Глава 30
Ресницы его затрепетали в радостном изумлении: это был не крест, но огромное дерево от земли до неба. Была весна, и дерево от корней до самой вершины покрылось цветом, а на каждой ветке, на самом кончике, сидела птица и пела… Он же стоял во весь рост, прильнув телом к цветущему дереву, и, подняв голову, считал: одна, две, три…
— Тридцать три, — прошептал он. — Столько же, сколько мне лет. Тридцать три поющие птицы.
Глаза его расширились, вышли за установленные им границы, заняли все лицо, так что даже не поворачивая головы, всюду видел он цветущий мир. Его уши — две витые раковины — принимали в себя шум, ругань и плач мира, обращая все это в песню, а сердце его, пронзенное копьем, истекало кровью.
Один за другим сострадательно опадали в безветрии цветы на его оплетенные терниями волосы и на покрытые кровью руки. Так вот, среди этого щебета пытался он вспомнить, кто он и где находится, и вдруг воздух взвился вихрем, сгустился и некий ангел предстал пред ним. В это мгновение и наступил рассвет.
Многих ангелов видел он во сне и наяву, но такого ангела не видел никогда. Какой теплой, какой человечной была его красота, каким нежным был кудрявый пушок на щеках и над верхней губой! Как игриво поблескивали исполненные страсти глаза, словно это были глаза влюбленной женщины или влюбленного юноши. Тело его было худощавым и крепким, ноги от икр до самого верха округлых бедер тоже обволакивал волнующий черно-голубоватый пушок, а под мышками у него пахло желанным человеческим потом.
Иисус вздрогнул.
— Кто ты? — спросил он, и сердце его тревожно забилось.
Ангел улыбнулся, все лицо его стало ласковым, словно человеческое, и он сложил широкие зеленые крылья, словно не желая слишком пугать Иисуса.
— Я то же, что и ты, — ответил он. — Я — твой Ангел-хранитель. Верь мне.
Голос его был проникновенным и ласковым, милосердным и знакомым, словно человеческий голос. Все голоса ангелов, которые он слышал ранее, были строгими и порицали его. Он обрадовался и с мольбой посмотрел на Ангела, желая, чтобы тот заговорил снова.
Ангел понял и, улыбнувшись, решил удовлетворить человеческое желание.
— Бог послал меня усладить уста твои. Много горечи довелось испить тебе от людей, много горечи — от неба, ты страдал, боролся и так и не увидел ни одного сладостного дня за всю свою жизнь. Твоя мать, твои братья, ученики, бедняки, калеки, обездоленные — все, все покинули тебя в последнюю страшную минуту. Ты остался в полном одиночестве, беззащитный на скале во мраке. И тогда Бог-Отец сжалился над тобой.
«Эй, чего ты там расселся! — крикнул Он мне. — Разве не ты его Ангел-хранитель? Спустись вниз и спаси его! Я не желаю, чтобы его распяли, довольно с него!»
«Господи Всемогущий, — с трепетом ответил я. — Не Ты ли послал его на землю для распятия? Для спасения людей? Потому я и сижу здесь беззаботно. Я думал, что такова воля Твоя».
«Да будет распят он во сне своем, испытав при том такой же ужас и такую же муку, как наяву», — ответил Бог.
— Ангел-хранитель! — воскликнул Иисус, схватившись за голову, словно пытаясь удержать ее на месте. — Ангел-хранитель, мальчик мой, я схожу с ума — неужели меня не распяли?!
Ангел положил свою белоснежную руку на неистово стучавшее сердце Иисуса, пытаясь утихомирить его.
— Успокойся, дорогой мой, — сказал он, и глаза его игриво заблистали.
— Не волнуйся. Тебя не распяли.
— Так, значит, и крест, и гвозди, и мучения, и солнце, покрывшееся мраком, — все это было всего-навсего сон?!
— Сон. И во сне ты претерпел все свои страсти: во сне тебя подняли на крест и пригвоздили к нему, изранив руки, ноги и сердце твое столь жестоко, что — глянь-ка! — до сих пор из них струится кровь…
Иисус посмотрел вокруг безумным взглядом. Где он? Что это за поля, цветущие деревья и воды? «А Иерусалим? А моя душа?» Он повернулся к Ангелу, прикоснулся к его руке. Как свежа, как крепка его плоть!
