Сама не знаю, почему решила вести дневник. Все равно его никто никогда не прочтет…

Эван, если ты прочитаешь, я тебя убью.

Думаю, неплохо переключиться на мишку. С ним всегда было легко разговаривать. Когда я несколько недель пряталась в лесу, мы с ним беседовали часы напролет, и нам было очень даже хорошо. Мишка отлично умеет слушать. Он не зевает, не перебивает и не уходит посреди разговора. Никогда не спорит, не гнобит, никогда не врет. «Куда ты, туда и я» – вот его медвежий девиз.

Мишка доказал, что настоящая любовь не обязательно запутана и даже взаимна.

«Эван, если ты сейчас это читаешь, знай: я променяла тебя на плюшевого мишку».

Правда, мы с тобой никогда и не были парой.

Лично я была не из тех девчонок, которые мечтали о свадьбе, или о романе с идеальным парнем, или о том, как здорово растить двух-трех детишек в своем пригородном доме. Когда я думала о будущем, мне рисовалась карьера в большом городе. Или что я живу в хижине в лесах какого-нибудь зеленого штата вроде Вермонта, пишу книгу, совершаю долгие прогулки с псом, которого назову Периклом или еще каким-нибудь греческим именем, чтобы всем показать, какая я образованная и культурная. Еще я могла представить, будто я врач и лечу детей в Африке. В общем, мое будущее должно было меня увековечить. Чтобы когда-нибудь мир признал мои заслуги и там, где я жила, установили бы мемориальную доску, или учредили бы премию моего имени, или назвали бы им улицу. Салливан-авеню. Кассиопея-вей. Парни в моих мечтах почти не присутствовали.

Сексуальный опыт я планировала приобрести в колледже. Не под градусом и не с первым попавшимся, кто это предложит. И не для того, чтобы похвастать: «Эй, а у меня уже был секс», как похваляются те, кто попробовал экзотическое блюдо: «Эй, а я ел жареных кузнечиков». Секс у меня был бы с кем-то, кто мне не безразличен. Любовь не обязательна, но взаимное уважение, заинтересованность и чуткость приветствовались. И еще одно условие – кавалер должен быть привлекательным. Слишком много энергии тратится на непривлекательных людей. Зачем спать с человеком, который тебя не возбуждает? Но люди так делают. Или делали. Нет, наверняка все еще делают.

Почему я думаю о сексе?

Ладно, признаю, это лицемерно. Это вранье. Господи, Кэсс, если ты даже дневник не ведешь честно, то в чем же ты не врешь? Вместо того чтобы писать правду, ты отпускаешь инсайдерские шуточки, хитро намекаешь на что-то, как будто через миллион лет кто-то прочтет и пристыдит.

Без шуток.

По крайней мере, он постучал, когда сегодня заявился. У Эвана всегда были проблемы с границами. Он постучал в дверь, а потом явился по частям: голова, плечи, торс, ноги. Постоял на пороге: «Можно войти?» Я мигом заметила перемену: гладко выбрит, волосы еще мокрые, в новых джинсах и футболке с эмблемой университета Огайо. Не помню, когда в последний раз – или вообще хоть раз – Эван, пользуясь Второй поправкой, обнажал свои руки.

У Эвана Уокера есть бицепсы. Не обязательно упоминать об этом, ведь они есть у всех. Просто решила написать.

Я, можно сказать, надеялась увидеть на его лице знакомое равнодушное выражение «мне все по барабану». Именно оно было у него в ходу в те времена, когда мы жили в старом фермерском доме. Вместо этого я имела честь лицезреть сдвинутые к переносице брови, опущенные уголки рта и темные глаза поэта, созерцающего космос. Впрочем, я думаю, что все так и есть. То есть он не поэт, он созерцает космос.

Я подвинулась, чтобы он сел. Просто больше было некуда. Мы никогда «этим» не занимались, но возникло чувство, будто в прошлом у нас существовали какие-то отношения и теперь мы встретились, чтобы провести неприятные для обоих переговоры. Кому после развода достанется фамильное серебро? Как будем делить заморские сувениры, купленные на пару?

А потом я уловила запах лосьона «Ральф Лорен».

Не знаю, зачем Грейс держала в доме мужскую косметику. Может быть, все это принадлежало бывшим хозяевам, а ей было лень выбросить. Или она занималась сексом со своими жертвами перед тем, как отрубить им голову, или вырвать сердце, или сожрать живьем, как черная вдова.

Эван порезался, когда брился, и смазал порез каким-то гемостатиком. Такое маленькое белое пятнышко, крохотный изъян на прекрасном лице. И это было очень кстати. Безупречно красивые лица всегда меня раздражали.

