Глава 4. Узник Кровавой башни
Франческа
Отец доволен — мы проводим вместе много времени. Мне трудно понять каковы чувства и намерения лорда Элвина. Могу лишь утверждать, что ему приятна моя компания.
— Я же говорю — он влюблен в тебя, — с горящими глазами повторяет Бьянка. — Ах, ну почему все самые потрясающие мужчины достаются тебе?!
— Возможно, все дело в моем благочестивом и добром нраве, — предполагаю я, чтобы ее утешить. — А сотня виноградников и красильни здесь совершенно не при чем.
Она снова не понимает иронии. Как всегда.
Элвин Эйстер бы понял.
Он понимает мои шутки. Помню, как я испугалась, когда впервые заметила это. Испугалась и рассердилась. Он посягнул даже на этот мой невинный способ проявить себя.
Но вот странно: уличив меня в непокорности, маг не спешит подавлять бунт. Напротив, теперь он улыбается моим словам — одобрительно и насмешливо, а порой и сам включается, чтобы поддержать игру.
Это ужасно, потому, что в такие минуты я чувствую себя совершенно счастливой и словно предаю этим счастьем Лоренцо.
Счастье — это когда тебя понимают.
Наверное, сторонний наблюдатель, глядя на нас, может решить, что перед ним нежно влюбленная пара. Но это не так.
Я готова поклясться на священных Заветах: при всем его внимании ко мне, маг не увлечен. Когда мужчины теряют голову, они становятся другими. С Элвином я не контролирую ничего. Он ведет в этом танце, а мне остается лишь покорно следовать за ним и волей отца.
Это очень просто — следовать за чужой волей. И иногда даже приятно.
Я не обольщаюсь. В отличие от своих подруг я вижу, каков он на самом деле. Элвин Эйстер презирает людей. Всех людей. Не только простолюдинов.
Он может быть обаятелен и мил, пока ему что-то нужно, но не стоит обманываться, его высокомерие не знает исключений. Обычная судьба гордецов незавидна, мир с лихвой возвращает их пренебрежение, а нашему гостю сходят с рук даже убийства.
Это несправедливо! Это возмутительно! Так не должно быть!
Я вижу: маг считает людей вокруг занятными игрушками. Он не признает слова «нет» и ведет себя так, словно существуют только его желания. И я мечтаю, чтобы кто-нибудь задал ему показательную трепку, избавив от лишнего высокомерия.
И все же мне нравится общество убийцы Лоренцо. Нравится куда больше, чем должно бы. Все в поведении Элвина бросает вызов, перед которым я бессильна устоять. Рядом с ним краски становятся сочнее, а жизнь ощущается острее и ярче. Он то злит, то смешит меня, а его рассказы о волшебном народе распаляют воображение.
— …крупные домены называются «княжествами» и существуют на Изнанке больших городов. Например, Двор Оливы в Цере. Тамошний князь тот еще урод.
— Вы имеете в виду внешность?
Он подмигивает:
— Да нет, не внешность. В сравнении с иными фэйри Марций Севрус еще ничего. Подумаешь, три глаза. Всегда неплохо иметь запас на непредвиденный случай, не находите?
Я насмешливо фыркаю.
— Ах, вы не верите мне, — с притворной грустью говорит маг. — Что же, ваше право. Не буду напрасно сотрясать воздух.
— Нет, нет! Продолжайте!
Мне интересно слушать эти истории, пусть я и сознаю, что все рассказы о княжествах фэйри, не более чем плод неуемной фантазии северянина.
Я не влюблена в него! Ни в малейшей степени! Он мне даже не нравится!
Ну, может совсем немножко.
Чуть-чуть.
* * *
— У меня серьезная проблема, сеньорита и только вы можете меня спасти, — тон преувеличенно серьезен, а глаза смеются.
— Какая проблема?
— Я до сих пор видел меньше, чем десятую часть Кастелло ди Нава. С этим нужно что-то сделать. Немедленно!
— Что за причина такой ужасной спешки?
Элвин оглядывается с опаской, словно собирается поведать мне важную тайну. Потом склоняется почти к самому уху и шепчет:
— Мне скучно.