Ангел-хранитель, мальчик мой! С каждым твоим словом плоть мои становится легче, крест становится тенью креста, гвозди — тенью гвоздей, а распятие уплывает облаком в небо… Ангел обнял его за плечо.
— Пошли, — сказал он, ступая широкими, летящими по цветущему лугу шагами. — Великая радость ожидает тебя, Иисусе Назорей: Бог позволил мне дать тебе насытиться всеми радостями, которых ты втайне желал на земле, дорогой мой… Благо есть земля — вот увидишь! Благо есть вино, смех, улыбка на губах жены и убаюкивание на коленях сына-первенца… Мы, ангелы, — представь себе! — часто заглядываемся на землю, склонившись с небес, и только вздыхаем.
Он поиграл своими большими зелеными крыльями и обнял Иисуса.
— Поверни голову и оглянись назад, — сказал Ангел.
Иисус обернулся, и что же он увидел? Вдали сиял высоко в лучах восходящего солнца Назарет. Городские ворота были распахнуты настежь, народ валил оттуда тысячными толпами, и все то были вельможи да знатные дамы, одетые в золото, верхом на белых конях, а в воздухе реяли белоснежные шелковые знамена с вышитыми на них золотыми лилиями. Они спускались с усеянных цветами гор, проезжали мимо царских замков, кружили вокруг гор, словно обнимая их, переезжали через реки, их звонкий смех, болтовня и веселье сливались в один сплошной гул, а из густой чащи доносились вздохи…
— Ангел-хранитель, мальчик мой, что это за вельможи? Кто эти цари да царицы? Куда они едут? — растерянно спросил Иисус.
— Это царская свадебная процессия, — ответил с улыбкой Ангел. — А едут они на свадьбу.
— А кто женится?
Глаза Ангела лукаво заблистали.
— Ты, — ответил он. Это первая радость, которой я одаряю тебя.
Кровь прилила Иисусу к голове: он сразу же догадался, кто была невеста, и вся плоть его возликовала.
— Пошли, — нетерпеливо сказал Иисус. И тут он заметил, что и сам скачет верхом на белом коне с расшитым золотом седлом. И когда только его убогая, вся в заплатах одежда успела превратиться в бархат и золото? Голубое перо раскачивалось у него над головой. Это и есть Царство Небесное, которое я провозглашал людям? — спросил Иисус.
— Это, мальчик мой?
— Нет. — со смехом ответил Ангел. — Нет. Это — земля.
— Как же она изменилась!
— Она вовсе не изменилась, это ты изменился. Когда-то твое сердце не желало ее, но в один прекрасный день оно пошло против воли твоей и теперь желает ее. В этом вся тайна. Гармония земли и сердца, Иисусе Назорей, — вот что есть Царство Небесное… Но что зря время терять на пустые разговоры? Идем, невеста ждет.
Теперь и Ангел тоже скакал верхом на белом коне. Они двинулись в путь. Горы у них за спиной наполнились ржанием коней — то спускались царские всадники, женский смех становился все громче. Птицы порхали в воздухе, устремляясь на юг, и щебетали: «Он идет! Идет! Идет!» А одна птица — сердце Иисусово — уселась ему на голову и запела: «Я иду! Иду! Иду!»
И вдруг среди этой скачки, среди этого ликования он вспомнил своих учеников. Он оглянулся и стал искать их взглядом в толпе вельмож, но не нашел. Тогда он растерянно посмотрел на своего спутника и спросил:
— А где же мои ученики? Я не вижу их. Где они?
Презрительный смех раздался в ответ.
— Они разбежались.
— Почему?
— Испугались.
— И Иуда тоже?
— Все! Все! Вернулись к своим челнокам, попрятались по хижинам, клянутся, что никогда не видели и не знают тебя… Не оглядывайся назад, не думай о них. Смотри вперед.
Пьянящий запах цветущих лимонных деревьев наполнил воздух.
— Приехали, — сказал Ангел и спешился.
Конь растаял в воздухе.
Протяжное, жалобное мычание, полное муки и нежности, послышалось из масличной рощи. Иисус вздрогнул так, словно звуки эти исходили из его нутра, и посмотрел туда. Там поблескивал черной шерстью привязанный к стволу маслины белолобый бык с широким задом и задранным кверху хвостом, с рогами, увенчанными венка.
