Влюбленный Замза

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, он обнаружил, что у себя в постели превратился в Грегора Замзу.

Лежа навзничь на кровати, он глядел в потолок. Глаза не сразу привыкли к нехватке света. Потолок казался обычным, повседневным, такой найдется где угодно. Некогда его выкрасили в белый, хотя возможно – и в бледно-кремовый. Пыль и грязь копились, однако, годами, и теперь он больше напоминал цвет скисшего молока. Никакого орнамента, взгляду не попадались никакие его черты. Он ничем не противоречил, ничего не сообщал. Выполнял свою структурную функцию и не притязал ни на что большее.

В одной стене комнаты было высокое окно – слева, но штору с него сняли и через всю раму заколотили изнутри толстыми досками. Между ними оставили горизонтальную щель шириной в несколько сантиметров – намеренно или нет, оставалось неясным; лучи утреннего солнца проникали внутрь и отбрасывали на пол ряд ярких параллельных линий. Зачем окно так основательно забаррикадировали? Чтоб никто не забрался? Или никто (вроде него) не выбрался? Или надвигается сильная буря или смерч?

По-прежнему лежа на спине, он, слегка вращая шеей и глазами, осмотрел всю остальную комнату. Никакой мебели не увидел, помимо кровати, на которой лежал сам. Ни комода, ни письменного стола, ни кресла. На стенах ни единой картины, часов или зеркала. Не было даже светильников. Да и на полу – ни ковра, ни дорожки. Лишь голое дерево. Стены оклеены обоями со сложным узором, но старыми и выцветшими, поэтому в слабом свете почти невозможно разглядеть, что это за узор.

Справа от него располагалась дверь – в стене напротив окна. Латунная ручка местами поцарапалась. Похоже, эта комната некогда служила обычной спальней. Однако теперь ее лишили всех признаков человеческой жизни. Посреди комнаты осталась только эта одинокая кровать. И на ней не было белья. Ни простыней, ни покрывала, ни подушки. Лишь голый потрепанный матрас.

Замза понятия не имел, где он и что ему следует делать. С трудом осознал лишь одно – теперь он человек по имени Грегор Замза. А это он откуда знает? Быть может, кто-то ему нашептал об этом на ухо, пока он спал?

Но кем же он был, прежде чем стать Грегором Замзой? Чем он был?

Впрочем, стоило ему задуматься над этим вопросом, как сознание потускнело, а в голове зароилось нечто вроде черного столба мошкары. Столб становился все толще и гуще, подкрадываясь к участку его мозга помягче, непрестанно жужжа. Замза бросил эту затею. Глубокие мысли оказались для него в ту минуту непосильным бременем.

Так или иначе, теперь ему предстояло научиться двигаться. Нельзя же вечно лежать, пялясь в потолок. В такой позе он слишком беззащитен. Нападут на него враги – да хоть те же хищные птицы – и шансов выжить никаких. Для начала он решил пошевелить пальцами. Их было десять – длинных, приделанных к концам рук. Каждый оборудован сколькими-то суставами, и управлять ими оказалось совсем непросто. К тому же все тело его онемело, словно его погрузили в липкую плотную жидкость, поэтому передать усилие конечностям тоже оказалось трудно.

Тем не менее, закрыв глаза и сосредоточившись, после нескольких неудачных попыток он вскоре смог свободно шевелить пальцами. Пусть не сразу, но разобрался, как действовать ими вместе. Когда заработали кончики пальцев, онемелость, окутавшая все его тело, отступила. На смену ей, как темный и зловещий риф, оголенный отливом, пришла мучительная боль.

Не сразу Замза осознал, что боль эта – голод. Такое ненасытное желание пищи было ему внове – или же он, по крайней мере, не помнил, что нечто подобное переживал. Он как будто ничего не ел целую неделю. Словно вся сердцевина его тела обратилась в полую пещеру. Поскрипывали кости, сжимались мышцы, тут и там судорожно подергивались внутренние органы.

Не в силах больше терпеть эту боль, Замза оперся локтями на матрас и мало-помалу приподнялся. При этом несколько раз глухо и ужасающе треснул позвоночник. Вот так так, подумал Замза, сколько ж я здесь эдак пролежал? Каждая частица его тела громко протестовала против любой попытки подняться и вообще хоть как-то сменить позу. Но он, собрав воедино все свои силы, тянулся, превозмогая боль, пока ему наконец не удалось сесть.

Замза смятенно оглядел свое нагое тело, а что не было видно – ощупал руками. Какое же оно неуклюжее! К тому же полностью беззащитное. Гладкая белая кожа (покрытая неубедительным количеством волос), сквозь нее видны хрупкие синеватые кровеносные сосуды; мягкий незащищенный живот; нелепые гениталии невозможной формы; тощие и длинные руки и ноги (всего по две штуки!); тощая ломкая шея; громадная уродливая голова с путаницей жестких волос на макушке; два абсурдных уха, торчащие по бокам, как пара морских ракушек. И вот это вот – действительно он? Способно ли такое несообразное тело, которое так легко уничтожить (никакого защитного панциря, никакого наступательного вооружения), выжить в этом мире? Почему он не превратился в рыбу? Или в подсолнух? В рыбе или подсолнухе есть смысл. Больше смысла, во всяком случае, чем в этом человеке по имени Грегор Замза. Иначе на это никак не посмотреть.