Я прыскаю, но тут же делаю строгое лицо.
— Займитесь переводом, сеньор.
— Я занимался им весь вчерашний день и сегодня больше шести часов. Я думаю и вижу сны на древнеирвийском. Еще немного, и окончательно забуду прочие человеческие языки. Тогда вы лишитесь удовольствия понимать мои колкости.
Прежде, чем я успеваю сказать, что только об этом и мечтаю, он берет меня под руку.
Что за отвратительная самоуверенность? Отчего он так убежден, что я последую за ним. И почему я не возмущаюсь, но покорно позволяю ему увлечь себя по коридору?
— Бросьте, — рассуждает маг. — Грешно держать человека в неведении. Я уже почти два месяца брожу только привычными маршрутами из опасения заблудиться, умереть с голоду и пополнить ряды ваших фамильных привидений. Вы же добрая квартерианка, сеньорита, значит должны помочь. Покажите ваше фамильное гнездо.
Сопротивляться этому напору непросто. А главное: не хочется.
— Погодите! — я вырываю руку. — Надо кликнуть вдову Скварчалупи.
— О нет! Только не это, Франческа. Разве вы не знаете, что присутствие рядом пожилых склочных женщин вызывает меланхолию и разлитие черной желчи?
Вдову Скварчалупи трудно любить. Она всегда всем недовольна, особенно мною. Ей не в радость танцы, музыка, смех и любое движение. Будь ее воля, дуэнья бы только сидела с пяльцами у окна, осуждала знакомых и жаловалась на болячки.
Но я знаю — у нее была тяжелая жизнь, и в глубине души вдова очень несчастна. В ответ на насмешки мага, я проявляю подчеркнутое сочувствие к сетованиям сеньоры.
Однажды Элвин пробовал уколоть меня рассуждениями о том, как приятно видеть такую самоотверженную заботу. Я испортила ему удовольствие, сделав вид, что принимаю слова за чистую монету.
— Она моя дуэнья! Нам неприлично оставаться наедине.
— Разве мы одни? В замке полно народу. Не будьте жестоки, леди. Дайте вдове без помех насладиться сиестой.
И я подчиняюсь.
Мы проходим по верхней галерее, рассматривая портреты моих предков. Я рассказываю историю рода Рино. Элвин награждает каждую работу меткими, забавными комментариями. Против воли снова смеюсь над злыми шутками.
— Вы были прехорошенькой девочкой, сеньорита.
Наш семейный портрет. Мне на нем пять лет и, по мнению всех домочадцев, я похожа на маленького фэйри. Сотни кудряшек, бархатный берет, платье в оборочку.
— А это что за юный шкодник?
— Мой брат.
— Плохо получился. Художник работал с похмелья?
Да, у Риккардо на картине слишком простодушный и одновременно озорной взгляд. Обычно брат куда серьезнее. И все же маг несправедлив к живописцу.
У вас ведь больше нет братьев и сестер?
— Нет. Отец женился еще дважды, но вторая жена была бесплодна. А третья умерла родами, и ребенка спасти не удалось.
От воспоминаний становится грустно. Она умерла два года назад. Ей было восемнадцать.
Я любила Лукрецию, как старшую сестру. Искренне молилась, чтобы роды прошли успешно, но боги решили иначе.
Мы подходим к последнему полотну в галерее, и у меня пересыхает во рту.
— А это… мой портрет. На шестнадцатилетие.
Он долго всматривается в работу Лоренцо. Потом переводит взгляд на меня, будто сравнивая с оригиналом, приподнимает бровь.
Я чувствую, что краснею. Мне самой немного неловко рядом с картиной, она словно свидетельство моего глубинного лицемерия. Женщина на портрете — воплощение чистоты, стыдливости и нежности. Глаза полуопущены, на лице улыбка, значение которой я сама тщусь разгадать. В жизни я никогда не была настолько… совершенной.
— Интересно… — бормочет северянин. — Художник хотел сказать, что всякий должен целовать ваши туфельки, и, пожалуй, что ему это удалось.
— Его писал Лоренцо, — в моем голосе вызов.