Никогда еще не приходилось Иисусу видеть такой мощи, такого блеска, таких крутых рогов и темных, исполненных мужества глаз. Страх охватил его.
«Это не бык, это одно из мрачных, бессмертных обличий Всемогущего Ноя», — подумал Иисус.
Ангел стоял рядом и лукаво улыбался.
— Не бойся, Иисусе Назорей, это бык, молоденький, девственный бычок. Посмотри, как он торопливо высовывает и вновь прячет язык, облизывая влажные ноздри, и, согнув голову, бодает маслину, ведя с ней бой. Он пытается разорвать веревку и убежать… Взгляни туда, на луг! Что ты там видишь?
— Телки, телочки… Они пасутся.
— Нет, не пасутся. Они ожидают, когда бычок разорвет веревку. Слушай! Он замычал снова: сколько нежности, мольбы, силы! Воистину мрачный раненый бог… Почем разъярился его лик? Почему ты смотришь на меня мрачным, угрюмым взглядом, Иисусе Назорей?
— Пошли, — тихо промычал Иисус, и голос его был исполнен нежности, мольбы и силы.
— Сначала я отвяжу бычка, — ответил, засмеявшись. Ангел. — Разве тебе не жаль его?
Он подошел к бычку и развязал веревку. Какое-то мгновение девственный зверь оставался неподвижен, а затем, вдруг поняв, что он свободен, резво прыгнул и помчался на луг.
В то самое мгновение в саду лимонных деревьев раздался сладостный звон браслетов и ожерелий. Иисус обернулся: Мария Магдалина, стыдливая и робкая, стояла перед ним в венке из цветов лимона.
Иисус бросился к ней и заключил в объятия.
— Магдалина, любимая! — воскликнул он. — Сколько лет мечтал я об этой минуте! Кто стоял между нами, мешая нам? Быть может Бог? Почему ты плачешь?
— От избытка радости, любимый, от избытка страсти. Пошли! Пошли! Веди меня!
Он повернулся, чтобы попрощаться со своим спутником, но Ангел растаял в воздухе. Исчезла и многочисленная царская свадебная процессия — вельможи и знатные дамы, цари, белые кони, белые лилии. Внизу, на лугу бык покрывал телок.
— Кого ты ищешь, любимый? Кого высматриваешь? Только мы с тобой остались на целом свете. Дай я поцелую пять ран на твоих руках и ногах и на сердце твоем. О, какое счастье, какая Пасха! Мир воскрес. Иди сюда!
— Куда? Дай мне руку, веди меня. Я верю тебе.
— В густой сад. Тебя разыскивают, чтобы схватить. Все уже было готово — крест, гвозди, народ, Пилат… И вдруг появился ангел и похитил тебя. Иди сюда, пока солнце не поднялось высоко и тебя, не увидели. Они рассвирепели и требуют твоей смерти.
— Что я сделал им?
— Ты желал им добра, спасения — разве они смогут когда-нибудь простить тебе это? Дай мне руку и следуй за женщиной: она всегда безошибочно отыщет путь.
Магдалина взяла его за руку. Ее огненно-красный пеплос раздувался, когда она торопливым шагом проходила под цветущими лимонными деревьями. Пальцы ее горели, сплетаясь с мужскими пальцами, а уста благоухали лимонным листом.
На мгновение она остановилась, тяжело дыша, посмотрела на Иисуса, и тот вздрогнул, увидав ее глаза, блестящие игриво и лукаво, как глаза Ангела. Магдалина улыбнулась.
— Не бойся, любимый, — сказала она. — Много лет уста мои готовились сказать тебе некое слово, но у меня не хватало смелости. Теперь же я скажу.
— Какое слово? Говори, не бойся, любимая.
— Если ты пребываешь на седьмом небе, а безвестный путник попросит у тебя чашу воды, спустись с седьмого неба и дай. Если ты святой отшельник, а женщина попросит у тебя поцелуй, спустись с высот своей святости и дай. Иначе нет тебе спасения.
Иисус схватил ее, запрокинул ей голову и поцеловал в губы.
Оба они побледнели, слабость охватила их колени, они уже не могли идти и повалились под цветущее лимонное дерево.
