Надо кое-что обмозговать. Есть чудная правда о мире, который создают иные.

Мой братик забыл алфавит, но умеет изготавливать бомбы.

Год назад это были мелки, книжки-раскраски, цветная бумага для вырезания и клей Элмера. А теперь – взрыватели и детонаторы, провода и минный порох.

Кто захочет читать книжки, если можно что-нибудь повзрывать?

Рядом со мной сидит Меган и наблюдает за Сэмом, как и за всем остальным – молча. Она крепко прижимает к груди мишку. Мишка – еще один молчаливый свидетель эволюции Сэмюэла Салливана.

Сэм работает с Рингер, они стоят бок о бок на коленях. Сборочная линия из двух человек. Я думаю, что в лагере они прошли один и тот же курс по изготовлению самодельных взрывных устройств. Влажные волосы Рингер блестят, как змеиная шкура. Кожа цвета слоновой кости отражает свет фонаря. Два часа назад я врезала ей лбом в нос, сломала его, но он даже не распух, как будто ничего и не было. А вот мой нос будет кривым до скончания дней. Жизнь несправедлива.

– Как ты попала в вертолет? – Я уже вся извелась, до того мне хочется услышать ответ на этот вопрос.

– Так же, как и ты, – отвечает Рингер. – Прыгнула.

– По плану прыгать должна была я.

– Ты и прыгнула. Ты же на ногтях повисла. Вряд ли у меня был выбор.

Другими словами: «Я спасла твою бесполезную, конопатую, кривоносую задницу. Чем ты недовольна?»

Правда, у меня на заднице нет носа. Пора прекращать вкладывать мысли в чужие головы.

Рингер убирает за ухо прядь волос. В этом жесте столько непринужденности и непостижимой грации, что становится жутковато.

«Что же с тобой случилось, Рингер?»

Естественно, я знаю, что с ней случилось. Эван называл это даром. Весь потенциал человека увеличивается в сто раз. Однажды он сказал: «Мне хватит сердца, чтобы сделать то, что я должен сделать». Тогда он забыл добавить, что эту фразу надо понимать в прямом и переносном смысле. Этот гад, который даже не заслуживал того, чтобы его спасали, умолчал о многом.

О чем, черт возьми, я думаю? Глядя на то, как тонкие пальцы Рингер ловко собирают бомбу, я понимаю, что самое страшное не то, что Вош сделал с ее телом, а то, что оно, накачанное, сделало с ее мозгами. Что происходит с нашими моральными установками, когда мы выходим за грань своих физических возможностей? Я абсолютно уверена, что до усиления Рингер не сумела бы в одиночку перебить пять вооруженных до зубов, отлично подготовленных рекрутов. Но я сомневаюсь, что прежняя Рингер смогла бы ткнуть кому-нибудь пальцем в глаз. Для этого требуется определенный скачок эволюции.

Кстати, о Бобе.

– Вы психи, ребята, – встревает он.

Он тоже наблюдает здоровым глазом за сборкой бомбы.

– Нет, Боб, – возражает Рингер, не поднимая головы. – Это мир сошел с ума. Просто так получилось, что мы здесь живем.

– Это ненадолго! Вы и на сто миль к базе не подлетите! – Его истеричный голос заполняет маленькую провонявшую химикатами и старой кровью пещеру. – Они знают, где вы. На вертолете, сука, стоит GPS. Они придут за вами, и вам мало не покажется.

Рингер поднимает голову. Подпрыгивает челка. Вспыхивают черные глаза.

– На это я и рассчитываю.

– Долго еще? – спрашиваю я.

Главное – добраться до базы, пока не рассвело.

– Еще парочка, и мы готовы.

– Ага! – вопит Боб. – Готовы! Начинай молиться, Дороти, потому что конец близок!

– Она не Дороти! – орет на него Сэм. – Сам ты Дороти!

– А ты вообще заткнись! – кричит в ответ Боб.

Тут вступаю я:

– Эй, Боб, оставь моего брата в покое.

Боб забился в угол, он дрожит и потеет, – видимо, доза морфина оказалась недостаточной. Ему не больше двадцати пяти. До вторжения его можно было бы назвать молодым, а по новым стандартам он мужчина среднего возраста.

– А что мне помешает уронить вас на какое-нибудь гребаное кукурузное поле? – спрашивает Боб. – Что ты сделаешь? Второй глаз выбьешь? – И тут он начинает хохотать.

Рингер не обращает на него внимания, чем, образно говоря, подливает масла в огонь.

– Да это и не важно. У вас все равно нет ни единого шанса. Как только мы приземлимся, вас мигом порешат. Выпотрошат, как долбаные тыквы на Хэллоуин. Так что мастерите свои бомбочки, плетите заговоры, вы уже трупы.

– Да, Боб, – говорю я. – И этим все сказано.