И все же, собравшись с духом, он спустил ноги за край кровати, пока подошвы его не коснулись пола. От внезапного холода голого дерева он ахнул. Первые болезненные попытки подняться закончились неудачей, но затем, несколько раз ушибившись, он изловчился встать на ноги. Замза стоял, весь больной и измученный, одной рукой вцепившись в раму кровати. Однако очень быстро голова его необычайно потяжелела, и поддерживать ее стало трудно. Под мышками вспотело, а гениталии съежились от напряжения. Он несколько раз глубоко вздохнул, нужно было расслабить скованное тело.

Раз он привык стоять, теперь следовало научиться ходить. На двух ногах перемещаться было пыткой – каждое движение вызывало боль. С какой стороны ни посмотри, а двигать правой и левой ногами, одной за другой, занятием было причудливым – это попирало все законы природы, а от опасного расстояния между глазами и полом он весь в страхе сжимался. Пытался понять, как связаны движения бедер и коленных суставов – на первых порах координировать эти движения было очень сложно. При всяком его шаге вперед колени тряслись от боязни упасть, и ему приходилось обеими руками держаться за стену.

Но он знал, что навеки остаться в этой комнате не сможет. Если не найдет нужной пищи – и быстро притом, – его изголодавшийся живот пожрет его собственную плоть, уничтожит ее.

Он доковылял до двери, все время цепляясь за стену. Казалось, путешествие это заняло много часов, хотя он не знал, чем и как измерять время. Но как бы то ни было – очень долго. Об этом ему ни на миг не давала забыть вся эта боль. Движения его были неловки, шаг – неуверенным. Ему постоянно требовалась опора. Со стороны, хоть и с большой натяжкой, его могли бы принять за инвалида. Однако, несмотря на неудобства, с каждым новым шагом он все лучше понимал, как работают его суставы и мышцы.

Он схватился за дверную ручку и потянул. Дверь не поддалась. Толкнул – то же самое. Затем он повернул ручку вправо и потянул. Дверь с легким скрипом приоткрылась. Она оказалась не заперта. Замза высунул голову в щель и выглянул. В коридоре никого. Там было тихо, как на дне океана. Он просунул в щель левую ногу, подался телом вперед, не отрывая одной руки от косяка, и подтянул следом правую ногу. Потихоньку заковылял босиком по коридору, держась руками за стены.

В коридор выходило четыре двери, считая и ту, которую он только что открыл. Все похожи друг на друга, из того же темного дерева. Что – или кто – есть за ними? Ему хотелось их открыть и выяснить это. Быть может, тогда он хоть как-то начнет понимать непостижимые обстоятельства, в которых оказался. Или хотя бы сможет отыскать какую-то нить к их разгадке. Тем не менее мимо каждой он проходил, стараясь как можно меньше шуметь. Его любопытство превозмогала нужда чем-то набить желудок. Ему следовало как можно скорее заполнить чем-то существенным зловещую полость, что разверзлась в его теле.

И он теперь знал, где отыскать это существенное.

Просто иди на запах, подумал он, принюхиваясь. Пахло приготовленной едой – крохотные частички этого аромата неслись к нему по воздуху и неистово врезались в слизистую оболочку носа, что мгновенно передавалось мозгу, – и от них вспыхнуло такое яркое предвкушение, такая яростная тяга, что желудок скрутило, словно его пытал опытный инквизитор. Рот затопило слюной.

Чтобы достигнуть источника запаха, однако, ему придется спуститься по лестнице. Ему и по ровному-то полу было трудно перемещаться. А преодолеть эти семнадцать ступенек – совсем кошмар. Обеими руками Замза схватился за перила и приступил к спуску. Худые лодыжки готовы были подломиться под его тяжестью, и он несколько раз чуть было не покатился кубарем вниз. А когда всякий раз изгибал тело, чтобы не упасть, все кости и мышцы у него стонали от боли.

О чем же думал Замза, с таким трудом спускаясь по лестнице? Главным образом – о рыбе и подсолнухах. Превратись я в рыбу или подсолнух, думал он, жил бы себе спокойно, а не мучился вот так вот на ступеньках. Какое отношение ко мне имеет подобное беспредельно опасное занятие, да еще и в таком неестественном виде? Полная бессмыслица.

Достигши нижней, семнадцатой ступеньки, Замза выпрямился, призвал на подмогу все оставшиеся силы и поковылял на манящий запах. Он пересек вестибюль с высоким потолком и шагнул в раскрытые двери столовой. На большом овальном столе была разложена еда. Стояли пять стульев, но вокруг – ни души. От блюд подымались белые пряди пара. Центр стола занимала стеклянная ваза с дюжиной лилий. У четырех мест лежали белые салфетки и приборы – нетронутые, судя по виду. Казалось, люди сели завтракать, но некое внезапное и непредвиденное событие заставило их встать из-за стола. Они поднялись и куда-то исчезли – и произошло это буквально только что. Что случилось? Куда они делись? Или их забрали? Вернутся ли они доедать завтрак?