— А. Тогда ясно. Значит, вот как он вас воспринимал, бедняга. Кстати, вам неожиданно идет белый.
— Почему «бедняга»? — я сама поражаюсь, как проникновенно и вкрадчиво это получается.
Опасная тема. Магу не стоило бы ее трогать лишний раз, но Элвин Эйстер не стыдится вспоминать о своем преступлении.
Понимающая улыбка. Он берет меня за руку:
— Сами подумайте, сеньорита. Она слишком хороша для этого мира, ей бы по облаку ходить, — кивок на портрет. — Быть мужем такой дамы — значит, ощущать себя святотатцем или вором, посягнувшем на сокровище. Да вы и сами все знаете. Признайтесь, вам это нравилось?
Слова жестоки, как бывает жестока истина. Лоренцо и правда боготворил меня. И да — мне это нравилось. Полные безмолвного восторга взгляды были так убедительны, что я чаще верила им, чем себе или зеркалам.
— Разве так не должно быть между влюбленными?
— И кого любил ваш Лоренцо на самом деле? Ее, — кивок в сторону портрета, — или вас?
— Она — это я!
Я пытаюсь вырвать руку, Элвин берет меня за плечи. Я ощущаю, какая сила таится в этих изящных пальцах. Голубые глаза странно сверкают, у меня перехватывает дыхание.
— Неужели вам так охота быть недоступным идеалом? Вы — живая женщина, Франческа. Как все люди врете, ошибаетесь и пользуетесь ночной вазой.
Какая отвратительная похабщина! Да как он смеет!
Я чувствую, как краснею. От возмущения и сказанной магом непристойности сразу.
— Ну хватит мерзостей! Лоренцо любил меня. И я любила… люблю его.
— Мертвецы всегда лучше живых. Поэтому их так удобно любить.
Мне хочется тоже сделать ему больно. Хотя бы словом.
— Вам так важно отнять у меня не только возлюбленного, но и память о нем?! Это… подло. Вы не умеете любить и радоваться, оттого и спешите омрачить чужое счастье! Из зависти.
— Из зависти? — с непонятной и пугающей интонацией спрашивает Элвин.
А потом он привлекает меня к себе и склоняется над моим запрокинутым лицом. Чувствую жар рук на спине, губы почти касаются моих, дыхание обжигает. Накатывает обморочная слабость, хочу забыть обо всем, подчиниться чужой воле.
— Ну ладно, пусть будет зависть.
В последний момент перед глазами встает злополучное озеро, безжизненные глаза Лоренцо. Как ведро холодной воды на голову. Вырываюсь из объятий и с размаху бью мага по лицу.
Неестественно громкий звук пощечины. Я с ужасом отшатываюсь, вспоминая, чем закончилась подобное для Лоренцо.
— Признаю, я это заслужил, — задумчиво произносит Элвин, поднеся руку к щеке. — Должно быть, вы правы насчет зависти.
Мне хочется опереться на что-нибудь. В голове сумбур, ноги не держат. Он подхватывает меня под руку.
— Оставим эту тему, сеньорита. Впереди еще несколько часов увлекательной прогулки.
Я покорно переставляю ноги. Что это было? Что со мной?
Элвин опять рассуждает об искусстве, восхищаясь ринской школой живописи. Я едва слушаю. Как маг может делать вид, что ничего не случилось?
Одурманенная, я не сразу замечаю, куда он направляется. Мы спускаемся по узкой винтовой лестнице. Пахнет плесенью и могилой. Живое пламя на распахнутой ладони мага бросает блики на стены, играет на каплях влаги. Я невольно придвигаюсь ближе к своему спутнику.
— О нет! Нам туда нельзя!
— Это еще почему?
— Кровавая башня.
— Чувствую аромат тайны. Скелеты в шкафу, пугающие семейные предания. Расскажите!
Мне не хочется ворошить грязное белье своей семьи, но эта история слишком известна, чтобы был смысл таиться.
— Возможно вы слышали, что мой прадед, Джеронимо Рино, был безумен…
— А, тот самый знаменитый предок, который имел забавные кулинарные пристрастия.