Солнце склонилось в вышине над ними. Дунул ветер, лимонный цвет упал на два обнаженных тела. Зеленая ящерица прильнула напротив к камню и смотрела на них немигающим круглым глазом. Время от времени издали доносилось бычье мычание — теперь уже успокоившееся и удовлетворенное. Начало тихо накрапывать, капли дождя упали на пылающие тела, освежая их. Земля благоухала.
Мария Магдалина обнимала мужа, не отпуская его от своего тела, и ворковала.
— Никогда не целовал меня мужчина, никогда не чувствовала я на губах и щеках моих прикосновения мужской бороды и мужских колен — между моими коленями. Сегодня я родилась на свет! Ты плачешь, дитя мое?
— Я не знал, жена любимая, что мир так прекрасен, а плоть так свята, что и она дщерь Божья, милая сестра души, и что радость плотская не есть грех.
— К чему было пытаться овладеть небом, стонать и просить живой воды. Я — живая вода, ты нагнулся и успокоился. Ты все еще стонешь, дитя мое? О чем ты думаешь?
— Сердце мое — увядшая роза Иерихона, воскресшая и распустившаяся в воде. Женщина — источник живой воды. Теперь я понял.
— Что?
— Это и есть путь.
— Путь? Какой путь, Иисусе любимый?
— Путь смертного к бессмертию. Путь Бога, спускающегося на землю в человеческом образе. Я сбился с дороги, пожелав пути вне плоти — на небесах, в великих помыслах, в смерти. Женщина, верная помощница Бога, прости меня. Я молитвенно склоняюсь пред тобою, Матерь Божья. Как мы назовем нашего сына?
— Возьми его на Иордан и окрести, как сам того желаешь. Это твой сын.
— Назовем его Утешителем!
— Молчи! Я услышала, что кто-то крадется к нам между деревьями. Должно быть, это мой верный арапчонок, которого я поставила на страже, чтобы никто не потревожил нас. Вот он!
— Госпожа, Савл…
Блестящие глаза арапчонка вращались, а все его приземистое тело было в пене, словно у взмыленного коня. Магдалина вскочила, протянула руку и зажала ему рот:
— Молчи!
Затем она повернулась к Иисусу и сказала:
— Муж мой любимый, ты устал. Усни! Я скоро вернусь.
Но Иисус уже сомкнул глаза, сладостный сон опустился ему на веки и на чело, и потому он не видел, как Магдалина удаляется от него, ступая под лимонными деревьями, и исчезает вдали на пустынной дороге.
Но разум его встрепенулся, оставил плоть спать на земле и устремился следом за Магдалиной. Куда она шла? Почему глаза ее вдруг наполнились слезами и мир перед ней затуманился? Разум его соколом летел за Магдалиной, не упуская ее из виду.
Испуганный арапчонок катился перед ней. Солнце еще не спряталось, когда они миновали масличную рощу, вышли на луг, где лежащие на траве коровы жевали жвачку, а затем спустились в темное, сплошь из камней ущелье. Послышался собачий лай и прерывистое дыхание людей. Ужас охватил арапчонка.
— Я ухожу, — сказал он и пошел прочь.
Магдалина осталась одна. Она огляделась вокруг. Камни, острые камни. Редкие тернии, бесплодная дикая маслина, распластавшаяся навзничь над пропастью, два ворона, словно стражи, на самой высокой скале. Завидев Магдалину, они подняли крик, словно созывая товарищей. Посыпались камни, на скалу стали подниматься люди, показалась черная, с рыжими пятнами собака. Ущелье наполнилось кипарисами и пальмовыми ветвями, словно кладбище. Раздался спокойный, довольный голос:
— Добро пожаловать!
Магдалина огляделась вокруг.
— Кто это сказал? Кто приветствует меня?
— Я.
— Кто ты?
— Бог.
— Бог! Отвернись, чтобы не видеть моей наготы, Господи, я покрою голову и спрячу грудь. Мне стыдно. Зачем ты привел меня в эту дикую пустыню? Где я? Здесь ничего не видно, кроме кипарисов да пальмовых ветвей.
— Это как раз то, что нужно: смерть и бессмертие. Я привел тебя туда, куда желал, Великая Грешница. Приготовься умереть, чтобы стать бессмертной, Магдалина.
— Я не хочу умирать, не хочу становиться бессмертной. Я хочу пожить на земле, а уж потом испепели меня.