Но у Замзы не было времени обо всем этом рассуждать. Рухнув на ближайший стул, он голыми руками стал хватать любую еду, до какой мог дотянуться, и запихивать себе в рот, не обращая внимания на ножи, ложки, вилки и салфетки. Хлеб он рвал на куски и пожирал его без конфитюра или масла, целиком заглатывал толстые сардельки, поглощал крутые яйца с такой скоростью, что едва не забывал их чистить, загребал горсти еще теплого картофельного пюре и пальцами подцеплял маринованные огурчики. Все это он жевал вместе, а остатки запивал водой из кувшина. Вкус не имел значения. Пресный или пряный, острый или кислый – ему все было едино. Главное – заполнить полость у него внутри. Ел он самозабвенно, словно бы на скорость. Так увлекся он едой, что в какой-то миг, облизывая пальцы, по ошибке впился в них зубами. Повсюду разлетались объедки, а когда на пол упало и вдребезги разбилось большое блюдо, он не обратил на это совершенно никакого внимания.

Обеденный стол теперь выглядел ужасно. Как будто в открытое окно налетела стая сварливых ворон, наелась до отвала и унеслась прочь. Когда сам Замза насытился и откинулся на спинку стула, переводя дыхание, на столе почти ничего не осталось. Нетронутой стояла лишь ваза с лилиями; будь там меньше еды, он бы сожрал и их. Вот до чего он проголодался.

Долгое время он сидел рассеянно, витая в облаках. Опустив руки на стол и еле дыша, он пялился сквозь опущенные ресницы на лилии. Насыщение подступало медленно, словно приливная волна. Он ощущал, как его полость постепенно наполняется, вытесняя пустоту.

Он взял металлический кофейник и налил кофе в белую керамическую чашку. Пикантный аромат что-то напоминал ему. Но сразу он не вспомнил; память возвращалась толчками, смутные воспоминания постепенно сменялись более четкими. Странное то было чувство – как будто он из будущего припоминал настоящее. Словно бы время как-то раскололось надвое, и память и опыт теперь вращались замкнутым кругом, одно следом за другим. В кофе он налил побольше сливок, размешал пальцем и выпил. Хотя кофе остыл, какое-то тепло в нем еще оставалось. Он подержал жидкость во рту, затем осторожно пустил ее ручейком себе в глотку. И понял, что это его несколько успокаивает.

Как вдруг ему стало холодно. Сила голода затмила собою все остальные его чувства. Теперь же, когда он насытился, утренняя прохлада студила ему кожу, и он задрожал. Огонь в камине погас. Отопление, похоже, не включали. А помимо прочего он был совсем гол – и даже бос.

Он осознал: надо найти, что можно на себя накинуть. Так было слишком холодно. И не очень прилично, чтобы предстать перед людьми. Могут постучать в дверь. Или те, кто садился завтракать, вернутся. Кто знает, как они себя поведут, застав его в таком виде?

Все это он понимал. Не подозревал, не воспринимал интеллектом – он просто это знал, чисто и ясно. Замза понятия не имел, откуда у него это осознание. Быть может, это часть тех вращавшихся у него в голове воспоминаний.

Он поднялся со стула и вышел в вестибюль. Движения его по-прежнему были неуклюжи и медленны, но теперь он хотя бы мог стоять и перемещаться на двух ногах, ни за что не хватаясь. В вестибюле была чугунная стойка для зонтиков, из которой также торчало несколько прогулочных тростей. Он вытащил черную, из бархатного дуба – с ней будет легче передвигаться; лишь взявшись за ее крепкую рукоять, он несколько успокоился и приободрился. Теперь у него есть оружие – отбиваться. Если на него нападут птицы. Он подошел к окну и выглянул в щель между кружевными занавесками.

Дом стоял на улице. Улица не очень широкая. И людей на ней было немного. Тем не менее он отметил, что все прохожие полностью одеты. Одежда была разнообразных цветов и стилей. У мужчин и женщин одеянья разные. Ноги закрыты обувью из жесткой кожи. Некоторые щеголяли в ярко начищенных сапогах. Он слышал, как по брусчатке щелкают их подошвы. И все прохожие в шляпах. Казалось, перемещаться на двух ногах и прикрывать себе гениталии – для них пустяк. Замза сравнил свое отражение в высоком зеркале вестибюля с людьми, ходившими снаружи. Человек в зеркале перед ним был существом ничтожным и хрупким. Живот вымазан подливой, а хлебные крошки запутались в волосах его промежности, как клочья ваты. Рукой он стер с себя грязь.

Да, снова подумал он, я должен найти, чем прикрыться.

Он еще раз выглянул на улицу – нет ли где птиц. Но птиц видно не было.

Первый этаж дома состоял из вестибюля, столовой, кухни и гостиной. Но ни в одном из этих помещений он не обнаружил ничего напоминающего одежду. Выходит, люди здесь не переодевались, а хранили одежду этажом выше.

Замза собрался с духом и принялся карабкаться по лестнице. С удивлением он обнаружил, насколько легче ему подниматься, чем было спускаться. Вцепившись в перила, он сумел преодолеть эти семнадцать ступеней вверх гораздо быстрей и без лишних боли или страха, а останавливался по пути всего несколько раз (хоть никогда не надолго), чтобы отдышаться.