Назвать людоедство «забавными кулинарными пристрастиями» — это чересчур. Даже для Элвина Эйстера.
— Ваш цинизм гадок, как кривлянья шута.
Он покаянно опускает голову:
— Простите, Франческа. Все время забываю про разницу в возрасте. Это не цинизм, это… просто толстокожесть, наверное. Я видел столько отвратительных вещей, что давно перестал придавать им хоть какое-то значение. Продолжайте, обещаю молчать.
— Его болезнь… он не просто ел людей.
— Надо полагать, он их сначала готовил?
— Не в этом дело, — не буду с ним спорить. Легче перекрыть Эрану, чем поток сомнительных шуток северянина. — Он… считал, что лучший способ сохранить мясо свежим — оставить его в живых.
— Мудрый человек… — Элвин спотыкается. — Погодите! Вы же не хотите сказать…
— Да. Он вырезал куски у еще живых людей, чтобы приготовить. А потом ел.
Я останавливаюсь. Мне страшно. Кровавая башня, десятки замученных жертв, несчастная сеньорита Изабелла — мой детский кошмар.
Я — Франческа Рино. Жуткое наследие Джеронимо — часть моего приданого.
— Он держал их здесь, в Кровавой башне, — шепотом говорю я. — Говорят, в подвале до сих пор живет призрак сеньориты Изабеллы. У нее только одна нога, потому что вторую Джеронимо отрезал и съел.
Его голос тоже падает до шепота.
— Вы боитесь, Франческа?
— Да, — признаюсь я.
Мы стоим близко. Неприлично близко, но нет сил отступить туда, где смыкает клыки хищная тьма. Где-то далеко капает вода. Здесь слишком темно и тихо. И холодно. Дрожит и мечется пламя в ладони Элвина. От рук мага, от всей его фигуры течет тепло, разгоняя мертвенный ужас.
Он, почти касаясь мочки уха, шепчет:
— Не бойся.
Огонь гаснет, я вскрикиваю. И падаю в кольцо жарких рук.
Его губы лихорадочно горячи и настойчивы. У меня кружится голова, я растворяюсь в нежных прикосновениях, покорно приоткрываю губы, пускаю его внутрь. Страх. Возбуждение. Темнота. Где-то внизу живота зарождается пульсирующее пламя и бежит по телу сладкой, огненной дрожью, рассыпается сотней жарких искр. Он притягивает меня еще ближе, горячие пальцы гладят шею сзади, скользят по коже, ласкают ямку ключицы. Это до того приятно, что я тихонько ахаю и обмякаю.
И вспоминаю кто я. И кто он.
— Нет! — упираюсь ему в грудь, пытаюсь отодвинуться.
Элвин снова пытается меня притянуть, но сейчас во мне куда больше ярости, чем страха и покорности.
— Верните свет!
— Зачем?
— Свет, сеньор Эйстер! Немедленно.
— По мне и так совсем неплохо.
Насмешка в его голосе придает ярости, а значит сил. Я вырываюсь, кубарем скатываюсь со ступенек вниз, чудом не поломав ноги, натыкаюсь на железную дверь и толкаю ее. В спину несется «Франческа!», но я не желаю слышать. Влетаю в комнату, захлопываю дверь, опускаю засов.
И прижимаюсь к двери с другой стороны, прикрыв глаза.
Что со мной происходит?
Мысли разбежались, разлетелись в стороны пестрой птичьей стаей. Горит лицо, полыхают губы. Там, где пальцы мага касались шеи, кажется, остался красный след — пойти бы к зеркалу, проверить.
Меня никто никогда так не целовал.
Уго был отвратительно груб и неприятен, а Лоренцо нежен и, стыдно признаться, слюняв. Мне куда больше нравилось, когда он целовал руки или шею.
Я провожу пальцем по нижней губе. Почему, ну почему из всех мужчин именно этот самовлюбленный, эгоистичный нахал умеет делать это настолько… восхитительно?!
Наверное, не он один. Но как узнать? Не станешь же проверять с каждым встречным.
Стук с той стороны двери и голос:
— Франческа, откройте!