— Не бойся. Смерть — это караван, нагруженный пряностями да благовониями. Поднимись на черного верблюда и въезжай в небесную пустыню, Магдалина.
— Ах, кто эти свирепые странники, появившиеся из-за кипарисов?
— Не бойся, Магдалина. Это мои погонщики. Приложи ладонь к глазам: видишь черного верблюда под красным бархатным седлом, которого ведут к тебе? Не сопротивляйся.
— Господи, я не боюсь смерти, но мне жаль умирать: впервые моя плоть и моя душа удостоились заговорить одними устами, впервые они полюбили друг друга — и теперь и должна умереть?!
Прекрасно умереть в такую минуту, Магдалина. Лучшей минуты для смерти и быть не может. Не сопротивляйся.
— О, что за голоса, угрозы и хохот доносятся до моего слуха! Не оставляй меня, Господи! Они убьют меня!
И тогда все столь же спокойный и довольный голос прозвучал совсем издали:
— Ты испытала высшую радость в жизни своей, Магдалина. Большей радости испытать ты не можешь. Смерть прекрасна. До встречи, Великая Грешница!
Голос умолк. Из-за поворота ущелья показалась толпа — разъяренные левиты и кровожадные слуги Каиафы с ножами и топорами в руках. Увидав Магдалину, они бросились к ней. Топоры, собаки и люди.
— Мария Магдалина! Блудница! — вопили и хохотали они. Черная туча скрыла солнце, мир потемнел.
— Я не блудница! Нет! — кричала несчастная. — Я была ею, но теперь я больше не блудница. Сегодня я заново родилась на свет!
— Мария Магдалина! Блудница!
— Я была ею, но теперь нет! Клянусь! Не убивайте меня, пощадите! Кто ты, горбун с лысой головой, толстым брюхом и кривыми ногами? Не тронь меня!
— Мария Магдалина, блудница, я — Савл, которого Бог Израиля послал из Дамаска, наделив властью умертвить его!
— Кого?
— Твоего любовника! Он повернулся к толпе.
— Хватайте ее, ребята! Это его любовница, она должна знать. Говори, бесстыжая, где ты спрятала его?
— Не скажу!
— Я убью тебя!
— В Вифании!
— Лжешь! Мы пришли оттуда. Ты прячешь его где-то здесь. Признавайся!
— Не хватай меня за волосы! Почему ты хочешь убить его? Что он тебе сделал?
— Того, кто поднял голову против Святого Закона, ждет смерть! Горбун говорил, бросая на нее страстные взгляды, и все ближе было его жаркое дыхание. Глаза Магдалины лукаво заиграли.
— Взгляни на мою грудь, на мои руки, на мою шею, Савл, — сказала она.
— Разве тебе не жаль, что их не станет? Не убивай их!
Савл подошел еще ближе. Голос его прозвучал сдавленно и хрипло:
— Скажи, где он, и я не убью тебя. Мне нравятся твои груди, твои руки, твоя шея. Пожалей свою красоту, скажи! Что ты разглядываешь меня? О чем ты думаешь?
— Я думаю и вздыхаю, что за чудо свершил бы ты, Савл, если бы Бог вдруг сверкнул внутри тебя и ты узрел истину! Такие ученики, как ты, нужны моему возлюбленному, чтобы покорить мир. Не рыбаки, мелкие торговцы да пастухи, а огни — такие, как ты, Савл!
— Покорить мир! Он хотел покорить мир?! Как? Говори, Магдалина! Это то, что мне нужно!
— Любовью!
— Любовью?
— Послушай, что я скажу тебе, Савл. Прогони прочь остальных, чтобы нас никто не слышал. Тот, кого ты преследуешь и желаешь убить, есть Сын Божий и Спаситель мира, Мессия. Клянусь душой, которую я отдам Богу!
Худощавый, чахоточного вида левит с жидкой серой бородкой прошипел:
— Савл, Савл, руки ее — капкан, в который попадаются волки. Будь осторожен!
— Уходи!
Он снова обратился к Магдалине:
— Любовью? Я тоже хочу овладеть миром, чтобы спускаться на пристани, смотреть на уходящие корабли и чувствовать, как сердце мое пылает. Я хочу дойти до края света, но не как нищий еврейский раб, а как царь с мечом во длани. Но как? Я бессилен, и потому мне хочется покончить с собой от досады. Только убивая, я чувствую облегчение.