Можно сказать, ему повезло – ни одна дверь на втором этаже не была заперта. Ему следовало лишь повернуть ручку и толкнуть – и каждая дверь распахивалась. Всего было четыре комнаты, и помимо той холодной с голым полом, где он проснулся, все оказались удобно меблированы. В каждой стояла кровать со свежим на вид бельем, комод, письменный стол, к потолку или стене крепилась лампа, а пол укрывал ковер с причудливым узором. Все было опрятно и чисто. На полках аккуратно выстроены книги, а стены украшены пейзажами маслом в рамах: непременно белесая скала на взморье и проплывающие облака на высоком синем небе – будто сахарная вата. В каждой комнате – стеклянная ваза с яркими цветами. Ни в одной окна не забиты грубым досками. Здесь висели кружевные занавески, сквозь которые, словно благодеянье свыше, лился солнечный свет. Все постели выказывали, что в них кто-то спал. Он видел вмятины от голов на подушках.

В чулане самой большой комнаты Замза нашел халат себе по размеру – и понадеялся, что разберется, как его надеть. Он понятия не имел, что ему делать с другой одеждой, как облачаться в нее, в каком сочетании носить. Она попросту была слишком сложна для него: чересчур много пуговиц, перво-наперво, и он не был уверен, что отличит перед от зада или верх от низа. И в чем разница между верхней одеждой и нательным бельем? Халат же, напротив, был прост, практичен и вполне лишен узоров – как раз с таким, думал он, справиться удастся. Его легкая мягкая ткань приятно касалась его кожи, а цвет был темно-синий. Замза даже подобрал себе тапочки ему в тон.

Он натянул халат на голое тело и после множества проб и ошибок сумел закрепить на талии пояс. Посмотрел на себя в зеркало – ныне облаченный в халат и тапочки. Определенно лучше, чем расхаживать голышом. Овладение искусством носить одежду потребует внимательного наблюдения и значительного времени. Пока же единственный выход – этот халат. Нельзя сказать, что достаточно теплый, но вполне сносный, чтобы не замерзнуть в доме. А лучше всего в нем то, что больше не нужно беспокоиться, что его мягкая кожа окажется беззащитной перед злобными птицами.

Когда прозвонил дверной колокольчик, Замза дремал в самой большой комнате (и на самой большой кровати) в доме. Под пуховыми одеялами было тепло и так уютно, словно он спал в яйце. Перед тем как он проснулся, ему снился сон. Подробностей он не запомнил, но сон был приятный и добрый. А вот звон колокольчика, эхом разнесшийся по всему дому, выдернул его назад в холодную действительность.

Он слез с кровати, запахнул на себе халат, надел темно-синие тапочки, схватил черную трость и, не отрывая руки от перил, заковылял вниз по лестнице. Оказалось, теперь это гораздо легче, нежели в первый раз. Но все равно он мог упасть в любой момент. И потому должен быть очень осторожен. Не отрывая взгляда от своих ног, Замза преодолевал одну ступеньку за другой, а дверной звонок все заливался. Тот, кто жал на его кнопку, наверняка личностью был весьма нетерпеливой и упрямой.

Держа трость в левой руке, Замза приблизился к входной двери. Ручку он повернул вправо, потянул, и дверь открылась.

Снаружи стояла маленькая женщина. Очень маленькая женщина. Удивительно, как вообще она могла дотянуться до кнопки звонка. Присмотревшись внимательней, Замза понял, что дело тут вовсе не в ее размере. А в спине, согнутой вперед вечной дугой. От этого она и выглядела маленькой, хотя тело ее было вообще-то обычного размера. Волосы себе она перетянула сзади резинкой, чтобы не падали на лицо. И те у нее были темно-каштановыми и очень густыми. Она была одета в потертый твидовый пиджак и широкую мешковатую юбку, скрывавшую ноги до лодыжек. На шее повязан полосатый хлопковый шарф. И она была без шляпы. Ботинки – высокие, на шнуровке, а лет ей, судя по виду, где-то чуть за двадцать. В ней до сих пор чувствовалось что-то от девочки. Глаза большие, носик маленький, а губы немного кривились на одну сторону, словно тощий полумесяц. Через весь лоб темные брови чертили две прямые, отчего вид у нее был скептический.

– Здесь проживает Замза? – спросила женщина, изогнув шею, чтобы посмотреть на него. После чего изогнулась уже всем телом. Совсем так же изгибается земля при свирепом землетрясении.

Поначалу он опешил, но взял себя в руки.

– Да, – сказал он. Раз он Грегор Замза, тут Замза, вероятно, и проживает. Так или иначе, особого вреда в таком ответе быть не могло.

Однако женщина, похоже, сочла его ответ менее чем удовлетворительным. Лоб ее чуть нахмурился. Вероятно, в голосе его она уловила нотку смятения.

– Так здесь в самом деле проживает Замза? – резко переспросила она. Так опытный привратник допрашивает неопрятного посетителя.

– Я – Грегор Замза, – сказал Замза как можно легче и небрежнее. Хотя бы в этом он был вполне уверен.

– Тогда ладно, – сказала она, потянувшись к матерчатой сумке у ног. Та была черной и вроде бы очень тяжелой. Местами протертая насквозь, она, несомненно, сменила много хозяев. – Ну что ж, посмотрим.

Она вошла в дом, не дожидаясь ответа. Замза закрыл за ней дверь. Женщина встала и оглядела его с головы до пят. Казалось, его халат и тапочки возбудили в ней подозрения.

– Должно быть, я потревожила ваш сон, – холодно произнесла она.

– Ничего. Пустяки, – ответил Замза. По ее хмурому лицу он понимал, что его одеяние мало соответствует случаю. – Должен извиниться за свой внешний вид, – продолжал он. – Тому были причины…

Женщина не обратила на это внимания.

