то вам адресовано.

Подергивая от волнения правый ус, Сергей Николаевич спросил:

– Полагаю опять из «Витязя в тигровой шкуре»?

– Да, и вновь добавил отсебятины во второй части. Машинка та же.

– Он что, таскает её с собой?

– Вряд ли. Скорее всего, все тексты заготовлены ещё в Сочи. Но хватит о нём. Пора ужинать.

– А мне что-то уже и расхотелось.

– Нет-нет, отказываться от здешней кухни решительно нельзя. Пойдёмте, друг мой, поблаженствуем. Ведь вы же истинный гастроном. К тому же, я уверен, это последнее послание. Написать новое мы ему просто не позволим.

– Даст Бог, даст Бог, – пробормотал газетчик и вслед за Ардашевым поплёлся в ресторан.

Меню заведения впечатляло. Оно представляло собой толстенный альбом в кожаном переплёте с цветными, раскрашенными фотографиями.

– Я не против рыбных блюд, а вы?

– Решайте сами, дружище, – безразлично ответил Толстяков и тяжело вздохнул.

– Что ж, прекрасно.

Выбор Клима Пантелеевича был целиком отдан грузинской кухне: усач с гранатным и ореховым фаршем, базартма из лососины, баранье сердце и печень с гранатом, говяжий язык с острым гарниром, спаржа с орехами, грибы, печённые в кеци, лобио, мальва, джонджоли и бутылка «Цинандали». На десерт неизменный кофе по-турецки и гозинаки.

Когда с основными кушаньями было покончено, Толстяков закурил папиросу с вишнёвым ароматом и, выпустив кольцо дыма, спросил:

– И что же вы собираетесь делать дальше?

– Полагаю, то же, что и вы, – ждать телефонного звонка Фогеля. Мне кажется, он позвонит с минуту на минуту.

– Отчего вы так считаете? А что, если это случится завтра?

– Нет, этого не может быть, потому что именно завтра, как вы упоминали, должен состояться аукцион, и, возможно, вы станете счастливым обладателем «Тифлисской уники».

– Откровенно говоря, я уже перестал на что-либо надеяться. Этот злокозненный Бес отправил на тот свет столько людей!.. Он пристал ко мне, точно клещ, и пьёт мою кровь капля за каплей…

Не успел спутник адвоката договорить фразу, как перед столом возник портье.

– Прошу прощения, но господина Толстякова просят к телефону.

– А вы провидец, – вставая, выговорил Сергей Николаевич.

Газетчик вернулся через минуту. Садясь на стул, сказал:

– Фогель хочет, чтобы ещё до аукциона я приехал к нему в Коджоры. Говорит, что это очень важно. Он будет ждать меня на почте в восемь утра.

– В такую рань? – удивился Ардашев. – Интересно, зачем вы ему понадобились?

– Не знаю. Мне тоже это показалось странным. Однако он говорил быстро, будто чего-то опасался.

– Послушайте, а вы знакомы с Чарльзом Блэкстоуном?

– Нет, я никогда не встречался с ним лично, только слыхал про него. А почему вы спрашиваете?

– Обратите внимание на седовласого господина за столиком у колонны. Я слышал, как он говорил на чистейшем лондонском диалекте. Официант, обслуживающий его, ничего не смог понять и прислали другого, который весьма сносно владеет английским. Он сделал заказ и теперь ждёт, когда принесут блюда. Полагаю, вам стоит переговорить с ним. Если это он, то возможно, удастся убедить его, что «Тифлисская уника» должна остаться в России.

– Но ведь я не знаю английского?

– Не беда. Я буду вашим толмачём.

– Британский нувориш потратил столько денег, чтобы обладать редким филателистическим экземпляром и, думаете, он согласится?

– Но почему бы не попытаться?

– Ладно, убедили. Давайте попробуем.

Присяжный поверенный оказался прав. Солидный иностранец с пышными рыжими усами и заметным брюшком был тот самый Чарльз Блэкстоун. На удивление, он оказался весьма общительным человеком и внимательно выслушал доводы русского коллекционера о судьбе «Тифлисской уники». Толстяков не стал скрывать недавний разговор с Фогелем и честно признался, что начальник почты будет ждать его завтра в восемь часов утра. Эта откровенность понравилась британцу. Пригубив бокал вина, он заметил:

– It all depends on Mr. Fogel's desire to leave this unique stamp in Russia or not. Do you agree?

– Yes, of course, – повторил ответ Толстякова присяжный поверенный.

– But I can promise that I won`t do anything to prevent you from trying to buy it first.

– I`m glad I met such a respectable gentleman , – адвокат перевёл фразу газетчика.

– So, I suggest we only to participate in the auction together.

– Yes, it goes without saying.

– And one the first to know time and place of the auction must inform the other.

– That`s what I wanted. Hope to see you soon.

– Goodbye.

Англичанину принесли заказанные блюда, и он продолжил ужин. Ардашев и Толстяков не стали дожидаться, пока освободится подъёмная машина, и по лестнице добрались на третий этаж.

Уже в коридоре хозяин сочинского имения сказал:

– И всё-таки какой прекрасный человек этот миллионер! Так сразу и согласился. Какая удача: право первой покупки остаётся за мной. И только, если моя цена не устроит Фогеля, в дело вступит Блэкстоун. Лишь в этом случае «уника» уплывёт к берегам Туманного Альбиона.

– Вот это меня и настораживает, – задумчиво выговорил присяжный поверенный.

– Вы ему не доверяете?