Он помолчал немного и еще ближе подступил к женщине.
— Где твой Учитель, Магдалина? — ласковым голосом спросил Савл. — Скажи мне, и я пойду к нему, поговорю с ним, и он скажет мне, что такое любовь. Что это за любовь, которая покоряет мир? Слышишь? Почему ты плачешь?
— Потому что мне хочется сказать тебе, где он, чтобы вы встретились. Он — сама нежность, ты — пламя, вместе вы могли бы завладеть вселенной. Но я не доверяю тебе. Я не доверяю тебе, Савл, и потому плачу.
Она продолжала говорить, но тут камень со свистом рассек воздух и разбил подбородок Магдалины.
— Братья! Во имя Бога Авраама, Исаака и Иакова, бейте ее! — раздался вопль чахоточного левита, который первым схватил камень и швырнул его.
Раскаты грома разорвали небо. Закат вдали обагрился кровью.
— Я попал в рот, изведавший тысячи поцелуев, и зубы Магдалины посыпались на землю! — завопил один из слуг Каиафы.
— А я — в живот!
— А я — в сердце!
— Я — между глаз!
Пытаясь прикрыть голову, Магдалина втянула ее в плечи. Из ее рта, с груди и живота струилась кровь. Раздался предсмертный хрип.
Сокол взмахнул крыльями, его круглые глаза охватили все, он издал пронзительный крик и возвратился назад. Тело все так же лежало под лимонными деревьями, и сокол вошел в него. Веки Иисуса вздрогнули, крупная капля дождя упала ему на губы. Он проснулся, уселся на тяжелой земле и задумался. Что ему снилось, он не помнил. В памяти сохранились только камни, какая-то женщина и кровь… Может быть, эта женщина была Магдалина? Лицо ее вздрагивало, переливалось словно вода и все не могло остановиться, чтобы Иисус разглядел его. Пока он пытался разглядеть лицо, камни и кровь превратились в ткацкий станок, а женщина сидела теперь за этим станком, ткала и пела, и голос ее был очень нежным и жалобным.
Среди темной листвы над головой у него сияли чистым золотом лимоны. Он прикоснулся ладонями к мокрой земле, почувствовал ее свежесть и весеннюю теплоту, быстро огляделся вокруг, не видит ли его кто, и, нагнувшись, поцеловал землю.
— Держи меня крепче, Мать, — тихо прошептал он. — Я за тебя крепко держусь. О, почему, Мать, ты не стала моим Богом?!
Листва на лимонном дереве задрожала, послушались шаги, легко ступающие по мокрой земле, свистнул невидимый дрозд, Иисус поднял глаза и увидел перед собой смеющегося Ангела-хранителя с зелеными крыльями. Темный пушок на его теле отливал в косых лучах заходящего солнца.
— Добро пожаловать! — сказал Иисус. — Лик твой сияет. Что нового? Я верю тебе: твои крылья зелены, как трава на земле.
Ангел засмеялся, сложил крылья и уселся рядом. Он растер на ладони лимонный лист, с наслаждением вздохнул его запах и посмотрел вдаль на закат, который был уже вишневого цвета. Нежный ветерок подул от земли, лимонные деревья радостно зашелестели, заплясали всеми своими листьями.
— Как счастливы, должны быть, вы, люди, — сказал Ангел. — Вы сотворены из земли и воды, и все на земле сотворено из земли и воды, поэтому все вы подходите друг другу — мужчины, женщины, плоть, травы, плоды… Разве вы сотворены не из одной и той же земли? Не из одной и той же воды? Все вы стремитесь к соединению, вот и сейчас, направляясь сюда, я слышал, что какая-то женщина зовет тебя.
— Зачем она зовет меня? Что ей нужно? Ангел улыбнулся.
— Ее земля и вода зовут твою землю и воду. Она сидит за ткацким станком, работает и поет. Песнь ее пробивает горы, изливается в долины и зовет тебя. Вот сейчас она долетит сюда, к лимонной роще. Тише! Вот она! Слышишь? Мне казалось, что она поет, но она не поет, а причитает. Прислушайся! Что ты слышишь?