– Ну и? – произнесла она, не разжимая губ.

– Ну и? – повторил за нею Замза.

– Ну и где тот замок, что доставляет вам хлопоты? – сказала женщина.

– Замок?

– Замок, который у вас поломался, – сказала она. Раздражение ее было очевидно с самого начала. – Вы нас попросили прийти и отремонтировать его.

– А-а, – произнес Замза. – Сломанный замок.

Замза напряг все свои мысли. Но едва ему удавалось сосредоточиться на чем-то одном, как вновь вздымался черный столб мошкары.

– О замке я ничего особого не слышал, – сказал наконец он. – Должно быть, от какой-то двери на втором этаже.

Женщина сердито посмотрела на него.

– Должно быть? – переспросила она, вглядываясь ему в лицо. В ее голосе зазвучало еще больше льда. Изумленно взделась одна бровь. – От какой-то двери? – продолжила она.

Замза почувствовал, как заливается краской. Очень неловко ничего не знать о замке. Он откашлялся, чтобы заговорить, но слов не получилось.

– Господин Замза, ваши родители дома? Думаю, мне лучше поговорить с ними.

– Они, судя по всему, ушли по делам, – сказал Замза.

– По делам? – переспросила она ошеломленно. – Какие могут быть дела, когда вокруг творится такое?

– Понятия не имею. Когда я утром проснулся, никого уже не было, – ответил Замза.

– Ну-ну, – буркнула молодая женщина. Затем протяжно вздохнула. – Мы же их предупредили заранее, что придем сегодня утром в это время.

– Мне очень жаль.

Женщина постояла несколько минут просто так. Затем медленно вздетая бровь ее опустилась, и она перевела взгляд на черную трость в левой руке Замзы.

– Вас ноги беспокоят, господин Грегор?

– Да, немного, – уклончиво ответил он.

Женщина опять внезапно вся извернулась. Замза не имел ни малейшего понятия, что означает это действие или какова его цель. Однако сложная последовательность ее движений его инстинктивно притягивала.

– Ну, что ж делать, – смиренно произнесла девушка. – Давайте поглядим, что там с замком на втором этаже. Я пришла сюда через весь город, перебралась через мост – при том, что вокруг творится такое. Больше того, жизнью рисковала. Поэтому как-то нет смысла говорить: «Ах вот как, никого нет дома? Ну, позже загляну», – и идти домой, ведь так?

Вокруг творится такое? Замза никак не мог понять, о чем она толкует. Что вообще творится вокруг? Но он решил подробностей у нее не выяснять. Еще большего своего невежества лучше бы не проявлять.

Девушка с согнутой спиной взяла тяжелую черную сумку в правую руку и с трудом потащила ее вверх по лестнице, словно некое ползучее насекомое. Замза поковылял за нею следом, не отрывая руку от перил. Ее ползучая походка возбудила в нем сочувствие – она ему что-то напоминала.

Девушка встала на вершине лестницы и окинула взглядом коридор.

– Значит, – сказала она, – у одной из этих дверей, вероятно, сломан замок, так?

Замза покраснел.

– Да, – ответил он. – У одной. Может статься – у той, что в конце коридора, слева. Кажется, – запнувшись, добавил он. То была дверь в голую комнату, где он проснулся утром.

– Кажется, – повторила женщина голосом безжизненным, как залитый костер. – Может статься. – Она повернулась и всмотрелась Замзе в лицо.

– Так или иначе, – сказал Замза.

Девушка опять вздохнула.

– Грегор Замза, – сухо сказала она. – Разговаривать с вами – сплошная радость. Такой богатый словарный запас, меткие высказывания. – Затем интонация у нее изменилась. – Но не важно. Давайте первой проверим дверь слева в конце коридора.

Девушка подошла к двери. Повернула ручку туда-сюда, толкнула, дверь открылась внутрь. Комната за ней была такой же, как и раньше. Из мебели – одна кровать, прямо в центре, напоминала одинокий остров посреди морского течения. На кровати – лишь голый и не очень чистый матрас, на котором он проснулся Грегором Замзой. И это – не сон. Пол тоже был леденяще гол. Окно заколочено досками. Должно быть, девушка все это заметила, но не выказала ни признака удивления. Будто подобные комнаты можно найти по всему городу.

Она присела на корточки, раскрыла черную сумку, вытащила из нее кремового цвета фланель и расстелила тряпицу на полу. Затем вынула несколько инструментов и тщательно разложила их на тряпке – так матерый мучитель выставляет зловещие инструменты своего пыточного ремесла напоказ перед каким-нибудь несчастным мучеником.

Выбрав проволоку средней толщины, она ввела ее в замок и опытной рукой пошурудила в нем под разными углами. Глаза ее сосредоточенно сощурились, уши насторожились, ожидая малейшего звука. Затем она взяла проволоку потоньше и повторила процедуру. Лицо ее помрачнело, а рот безжалостно скривился, словно китайская сабля. Она вынула фонарик и принялась сурово осматривать замок.

– У вас есть ключ к этому замку? – спросила она Замзу.

– Понятия не имею, где этот ключ, – честно ответил он.

– Ах, Грегор Замза, послушаешь вас – и хоть ложись да помирай, – сказала она, обратив взгляд к потолку.