Не хочу его видеть! Никогда больше с ним не заговорю!
Требованиям открыть дверь вдруг вторит вой и скулеж неизвестного зверя. Я отлепляюсь от двери, чтобы, наконец, рассмотреть, куда меня занесло.
Та самая темница в подвале Кровавой башни. Я уже спускалась сюда давно, целую жизнь назад. На спор. Нам с Бьянкой было по восемь, она в последний момент испугалась, и я пошла одна. Помню, как входила, сначала дрожа от ужаса, а после осмелев, как осматривала камеры… Потом что-то испугало меня, и я, задыхаясь, бежала назад по винтовой лестнице. Оглядываться было нельзя, за спиной маячил призрак Джеронимо с огромным тесаком наперевес…
Улыбаюсь. Спор я тогда все-таки выиграла. И Бьянке пришлось во время проповеди в храме вскочить и выкрикнуть похабный стишок, которому меня научил Риккардо. Шуму было…
Как обманчивы детские воспоминания. Мне казалось, подвал больше. И страшнее. Низкий потолок с арочными сводами, неровная кладка стен. В помещении грязно, но оно не выглядит заброшенным. На столе не столько горит, сколько коптит одинокая масляная лампа, брызгая на стены пятнами тусклого, словно грязного света.
Скулеж доносится из-за дубовой двери с решетчатым окном. Их тут три, за второй и третьей тишина. Три двери, три камеры. Именно там, за обшитым сталью деревом, в крохотных каморках Джеронимо Безумный держал своих пленников.
Вот он — не шкаф, но целая гардеробная комната с семейными скелетами Рино. Свидетельство наследного безумия в моей крови. Наше родовое проклятье.
Ходят слухи, что супруга Джеронимо не была верна мужу. Я надеюсь, что это правда. Спокойнее спать, сознавая, что мой прадед всего лишь камергер.
Как завороженная, я подхожу ближе к камере, из которой раздается вой и поскуливание, пытаюсь заглянуть в окно. Внутри темно, из закрытого решеткой провала шибает тяжелый запах мочи и экскрементов. Скулеж становится громче.
— Франческа, с вами все в порядке? Отвечайте, или я выломаю дверь!
Волосатая ручища мелькает перед глазами. Я не успеваю отпрянуть, пальцы с желтыми обломанными ногтями вцепляются в волосы. Рывок и боль, щеку с размаху впечатывает в решетку.
Я захлебываюсь страхом и криком.
В одно мгновенье оживают все детские кошмары. В темном окне повисает лицо — то ли человек, то ли чудовище. Грязные волосы, борода в колтунах, рот щерится в зверином оскале.
Он снова дергает меня за волосы. У меня закладывает уши от собственного визга. Холод стали на щеке, от едкой вони на глаза наворачиваются слезы. Лишь в паре дюймов рычит, беснуется и брызгает слюной монстр, и решетка уже не кажется надежной защитой.
Я встречаюсь с ним взглядом.
Куда-то исчезает весь воздух.
И холодно. Становится очень холодно.
— Нет!
У него чуть выпуклые глаза цвета стали. Слишком знакомые глаза.
— Нет, — беззвучно, одними губами шепчу я. — Нет! Это неправда!
Проклятие рода Рино, порченая кровь. Наследное безумие — говорят, Джеронимо получил его от своего прадеда. Раз в четыре поколения нам суждено порождать монстров в человеческом обличие…
Моя прабабка была верна своему чудовищному супругу.
Грохот. Дверь слетает с петель. Всего мгновение спустя жуткая тварь, взвизгнув от боли, выпускает меня и отползает в сторону. По камере разносится запах паленых волос и обиженный скулеж.
Я с запозданием понимаю, что все закончилось.
И что я почти повисла в объятиях мага, потому что ноги не держат. А губы дрожат, и очень хочется разрыдаться.
— Такое чувство, что я недооценил ваш талант находить неприятности, сеньорита. Он не просто выдающийся. Он — феноменальный.
Я глушу всхлипы, пытаюсь встать. Насмешка в его голосе успокаивает, как и жесткий акцент.
— Я упоминал, что спасение девиц — мое второе любимое развлечение?
