Глава 1
«Штормовое предупреждение»
Планета Казачок. 21 июня 2189 г.
6 часов 45 минут по местному времени
Потом говорили, что высадка на планету Казачок, обозначенная штабными стратегами как операция «Штормовое предупреждение», обернулась полным провалом даже по оценкам Генерального штаба. А эти господа, как известно, всегда склонны преуменьшать потери, равно как преувеличивать собственные заслуги.
Потом, впрочем, много чего говорили… Что процент допустимых потерь при одной только высадке был не только троекратно превышен, а вообще перевалил далеко за половину личного состава десанта и групп технического обеспечения. Что разведка была произведена из рук вон, что сама операция была не продумана, не подготовлена, не поддержана космофлотом, и вообще весь десант вывалили кучей в самом неподходящем месте планеты. Прямо на основной укрепрайон казаков, как голым задом на раскаленную сковородку.
Личный состав, живая сила, техническое обеспечение — очень удобная терминология, между прочим! Сразу переводит все на привычные рельсы военно — бюрократического языка, избавляя от таких «романтических» подробностей, как мозги, вскипающие от плазмы, кровавые кишки вперемешку с обломками брони, ровным дождичком сыплющиеся с неба, раскуроченные десантные звездолеты, плюхающиеся на землю тяжело и шумно, словно слоны с подрубленными ногами… Сизый дым, стелющийся по земле туманом, кисловатый привкус взрывчатых веществ, запахи паленого пластика, плавящегося металла и поджаренного человеческого мяса…
Действительно, зачем подобный натурализм в тиши кабинетов? С древних времен известно, что пуля — дура, штык — особенный молодец среди овец, а голая шлюха — смелость нахрапом берет не только отдельные города, но и узловые орбитальные крепости, блокируя их, вместо летно — огневых единиц, отборным матом до полного недоумения. И кто только утверждает, что за почти двадцать два века, истекшие от Рождества Иисуса Иосифовича Христа, военное искусство сильно видоизменилось? Я так не говорил — это точно…
Словом, не могу сказать, что атака На Казачок стала для наших звездных стратегов чем — то особенно выдающимся. Операция была организована, как всегда: а — ля примкнем штыки под знаменами!
Вот и аляпнулись сверху вниз и по самые уши! Бойня началась еще в атмосфере, а на земле только продолжилась. Десантные «утюги» (управляемые транспортные модули) вытряхнули… еще точнее — выплеснули нашу ораву героев, как помои выплескивают из ведра. После чего пилоты, не размениваясь на маневры, сразу ушли вертикально вверх, усвистели форсажем на второй космической, не озаботившись, разумеется, такими глупостями, как огневая поддержка или эвакуация раненых при высадке. «Гробам» (гравитационно — базисным катерам — маткам) тем более было не до нас, они, словно на пари, оправдывали свое похоронное прозвище, раскручиваясь поперек притяжения планеты и разлетаясь на обломки один за другим от огня планетарных батарей казаков. Монументальные «гуси» (гиперскачковые, инерционные транспортные звездолеты) лихорадочно перестреливались с кем — то на орбите. С земли я хорошо видел многочисленные бело — желтые вспышки и огненные запятые завихрений корабельных орудий, рассыпанные по задымленному небу, словно неожиданный звездопад в сумерках…
Хорошо, если не между собой перестреливались, окончательно потеряв ориентировку во всей этой неразберихе!
Думаю, один только флот истребителей прикрытия был, как всегда, на высоте. Причем на такой высоте, что с нее вся наша орбитально — приземленная войнушка выглядела малышовой ссорой за удачно слепленный песочный куличик. Очень удобная позиция! Мол, их дело прикрывать высадку от внезапных атак из глубины космоса, чем они и занимаются, пялясь на охраняемые звезды во все телескопические глаза! А что творится внизу — это уже не их забота, а головная боль верховного командования и лично господина ранг — адмирала Раскина со всей его сворой хераскиных, пониже рангами и поменьше звездами! Тем более, что все знают — десант на восемьдесят процентов состоит из штрафных батальонов и рот, а этих — чего жалеть? Этим, мол, вообще, великое счастье сдохнуть за демократию метрополии, а также за Конгресс и лично госпожу Президента, гарантессу конституционных свобод всех жителей Соединенных Демократических Штатов Земли и колоний…
Мы, штрафники, слава богу, не видели начала операции, в наших отсеках внешнего видео не полагалось. Упакованные в устаревшие «Крабы–2» (бронекостюмы тяжелого типа с автономным жизнеобеспечением), зажатые в гнездах — катапультах, как перезревшие семечки в тесноте подсолнуха, мы терпеливо ждали своей очереди «кровью искупить вину перед Родиной». Эта фразочка, выкопанная из какой — то архаики Отделом патриотического воспитания УОС (Управления Общественного Согласия), тоже, в общем, звучала довольно цинично, как сразу подметил наш разношерстный «контингент».
А чего вы хотите? При поражении, например плазменно — разрывной пулей, крови от человека остается ровно столько, чтобы слить ее в ладошку, сложенную ковшиком.
«Как там, хватит для искупления или лучше заранее пошерстить по соседям на предмет лишних капель?» — невесело ехидничали уголовники и на этот раз были правы. Не в бровь бритвой, а в глаз с размаху…
Вот когда самонаводящиеся лазеры берут в математически выверенные перекрестья десантные подразделения и начинают методично половинить бронепехотинцев дозированными пульсациями — тут кровищи хватает с избытком. Сам наблюдал — хлещет она, вода жизни, как на семинаре мясников — разделочников, наводя на мысли о видовой гордости за полнокровие всего человечества!
Что характерно, перерезанные пополам тоже успевают насладиться видом собственной расчлененности. Туповатые медицинские системы брони еще некоторое время ухитряются поддерживать жизнь десантников в таком половинчатом положении, впрыскивая под кожу лошадиные дозы эйфориков, обезболивающих и транквилизаторов. Вот и получается, что ноги с примкнувшей к ним, извиняюсь, жопой куда — то суматошно бегут, а верхняя часть былой цельной личности остается по вполне понятной причине на месте, но руками при этом сучит и глазами хлопает. Бывалые солдаты в таких случаях всегда достреливают друзей из огнеметов, сразу выжигая плазмой мозги. Честное слово, это лучшее и единственное, что для них можно сделать. После разреза напополам лазерным лучом у человека остается один шанс из ста даже при мгновенном попадании в медкамеру, а на поле боя такое практически невозможно.
Но это, как я уже говорил, излишний натурализм…
Еженедельник «Космогония» № 2 (1232)
от 16 января 2179 г.
Из статьи обозревателя Цезаря Камилина
«Демократический тоталитаризм
и противонестояние».
За десять лет до высадки на Казачок
…с теми жадными и по-детски любопытными глазами, с которыми человечество полтораста лет назад массово двинулось в космос. Еще бы — изобретение во второй половине XXI века надсветогого гиперскачка проложило путь не просто к новым землям — к целым планетам земного типа, к бесконечным источникам энергии и безграничным залежам сырьевых ресурсов! Вполне понятно, почему глаза круглились от перспектив. Можно сказать, человечество дорвалось до космоса, как малыш до магазина с детскими игрушками.
Теперь, конечно, это уже история… А если вспоминать историю, то нужно быть честными до конца — НАСО Соединенных Демократических Штатов освоило несколько ближайших планет, самых привлекательных в сырьевом отношении, и на этом благополучно успокоилось. Дальнейшая волна космической эмиграции шла не под эгидой, а скорее вопреки деятельности мирового правительства.
Когда на Земле в XXI веке, на базе бывшего государства США, начали формироваться Соединенные Демократические Штаты, то политики и генералы были уверены в праве навязывать всем собственное видение государственного устройства. Да и как иначе, если на знамени — демократическая идея, а на стратегических картах — трех — четырехкратное превосходство в огневой мощи?! Эта агрессивно — наступательная политика СДШ с их техническим превосходством и непробиваемым самомнением привела к тому, что космическая эмиграция превратилась в стихийное явление. В поисках новых, свободных земель к окраинам гиперскачковых трасс двинулись националы, чисторасы, религиозные фанатики, просто народы и нации, недовольные тем, что Штаты наступают им на горло своей демократией, словно сапогом бронедесантника.
Как ни прогрессивна была идея объединения народов Земли в одно Человечество, но, надо признать, осуществлялась она весьма топорно. Пресловутая политкорректность, достигшая к середине прошлого века форм откровенного гротеска, в насильственном переносе на почву славянских или, скажем, азиатских народов вообще превратилась во что — то невообразимое. Вот и двинулись эти народы в массовом порядке искать прежней жизни в новых мирах. Официальная статистика этой эмиграционной волны до сих пор держится в секрете, но по некоторым источникам можно понять, Что старушка Земля опустела чуть ли не наполовину. Но речь сейчас не об этом…
Нужно сказать, что еще лет 100 назад подобный слив с Земли недовольных даже негласно поощрялся мировым правительством. По древнему принципу — баба с возу, кобыле легче. И уходили, и убегали, забираясь в далекий космос на примитивных транспортниках! Их, дальних, до поры до времени не трогали. Пусть, мол, живут как хотят, если уже не могут, как все, пусть кладут собственные жизни в борьбе с чужой экзосферой и заодно осваивают для человечества новые жизненные пространства.
Вот только политические ветра меняются сейчас слишком быстро. Слухи о том, что «дальние миры» собираются объединиться в некую Конфедерацию, естественно, не могли не встревожить Землю. Особенно, если учесть, что сырьевые ресурсы планет, официально находящихся под юрисдикцией СДШ, истощаются гораздо раньше, чем предполагалось, что возможности гиперскачкового расселения, как оказалось, тоже не беспредельны. Что прокладка новых межзвездных трасс, по мере удаления от старушки Земли вызывает все больше сложностей, а планет земного типа становится все меньше. Феномен атмосферных планет, оказывается, чаще всего проявляется в нашем секторе космоса, о причинах подобного ученые до сих пор спорят до хрипоты.
Таким образом, становится понятным, почему метрополия вдруг заинтересовалась своими окраинами; почему началась передислокация военных баз СДШ на дальние рубежи; почему СМИ неожиданно запестрели сообщениями о зверствах, чинимых «дикими» колонистами на так называемых «вольных планетах»; почему наши ведущие политики вдруг озаботились до слезы в голосе — а есть ли вообще демократия на окраинах? И не пора ли нам, прогрессивному человечеству, в этом удостовериться, нанеся «дружественный визит» далеким собратьям силами 4–го или, например, 5–го «Ударного» военного космофлота?