После этого совершенно перестала обращать на него внимание. Перебрав инструменты, разложенные на фланели, она выбрала отвертку и взялась вынимать замок из двери. Чтобы не повредить шлиц, движения ее были медленны и тщательны. Время от времени она прерывалась, чтобы покорчиться и поизвиваться, как раньше.

Стоя у нее за спиной и наблюдая, как она эдак вот движется, Замза поймал себя на том, что и его тело начинает как-то странно реагировать. Всего его охватил жар, а ноздри его раздувались. Во рту так пересохло, что, сглатывая всякий раз, он слышал треск за ушами. Чесались мочки. А половой орган его, который доселе так неряшливо болтался, начал отвердевать и увеличиваться. Пока он поднимался, спереди на халате у Замзы рос бугор. Однако сам он не очень понимал, что это может означать.

Вынув замок, девушка поднесла его к окну рассмотреть в солнечном свете, что сиял между досок. Она потыкала в замок тонкой проволочкой, резко встряхнула его и прислушалась – лицо мрачное, губы сжаты. Наконец она снова вздохнула и повернулась к Замзе.

– Ну все, механизму конец, – сказала она. – Ты был прав – ему кранты.

– Это хорошо, – произнес Замза.

– Но не настолько, – возразила женщина. – Отремонтировать на месте я его никак не могу. Это особый замок. Мне нужно забрать его с собой – пусть его посмотрят отец или кто-нибудь из братьев. Может, им удастся починить, а я бессильна. Пока что я просто подмастерье, справляюсь только с обычными замками.

– Понятно, – сказал Замза. Так у этой девушки, значит, отец и несколько братьев. Целая слесарная семья.

– Вообще-то сегодня сюда должен был прийти отец или кто-нибудь из братьев, но из-за волнений они послали меня. По всему городу блокпосты. – Она вздохнула полной грудью еще раз и опять посмотрела на замок в руках. – Но как же он так поломался-то? Чудно́. Должно быть, кто-то долбил его чем-то изнутри. Иначе никак не объяснишь.

И вновь ее всю передернуло. Руки ее завращались так, словно она была пловчихой, тренирующейся плавать в новом стиле. Замзу ее действия завораживали и очень возбуждали.

И вот он наконец решился.

– Ничего, если я задам вопрос? – спросил он.

– Вопрос? – переспросила она, с сомнением глянув на него. – Даже представить себе не могу, какой, но валяй.

– Почему вы иногда так извиваетесь?

Девушка воззрилась на Замзу с полуоткрытым ртом.

– Извиваюсь? – На миг она задумалась. – В смысле – вот так? – И она показала ему движение.

– Да, вот так.

Некоторое время девушка смотрела на Замзу испытующе и пристально, а затем кисло произнесла:

– Лифчик постоянно съезжает. Только и всего.

– Лифчик? – тупо повторил за ней Замза. Такое слово у него в памяти не отыскивалось.

– Лифчик. Ведь знаешь, что это, так же? – сказала девушка. – Или что, считаешь странным, что горбатая женщина носит лифчик? Ах, какая самоуверенность, да?

– Горбатая? – повторил Замза. Вот еще одно слово засосало в ту обширную пустоту, что он носил у себя внутри. Он понятия не имел, о чем она говорит. Но все равно знал – он должен что-то ответить. – Нет, я вовсе так не считаю, – промямлил он, как бы оправдываясь.

– Знаешь, у нас, у горбуний, тоже есть две груди, как и у других женщин, и нам приходится носить лифчики, чтобы их удерживать. Не можем же мы ходить, как коровы с болтающимся выменем.

– Конечно, нет, – вставил Замза, так ничего и не понимая.

– Но для нас лифчиков не делают – они на нас висят. Мы сложены иначе, не как обычные женщины. Поэтому нам время от времени приходится изворачиваться, чтобы поправить лямки. Быть горбатой женщиной куда сложнее, чем ты себе можешь представить. Практически во всем. И пялиться на такую вот, как я, сзади – что, приятно? интересно?

– Нет, вовсе нет. Мне просто вдруг стало любопытно, зачем вы так делаете.

Стало быть, заключил он, лифчик – это устройство, предназначенное для удерживания грудей на месте, а горбунья – человек, сложенный так же, как эта женщина. Столькому на свете еще нужно научиться.

– Ты точно не делаешь из меня дуру? – спросила девушка.

– Не делаю.

Девушка склонила набок голову и посмотрела на Замзу снизу вверх. Она понимала, что он говорит правду – в нем не чувствовалось никакой злобы.

«Он просто головою немного слаб, вот и все, – подумала она. – Но видно, что из хорошей семьи, на вид ничего так себе – симпатичный, пусть немного тщедушен и бледен, зато вежливый. Большие уши – это ничего. Сколько ему? Лет тридцать?»

И вот тут впервые она заметила выступ, торчавший в нижней области его халата.

– А это еще что за ерунда? – каменным тоном произнесла она. – Что там за бугор?

Замза опустил взгляд на халат. Орган его уже очень распух. По ее тону он мог заключить, что такое его состояние почему-то неуместно на людях.

– Понятно, – рявкнула она. – Вам интересно, каково это – ебать горбатенькую, так?

– Ебать? – переспросил он. Вот еще одно непонятное слово.

– Воображаешь, раз горбатенькая согнута пополам, ее удобно просто взять сзади, и все, так? – сказала девушка. – Поверь, вокруг полно извращенцев, и все они, похоже, думают, раз я такая, то позволю им делать с собой все, что заблагорассудится. Дудки, господин невезунчик, вы в пролете. Не все так просто!