– Не знаю. Как говорят англичане: «Tomorrow is another day», а по-нашему: «Утро вечера мудренее».

– И что ж вы такой подозрительный? Так нельзя. Людям надо хоть немного доверять.

– Возможно, вы и правы, но, к сожалению, я думаю иначе. К тому же, этот иностранец не вызывает у меня симпатии.

– Отчего же?

– Он улыбался только ртом, а глаза оставались холодными, как у питона.

– Ну, посмотрим-посмотрим. По-моему, всё складывается не так уж и плохо. Как думаете, а не сразиться ли нам в карты? – потирая ладони, предложил издатель.

– Отчего же не в шахматы?

– Так вы же меня опять обставите-с. Где-нибудь в середине партии заманите в ловушку, а потом – раз-два: шах и мат. Говоря по правде, вам нужно играть со мной без ладьи. Да и то я не уверен, что выиграю. А вот в картах есть шанс положиться на удачу.

Адвокат лукаво улыбнулся и сказал:

– Можно, конечно, и в карты. Только надо послать коридорного за нераспечатанной колодой.

– В этом нет надобности. Я прихватил свою. Правда, она не новая, но какая есть… Да мы же не на деньги собираемся играть, а просто так.

– Что ж, прекрасно. Но если за вами карты, тогда за мной вино, фрукты и сыр. Ещё одна бутылка «Цинандали» нам явно не помешает.

– С удовольствием с вами соглашусь. А в каком номере начнётся сражение?

– Естественно, в моём. Ведь ваш бульдог до сих пор без зубов, не так ли? – присяжный поверенный иронически сощурил глаза.

– Ну-да, ну-да. Вы, как всегда, правы. Но патроны можно купить и завтра.

Ладно, я возьму карты и сразу к вам.

Вскоре в номере Ардашева появился Толстяков, и началась неспешная, но опять такая невезучая для газетчика череда партий в пикет под запись. Карта ему явно не шла, и вино перестало доставлять удовольствие. Адвокат старался длинные масти не сносить , а держать на руках. Да и фигуры не спешил сбрасывать, что позволяло ему находить подобные в прикупе и составить игру «четырнадцать».

Наконец в половине второго ночи, расстроенный и уставший от проигрышей, издатель не выдержал и, подскочив со стула, возмутился:

– Позвольте полюбопытствовать, дорогой Клим Пантелеевич, как вам удаётся так играть? Ведь я не первый день увлекаюсь пикетом. Но то, что вы сейчас со мною творите – это форменное унижение меня, как опытного игрока. И если в самом начале мы шли почти на равных, то через час вы просто изжарили меня на сковородке! Создаётся ощущение, что вы насквозь видите оба прикупа. Как так может быть? Ведь карты мои. Они не меченные, и, извольте убедиться, не прозрачные. Или, быть может, вы знаете карточный секрет от Пиковой Дамы?

– Да не принимайте так близко к сердцу проигрыш! Отнеситесь к нему, как к временному невезению. Мы же просто коротаем время. Допустим, сегодня вы проиграли мне, но, может быть, завтра вы одержите верх над кем-то другим. Удача капризна. Или, говоря словами великого Шота Руставели:

Наши судьбы, как погода, переменны с каждым днём: То горит над нами солнце, то гремит над нами гром. Ныне радость вместо горя в сердце вспыхнуло огнём. Если ж мир приносит радость, для чего грустить о нём?

– Нет уж, увольте меня великодушно от прослушивания стихов этого грузина. Вот он у меня где! – воскликнул Толстяков, проведя себе ребром ладони по горлу.

– Зря вы так, Сергей Николаевич. Руставели не только поэт XII века, но ещё и государственный деятель с непростой судьбой. Говорят, влюбился в свою повелительницу, но не нашёл взаимности. По этой причине всю оставшуюся жизнь провёл в сырой монастырской келье. – Присяжный поверенный откинулся в кресле и добавил: – Так и быть. Я открою вам секрет. Видите ли, я обучился картёжному ремеслу ещё в студенческие годы. Однажды обратил внимание, что на всякой подержанной колоде вполне реально запомнить на рубашке карт едва заметные отличия. Для этого надобно только напрячь мозг и постараться расположить эти чёрточки, пятна, загнутые уголки, вмятины на нижних, верхних или боковых ребрах в определённой последовательности. Согласен, кажется, что это невозможно. Но это только вначале. А стоит потренироваться с недельку – и дело пойдёт. Главное, нарисовать у себя в голове эти меченные жизнью карты и разложить точно пасьянс. Это поможет быстрее их запомнить. И, если у вас это получилось, – не сомневайтесь: игра будет беспроигрышной. Кстати, точно таким же образом могли поступить и вы. А, стало быть, мы оба были в равном положении. Тем более, колода не моя.

– Как всё просто… Да вы гений! – восторженно выпалил Толстяков.

– Да уж, «гений», – недовольно хмыкнул Ардашев, – а Беса никак не могу поймать. Однако пора спать. Завтра или, пожалуй, уже сегодня, надобно ехать в Коджоры. У Фогеля мы должны быть в восемь. Вероятно, придётся остаться без завтрака, но ничего. Возьмём корзинку в экипаж. Персики, яблоки и сыр скрасят наш путь.

– Как скажете, дорогой мой, как скажите.

Пожелав спокойной ночи, Толстяков удалился.

Дверь захлопнулась. Английский замок клацнул, точно гильотина, а Клим Пантелеевич ещё долго не тушил свет, рассматривая картину неизвестного художника под названием «Поэзия белой ночи».