Напомню, когда волна космической эмиграции только начиналась, космос представлялся бездонным, бескрайним и необозримым. Уж там, казалось, делить будет нечего, хватит всего и на всех. Но, похоже, мы снова стоим на пороге большой войны, на этот раз — метрополии с собственными «вольными» колониями. Как ни печально звучит такой вывод — человечество всегда найдет из — за чего сцепиться в войне с ближними… или дальними!
* * *
Планета Казачок. 21 июня 2189 г.
7 часов 15 минут по местному времени
…За истекшее время остаткам нашего «Мстителя» позволили безнаказанно отойти в направлении на пять часов по циферблату и пересечь небольшой лесок, где опаленные деревья были перекручены, наподобие штопоров, ударами инфразвуковых снарядов. Мы наконец «накопились» рядом с какой — то рекой, по серому руслу которой, как волосатые пятна, были разбросаны маленькие островки с густой, кустистой растительностью зелено — болотного цвета.
Судя по виду местности, война здесь случилась еще до нас. Точечные удары наносились сюда не менее полугода назад, деревья и кусты уже успели немного зализать свои раны, чуть — чуть распрямиться, расправить ветки и выпустить новую зелень побегов. Хотя, конечно, все равно выглядели неправдоподобно изогнутыми. Каких — либо лесных зверюшек в окрестностях не наблюдалось, не наблюдалось вообще никого, даже «жаворонки» и «стрижи» нигде поблизости не висели. Сплошная тишь, гладь и божья, извиняюсь за выражение, благодать…
— Батальон, слушай мою команду! Поротно, повзводно, в три шеренги становись! — скомандовал первый лейтенант Куница.
Под щитком гермошлема его физиономию не было видно, но скрипучий тенорок сразу вызывал в памяти мелкое, острое личико, хищные передние зубы, выдающиеся вперед много больше, чем требует расхожее обозначение «передние», и белесые, почти незаметные брови и ресницы.
Куница, как командир первой роты, теперь принял командование батальоном. Из всего «постоянного» состава штрафбата уцелели: он, командир третьей роты, второй лейтенант Авраам Джефри (Авраша) и зампом УОС (заместитель помощника командира батальона по Управлению Общественного Согласия) первый лейтенант Гуне Хиггерс. Естественно — Гнус, и по должности — «оса». По крайней мере, тип настолько же вредный, как вышеупомянутое насекомое.
Все три доблестных офицер — воспитателя, на жаргоне штрафников «оводы», стояли поодаль от нашей штрафной массы, выделяясь новой, модифицированной броней типа «Латник–3». Наблюдали, как оная масса строится в три шеренги. Не слишком — то резво она строилась, можно сказать, спустя рукава в голенища. Но обычных матерных понуканий от «оводов» не раздавалось.
Еще бы! Это им не плац — площадка перед штраф — казармой. Это они пусть бабушке своей рассказывают прочувствованные сказки, что у штрафников каждая пуля, каждая ракета боекомплекта помечена специальной атомной маркировкой. Так что, когда офицера находят убитым после боя, то всегда можно определить — пал ли он смертью героя от рук врага или его под шумок прихлопнули служивые из собственного «контингента». А если да — кто конкретно из штрафников лил воду на мельницу противника, отстреливая офицеров из казенного оружия?
Нет, пометить боезапас — ничего технически сложного, наверняка все маркировано, и пара меченых атомов останется даже после самого страшного взрыва, это понятно. Только на поле боя, помимо штатного, находится удивительно много любого другого вооружения, а офицерские останки надо еще разыскать, собрать в кучку и исследовать. Для этого, между прочим, нужна специальная аппаратура из складских отсеков гиперскачковых транспортников…
И где они, наши «гуси»?
Гуси-гуси…
Га-га-га!
Это понимали и «оводы», и гвардии штрафники. Не время и не место выпендриваться.
Кстати, самого комбата, капитана Дица, в бою так никто и не видел, возникло ощущение, что он вообще не высаживался, координируя действия по вытряхиванию батальона в атаку прямо из «утюга». Формально он имеет такое право и, полагаю, им воспользовался. Есть подозрение, что при своей склонности к садизму Диц не только редкостная сволочь, но еще и отчаянный трус. Ему, командиру, в отличие от штрафников, вся наземная панорама транслировалась прямо на пульт шлемофона, так что у него было время выпустить пар лишнего героизма еще до высадки. Хоть я не желаю пилотам зла (добра — тоже пожелать не могу, вспоминая о том, что они вытряхнули нас, как мусор, даже без огневой поддержки!), но этому «утюгу» я от всей души желаю не вернуться на орбиту!
Жалко, что подобная смерть быстрая и не мучительная, но хоть такая… Все равно кто — нибудь из наших наверняка обеспечил бы комбату в спину пару зарядов, а остальные с удовольствием аплодировали бы этому приятному зрелищу…
Подумав об этом, я вдруг понял, что Диц вообще с самого начала не собирался десантироваться. Сволочь сволочью, но не дурак! Капитан прекрасно понимает, что личный состав любит его приблизительно, как любят ржавый гвоздь, воткнувшийся в задницу через мягкое кресло. Так что его возвышенная речь перед строем, еще на нижней палубе «гуся», мол, мы, десантники, как один человек, как могучий кулак со многими пальцами (насколько многими?!), опрокинем, оправдаем, искупим, пронесем знамя чести куда — то там — трам — пам — пам — всего лишь издевательство напоследок. То — то во всей его прочувствованной речи сквозь частоколы патриотических фраз проскальзывало откровенное ехидство, вспоминал я задним числом.
Ладно, даст бог, еще посчитаемся, а будет возможность — припомним…
С этими оптимистичными мыслями я следил, как остатки моего взвода занимают место в общем строю. Жидковатый, в общем — то, строй. Потрепанный. Недобитый — можно и так сказать.
Рядом струилась незнакомая речка, хрустел под бронированными подошвами мелкий прибрежный песок, припекало желтовато — неяркое местное солнце, и над водой стрелами мелькали какие — то буро — фиолетовые насекомые. Идиллия тихой жизни на лоне природы! Пожалуй, лишние здесь только отпечатки наших подошв на песке, глубокие и бесформенные, как рваные раны…
— Батальон, по первой шеренге — рассчитайсь! — скомандовал Куница.
— Первый — второй — третий — четвертый — пятый — шестой… — зашелестело по строю.
В сущности, наш ротный — незлой мужик, по — своему справедливый. Только тупой, как чугунная наковальня, и упрямый до звона в ушах. Не лучший вариант командира для боевых действий — совсем нехороший.
— Ну, началось… Еще грави — движители остыть не успели — опять стройсь, равняйсь, рассчитайсь! — услышал я сзади недовольное ворчание Рваного. — Как будто не могут сканером посчитать! Тут уходить надо с планеты, башку уносить, пока цела, а эти снова в оловянные солдатики играют, никак не наиграются, твою маму в щель…
— Отставить занудство! Разговорчики в строю! — не оборачиваясь, я пресек его таким же шепотом.
— Никшни, Рваный! И без тебя тошнилово голимое! — поддержал меня кто — то из уголовных.
В конце концов, пока мы армия, пока боевое подразделение — еще есть надежда…
* * *
От нашего «Мстителя» действительно осталось немного. Из 516 высадившихся на планету уцелели 67 человек. Точнее, боеединиц, как на военном сленге называется бронедесантник при полной выкладке и вооружении. Бронекостюм космического образца хоть и не кажется таким уж огромным (вес — 1634 кг, высота — 2538 см, ширина — 1425 см), но по техническому оснащению и двигательным функциям дает человеку возможности мистера Супермена, прославленного героя древнеамериканских былин. Правда, охотиться на суперменов человечество уже давно научилось — это безусловный и жирный минус.
Конечно, по сравнению с пехотой прошлого, с их допотопными касками, автоматами и бронежилетами, современный вояка существенно выигрывает в скорости, мобильности и защищенности. Но, при всей своей видимой мощи, бронепехотинец на поле боя — тоже не кум королю и, ни в коем разе, не сват коррумпированному министру. С тех пор, как человечество примитивно пуляло друг в друга при помощи сгорания пороховых газов, другие рода войск тоже ушли далеко вперед.
Так что по сути мы — та же самая пехота прошлого, царица полей и гроза огородов, которую тамошние технари — авиаторы, танкисты и артиллеристы с удовольствием крошили в мелкую мясную щепку. Я помню, тогда считалось, что пехотинец живет три атаки. По статистике потерь космодесанта можно убедиться, что бронеупако — ванные потомки с вертикальным и горизонтальным планированием не пошли дальше своих пращуров. Те же самые три атаки, точнее, высадки, — и понеслись души героев в солдатский рай, где, по слухам, Георгий Победоносец лично раздает ветеранам шелковые портянки и нижнее белье генеральского образца…
Впрочем, исторические аналогии в данный момент интересовали меня постольку поскольку, а вот география становилась прямо — таки хлебом насущным. Где мы, куда попали и, главное, как отсюда выбираться? Хотя бы понять — в какую сторону безопаснее драпать… виноват, отходить на заданные рубежи под давлением превосходящих сил?
Стоя в строю, я незаметно шарил взглядом по небу и горизонту, ни на секунду не выпуская из виду дисплей активированного сканера. Судя по чуть заметному колыханию гермошлемов в строю, многие из солдат — ветеранов делали то же самое.
Нет, вся эта тишина вокруг определенно не нравилась не только мне. Столь явное пренебрежение «Мстителем» выглядело очень настораживающе. Ветераны знают, что такое пауза в момент напряженного боя, как давит на уши эта внезапная тишина, как нервирует исчезновение видимого или хотя бы слышимого противника. Так и дергаешься, словно пружинный болванчик, ждешь какой — нибудь особенной подлости, что — нибудь, вроде «гайки», антиграв — ловушки, затаившейся где — нибудь неподалеку…
И спина опять начинает болеть, почувствовал я. Эта ноющая, ломящая боль всегда возникает у меня ниоткуда, из глубины костей, а потом нарастает, накатывает, как звук далекого, но приближающегося истребителя. Вот уж некстати…
— Батальон, слушай меня! — скомандовал Куница.
Мы слушали. А почему бы и нет?
— Солдаты! Герои! — он повысил голос. — Пусть… э… — он запнулся, как это с ним часто бывало, — э… победа пока не с нами, пусть коварный враг смеется нам в лицо из — за своих укреплений…
«А он ведь речь толкает! — сообразил я. — Вдохновляет, так сказать, словом на дело. Ох, нашел время, умная голова!»