– Проверил, как там дети, – доложил Эван, как будто я спрашивала.

– И?

– С ними все в порядке. Спят.

– Кто на посту?

Эван посмотрел на меня, как на дуру. Потом перевел взгляд на свои руки. Когда мы встретились, он был такой ухоженный, что я даже подумала: мне попался самый самовлюбленный парень на планете. «Это помогает чувствовать себя человеком», – сказал он тогда, имея в виду уход за собой. Позже, когда я узнала, что Эван Уокер не совсем человек, я решила, что поняла, почему он так сказал. А уже потом – под «уже потом» я имею в виду сейчас – я осознала, что чистоплотность не всегда соседствует с благочестием, но чертовски близка к понятию «человечность».

– Все будет хорошо, – тихо сказал Эван.

– Нет, не будет, – окрысилась я. – Бен и Дамбо погибнут. Ты сам погибнешь.

– Я не погибну. – Насчет Бена и Дамбо он возражать не стал.

– И как ты уйдешь с корабля, когда установишь бомбу?

– Уйду, как пришел.

– В последнюю поездку в вашей маленькой капсуле ты сломал несколько ребер и чуть не убился.

Я оторвала взгляд от его рук. Эти руки поднимали меня, когда я падала, обнимали, когда замерзала, кормили, когда была голодна, смывали с меня грязь и кровь.

«Ты собираешься уничтожить собственную цивилизацию. Ради чего? Ради какой-то девчонки?»

Может, вы думаете, что такая жертва могла подтолкнуть меня к мысли, будто я какая-то особенная? Не могла. Мне было жутковато. Как будто один из нас с прибабахом, и это не я.

Не вижу ничего романтичного в геноциде. Но возможно, я никогда не любила по-настоящему и недостаточно хорошо понимаю природу любви. Уничтожила бы я человечество ради спасения Эвана? Вряд ли.

Конечно, существует несколько видов любви. Убила бы я всех на свете ради Сэма? На этот вопрос не сразу ответишь.

– Раньше, когда ты был на грани, у тебя была своеобразная поддержка. Так? – спросила я. – Ты сказал, что технология, благодаря которой ты стал сверхчеловеком, накрылась по дороге в отель. В этот раз у тебя не будет такой поддержки.

Эван пожал плечами. То самое поведение пофигиста, которого мне так не хватало. Этот жест напомнил мне, что наша жизнь в старом фермерском доме осталась далеко позади, и я едва сдержалась, чтобы не влепить ему оплеуху.

– То, что ты собираешься сделать… Это ради меня или… Это ведь не только ради меня?

– Иначе это не остановить, Кэсси, – ответил Эван и снова вошел в образ поэта-страдальца.

– А тот способ, о котором ты говорил, когда чуть не умер в последний раз? Помнишь? Бомба из горла Меган?

– Без бомбы трудно, – сказал он.

– А у Грейс нет заначки с бомбами?

Вместо этого она запаслась мужскими лосьонами. Приоритеты постапокалипсиса.

– Грейс не должна была ничего взрывать. Ей поручили убивать людей.

– И трахаться с ними.

Я не собиралась произносить это вслух. Но я обычно не собираюсь говорить процентов восемьдесят из того, что срывается с языка.

И вообще, кого волнует, трахались они или нет? Глупо волноваться по этому поводу, когда на весы брошена судьба планеты. Тривиально. Несущественно. Руки, которые обнимали меня, обнимали Грейс. Тело, которое согревало меня, согревало Грейс. Губы, которые прикасались к моим губам, прикасались к ее губам. Это не важно, мне плевать, Грейс мертва. Я принялась теребить покрывало и сильно пожалела о том, что брякнула.

– Грейс тебя обманула. Мы никогда…

– Мне все равно, Эван. Это не имеет значения. Кстати, Грейс была сказочно красивой машиной для убийства. Как тут устоять?

Эван накрыл мою руку ладонью, утихомиривая беспокойные пальцы.

– Если бы у нас с ней что-то было, я бы тебе сказал.

Ну и врун. Да тем, о чем он молчал, можно доверху набить Гранд-каньон. Я убрала руку и посмотрела в его глаза цвета плавленого шоколада.

– Ты врешь.

К моему удивлению, он кивнул:

– Да, вру. Но не про это.

«Да, вру»?

– И о чем же ты соврал?

Эван покачал головой.

«Глупая земная девчонка!»

– О том, кто я на самом деле.