Ноги подламываются, но Элвин снова ловит меня. Обиженный скулеж из камеры сверлом вгрызается в уши.
— Ну же, Франческа! Подайте мне реплику, спросите какое первое!
— Всех раздражать?
Его болтовня и впрямь раздражает. И странным образом помогает вернуться к реальности. Понять, что все действительно закончилось.
— В яблочко! Кстати, если вы не стоите на ногах, могу взять вас на руки. Будет очень романтично.
— Ну уж нет! — от этого предложения я окончательно прихожу в себя и отталкиваю его.
Элвин выпускает меня из объятий, смеется:
— Вы так визжали, что можно было подумать, будто ваш славный предок воскрес и решил вами пообедать.
— Я испугалась.
— Немудрено.
— Спасибо за помощь.
— Да, да, перейдем к благодарностям. Это моя любимая часть. Вам не кажется, что я заслужил поцелуй?
Как бы его увести? Нельзя допустить, чтобы северянин увидел безумца в камере. Элвин Эйстер слишком умен и наблюдателен, чтобы не сделать правильных выводов.
Тех самых, что успела сделать я.
— Хорошо, — соглашаюсь я и вижу по выражению лица мага, что он этого не ожидал. — Но не здесь. Не могу больше находиться в этом жутком месте. — Пойдемте.
— Ага, сейчас, — он подходит к решетке, чтобы заглянуть внутрь камеры.
— Пойдемте!
— Минутку, сеньорита.
Скулеж обрывается, теперь пленник хнычет от страха. Я в отчаянии дергаю мага за рукав, пытаясь привлечь внимание. Он отмахивается, делает движение, словно подтягивает безумца к себе ближе на невидимом аркане, тот и правда подходит, смешно перебирая ногами. Элвин просовывает руку сквозь решетку, хватает пленника за нижнюю челюсть цепкими пальцами.
— Ну, и кто тут у нас?
Я чуть не плачу.
Поздно.
— Да… — медленно тянет Элвин, рассматривая лицо несчастного. Тот мычит, изо рта капает слюна. Маг выпускает пленника, брезгливо вытирает руку носовым платком. — Вы поэтому хотели увести меня, Франческа?
Прежде, чем я успеваю ответить с той стороны, где раньше была дверь, а сейчас зияет заполненный тьмой проем, слышится шарканье. Дребезжащий голос произносит:
— Вам не нужно здесь находится.
Я поворачиваюсь, и мне становится дурно.
Я совсем не склонна к внезапным обморокам или истерикам на пустом месте. Признаться, даже не особо слезлива, радость или гнев удаются мне куда лучше рыданий. И без ложной скромности могу сказать, что не особо пуглива. Я — Франческа Рино, «Audaces fortuna juvat» начертано на щите моего рода.
Но когда я оборачиваюсь и вижу женщину в дверном проеме, только присутствие рядом язвительного северянина не дает с визгом забиться под стол.
На первый взгляд она кажется глубокой старухой, но стоит приглядеться, понимаешь — безобразная сетка на лице не морщины, но врожденное уродство или кожная болезнь. Ороговевшие кожаные чешуйки роднят ее лицо с мордой ящерицы. Почти безгубый провал рта и маленькие заплывшие глазки лишь усиливают это впечатление.
Появись она на улицах города, ее могли забросать камнями, как отродье Черной Тары.
— Кто вы? — мой голос дрожит.
— Мое имя — Изабелла Вимано.
Я вцепляюсь в руку мага чуть ниже локтя. Сеньорита Изабелла? Главный страх моего детства!
— Вам не следует здесь находиться, сеньорита Рино, — продолжает женщина. — Ваш отец будет недоволен. Пойдемте, я провожу вас.
— Любопытное у вас заболевание, — подает голос Элвин. На его лице нет страха, лишь смесь брезгливости и любопытства. — Почти такое же любопытное, как ваш подопечный, — он выразительно кивает в сторону запертой камеры.
— Уходите!
Женщина подходит ближе, я невольно придвигаюсь к магу. Он кладет мне руку на плечо в жесте покровительства и защиты.