— Да, наша первая атака… э… захлебнулась! Да, после этого боя мы не досчитаемся многих, но вот что я вам скажу, солдаты, — пусть трудно, пусть скалятся недобитые зубы…
— А чьи зубы — то недобиты, господин офицер — воспитатель? — не утерпел Рваный.
Вокруг одобрительно загоготали.
— Что? — осекся Куница.
— Что — что? Что ты там сказал, рядовой? — немедленно вскинулся Гнус.
— Нет, я просто интересуюсь, господин лейтенант… Если у врага недобиты — одно дело! Это жалко, конечно… Какая мне радость от их зубов — то, не кумовья, небось… — начал дурашливо объяснять Рваный под радостное хихиканье прочих охламонов. — А вот ежели у нас, к примеру, зубы недобиты, так хоть последние бы поберечь, их и так осталось на две ложки каши… Я просто интересуюсь, не подумайте чего плохого, сэр…
Все — таки заговорил всех, черт полосатый! Характерное движение воздуха, когда от земли словно отделяются маленькие блестящие точки и складываются в мерцающую бахрому, я заметил не сразу.
— Антиграв — ловушка! — закричали сразу несколько голосов. — Братцы, форсаж!
Здесь «гайка»!
Так и есть! Конечно! Стационарные минные поля, «ползающие» мины или самонаводящиеся ракеты сканер броника вычисляет на раз, радостно оповещая об этом предупредительным красным миганием на дисплее шлемофона, а вот «гайка», небольшая деталь из антигравитационного двигателя звездолета, в сущности, и оружием — то не является, просто деталь… Нужно лишь присоединить к «гайке» соответствующие датчики, чтобы она сработала на нужную цель в момент ее появления поблизости — и тот, кто проворонит, уже не выберется…
Пока наши «оводы» хлопали глазами и жевали сопли, штрафники, кто поопытней, стали выстреливаться из строя вверх, не дожидаясь команды. Когда края антиграв — ловушки начинают смыкаться — тут уже не до разговоров, тут бы ноги унести поскорей! Сомкнётся — раздавит, как лягушку прессом, никакая броня не спасет… Да что броня! Даже тяжелые МП — танки, попадая в «гайку», предстают потом в первозданном виде листового железа! Ничего удивительного — разница силовых полей между гравитацией и антигравитацией. Понятно, ничто материальное не. выдерживает… «Гуманное» изобретение дальних миров, между прочим, это там додумались монтировать из звездолетных двигателей самые страшные мины в истории вооружения.
Хорошо, хоть эта чертова отрыжка прогресса не сразу срабатывает. Пехотинец с его обзором может вовремя заметить признаки активации и успеет выскочить на форсаже. Вот танкистам или самоходчикам хуже — те никогда не успевают, их защищенные телескопические гляделки не рассчитаны на разглядывание таких нюансов, как блестящие искорки в воздухе. Вот и приходится им, бедолагам, во время наступательных маршей высовывать из люка башку в шлемофоне. А для наступающей башки это чревато безвременным расставанием с плечами со скоростью ударной волны…
Словом, наш импровизированный митинг закончился быстро и весьма плачевно. «Гайка» все — таки успела зацепить правый фланг строя. Уже в полете я краем глаза заметил, как воздушная бахрома невесомой паутиной коснулась отдельно стоящих «оводов», с другой стороны — смяла правый фланг строя. Кто — то, кажется, Гнус, все — таки стартовал успешно, за ним — Куница, смыкающиеся поля подшибли его уже в воздухе, и он задергался, наткнувшись на невидимую преграду, завис, странно удлиняясь всем телом, но вроде все — таки выскочил, вывалился.
Больше я ничего не успел заметить. Дикие, отчаянные крики в наушниках подстегнули, словно удар хлыстом. Честное слово, в такие моменты броник словно бы чувствует своего хозяина без всяких команд, как будто сам форсирует все двигатели — несешься, выкатив глаза на лоб и не помня себя…
Есть все — таки в антиграв — ловушке нечто невообразимо мерзкое, поэтому даже самые обстрелянные ветераны шарахаются от нее, как нервные барышни от сороконожки. Я знаю, те, кто хоть раз выскакивал из смыкающейся «гайки», начинают коситься даже на прогулочные космояхты, на собственной шкуре прочувствовав, какая дьявольская сила скрыта под их изящными корпусами. Таков, в сущности, весь наш хваленый прогресс — с легкостью выпускаем из бутылки джинна, а потом скрипя зубами загоняем его обратно нечеловеческими усилиями…
* * *
— Киреев, взводный, слушай меня… — хрипел Куница, нарушая первое правило штрафбата, — никаких имен и фамилий, никаких прежних званий — только клички до полного искупления кровью или смертью. Чтоб, значит, постоянно помнили, где находятся… Мы, то есть.
Впрочем, нашему ротному Командиру, теперь можно сказать — бывшему, уже было чихать на все правила, постановления и уставы. Силовые поля по грудь раздавили всю нижнюю часть туловища, смешав в кровавый винегрет плоть, металлы и бронепластик. Как он ухитрился выскочить — уму непостижимо. Если бы не инъекции из покореженного броника, первый лейтенант наверняка бы уже рапортовал архангелу Гавриилу о прибытии в бессрочное увольнение в райские кущи по состоянию здоровья, несовместимому с телесным существованием… Куница это понимал.
Он лежал на земле, лицевой щиток гермошлема был приподнят. Я тоже приподнял свой, вдохнул нефильтрованного воздуха Казачка и, как обычно, в первые мгновения «поплыл» от ударивших по лицу запахов, звуков и света.
Крепко, до боли, зажмурив глаза, я справился с собой и рывком, внутренним усилием вернул мир в нормальное состояние.
Наклонился к нему. Отчетливо увидел запавшее, пепельно — серое, словно уже неживое лицо, на котором передние зубы выдавались вперед еще больше. На узеньком лбу виднелись мелкие бисеринки пота, хотя и они не придавали ему вид живого. Просто роса…
Он умирал. Но держался хорошо, по — мужски, не канючил и не скулил. Я же говорил, Куница, хоть и долдон, но не трус и не сволочь. Видимо, согласился пойти в штрафбат офицер — воспитателем, польстившись на утроенный оклад жалованья и выслугу один месяц за шесть… Интересно, у него есть семья?
Когда я подумал об этом, мне почему — то показалось, что у него обязательно должна быть большая семья и много детишек… И нарядный двухэтажный домик с чистеньким палисадничком в тихом пригороде… Вот какая чепуха лезла в голову… О мертвых — или хорошо, или ничего… А об умирающих?
— Слушай меня, Киреев… Какие потери, доложить…
— Из штрафников — одиннадцать человек погибших, из состава офицер — надзирателей — один, лейтенант Джефри, — доложил я, из деликатности не включая самого ротного в этот список.
— Двое, Киреев, двое… — уточнил он, кривя губы от боли.
— Что, господин первый лейтенант?
— Из офицеров — двое… — повторил он. — Меня тоже можешь не считать… Так… Я помню, ты же до штрафбата был офицером десанта, капитаном… Так что с батальоном справишься… Справишься?
— Так точно, господин офицер — воспитатель!
— Брось, не козыряй, не до этого… Оставляю тебя за комбата… Приказом по батальону…
— Из офицеров же остался Гнус… виноват, первый лейтенант Хиггрес, — напомнил я.
Куница презрительно поморщился. Если только это была не очередная гримаса боли.
На Гнуса, действительно, было мало надежды. После столкновения с «гайкой» он пребывал в полной прострации, маячил сейчас неподалеку, ни на что не обращая внимания. Это было его первое десантирование, вообще первое участие в боевых действиях, да и офицер — то из нашего главного идеолога и подпевалы комбата, как из дерьма пуля, об этом все уже давно догадались. Куница, в отличие от него, хотя бы обладал кое — каким боевым опытом…
— Ты остаешься за командира, я приказываю… горячо шептал ротный. — Выводи людей на точку возврата, капитан… Ты — сможешь, я знаю… Выводи…
Он говорил все тише и тише, а потом вдруг прикрыл глаза, и я по — настоящему испугался. Мне на мгновение показалось, что он уже умер и продолжения я не услышу.
Куница, первый лейтенант Вадим Куницын, пересилил себя. Снова открыл глаза, глянул на меня, как показалось, с недоумением.
— Координаты, лейтенант! — поспешил я напомнить. — Координаты точки возврата!
— Да, координаты… — снова скривился он. — Фиксируй… Долгота — 14 978…
Я зафиксировал. Во — первых, забил в компьютер броника, во — вторых, просто запомнил. Для любого десантника точка возврата — это как спасательная шлюпка для древних моряков. Именно оттуда, в случае неудачи, производится эвакуация уцелевших. Это, по сути, последняя надежда.
Механика этого дела, в общем, простая. В самый напряженный момент орбитальной атаки, когда противнику не до того, в укромную, глухую точку планеты сбрасывается «маяк». Так как он находится в неработающем состоянии, то обнаружить его противник не может даже в случае самой неблагоприятной ситуации для атакующих, когда враг сохранил полное господство над планетой. Уцелевшие десантники, достигнув точки возврата, сами активируют «маяк», вызывая эвакуационный транспорт. Даже если вся их связь не работает, все частоты и волны перекрыты «глушилками» и «искажателями», сигнал «маяка» все равно пробьется, он устроен по принципу мощного одноразового импульса, перекрыть который просто невозможно. Ну, чем не спасательный круг или парашют для пилотов в те времена, когда антиграв — поясов еще не было?
Конечно, в обычных десантных подразделениях координаты точки возврата знает каждый солдат, но у штрафников она известна только «оводам». Не знаю, может, кто — то из штабных рассудил, что это будет дополнительным стимулом для «контингента» беречь своих офицеров? С них станется…
— Капитан, ты здесь? Ничего не вижу, только что видел, а теперь — ничего… Пустота… Серая пустота… — еле слышно прошелестел Куница. — Капитан, Сергей… ты где?
«Это он мне? — я не сразу понял. Отвык уже от своего бывшего звания и собственного имени… Тоже чуть не сказал — бывшего».
— Я здесь, я слушаю! — поспешил отозваться я.
— Слушай, капитан… Ты в Бога веришь?
— Не знаю, — честно ответил я. — Вряд ли. Сейчас — вряд ли…
— Вот и я не знаю… До сих пор не знаю… — эти слова я даже не услышал, а, скорее, понял.
Потом он умер.
Его глаза еще долго оставались открытыми и напряженными, словно он продолжал всматриваться в непонятную пустоту, пока кто — то, кажется Рваный, не догадался прикрыть ему веки.
В сущности, нам редко приходится хоронить людей с уцелевшей головой и глазами, на которых остались несожженные веки…
Сетевой еженедельник «Космогония»
№ 34(1464) от 5 июля 2181 г.