– Не знаю, чем, – произнес Замза, – но если я вас как-то обидел, мне очень неловко за это. Прошу меня извинить. Простите меня, пожалуйста. Я не хотел плохого. Я долго хворал и многого еще не понимаю.

– Ладно, – опять вздохнула она. – Все с тобой ясно. Ты просто такой – недотепа, да? И только писюн – бодряком. Что с тебя взять.

– Извините, – снова сказал Замза.

– Не стоит, – смягчилась она. – У меня дома четверо никчемных братцев, и они мне еще в детстве все показали. Они-то считают, все это – одна сплошная шутка. Те еще мудаки, все до единого. Поэтому я не шучу, когда говорю, что уж знаю, что тут почем.

Она присела на корточки и стала складывать инструменты в сумку, затем обернула сломанный замок во фланелевую тряпку и аккуратно положила его туда же.

– Замок я беру с собой, – сказала она, выпрямляясь. – Скажи родителям. Мы его либо починим, либо придется менять на новый. Но если подыскивать новый, теперь это может затянуться. Вернутся родители, так им и скажи. Понятно? Только не забудь.

– Не забуду, – ответил Замза.

Девушка медленно спустилась по лестнице, Замза ковылял следом. Вместе они представляли собой полную противоположность друг другу: она будто ползла на четвереньках, а он на ходу откидывался назад крайне неестественным манером. Однако скорость у них была одинакова. Тем временем Замза изо всех сил старался подавить свой «бугор», но эта штука никак не желала возвращаться в прежнее состояние. Он наблюдал сзади за движениями девушки, пока та спускалась, и сердце у него колотилось. Жаркая свежая кровь струилась по его венам. Упорный бугор не увядал.

– Я уже говорила, сегодня должен был прийти отец или кто-то из моих братьев, – сказала девушка, когда они дошли до парадной двери. – Но на улицах полно солдат, повсюду оцепления из огромных танков. На людей устраивают облавы. На «Мосту» соорудили блокпост. Поэтому мужчины моей семьи и не могут выйти наружу. Если арестуют, нипочем не скажешь, когда вернешься. Ведь страшно! Поэтому отправили меня. Через всю Прагу, одну. «На горбатую девушку никто не обратит внимания», – сказали они. Вот и с таким телом я иногда бываю полезной.

– Танки? – рассеянно повторил Замза.

– Ага, и много. Танки с пушками и пулеметами. У тебя-то пушка внушительная, – сказала она, показывая на бугор у него под халатом, – но те пушки больше и тверже – и гораздо смертоноснее. Будем надеяться, все твои вернутся в целости и сохранности. Ты честно не знаешь, куда они ушли, да?

Замза покачал головой. Он честно не знал.

И тут решил взять быка за рога.

– Можно ли нам будет встретиться опять? – спросил он.

Девушка изогнула шею, глядя на Замзу.

– То есть ты хочешь снова меня увидеть?

– Да. Я хочу увидеть вас еще раз.

– С этой торчащей штукой?

Замза опять посмотрел вниз на бугор.

– Я не знаю, как это объяснить, но это не имеет ничего общего с моими чувствами. Должно быть, неполадки с сердцем.

– Да ну, – произнесла она, явно под впечатлением. – Неполадки с сердцем, говорите. Это интересный взгляд. Такого я раньше никогда не слышала.

– Понимаете, мне это неподвластно.

– И не имеет никакого отношения к ебле?

– О ебле я совсем не думал. Правда.

– Ты хочешь сказать, что когда эта штука у тебя вырастает и эдак твердеет, то на нее, если не брать в расчет мысли о ебле, влияет не ум твой, а сердце?

Замза согласно кивнул.

– Ей-богу?

– Бог, – повторил Замза. Вот еще одно слово, которого раньше он, похоже, не слышал. Он замолчал.

Девушка бессильно качнула головой. Она снова извернулась и крутнулась, чтобы поправить на себе лифчик.

– Ладно, о боге не сто́ит. Видимо, бог оставил Прагу несколько дней назад. Наверно, по очень важному делу. Давай не будем его трогать.

– Так мне можно будет вас снова увидеть? – спросил Замза.

Девушка воздела бровь. Лицо у нее приняло новое выражение – глаза будто бы остановились на каком-то далеком и подернутом дымкой пейзаже.

– Ты честно хочешь увидеть меня снова?

Замза кивнул.

– И что будем делать?

– Можем неспешно поговорить вдвоем.

– Например, о чем? – спросила женщина.

– О многом.

– Просто поговорить?

– Я о многом хочу у вас спросить, – сказал Замза.

– О чем?

– Об этом мире. О вас. Обо мне.

Девушка недолго подумала, а затем спросила:

– Не для того, чтобы просто засунуть туда вот его?

– Не для того, – откровенно ответил Замза. – У меня такое чувство, что нам о многом нужно поговорить. Например, о танках. И боге. И лифчиках. И замках.

Их двоих вновь окутало молчание. Послышался лязг – перед домом тянули телегу: неуловимо гнетущие звуки несчастья.

– Даже не знаю, как нам быть, – наконец произнесла девушка. Она медленно покачала головой, но холод в голосе ее был уже не так заметен. – Ты лучше меня воспитан. И я сомневаюсь, что твои родители будут рады тому, что их драгоценный сынок якшается с горбуньей вроде меня. Помимо прочего, весь город сейчас кишит иностранными танками и войсками. Кто знает, что нас ждет.