Никакого сарказма (в кои-то веки раз) в моих словах нет. Я произношу это совершенно серьезно. Допустим, он не уронит нас на кукурузное поле и нас не собьют вылетевшие навстречу вертолеты. Допустим, нас не возьмут в плен и не убьют в лагере, где тысячи солдат уже ждут нашего появления. Допустим, что Эван каким-то чудом еще жив и я найду его, что будет совсем уж чудом. Допустим, Рингер убьет Воша, а самый близкий к нам вид – неистребимые тараканы. У нас все равно нет плана отступления. Мы покупаем билет в один конец.

«И этот билет недешево нам достанется», – думаю я, наблюдая, как Сэм заканчивает мастерить бомбу.

О, Сэм. Мелки и книжки-раскраски. Цветная бумага и клей, плюшевые мишки и пижамки, качели и сказки. Мы знали, что ты когда-нибудь все это перерастешь. Но не предполагали, что это произойдет так быстро и таким образом. У тебя лицо ребенка, Сэм, но глаза – взрослого человека.

Я опоздала. Я всем рисковала, чтобы спасти тебя от такого финала, но финал уже настиг тебя.

Я встаю, и все, кроме Сэма, смотрят на меня. Сэм что-то напевает. Немного фальшивит. Какой-то подходящий для сборки бомб мотивчик. Я очень давно не видела его таким счастливым.

– Мне надо поговорить с Сэмом, – говорю я Рингер.

– Хорошо, – отвечает она. – Я справлюсь без него.

– Ты не поняла, мне не нужно твоего разрешения.

Я хватаю Сэма за руку и увожу в узкий переход подальше от пещеры, чтобы нас не услышали, хотя Рингер, возможно, способна услышать, как где-нибудь в Мексике хлопает крыльями бабочка.

– Что случилось? – спрашивает Сэм и хмурится, а может быть, последнее только кажется мне, так как фонарь я не взяла и почти не вижу его лица.

«Классный вопрос, братишка. Ну вот, опять я выступаю экспромтом. На подготовку этой речи следовало потратить несколько недель».

– Ты знаешь, что я делаю это ради тебя, – начинаю я.

– Что?

– Ухожу.

Сэм пожимает плечами. Он пожимает плечами!

– Но ты же вернешься?

Вот оно: приглашение к обещанию, которого я не смогу выполнить.

Я беру Сэма за руку:

– Помнишь то лето, когда ты гонялся за радугой? – Сэм смотрит на меня, явно сбитый с толку. – Ладно, наверно, не помнишь. Кажется, ты тогда еще в подгузниках ходил. Мы гуляли на заднем дворе, а у меня был распылитель. Когда луч солнца попадает на воду… сам знаешь, получается радуга. И я заставила тебя за ней гоняться. Велела тебе поймать радугу… – Чувствую, что сама вот-вот потеку. – Если подумать, это было довольно жестоко с моей стороны.

– Тогда зачем ты об этом думаешь?

– Я просто не хочу… Я не хочу, чтобы ты забыл эти моменты, Сэм.

– Какие моменты?

– Ты должен помнить, что не всегда все было так, как сейчас.

Самодельные бомбы, убежище в пещерах, вид гибели всех, кого знаешь.

– Я кое-что помню, – возражает Сэм. – Теперь я помню, какой была мама.

– Точно?

Энергично кивает:

– Вспомнил, как раз перед тем, как убил ту леди.

Наверное, что-то в моем лице меня выдает. Думаю, это смесь шока, ужаса и бесконечной печали. Сэм разворачивается и мчится обратно в пещеру, а через минуту возвращается с мишкой в руках.

О, этот распроклятый мишка.

– Нет, Сэм, – шепотом отказываюсь я.

– В прошлый раз он принес тебе удачу.

– Но теперь это мишка Меган.

– Нет, он мой. Он всегда был моим, – настаивает Сэм и протягивает мне мишку.

Я бережно отвожу его.

– Ты должен его сохранить. Я знаю, ты уже не маленький. Ты теперь солдат или коммандо, не знаю, как назвать. Но может быть, когда-нибудь появится ребенок, которому действительно понадобится твой мишка. Потому что… просто потому что. – Я опускаюсь рядом с ним на колени. – Так что ты сохрани его. Понимаешь? Заботься о нем, защищай, не давай никому в обиду. Мишка занимает очень важное место в великой схеме вещей. На нем держится вселенная.

Сэм долго и молча смотрит в лицо старшей сестры.

«Запомни его, Сэм. Хорошенько рассмотри и запомни каждый синяк, каждую ссадину, каждый шрам и сломанный нос. Смотри внимательно, чтобы никогда не забыть. Помни, несмотря ни на что. Несмотря ни на что».

– Ты спятила, Кэсси, – говорит Сэм.

И на секунду – всего на одну секунду – возвращается тот прежний маленький мальчик. Я вижу в сегодняшнем лице Сэма его прежнее лицо, он гоняется за радугой и смеется взахлеб от восторга.