Из статьи обозревателя Цезаря Камилина
«Христос, Магомет, Шива
и прочие религиозные экстремисты».
За восемь лет до высадки на Казачок
…Кто сейчас помнит, что в первооснове канонические тексты «Евангелия» написаны от Луки, от Матфея, от Марка и от Иоанна? Наш многоуважаемый обыватель вполне удовлетворен двумя священными текстами — от доктора Розенталя и от профессора Янушевского. Эти ученые мужи не отличались святым житием, но зато в понимании политкорректности могли дать сто очков вперед любому апостолу.
Почему же в нашем двадцать втором веке, до сих пор исчисляемом от Рождества Христова, его «благую весть» понадобилось не только редактировать, но и местами откровенно переписывать? А почему переработан «Коран», «Веды», другие религиозные тексты, священные для целых народов? Почему под запретом оказались не только исламский фундаментализм или такие экзотические культы, как Буду или почитание богини Кали, но и православие, католицизм, индуизм и даже безобидный буддизм?
Причина все та же — оказывается, великие учителя древности слабо разбирались в реалиях современной политкорректности и допускали — таки в своих речах скользкие высказывания, отдающие душком религиозного экстремизма!
Я не говорю уже про такие радикально — тоталитарные системы, как коммунизм или фашизм, но многие философы и писатели прошлого — и те оказались в числе неугодных, согласно последним постановлениям недавно образованной Комиссии Общественного Согласия, как «не предугадавшие насущную необходимость текущего момента»…
Ладно, допустим, по древним философам наш многоуважаемый обыватель — налогоплательщик не станет печалиться. Кому сейчас нужна философия? Зачем она? Потреблять надо, господа хорошие! Потреблять, жрать… и все остальное в рифму! Именно этим должна быть занята голова и прочие органы потребления — переваривания!
Но писателей — то за что — под одну гребенку частыми зубьями? Не они ли, эти древние выдумщики, в конце концов, до сих пор поставляют сюжеты для комиксов и телесериалов, этого нашего излюбленного сиропа пополам с патокой…
Иногда даже возникает крамольная мысль, что наша многоуважаемая Комиссия, призванная, по мнению правительства, сглаживать многие противоречия в обществе, как — то уж чересчур развернулась. Да, мировое правительство, действительно, пытается сделать землян едиными, но пока что это привело лишь к тому, что слова «славянин», «еврей», «араб», «негр» и т. д. начали звучать, как ругательство. Негативная энергия этих слов подсознательно переносится на самих носителей данных обозначений. То есть взамен старых, традиционных — образовалась новая система запретов, в духе современной политкорректности. И запреты эти, похоже, не менее жесткие…
Вот только подобные фокусы в истории уже практиковались не раз и не два. И что получилось? Чем там, по свидетельству очевидцев, вымощена дорога в ад, не этим ли?..
Не хочу, конечно, сказать ничего плохого о политике нашего многоуважаемого государства, но, мне кажется, оно само виновато во многих «неразрешимых» противоречиях, раздирающих сейчас наше общество всеобщего благоденствия. Начав объединение Земли с политики кнута и пряника, мировое правительство как — то постепенно оставило пряник плесневеть на армейском складе, а все больше напирает на кнут, как на самый эффективный и быстрый способ воздействия…
Самое интересное, что человечество и это проходило уже не раз…
Сетевой еженедельник «Космогония»
№ 36(1466) от 20 июля 2181 г.
Редакционное сообщение:
Редакция еженедельника с прискорбием сообщает нашим читателям, что согласно решению Правительственной Комиссии Общественного Согласия, лицензия издательского дома «Космогония» отзывается на неопределенный срок.
Редакция выражает свою уверенность в том, что это недоразумение разрешится в самом ближайшем будущем, и мы опять сможем радовать читателей нашими новостями и комментариями.
Годовые подписчики могут получить обратно остаток денег, сделав сетевую заявку в течение 45 календарных дней со дня выхода последнего номера.
«Еженедельник „Космогония“:
всё свежее и жареное — прямо на стол!»
* * *
Планета Орион~2. Тюрьма «Форт Индепенденс».
За четыре месяца до высадки на Казачок
— Давай проходи, не задерживайся! Лицом к стене, говорю! Чего вытаращился, как беременная мандавошка на хрен моржовый?! Вот так и стой, говорю… Руки за спину, нюхалку вниз, глазами по сторонам не шарить, не положено! Или не привык до сих пор, служивый?! Привыкай, пора уже… — довольно добродушно рокотал конвоир.
Он был приземистым, красномордым, вальяжно вышагивал на толстых, кривоватых ногах и колыхал брюхом, как ребенок надувным шариком. В общем, живое воплощение отъевшегося солдата внутренней службы, труса и приспособленца, спасающегося от войны за тихими тюремными стенами.
Еще недавно мы таких даже на порог кабака не пускали, сразу брали за свекольную нюхалку, тыкали рожей в пол и пинком вышибали через первый же проем в стене и даже без наличия такового…
В общем — то, я начинал привыкать. Послушно встал справа от двери камеры, заложил руки за спину и почти уткнулся лбом в прохладную штукатурку. Пока мой страж, насвистывая нечто неопределеннопопсовое, возился с заедающим замком камеры, мне оставалось только созерцать трещины и подтеки перед собственной нюхалкой, попутно совершенствуясь в извечной позе подконвойного ожидания…
Дверь, наконец, поддалась, противно запищав электронным замком.
— Так — так… Вот зараза писклявая… — явно обрадовался он. — Теперь сюда ходи! Да не туда, а туда, в камеру, значит! Да заходи — заходи, служивый, не стесняйся, будь как дома! Потому как тюрьма теперь — твой дом родной! Тут тебе и крыша, и пайка, и Параша Васильевна для облегчения души — все удобства для вас, сволочей, аж завидки берут от такой легкой жизни…
Не знаю, может быть, по его сценарию, мне следовало умильно расплыться от предвкушения грядущего камерного счастья, но я как — то замешкался и восторга не выразил…
Тогда, подтверждая свои гостеприимные тезисы, конвоир подтолкнул меня в спину пластиковой энергодубинкой. С его стороны — тоже вполне мирный жест. Насколько я знаю, в этих дубинках хватает энергии, чтобы оставить от человека одни дымящиеся подошвы, а уж что касается воспитательных ожогов — так бывалые заключенные на них и внимания не обращают. А этот — даже на полмиллиметра рычажок не сдвинул, ткнул, будто обычной палкой, от которой никаких чудес, кроме синяков.
Гуманист! И весельчак, вдобавок, и говорун… Наркоты, что ли, наглотался или просто не протрезвел со вчерашнего? То — то я смотрю, что на его стандартно — очугунелом лице вроде как проступают некоторые человеческие черты… Не просто кирпич, а кирпич с вареньем!
Не дожидаясь повторного тычка, уже с энергодобавкой, я шагнул в камеру. Дверь тут же захлопнулась за спиной с характерным, сварливо — ржавым лязгом.
Удивительно, в тюремных замках уже много веков не водится никакой ржавчины, а лязгают они все так же, как в старину. Или тюремщики специально поддерживают, так сказать, атмосферу? Свидетельствую как бывший историк, это у них получается…
Стоя у двери, я осматривался. Камера была небольшая, десяток шагов по диагонали. Голые стены ядовито — белого цвета хлорки, серый пластик двухъярусных нар, госпожа Параша, как положено, в левом углу перед входом, отгорожена стыдливым, полупрозрачным барьерчиком, высотой по макушку на корточках. Узкое, как щель, окошко наглухо забрано бронестеклом с отчетливой металлической арматурой внутри. Стекло, да и плафон на потолке, настолько засижены мухами, словно они начали это славное занятие еще во времена царя Гороха Первого, передавая его, как традицию, из поколения в поколение. В остальном — безликая, унылая чистота с едким, щелочным запахом жирорастворяющего антисептика.
Обычная камера, словом. Типичный образчик тюремно — воспитательного интерьера, каких я немало насмотрелся за последнее время. И явно — не выставочный образец…
В камере уже находились трое. Черные тюремные робы, прилаженные в обтяжку до своеобразного шика, пестрота двигающихся голографических татуировок на всех видимых частях тела — о социальной принадлежности после этого можно не спрашивать. Уголовщина, «блатные» и явно не последние в своей иерархии.
Когда я вошел, аборигены немедленно уставились на меня, не вставая со своих лежанок. Я отчетливо заметил, как на лбу у одного из них закривлялась гибко — черная змейка, спустилась на щеку, переместилась на нос и вернулась обратно. В этой тройке он вообще выглядел лидером — коренастый, лысый, словно валун, он с первого взгляда показался мне каким — то булыжным. Серое, землистое лицо и спокойная уверенность очень сильного человека. Глазки у него были маленькие, острые, плохо заметные под росписью галотатуировок, нос — невыразительной пипкой, а вот губы — неожиданно яркие и пухлые, будто у девушки.
Мм… Черная змейка на лбу… Кажется, это не менее двух приговоров за убийство… Да еще подмигивающий чертик под правым глазом! По уголовным меркам — самый серьезный дядя…
«Ах да, полотенце!» — вспомнил я напутствие бывалых товарищей.
Глянул под ноги. Тюремное полотенце из впитывающего пластика, действительно, было тут как тут, лежало прямо передо мной, согласно древней камерной традиции.
В сущности, я мог сделать четыре вещи — наступить, перешагнуть, обойти или поднять его. Наступить — это заявить о своей принадлежности к воровскому миру, откровенно вытереть ноги — заявка на принадлежность к авторитетам. Перешагнуть — показать себя полным валенком, потому что «честный фраер» чужое полотенце обойдет. А уж поднять — хуже не придумаешь.
Это сразу записать себя в шныри, уборщики и вечные дневальные по параше.
Я сделал пятое. Полотенце я поднял и разорвал одним движением рук. Потом сложил — и еще раз разорвал…
Обрывки я небрежно отбросил в угол. В общем молчании прошел дальше, закинул свой узелок — сидор на верхние нары, сам впрыгнул туда же. Улегся, подложил руки под голову и прикрыл глаза.