— Я слышу, как птицы возвращаются в свои гнезда, потому что наступил вечер.
— И ничего больше? Напряги все силы, сделай так, чтобы душа твоя покинула тело и услышала.
— Я слышу! Слышу! Женский голос. Далеко-далеко. Он плачет. Но слов я разобрать не могу.
— А я слышу прекрасно. Послушай и ты. О чем он скорбит?
Иисус встал, собрал все свои силы, душа его покинула тело, долетела до далекой деревни, вошла в ворота и стала во дворе.
— Я слышу… — сказал Иисус, приложив палец к губам.
— Говори!
Плита из злата-серебра, из блещущего злата,
Оставь мне алые уста, оставь мне черны очи.
Оставь мой звонкий язычок, что соловьем щебечет…
— Ты узнал голос, Иисусе Назорей?
— Да.
— Мария, сестра Лазаря. Она до сих пор мастерит себе приданое. Думает, что ты умер, и потому плачет. Открытая белоснежная шея, бирюзовое ожерелье отягощает ее грудь, все ее тело пахнет выступившим потом, пахнет свежевыпеченным хлебом, спелой айвой, землей после дождя. Вставай. Пошли, утешим ее.
— А Магдалина? — воскликнул в ужасе Иисус. — Магдалина?
Ангел схватил Иисуса за руку и усадил снова на землю.
— Магдалина? — переспросил он спокойно. — Ах, верно, я забыл сказать тебе: она умерла.
— Умерла?
— Ее убили. Эй, Иисусе Назорей, куда это ты со стиснутыми кулаками? Кого ты собрался убить? Бога? Это Он убил ее. Успокойся! Всемилостивый пустил стрелу и уметал ее в высшее мгновение счастья, и там, в вышине, Магдалина стала бессмертной. Разве есть большая радость для женщины? Ей не придется видеть, как любовь ее увядает, сердце робеет, а плоть загнивает. Я был там, когда ее убивали, и все видел. Она простерла руки к небу и воскликнула: «Благодарю тебя, Боже, этого я и желала!»
Но Иисус распалился.
— Такое стремление к покорству может быть только у псов да у ангелов! — воскликнул он. — Я не пес и не ангел, а человек и потому кричу: «Преступно, Всемогущий, преступно поступил ты, убив ее! Даже самые неотесанные дровосеки не осмелятся срубить дерево в пору его цветения. Магдалина же расцвела от корня до самой вершины!»
Ангел обнял его и стал ласково гладить по волосам, плечам, коленям, тихо и нежно говоря с ним. Уже стемнело, подул вечерний ветерок, тучи рассеялись, и показалась крупная звезда — звезда Венеры.
— Потерпи, — говорил Ангел, — будь послушным, не отчаивайся. Только одна женщина существует в мире, одна в бесчисленном множестве образов. Один образ исчезает, другой появляется. Умерла Мария Магдалина, но живет Мария, сестра Лазаря. Она ожидает нас, ожидает тебя. Это та же Магдалина, но в другом образе. Слышишь? Она снова вздохнула. Пошли, утешим ее. В лоне своем она хранит, для тебя хранит, Иисусе Назорей, высшую радость — сына! Твоего сына. Пошли!
Ангел нежно ласкал и медленно-медленно поднимал с земли своего друга. Вот они уже встали оба в полный рост под лимонными деревьями. Звезда Венеры склонилась к ним и засмеялась.
Сердце Иисуса постепенно смягчилось. Образы Марии Магдалины и Марии, сестры Лазаря, сливались во влажном полумраке и становились единым целым… Пришла ночь, полная благоуханий, и скрыла их.
— Пошли! — ворковал Ангел, обхватив Иисуса вокруг пояса своей округлой пушистой рукой.
Его дыхание пахло землей после дождя и мускусным орехом. Иисус склонился к нему, закрыл глаза, чтобы дышать глубоко, чтобы внутрь него проникло дыхание Ангела хранителя.
Ангел с улыбкой раскрыл одно крыло, и закутал Иисуса в густые зеленые перья, чтобы тот не замерз, ибо с наступлением ночи выпал густой иней. И снова в сыром воздухе зазвучала, словно тихий, моросящий весенний дождик, скорбная женская песня:
«Плита из злата-серебра …»
— Пошли, — сказал Иисус и улыбнулся.