– И кто ты на самом деле? Ты рассказывал о том, что́ ты, но никогда не говорил кто. Кто же ты, Эван Уокер? Откуда ты пришел? Как ты выглядел до того, как стал ничем? Твоя планета. Какая она? Там есть трава, деревья, камни? Вы живете в городах? Как веселитесь? У вас есть музыка? Музыка универсальна, как математика. Ты можешь спеть мне песенку? Спой мне инопланетную песню, Эван. Расскажи, как ты рос. Ты ходил в школу или знания просто вложили тебе в мозг? Какими были твои родители? Они у вас там ходят на работу, как у нас? Братья, сестры? Спорт. Начни с чего-нибудь.

– Спорт у нас есть. – Едва заметная снисходительная улыбка.

– Я не люблю спорт. Начни с музыки.

– Музыка у нас тоже есть.

– Слушаю.

Я скрестила руки на груди, демонстрируя внимание.

Эван открыл рот. Закрыл. Я не поняла, для смеха или для плача.

– Это не так просто, Кэсси.

– Я не жду высококачественного исполнения. У меня тоже со слухом не очень, но это не мешает мне фанатеть от маленькой Бейонсе.

– От кого?

– О, брось. Не говори, что не знаешь, кто такая Бейонсе.

Эван покачал головой. Может, он рос не на ферме, а под камнем. А потом я подумала, что было бы странновато, если бы сверхсущество, которому десять тысяч лет, держало руку на пульсе нашей поп-культуры. И все равно, мы же говорили о Бейонсе!

Он даже диковиннее, чем я думала.

– Все иначе. Я хочу сказать – структурно. – Эван показал на свой рот и высунул язык. – Я даже не могу произнести собственное имя.

На миг грусть настолько сгустилась, что чуть не погасла лампа.

– Тогда промычи что-нибудь. Или просвисти. Вы умеете свистеть или у вас нет губ?

– Это все не важно, Кэсси.

– Ошибаешься. Еще как важно. Ты – это твое прошлое, Эван.

Глаза Эвана наполнились слезами. Как будто шоколад потек.

– Господи, Кэсси, надеюсь, что это не так. – Он протянул ко мне тщательно вымытые руки с подстриженными, отполированными ногтями. Эти руки держали винтовку, из которой он убивал невинных людей до того, как чуть не убил меня. – Если мы – это наше прошлое…

На это я могла бы ответить, что мы все совершаем дурные поступки, но это было бы слишком легкомысленно.

«Черт, Кэсси. Почему ты заставляешь его думать об этом?»

Я была настолько одержима прошлым, которого не ведала, что позабыла то, о чем знала. Чтобы спасти тех, кого он пришел уничтожить, Эван Уокер Глушитель собирался уничтожить целую цивилизацию, свою цивилизацию.

«Нет, Бен Пэриш, – подумала я, – не ради девчонки. Ради прошлого, от которого ему не уйти. Это расплата за семь миллиардов. И за твою сестру тоже».

Прежде чем я успела понять, что происходит и даже как, я обняла Эвана. Я, никогда его не утешавшая, не помогавшая встать после падения; не искавшая, когда он пропадал. Я только брала. С того самого момента, как он вытащил меня из снежного заноса, я стала его подопечной, миссией и крестом. А боль Кэсси, страх Кэсси, злость Кэсси, отчаяние Кэсси – гвоздями, которыми он оказался прибит.

Я погладила его по мокрым волосам. Потерла спину. Прижала его гладкое, приятно пахнущее лицо к щеке и почувствовала его теплые слезы. Он прошептал какое-то слово. Мне показалось, что «поденка».

«Бессердечная сука» – более точное определение.

– Прости, Эван, – прошептала я. – Мне так жаль.

Я опустила голову, он поднял свою. Я поцеловала его мокрую щеку.

«Твоя боль, твой страх, твоя злость, твое отчаяние. Отдай их мне, Эван. Я хоть недолго понесу их за тебя».

Он провел пальцами по моим губам, влажным от его слез.

– Последний человек на Земле, – пробормотал он. – Ты помнишь, когда это написала?

Я кивнула.

– Глупость.

Эван покачал головой:

– Я думаю, в этом причина. Когда я прочел это. «Последний человек на Земле». Потому что я чувствовал то же самое.

Мои руки терзают старую футболку с эмблемой университета Огайо. Хорошее слово – «терзать». Ко многому подходит.

– Ты не вернешься, – проговорила я, потому что сам он этого не сказал бы.

Эван вплел пальцы в мои волосы. Я задрожала.

«Не делай этого, сукин ты сын. Не прикасайся ко мне так, как никогда больше не прикоснешься. Не смотри так, как никогда больше не посмотришь».