Раскрашенные аборигены внизу всё так же напряженно молчали. Их реакцию можно понять. Разорвать голыми руками тюремное полотенце из специального пластика практически невозможно, даже если делать это с азартом и в коллективе. А уж одному…
— Крепкое, крепкое, у нас тут все крепкое… А то повадится каждый рвать на полосы казенные полотенца или, скажем, одеяла, да и вешаться на них. Поди уследи за всеми, — объяснил мне несколько дней назад один из тюремщиков, позвякивая своей зарешеченной логикой, как связкой ключей…
Нет, я не супермен, ничего подобного. И подготовка десантника здесь ни при чем, картинки десантников с квадратными челюстями и шарообразными мускулами, раздутыми от генных инъекций, этих парней, способных щелкать пули, словно орехи, зубами — это для комиксов. В десант, наоборот, не берут раздутых качков, броники хоть и безразмерные, но тоже имеют свои среднестатистические пределы. Просто два месяца назад меня угораздило принять участие в экспериментах по телепортации и даже один раз пройти через порталы.
Что удивительно — я вышел живым. На проходе молекулы, видимо, сложились как — то не совсем правильно, или что — то другое — не знаю, я неожиданно получил нечеловеческую силу рук и спины (это плюс) и простреливающие боли в области шеи и нижнего отдела позвоночника, периодически накатывающие тошнотворной волной (это минус). Программу испытаний быстро свернули, количество жертв признали недопустимым даже для армии, но мне от этого, понятно, не легче…
Краем глаза я исподтишка наблюдал за уголовными. Двое помоложе и пожиже татуировками вопросительно косились на лысого. Один из них вертел в пальцах острое, трехгранное лезвие, которое появлялось непонятно откуда и так же незаметно исчезало в его руках.
Вот ножичек есть, вот ножичка нет…
Ловко!
«Только фокусника с потаенным ножичком мне и не хватало для полного счастья! — вяло мелькнула мысль. — У остальных наверняка есть что — нибудь похожее, это же урки… Конечно, черт с ними, пусть режут, такое настроение, что впору самому в петлю, но уж больно корявая железяка. Такой не зарежешь, а скорее располосуешь, свидетельствую как старый солдат. А это несмертельно, но зато очень больно. И обидно к тому же».
— Вообще — то приличные люди, заезжая в «хату», сначала здороваются и обзываются, — подал, наконец, голос серый авторитет.
Голос был хрипловатым, сипловатым, с характерными угрожающими пришептываниями, а фраза относилась явно ко мне.
— Сергей Киреев, бригада космодесанта «Бешеные» армии СДШ, командир роты разведки, капитан, — представился я. Потом поправился: — Бывший капитан… Разжалован, лишен орденов и воинского звания за преднамеренное оскорбление словом и действием старшего офицера…
— Понятная хавира, значит, герой, говоришь… Значит, не поперло тебе, капитан… — проскрипел лысый.
Я, кстати, ничего такого не говорил. Но если угодно, «не поперло» — это достаточно точное определение ситуации. Впрочем, я не стал ничего объяснять. Промолчал.
— А чего такой борзый — то? Жизни не жалеешь, хевру не уважаешь? — продолжал допытываться уголовный. — Смотри, фраер, крепко оглядывайся, пока зенки еще зекают. Здесь тебе не казарма, капитан, здесь наша воля…
— Слышь, Князь, в натуре, да он еще и русский, к тому же, и офицерик! — подал голос второй уголовник.
— Никшни! — цыкнул на него Князь. — Потом спроворим… — многозначительно пообещал он.
«Ну, потом так потом, — мысленно согласился я. — Хозяин — барин…»
— Да, кстати, господа уголовники, если решите меня ночью зарезать, то делайте это с первого удара. Если встану, то убью всех троих, слово офицера, — честно предупредил я. — Мне все равно терять нечего. А так хоть вас захвачу с собой к архангелам, все доброе дело напоследок.
— Не, Князь, ну ты слышал, в натуре?! Он же, как на пацанов, базлает…
— Никшни, сявый!!!
Внизу снова воцарилось многозначительное молчание.
Тоже дисциплинка!
Я окончательно прикрыл глаза. Жить мне, действительно, не хотелось. Да и не прожить долго, это я прекрасно понимал. Здесь, с этими тремя, я справлюсь, конечно. А когда таких крокодилов будет несколько сотен? Когда действительно навалятся на одного всей своей лагерной хеврой?
Глупо все… Воюю я уже больше семи лет, мог умереть на планетах, в открытом космосе, мог не выйти из телепортационного портала или вывалиться оттуда перемолотым куском мяса, а умирать придется вот здесь или в другой, подобной камере. Потом скажут — получил срок и пропал где — то в лагере… Хороший, мол, был солдат, жалко, что плохо кончил… Эпитафия.
Все глупо! Сама жизнь, если рассудить, достаточно глупое занятие — как только гукающее, не рассуждающее младенчество кончается, человек начинает отчетливо сознавать, что он смертен, и всю оставшуюся жизнь ждет и боится конца. Ну, не глупо ли? — думал я, лежа на жестких тюремных нарах.
С этой позиции вообще трудно быть оптимистом, сплошные черно — белые тона, подчеркнутые окном с решеткой…
Наверное, я все — таки устал за семь лет войны, только сам не понимал, насколько устал, пока господин Случай не выдернул меня из привычной солдатской лямки.
Не то чтобы я хотел умереть, просто мне было по — настоящему все равно. До полного безразличия, до отвращения ко всему — устал…
* * *
Сейчас историки уже зафиксировали, что первая в истории человечества «война миров», эта схватка земной метрополии с окраинными планетами, началась 4 апреля 2186 года с нападения «дальних» колонистов на планету Геттенберг, поблизости от которой (удивительно, кстати!) оказался Пятый «Ударный» флот, сумевший дать достойный отпор. И так далее — тра — та — та — та…
Если вдуматься, еще не факт, что крейсер казаков собирался атаковать Геттенберг. Казаки — ребята лихие, но не самоубийцы же, чтоб одним легким крейсером взламывать планетарную оборону. Скорее, это был обычный контрабандистский рейд. С тех пор, как таможенные пошлины на торговлю с окраинами были повышены в разы, контрабанда там расцвела кустисто и пышно, будто крапива возле навозной кучи. Границу сектора они нарушили — да, и околачивались возле подконтрольной Земле планеты, но, между прочим, не первый случай, можно даже сказать — не единичный…
Наша пропаганда, конечно, представила все по — своему. Они напали, мы защищались, а если защита обернулась массированными ударами по дальним мирам — так всем известно: лучшая форма защиты — это ответное нападение. Не наша, извините, вина, а, наоборот, вполне допустимая тактика по отношению к агрессорам…
Обычное начало войны, с никому не нужными и никого не обманывающими оправданиями вдогонку…
А для меня война началась еще на четыре года раньше. Однажды весной на планете Усть-Ордынка, где я родился, вырос и прожил к тому времени двадцать два года…
Тогда казалось — целых двадцать два года, теперь кажется — всего двадцать два, не просто молодость, глупое розовое щенячество… Да, давно… В прошлой жизни, как модно теперь говорить, имея в виду теорию инкарнации и собственное гипотетическое бессмертие…
Я до сих пор отчетливо помню, как все было. Как мы стояли неровными, ломаными шеренгами на перроне обычных пригородных монопоездов. В сущности, пока даже не шеренги, просто выровненная толпа.
Весело стояли, вольно. Разномастно одетые, еще не подстриженные под общую гребенку, с рюкзаками, откуда — то взявшимися вещмешками времен, наверное, Большого переселения, и даже совсем штатскими, аляповато — туристическими чемоданами с антиграв — ручками…
Светило солнце, очень ярко светило солнце, день выдался вообще замечательный, уже теплый, но еще не жаркий. Весна… Не ее журчащее начало, когда снег тает на дневном припеке и сливается в звонкие ручейки, а более поздняя пора, когда распускаются почки и молодая, свежая зелень пахнет терпко и оглушительно.
Любовь, надежда, сладкое томление, беспричинная радость, горячий шорох поцелуйчиков в сумерках — многое чувствовалось в этих весенних благоуханиях.
Уж никак не война — это точно…
И еще пахло по — особому, по — железнодорожному, помню я. И стеклянно — блестящий монорельс убегал к горизонту, как дорога к неведомому. Он очень ярко блестел на солнце — этот рельс, годами полируемый пневмоподушками поездов…
Я первый раз ехал на фронт, мы все ехали первый раз, три только что сформированные роты волонтеров. Впоследствии, Отдельный Добровольческий Волонтерский полк, еще позже — Вторая Волонтерская дивизия имени Заваришина.
Впрочем, тогда еще и фронта не было как такового. Полупартизанские, набранные с бору по сосенке группировки желто — зеленых с планеты Тай — бей, только недавно высадились на дальнем, почти неосвоенном конце единственного материка Усть-Ордынки. Они продвигались вперед осторожно, с опаской, словно еще до конца не веря, что некогда могучая Россия (потом — просто сильная, потом — просто страна) окончательно развалилась и даже бросила на произвол судьбы собственную колонию…
Странное было состояние, часто вспоминал я потом. Даже приподнятое какое — то. Такое восхитительное чувство оторванности от всего прежнего, как будто старая, рутинная жизнь кончилась окончательно и бесповоротно, а впереди — неведомое, грозное, яркое… Почти все были молодыми, мальчишки, в основном, лет восемнадцать — двадцать пять. Шутили, дурачились, играли в строевую дисциплину. Те немногие, кому удалось послужить в армии, матерно делились опытом. Страха почти ни у кого не было.
Вот во второй раз, когда я полгода спустя возвращался на фронт после ранения, мне уже было страшно. Вообще, возникло мрачное ощущение, что это моя последняя дорога туда. Я даже принял его за предчувствие… И в третий, и в четвертый раз — страх потом всегда присутствовал, только загнанный куда — то глубоко, в подсознание. Страх не мешал чувствовать себя боевым, обстрелянным ветераном, которому сам черт не брат, а товарищ и друг, и, наверное, выглядеть таковым в глазах окружающих… Но оставался…
А тогда — нет, еще не было!
Сами проводы закончились перед вокзалом, именно там, на площади, сыграли лихую, рвущую душу «Славянку», толкнули пару коротких речей и дали пять минут на прощание с родными. Но тоже как — то не ощущалось, что это всерьез, хотя были и слезы, и напутствия, и всхлипывания матерей, и тревожная скороговорка девушек.