— О, поверьте, сеньора, мы жаждем покинуть сию обитель скорби не меньше, чем вы желаете нас выставить. Всего несколько ответов и сможете забыть о нашем существовании. А вот мы вас вряд ли забудем. Вы — незабываемы.
— Или мне придется рассказать вашему отцу, что вы были здесь, — продолжает она, все так же обращаясь только ко мне. Ее неподвижный взгляд пугает и притягивает.
— Так не терпится остаться со мной наедине, сеньора Вимано? — в голосе Элвина недовольство. Маг не привык, чтобы его не замечали. — Потому, что я все равно не уйду.
Элвин уже видел достаточно, чтобы таиться от него. И мне тоже хочется услышать ответы
— Кто этот несчастный, и почему отец держит его там? И кто вы такая? — как ни странно, голос звучит совсем спокойно.
Она хмурится:
— Я служу у вашего отца, сеньорита Рино. Уже очень давно. А это… это просто мой сын. Он безумен. Сеньор Рино позволил мне держать его здесь.
— Надо же, какая доброта, — с чувством декламирует маг. — И кто бы мог заподозрить герцога в подобной заботе о простых слугах?
— Ваш сын? — я смотрю на ее омерзительное лицо и мне сложно поверить. — Но…
Мне трудно найти слова, чтобы выразить в приличной форме свои сомнения. К счастью, Элвину не свойственна излишняя застенчивость:
— При всем уважении к вашей неземной красоте, парень в той камере куда больше похож на герцога, чем на вас.
Она медленно достает и надевает маску из светлого бархата. Та скрывает почти все лицо, видны лишь губы и подбородок.
И враз превращается из страшилища в обычную женщину. Я замечаю, что из-под платка на голове сеньоры выглядывает прядь черных, с проседью волос, а платье на ней обтрепано по рукавам и подолу.
— Джованни — ваш брат, сеньорита Рино.
Маг хмыкает:
— У герцога оригинальные вкусы на женщин, ничего не скажешь.
— Я не всегда была такой. Двадцать лет назад поэты сравнивали меня с розой. Болезнь пришла позже.
Она все так же подчеркнуто обращается лишь ко мне. Я вижу, как злит это моего спутника, и не могу удержаться от невольной улыбки. Сеньора Вимано начинает мне нравится. Мало кто умеет так искусно щелкнуть по носу спесивого северянина.
— Простите, сеньора Вимано. Я ничего не знала.
— Ваш отец и не хотел, чтобы вы знали, сеньорита Рино. А сейчас вам надо уйти.
Я киваю, признавая справедливость ее слов. Мне стыдно за поведение мага и за то, что мы вот так, бесцеремонно вторглись в ее жутковатое существование. Должно быть, ужасно доживать свои дни чудовищем. Тюремщиком собственного безумного сына.
Знаю, что герцогской дочке не полагается просить прощения у служанки, но все равно повторяю:
— Простите нас. Если я могу сделать что-то для вас или вашего сына…
— Спасибо, нам ничего не надо, сеньорита, — холодно отвергает мой порыв Изабелла. — Идите.
— Погодите. Можно мне… я хотела бы еще раз взглянуть на… на брата.
Она дозволяет, и я, взяв в руки лампу, подхожу к решетке. Долго вглядываюсь в согбенную фигуру в углу. Он очень похож на отца. Если убрать всклокоченную бороду, подстричь волосы и стереть жалкую, кривую гримасу с лица.
Джованни Вимано, мой незаконнорожденный единокровный брат. Несчастный безумец, наследник проклятия рода.
Маг стоит за спиной, обнимает меня за плечи, но я и не помышляю протестовать. Так спокойно от того, что он рядом.
— Вы ведь никому не расскажите? — спрашиваю я.
— Не волнуйтесь, Франческа, — его голос непривычно мягок, пальцы скользят вдоль моего уха, поправляя выбившуюся из прически прядь. — Я рассказываю только забавные истории.
Мы покидаем башню, но вместо того, чтобы вернуться в свои покои, Элвин невесть зачем тянет меня обратно в галерею. И долго стоит напротив моего детского портрета.