Я закрыла глаза. Наши губы соприкоснулись.

«Последний человек на Земле».

С закрытыми глазами я видела, как она идет по лесной тропинке в Вермонте. Там, где никогда не была и никогда не будет. И листья вокруг поют арию о ярко-красном и золотом. С ней большой пес по имени Перикл. Он бежит впереди, исполненный сознания собственной важности. У нее есть все, чего она хотела в жизни. У этой девушки, то есть женщины, нет в прошлом пробелов, она совершила все, что задумала. Она путешествовала по миру, писала книги, заводила любовников, разбивала сердца. Она не плыла по течению. Она била, мутузила, нокаутировала свою жизнь, выжимала из нее все до последней капли. Она ее истерзала.

Он жарко дышал мне в ухо. Я вцепилась ногтями в его грудь – голодная львица со своей добычей.

«Сопротивление бесполезно, Уокер».

Я никогда не пойду по тропинке в золотом лесу, у меня не будет пса Перикла, я не буду путешествовать по миру. Не будет признания, моим именем не назовут улицу, я не оставлю следа в этом мире. Моя жизнь – каталог несделанного и того, что никогда не будет сделано. Иные украли мои несостоявшиеся воспоминания, но я не дам им похитить это.

Мои руки изучали его тело, неоткрытую страну, которую я буду отныне называть Эванлендом. Холмы и долины, равнины и лесные овраги; ландшафт, испещренный шрамами после битв, с линиями разломов и неожиданными видами. А я – Кэсси Конкистадор. Чем больше территорий я захватываю, тем еще больше хочу завоевать.

Грудь Эвана вздымалась и опускалась: подземные сотрясения, поднявшие цунами. У него расширились зрачки, глаза увлажнились, в них появилось что-то сильно похожее на страх.

– Кэсси…

– Заткнись.

Мои губы исследуют долину под его вздымающейся грудью.

Его пальцы запутались в моих волосах.

– Нам нельзя.

Я чуть не рассмеялась.

«Список „нельзя“ слишком длинный, Эван».

Я оставила следы зубов на его животе. Земля под моим языком подрагивала. Шок и афтершок.

«Нельзя».

Да, наверное, нельзя. Некоторые желания никогда не могут быть удовлетворены. Некоторые открытия уменьшают ценность поисков.

– Не время… – выдохнул Эван.

Я прижалась щекой к его животу и убрала упавшие на глаза волосы.

– А когда оно придет, это время, Эван?

Он придержал мои руки, блуждавшие по его телу.

– Ты говорил, что любишь меня, – прошептала я.

«Дьявол, Эван Уокер, зачем ты вообще сказал такую глупую, безумную, идиотскую вещь?»

Никто не скажет, насколько близки ярость и страсть. Я имею в виду, что расстояние между молекулами и то больше.

– Ты обманщик, – попеняла я ему. – Худший, потому что из тех, кто обманывает себя. Ты не любишь меня. Ты любишь идею.

Эван отвел глаза. Так я и поняла, что раскусила его.

– Какую идею?

– Врешь, ты знаешь какую.

Я встала и стянула с себя футболку. Я взирала на него сверху вниз, позволяя ему глядеть на меня.

«Смотри на меня, Эван. Смотри. Я не последний человек на Земле, не замена всем тем, кого ты убил на шоссе. Я не поденка. Я – Кэсси, обычная девчонка из обычного города, которой чертовски повезло или не повезло прожить достаточно долго, чтобы встретить тебя. Я не твоя подопечная, не твоя миссия и не твой крест».

Я не все человечество.

Эван отвернулся к стене и заложил руки за голову, как будто сдавался в плен. Хорошо. Я уже зашла слишком далеко. Я стянула и отшвырнула джинсы. Я не помнила, чтобы когда-нибудь была настолько зла… или печальна… или… Мне хотелось врезать ему, ласкать его, пинать его, обнять его. Я хотела, чтобы он умер. Я хотела умереть сама. Я не стеснялась, совсем не стеснялась, и не потому, что он уже видел меня голой – было дело.

Тогда у меня не осталось выбора. Я валялась без сознания, на грани жизни и смерти. А теперь я была в полном сознании и очень даже жива.

Я хотела, чтобы меня освещали сотни ламп. Я хотела стоять под прожектором. Хотела, чтобы у Эвана была лупа, пусть исследует каждый не идеально идеальный дюйм моего человеческого тела.

– Дело не во времени, Эван, – напомнила я ему. – Дело в том, как мы им распоряжаемся.