Может, мне так казалось, потому что меня некому было провожать? Та, из — за которой я записался в добровольцы с четвертого курса исторического факультета, естественно, не пришла, даже не подумала об этом, наверное. А мать с отцом были далеко, они еще не знали, что их неразумное чадушко подалось от любовной тоски на войну. Видите ли, одна дуреха с красивыми ресницами перестала обращать внимание на его серые глаза, средний рост и не слишком волевой подбородок, а растаяла от ярко выраженного самца, ростом под потолок, со жгуче — карими очами и твердыми, словно оскал Щелкунчика, челюстями…
Как ее звали, кстати? Да, Ира, Ирина… Ирочка Ермакова, моя любовь, как тогда казалось, до гробовой доски…
Теперь вспоминается только голубой блеск из — под ресниц и светлый локон, косо спадающий на белый лоб. Осталось ощущение, что вся она была какая — то беленькая, словно светившаяся чистотой. Белочка… Сейчас кажется, встретил бы на улице — не узнал…
На перроне, помню, нам раздали первое оружие. О бронекостюмах никто, конечно, не заикался, мы, сугубо штатские, еще слабо представляли себе, что это такое. Поэтому удовольствовались старыми «калашами», поясными подсумками кассет с плазменно — разрывными и бронебойными наполнителями и отдельно вибро — штыками, втыкающимися в твердое дерево, как в масло. Один комплект — на трех человек, оружия, сказали нам, катастрофически не хватает. Ребята шутили — один будет стрелять, второй — кассеты подтаскивать, а третий, самый зверь, — со штыком в засаде…
В моей тройке оказались Саня Серов, с которым мы вместе мыкали студенческие радости на факультете и вместе же записались, и Леха Заваришин, щупленький, белобрысенький, быстрый жестами и хохластый, как птица. Серов учился с ним в одной школе, окликнул, так он к нам и прибился.
В нашей тройке Сашка тогда просто выклянчил себе автомат, мол, поймите, мужики, хочу попробовать, что это такое, носить оружие, когда — нибудь книгу собираюсь писать. Не для себя, для искусства прошу! Уступите!
Заваришину по жребию достался штык — нож. А я так и остался с пустыми руками, больше переживая крушение половых надежд, чем собственную немилитаризованность.
Серов, змей ехидный, вооруженный, предлагал, правда, поносить за ним подсумок с кассетами.
«А ботинки тебе не почистить? А сопли не вытереть? А то могу, не стесняйся! Понятно, когда один с автоматом, второй — прислуга за все… Ты, Серый, теперь человек с ружьем, вот и мыкайся сам с боеприпасами…» Потом подошел обычный поезд, и мы начали в него грузиться. Непривычная публика для весеннего перрона — мальчишки с автоматами, а не тетки с кошелками и не дядьки — дачники.
Так все и началось для меня…
Что еще?
Да, ребята из моей тройки! Саня Серов погиб почти сразу, через три или четыре дня. Тех, у кого оказалось оружие, сразу бросили в бой. Бронепехота желто — зеленых буквально втоптала в землю наших, с их старенькими автоматиками и самодельным подобием огнеотражающих панцирей. Не повезло мужикам, попали с места в карьер на первое, крупное сражение этой планетарной войны у сопки Медвежьей…
А Леха погиб полгода спустя. Во время диверсионного рейда взорвал сам себя вместе с вражеским складом боеприпасов и рембазой для МП — танков. Из роты охраны желто — зеленых, по слухам, выжили только несколько человек, и те — ненадолго. После этого случая наша Вторая Волонтерская стала имени Заваришина…
* * *
Почему началась та война… виноват, как тогда обтекаемо говорили — вооруженное противостояние? Эта история настолько напоминает политический анекдот, что выглядит даже типичной для наших времен.
Когда — то, в бородатые времена царя Гороха Великого, во время Большой миграции, первыми на Усть-Ордынку переселили народ хатасов, довольно дикое кочевое племя, выводящее свои роды еще от воинов Чингисхана. Выбравшись из тесноты транспортников — ковчегов на бескрайние степи и хвойные сопки со своими юртами, кобылицами и племенными баранами, эти потомки «потрясателей вселенной» тут же выкинули из головы все воспоминания о гиперпереходах и прочих чудесах лукавых шайтанов. Вырубили себе из местной древесины верховного бога Ягилу, других божков, пониже рангом, и с удовольствием принялись им камлать, благодаря за подаренные новые земли. Словом, зажили, как всегда, привычным племенным укладом, признавая из всех благ цивилизации только переносные плазмопечи, походные антенны для гала — телевидения и водку — любимое развлечение народа — старшего брата. Водку им, в связи с особенностями физиологии, было запрещено продавать, слишком быстро спивались, но добывали, конечно, как могли…
Потом в Координационном совете миграции сообразили, что атмосферных планет не так много, как раньше казалось. К тому же на Усть-Ордынке, кроме необъятных просторов, нашли еще приличные залежи селенита–4 и других интересных ископаемых. Планета находилась под протекторатом России, и сюда начали активно переселяться русские, украинцы, белорусы и казахи. Было определено — пусть хатасы кочуют хоть вдоль, хоть поперек экватора, их вековой уклад должен остаться в замшелой неприкосновенности, но инфраструктуру планеты, тем не менее, следует развивать. Планета осталась в разряде малонаселенных, общее число жителей едва перевалило за двадцать миллионов человек, но стала своего рода стратегическим сырьевым запасом страны.
Когда мировое правительство СДШ объявило Россию и еще целый ряд государств несуществующими даже на формально юридическом уровне, в эти смутные времена всеобщей растерянности, Усть-Ордынка возжелала вдруг не только автономности, но и самостоятельности. Ни много ни мало, как на почве хатасской национальной идеи!
Странная ситуация. Нищие хатасы на какие — то шиши выкупают у администрации столичного города Усть-Орда старинное здание пединститута, образовывают там собственный национальный парламент, начинают активно принимать узкоглазых гостей с дальних планет и, вообще, всячески бузить в актовом зале с колоннами. У них появляются еженедельная газета «Хатасские вести» и толстый, богато иллюстрированный ежемесячник «Коренной обитатель». Все это полиграфическое изобилие, понятно, выходит на русском языке (хатасского письменного в природе не водится), но тиражи потрясают воображение — 200–300 тысяч на каждый номер. Это при том, что по очередной переписи число хатасов на планете составляет 55 658 человек, и половина — вообще упорно неграмотны! Печатную прессу используют только для разжигания костров, а что такое Интерсеть, представляют себе так же туманно, как юношеские скитания бога Ягилы, который с молодой энергией отправился в никуда и много лет странствовал неизвестно где в районах дальнего небосклона.
Для кого все это издается? Цирк на гастролях! — посмеивалось остальное народонаселение.
Никто еще не задумывался толком, кому понадобилось вкладывать огромные деньги в бредовую идею хатасского национализма. И откуда они взялись, эти деньги, в те времена, когда все окраины вдруг категорически обнищали?
Я сам, помнится, как студент — историк, написал в «Хатасские вести» три небольшие заметки, шутя написал — Сашка Серов сосватал мне халтурку, он всегда знал, где можно выгодно подработать бедным студентам. А получил за это очень неплохой гонорар, просто — царский, даже удивился сумме…
В общем, малый народ, добродушный, не воинственный, спокойно себе вырождающийся веками до полного, созерцательного фатализма. На весь народ — два десятка типов с высшим образованием и сотня — другая — со средним. Хатасы обычно забирали детей из интернатов после пятого — шестого классов, разводили руками — читать — писать мало — мало умеет, цифры знает — уже ученый! Что еще надо? Деды — прадеды и того не знали, а жили не хуже, однако… Власти, культивируя образование хотя бы на среднем уровне, с этим когда — то боролись, но потом — плюнули.
И вдруг — Хатасская независимая республика! Нелепо, как взрыв зажигалки в кармане!
Задним числом, конечно, теперь хорошо видны все странности того так называемого «хатасского парламента». Весь парламент можно было разделить на три «фракции»: хатасы — старейшины, десятка три морщинистых, узкоглазых дедков, индифферентных ко всему, кроме долгих посиделок в дармовом буфете для народных избранников, примерно столько же хатасов среднего возраста, поживее умом и речами, пьющих, шумных, малограмотных и, в сущности, таких же неорганизованных. Третья фракция была самая малочисленная, человек пятнадцать, зато самая бойкая.
Эти отличались от остальных. По виду те же хатасы: узкоглазые, смуглые, широкоскулые, но в речах и манере одеваться — неистребимое высшее образование и даже ученые степени социологов — политологов.
Формально возглавлял все это безобразие реальный хатасец, он же спикер нового парламента Ирген Иркенов, официальный поэт малого народа. Когда — то Иркенова, скрипя зубами, протащили через пять курсов Литинститута московские профессора, с тех пор он гордо называл себя литератором и регулярно писал по стихотворению в месяц. Конечно, главенство его было чисто формальным, бойкие бдительно смотрели ему в рот, чтобы поэт и спикер не ляпнул лишнего. Он, по — моему, был единственным, кто тогда всерьез уверовал в великую хатасскую идею и искренне ее пропагандировал, потрясая прахом Чингиса — завоевателя.
Тоже можно понять, натерпелся «малый поэт» от старшего брата по литературе. При российских властях его стихи издавались исключительно на деньги по линии нацпроектов. Полагаю, когда в руки редакторов попадал очередной подстрочник про плывущие над юртой облака и кобылье молоко гривастых матерей… пардон — материнское молоко пышногривых кобылиц, те в выражениях не стеснялись.
Самолюбие художника…
Бесплатный цирк? Да!
Только это представление всем вышло боком. Вспоминая выражение одного из великих исторических говорунов, что каждая драма повторяется потом как комедия, нужно признать — наоборот случается не менее часто. Начинаем со смехом и прибаутками, а заканчиваем слезами и кровью.
Сначала краснобай — губернатор из бывших политэкономов, сыгравший в выборы как в рулетку на последние деньги, зачем — то признал этот горе — парламент. Появился даже специальный термин: двуединство власти. Жители смеялись — мол, все понятно зачем, почему, но сколько же ему все — таки заплатили за это самое двуединство? Не иначе, в два раза больше!
Потом, в один далеко не прекрасный день этот парламент вдруг объявил, что новоявленная Хатасская республика, бывшая Усть-Ордынская автономия, становится полностью независимой. А для обеспечения порядка и безопасности граждан просит своего народно — демократического, желто — зеленого соседа по космосу помочь нарождающейся республике.
И сосед, конечно, откликнулся! На удивление охотно, причем даже раньше, чем его позвали.
Как же не помочь по — соседски?! Так поможем, что и следа не останется от русских захватчиков! — охотно заволновались там. Освободим братьев — хатасов от векового гнета, перенесенного с Земли в космос!
Ввести на планету регулярную армию желто — зеленые, правда, не решились, зато у них под рукой оказались очень кстати сформированные, наемно — добровольческие отряды непонятного происхождения. Которые по вооружению и комплектации ничем от той же армии не отличались.