Замза уж точно понятия не имел, что их ждало. Не понимал он вообще ничего: будущего – само собой, но также – настоящего и прошлого. Даже одеваться для него – загадка.

– Так или иначе, я, наверно, приду сюда через несколько дней, – сказала горбатая девушка. – Если мы сможем починить замок, я его принесу, а если нет – все равно его вам верну. К тому же с вас причитается за вызов на дом. Если ты здесь будешь, мы, само собой, увидимся. А сумеем мы с тобой неспешно поговорить об этом мире или нет, я не знаю. Но я бы на твоем месте этот бугор родителям не показывала. В реальном мире не похвалят, если станешь такое выставлять.

Замза кивнул. Он, правда, не очень понимал, как такую штуку можно скрывать от людей. Хотя об этом можно подумать и позже.

– И все-таки странно ведь, да? – задумчиво произнесла девушка. – Мир, можно сказать, разваливается на куски, но все равно остаются люди, кому небезразличен сломанный замок, а другие добросовестно приходят его чинить… Ведь так же? Но, может, это и хорошо. Может, вопреки ожиданиям, так оно и должно быть. Может, единственный способ сохранить рассудок, когда мир разваливается на куски, – это и дальше выполнять свою работу честно и прилежно?

Девушка посмотрела Замзе в лицо. Взделась одна ее бровь.

– Не хотела бы лезть не в свое дело, но что происходило в той комнате на втором этаже? Зачем твои родители поставили такой большой замок на дверь комнаты, где стоит одна кровать, и почему они так обеспокоились, когда он сломался? И зачем там окно досками забито? Там что-то запирали, да?

Замза покачал головой. Если кого-то или что-то и запирали там, то лишь его самого. Но почему это было необходимо? Он понятия не имел.

– Наверное, нет смысла тебя спрашивать, – сказала девушка. – Ладно, мне пора. Если задержусь, мои будут волноваться. Молиться, чтоб я благополучно дошла через весь город. Что солдаты не обратят внимания на бедную горбатую девушку. Что среди них не окажется извращенцев. Достаточно уже того, что они ебут этот город.

– Я буду молиться, – сказал Замза. Но он не представлял себе, что такое «извращенец». Или вообще-то – «молиться».

Девушка подняла тяжелую черную сумку и, по-прежнему согнувшись, вышла за дверь.

– Я вас еще увижу? – спросил Замза в последний раз.

– Если о ком-то достаточно думать, то вы, конечно, встретитесь опять, – сказала она на прощанье. Теперь в ее голосе чувствовалась настоящая теплота.

– Берегитесь птиц, – выкрикнул он ей вслед. Она повернулась и кивнула. И, как ему показалось, улыбнулась одним уголком кривых губ.

Через щель между занавесками Замза смотрел, как ее горбатая фигурка движется по брусчатке. Шла она неуклюже, но удивительно быстро. Каждый ее жест он считал чарующим. Она ему напоминала жука-вертячку, который вышел из воды и теперь бегает по суше. С его точки зрения, в таком перемещении, как у нее, смысла гораздо больше, чем ковылять стоймя на двух ногах.

Совсем немного погодя после того, как она скрылась с глаз, он заметил, что гениталии его обмякли и втянулись. Тот краткий и яростный бугор в какой-то миг просто исчез. Теперь его орган болтался между ног невинным фруктом, мирным и беззащитным. Яйца удобно размещались в мошонке. Поправив пояс халата, он сел за обеденный стол и допил остатки холодного кофе.

Люди, здесь жившие, куда-то ушли. Он не знал, кто они такие, но воображал, что они и есть его семья. По какой-то причине они внезапно ушли. Может, никогда больше не вернутся. Что значит «мир разваливается на куски»? Об этом Грегор Замза не имел ни малейшего понятия. Иностранные войска, блокпосты, танки – все это окутано тайной.

Наверняка знал он только одно – он всем сердцем хотел снова увидеть эту горбатую девушку. Очень-очень хотел увидеть. Сидеть с нею лицом к лицу и разговаривать сколько душе угодно. Распутывать вместе с нею загадки мира. Он хотел со всех сторон наблюдать, как она изгибалась и корчилась, поправляя лифчик. А если можно – и погладить руками ее тело в самых разных местах. Коснуться ее мягкой кожи и кончиками пальцев ощутить ее тепло. Ходить бок о бок с ней вверх и вниз по лестницам этого мира.

От одной мысли о ней у него потеплело внутри. Чем дальше, тем больше Замза радовался, что он не рыба и не подсолнух. Да и не что-то другое. Хорошо быть человеком. Ходить на двух ногах – скорее неудобство, это уж точно, и носить одежду, и есть ножом и вилкой. Он столько всего еще не знает. Однако будь он рыбой или подсолнухом, а не человеком, – вряд ли ощутил бы такое удивительное тепло своего сердца. Так ему казалось.

Замза долго сидел так с закрытыми глазами. Он тихо наслаждался этим теплом, как будто грелся у костра. Затем, решившись, встал, взял черную трость и направился к лестнице. Он вернется на второй этаж и разберется, как нужно одеваться. Такова – по крайней мере, сейчас – его задача.

Мир ждет его успехов в учебе.