Все это было шито белым на живую нитку, обычная операция спецслужб, предваряющая захват территории. Только это надо было еще доказать — операция и захват. Парламент, воля народа, национальное самоопределение — откуда — нибудь из Вашингтона или Женевы все это выглядело куда как солидно! Потом мы узнали, что и желто — зеленые здесь, в сущности, ни при чем, их тоже использовали втемную, просто Земля уже тогда начинала свою экспансию, для пристрелки — чужими руками, еще не желая открыто обострять отношения с окраинами.
Но это потом…
* * *
А тогда нашелся только один человек, который не стал ждать, смеяться, разводить руками и недоумевать на кухонных посиделках. Он сразу понял, что происходят совсем не смешные события. Что цирк уже уезжает, а клоуны остаются и снимают маски…
Борис Борисович Чернов. Генерал — майор в отставке. В прошлом — командир бригады МП — танков Российской армии, «ограниченный контингент» которой все еще существовал до последнего времени…
Батя!
ББЧ — как мы часто называли его между собой.
Сам родом из этих мест, Чернов недавно вышел в отставку и скромно подъедался в администрации недавно выбранного губернатора, что — то там по патриотическому воспитанию молодежи и продуктовым наборам для ветеранов. До тех событий его мало кто знал.
— Идиоты! Идиоты и негодяи! — заявил он во весь голос, одновременно имея в виду планетарную администрацию и далеких политиков из центра.
— Один умный человек может сделать глупость, а потом всячески от нее открещиваться, — говорил он некоторое время спустя. — Но если у нас, русских, соберутся вместе пятьдесят или, не дай бог, сто умников, они почти обязательно сварганят сообща такую вопиющую дурь, что впору потом всем блевать кровью…
И его услышали! Не губернатор, не новоявленные политики, уже почувствовавшие, что можно хватать все подряд из бывшей госсобственности, но до конца не проникшиеся такой «прухой», генерала услышали жители края. Беженцы, уже потянувшиеся с приграничных окраин и рассказывающие о фашистских подвигах желто — зеленых, рабочие, которым новый губернатор обещал золотые горы, а платить как — то совсем забыл, студенты, домохозяйки, пенсионеры…
Все, в общем, понимали, что желто — зеленым нужна земля, нужны стратегические ресурсы, но вот население планеты — совсем без надобности. Пусть он, народ, обычно безмолвствует, такая у него угрюмая историческая роль, но иногда может и поддержать. Хотя бы в качестве электората. Черновская «партия автономности» сформировалась настолько сама собой, на энтузиазме и неприятии, что он, похоже, сам не сразу понял, что стал лидером оппозиции, более влиятельным, чем губернатор. Генерал, впрочем, не стал баллотироваться, заседать и карабкаться в небо планетарной политики.
— Когда дом горит, не время искать поджигателей! — изрек Батя. — Вот потушим пожар, тогда и займемся своеобычными глупостями, а сейчас надо дело делать!
Да, генерал всерьез занялся организацией сопротивления. Сначала он какими — то хитрыми маневрами через друзей в бывшем Генеральном штабе бывшей России задержал на планете 17–ю отдельную бригаду космодесанта и 84–й мобильный, ракетно — лазерный полк планетарной обороны. Даже втянул их в несколько перестрелок с желто — зелеными, после чего те надолго утратили наступательный пыл.
Потом армейцы получили окончательный приказ сверху — ни во что не вмешиваться, не обращать внимания, не поддаваться на провокации местных политиканов, а спокойно, дисциплинированно, закрыв глаза, грузиться в эшелоны и отправляться тащить службу куда — то на планету Урал, по возможности сохраняя технику и вооружение подразделений. Единственное, что смогли сделать для Усть-Ордынки офицеры — это зацепиться за неопределенное «по возможности» и списать несколько законсервированных складов с оружием, боеприпасами, техникой и прочим военным скарбом. За усушкой, утруской, истечением срока годности и нехваткой подвижного состава космотранспорта.
К тому времени Чернов уже сформировал из добровольцев несколько отрядов самообороны.
* * *
Потом меня часто спрашивали — как мы воевали на Усть-Ордынке? Маститые стратеги из офицерской школы в Минеополисе никак не могли взять в толк, как можно почти два года вести боевые действия, не имея ни численного, ни, тем более, материально — технического превосходства над противником.
Да, хорошо, хорошо воевали… Даже весело… Как попало и чем попало. Чего стоили хотя бы самодельные гранатометы из обрезков водопроводных труб. Толкач и резинка — вот и вся техника, но гранаты, кстати, летели совсем неплохо, метров на двести — двести пятьдесят.
А антиграв — пояса, начиняемые взрывчаткой и запускаемые на радиоуправлении, смонтированном из обычных детских игрушек! А минирование местности автомобильными мини — аккумуляторами, которые, как оказалось, при некотором конструктивном дополнении взрываются не хуже противопехотных «лягушек»!
Голь на выдумки хитра! Что только не шло в ход вместо недостающего оружия: самострелы, самопалы, самодельные ракетометы и огнеметы, производство которых Батя наладил на Усть-Ордынском заводе бытовых приборов… Не дошли только до мечей и луков, пожалуй.
Лихое времечко! Ни линии фронта, ни планирования операций — набеги, стычки, рейды, ответные вылазки… Схватились, постреляли, разбежались и так — постоянно. Генерал Чернов старался сделать из нашего гуляй — поле воинства подобие армии, но даже ему это удалось далеко не сразу. Собирается, помню, десяток добровольцев.
— А что — то мы давно не щупали за хобот желто — зеленую мразь! А не пора бы?! А то желто — зеленые вольно жить стали на нашей земле! Пора им нарезать по два метра в длину и полтора — в глубину!
Другие в ответ:
— Еще как пора! Мы как раз патронами разжились, есть повод повеселиться!
— Господа волонтеры, милости просим на броню, МП — танк отправляется по расписанию…
И — понеслось! Пошла — поехала душа в рай, не обещала вернуться!
Потом, конечно, война стала другой, более позиционной, где каждый переход линии фронта сопровождался прорывом и потерями. Партизанщина совсем прекратилась, в ход пошло уже современное вооружение. В нашем распоряжении оказались склады бывшей русской армии, да и желто — зеленые тоже всерьез втянулись в войну…
* * *
Так почему началась та война?
А почему начинаются все войны на свете? Не от великого ума, это точно… На правах ветерана космодесанта, не боясь обвинений в трусости, я могу сказать больше — есть во всем этом, в любой войне, даже самой правой и освободительной, изрядная доля настоящего сумасшествия. Да, идея, идеалы, стремления — все это может присутствовать, и вначале даже можно делить воюющих на нападающих и защищающихся. Соответственно — на правых и виноватых. Но это разделение быстро кончается, стирается, размывается — как угодно. Остаются «наши», остаются «они», и война — единственное общее между всеми.
Потому что именно «они» закидали «музыкой» — ультразвуковыми снарядами — окраину городка Онагры, где под перекрытиями обрушившегося дома погибли твои родители и сестренка Светка. Именно «они» жгли на медленной плазме пленных ребят из разведгруппы, превращая в живые факелы, именно «они» вырезали всех жителей большого поселка Вольный, точнее, всех женщин, стариков и детей, потому что мужчин там уже не оставалось.
Детям детсадовского возраста отрубали головы чем — то вроде мечей или сабель. (Ну, любили «они» всю эту самурайскую экзотику!) В поселке оказалось неожиданно много маленьких детей. Это ты навсегда запомнил — детские головы, раскиданные, как мячики (такое игривое сравнение, скрипя зубами!), пустые жестянки из — под «их» пайковой водки, хрустящие под ногами, грязно — бурые брызги крови на стенах домов и давящая тишина мертвого поселка…
И именно «их» ты методично отстреливал из крупнокалиберного пулемета, укрепившись в дзоте на высоте 17,28 и прикрывая отход батальона. Те трое, что оставались с тобой, уже погибли, ты понимал, что и тебе осталось немного, и это было уже безразлично, ты уже перестал числить себя среди живых, просто хотел стрелять как можно лучше и дольше, прежде чем тебя тоже убьют. Не думал, не чувствовал, а просто стрелял…
Потом — внезапная контратака наших, после которой ты долго не мог поверить, что все — таки остался жив. Впоследствии — благодарность в приказе за то, что ты «в течение четырех часов прикрывал отход своего подразделения, уничтожив при этом до двух взводов живой силы противника». Два взвода — это ведь очень много, если представить перед собой эти 60–70 человек, стоящих в одном строю, неправдоподобно много…
Да, для тебя «они» уже перестали быть людьми…
Желто — зеленые! Цвет их флага, который для тебя больше чем флаг — символ зла, сосредоточие ненависти…
* * *
Что такое война?
А кто ее знает — что это такое? Чья — то глупость и чье — то самопожертвование, храбрость и трусость, честь и предательство, и горе, и слезы, и смех — всё вместе, и всё в одной куче…
Я помню, когда эвакуировались десантники и ракетчики, наша бывшая непобедимая, несокрушимая, легендарная Российская армия, многих жителей охватило настоящее отчаяние. На Батины «отряды сопротивления» еще мало кто надеялся, а вот о желто — зеленых уже все слышали, начинали понимать, какого цвета их независимость.
Офицеры — армейцы, тоже давно прижившиеся в наших краях со здоровым климатом, полезным для сердца и прочих органов, хмуро уверяли, что ничего не случилось и не случится, всего лишь плановая передислокация. В верхах ведь тоже не все идиоты, одни войска уйдут, другие — придут, не бросят же целую планету просто так…
Звучало это неубедительно. Думаю, они и сами понимали, что уходят именно «просто так». Бросают… Как их самих выбросили в никуда, отзывая на передислокацию, читай — расформирование.
Я сам не видел, мне ребята рассказывали, когда первый из трех десантных полков начал выводить технику со складов, к забору воинской части вдруг стали стекаться женщины. Обычные тетки, стихийные, неорганизованные, замученные бытом и очень злые.
Мол, смываетесь, защитнички?! Бросаете, родимые?! А совесть — то есть? А мы тут как же? Вон, говорят, желто — зеленые уже лютуют, стреляют не разбирая — старый, малый, правый, виноватый! А теперь еще и вы уходите! А нам что — ложиться и помирать прямо здесь?! Нет, не пускаем их, бабы! Не пустим, и все! Вот тут, прямо перед воротами ляжем! И пусть они свою технику прямо через нас гонят — и так, и так пропадать! Словом, женщины наступали. Командир полка, пожилой подполковник Орелик (такая уменьшительно — гордая фамилия) охрип от мата, метался, хватался за кобуру, но ничего не мог сделать. Не стрелять же, на самом деле, по своему населению!
Хорошо, волонтеры подоспели. Окружили его, начали договариваться. Мол, ты, подполковник, оставь нам немножко техники со складов, а мы уж баб уговорим пропустить, не сомневайся.
Орелик сначала сильно нервничал, потом плюнул под ноги, вытер потный лоб собственной пилоткой и выбросил перед собой связку ключей с блямбами полковых печатей:
— Берите, черт с вами! Да что я, не понимаю что ли, мужики! У меня самого от всего этого бардака с души воротит! Все равно всё спишут к Божьей Матери! Нет больше нашей краснознаменной… Всё берите! Всё к черту!
— А что, Сема, не ваша ли это работа — организованный гнев мирного населения? — помнится, спросил я Семку Корбуха.
Сема, казак по рождению и агроном по образованию, блеснул на меня глазами:
— Да я тебя умоляю! При чем здесь мы? С ними же, как с сухой соломой, только окурок брось, а дальше — заполыхает…
Веселый был парень, смешливый, как школьница — хохотушка.
Его убили года полтора спустя. Даже не в бою, просто словил шальную пулю во время обычной, вялой перестрелки от окопов к окопам. Случайность. Тоже бывает…
Общесетевая независимая газета «Пионеры
вселенной» № 169 от 7 октября 2185 г.
Из статьи обозревателя Цезаря Камилина
«Вторичный натурализм и первичные
половые признаки».
За четыре года до высадки на Казачок
…остается только поздравить всех гомосексуалистов и лесбиянок с этим воистину прогрессивным решением Верховного Суда! Именно он, Верховный, расставил все точки над «і», указав в деле «Лацис против СМИ», что термин «натурал», в применение только к связям мужчина — женщина, является оскорбительным для других сексуальных групп. Следовательно, читая по тексту решения, «гомосексуальное и лесбийское партнерство тоже должно характеризоваться, как нормальная половая жизнь, не выходящая за рамки естественной физиологии. В отличие от виртуального секса, киберсекса или геномодифицирования половых органов, сами формы которых не являются натуральными…»
Формы органов или формы секса, уважаемые читатели?..
Ну а дальше коллегия Верховного Суда признает за вышеупомянутыми секс — группами право именовать себя «вторичными натуралами». Зрители встают и восторженно аплодируют!
Не будем спорить, Верховному Суду, конечно, виднее, что и как. По слухам, именно среди уважаемых членов суда уже не первый год разворачивается подковерная война между группировками гомосексуалистов и лесбиянок, в которой «розовые» выглядят все — таки активнее. (Да простит читатель за эту невольную двусмысленность!)
Вызывает только некоторое сомнение сама резолютивная часть решения, где гомосексуалисты и лесбиянки обозначены, как «вторичные натуралы». Вторичное — это ведь, кажется, что — то из области переваривания пищевых продуктов? Или я ошибаюсь?…
* * *
Планета Орион–2. Тюрьма «Форт Индепенденс».
За четыре месяца до высадки на Казачок
Уголовники постепенно перестали обращать на меня внимание, хотя, я чувствовал, все равно искоса наблюдают. Видимо, ждут ночи, решил я.
Ну да, разборки у них всегда происходят по ночам. Почему — не знаю. Традиция, наверное. Точно так же, как стратеги Генерального штаба всегда назначают боевые операции на какие — то немыслимые часы в 4, 5, 6 утра, не давая солдатам перед боем толком выспаться. Зачем? Если уж солдату перед боем не спится, в конце концов, можно вкатить себе успокаивающее с заданной часовой программой, ученые тут не врут, от него действительно нет никаких видимых последствий, проверял на себе неоднократно…
Я понимаю, раньше, когда воевали от рассвета и до заката — длинный световой день имел стратегический смысл, но сейчас, когда проблему освещения многокилометровых плацдармов можно решить, выстрелив в небо двумя — тремя «фонариками»…
Не могу врубиться! Тоже традиция, не иначе…
«Да, Усть-Ордынка!» — вспоминал я.
Убей желто-зеленого — попадешь в рай. Так сказать, девиз на все времена, универсальное руководство к действию, в котором съемная мишень варьируется на потребу дня. Цвет флага, раса, религия, пол — все это сугубо по вкусу… Зато сам девиз — старый, проверенный и действенный, как цианистый калий.
В войне смысла нет! В любой войне!
Это я начал понимать еще там, на Усть-Ордынке. Божий гнев, стечение обстоятельств, неожиданное всеобщее сумасшествие, чрезмерная активность звездных протуберанцев — все, что угодно. Можно объяснять войну и так и эдак, но искать в ней смысл не стоит. Как и в том, что ты на ней очутился. Что именно тебе, в настоящий момент, в данном месте, в конкретную историческую эпоху, выпало стрелять, убивать, умирать, гореть, разлетаться на молекулы за некую идею, придуманную кем — то, когда — то и где — то… Остается только сетовать на высшую, верховную несправедливость, но это занятие тем более неблагодарное. Не зря говорят, до царя далеко, а до неба — еще и высоко к тому же…
Так получилось! — единственное разумное объяснение. Кому — то выпала в жизни удача, а тебе — погоны и марш — броски, кому — то повезло, а тебе — обломилось. «Так фишка выпала!» — любил говорить Вадик Кривой (такая фамилия!), мой давний приятель по волонтерской роте. Она, эта фишка, у него и костями ложилась, и на ребро вставала, и даже в воздухе зависала неоднократно. Лихой был парень. Не знаю, где он сейчас, разминулись как — то, разбросала жизнь…
Словом, Вадик, хоть и не учился на историческом, но интуитивно понимал, что не стоит задаваться вопросом — почему мы воюем? Понимал, что войну нужно принимать как данность, как зерро, время от времени выпадающее на рулетке по закону случайных чисел. И в этой данности гибнут хорошие, правильные ребята, а какая — нибудь сволочь жирует в тылу и даже наживается на поставках. Нет, подобный фатализм не имеет ничего общего с трусостью, уцелеть любыми путями — это другое, нечто более простое, желудочно — кишечное… Ты воюешь, ты — «свой», ты — настоящий мужик, ты втыкаешься гермошлемом в землю и ползешь под огнем рядом с такими же настоящими мужиками…
Так фишка легла! И только так можно понять войну, где вопросы «Почему?», «За что?» — бессмысленное сотрясание воздуха. Понять, принять и, по возможности, уцелеть, если выпадет… Она! Фишка! Закон вероятности! Ничего больше… Потому что даже в Бога, а это, по мнению большинства, — воплощение не просто любви — концентрированной надежды на справедливость, на войне не очень — то верится. Хотя, казалось бы, должно быть наоборот, но — не верится, не видят глаза, не принимает разум, что над всем этим нелепым побоищем витает носитель какого — то «высшего смысла». Разве что иногда, когда ракетные батареи вжимают в землю атакующее подразделение, вырвется из глубины подсознательное — «Господи, пронеси!», но это скорее из области пережитков…
Вообще мне кажется, что атеизм возник не от избытка разума и науки, зародился он именно на войнах, где вся жестокая бессмысленность происходящего быстро доходит даже до законченных идиотов…
На Усть-Ордынке мы проиграли кампанию. Желто — зеленые постепенно захватили весь материк, а остатки нашей Повстанческой армии укрепились на Хантайском нагорье, как на последнем рубеже обороны, уже безо всякой надежды, с одной только злостью в душе. И стоять собирались насмерть — деваться все равно было некуда. Поэтому, когда от Межпланетного Красного Креста поступило предложение эвакуировать нас на своих транспортных звездолетах в рамках программы гуманитарной помощи, — это решение устроило обе стороны. Желто — зеленые тоже понимали, во что им обойдется штурм каменистой гряды, представляющей из себя со своими скалами и пещерами своего рода природную крепость. Тем более, если ее занимает двадцатипятитысячная, доведенная до отчаяния армия ветеранов…
Потом выяснилось, что даже эти транспортники были оплачены земным правительством. Так они, бескровно, подчистили остатки, и все…
А Усть-Ордынка года через полтора перешла под юрисдикцию СДШ. Я же говорил, желто — зеленых тоже использовали втемную, просто «развели» на войну, выражаясь языком моих нынешних сокамерников…
* * *
Так я стал тогда человеком без Родины и гражданином без государства. Красный Крест перебросил нас на планету Урал, тоже русскую (бывшую русскую — можно добавить), но там мы были нужны, как пассатижи в парилке, это сразу чувствовалось.
«Понаехали тут!» — шипели в спину местные жители. Инфляции — девальвации, политическая неразбериха, брожение в умах — кому нужны какие — то повстанцы?
В нашем временном лагере очень скоро начали шнырять многочисленные вербовщики. Предлагалось все — от вступления в армию СДШ до фантастических заработков на каких — то далеких приисках, причем настолько фантастических, что в них просто не верилось. Предложений — много, но выбор, в сущности, был невелик — или действительно куда — нибудь завербоваться, или оставаться здесь и месяцами ждать временной регистрации и разрешения на работу. От которого тоже мало толку, когда кругом безработица.
Я выбрал армию СДШ. В том числе, и от обиды на бывшую страну Россия, которая, как обычно, всех «кинула», а сама в очередной раз развалилась, с шумом, громом и повсеместным беззастенчивым воровством. Такое уж это было странное государство, что оно никогда не жило нормально, все больше преодолевало последствия собственных бесконечных метаний на пути ко всеобщему благоденствию…
По крайней мере, штатовцы обещали мне, бывшему офицеру волонтеров, переподготовку в офицерской школе, звание второго лейтенанта и немедленное гражданство СДШ.
По сути — я стал профессиональным солдатом. Воевать — это единственное, что я научился делать хорошо. Так получилось. Можно сказать, так жизнь сложилась, хотя в самом начале хотелось совсем другого. Я же не просто так оказался на историческом факультете, когда — то же всерьез верил, что именно историческая наука поможет человечеству избежать в будущем повторения уже совершенных ошибок!
Мечты, мечты, розовые, как ветреные закаты на Усть-Ордынке… Достаточно посмотреть, как вольно обращаются с пресловутой исторической наукой профессиональные болтолологи из УОС, чтобы понять — она, родимая, никогда ничему не учит, только тихо посмеивается над всеми. В любом случае — служит всего лишь исходным материалом для создания нужных, патриотически выверенных мифов. Не зря же, например, в самих Штатах исторические кафедры в университетах давно уже отменили, существуют кафедры мифоистории, а это уже совсем другое дело…
В Отдельной бригаде космодесанта «Бешеные» я был поочередно вторым лейтенантом, первым лейтенантом и капитаном. Добавлю, именно здесь, в армии, я начал узнавать истинную подоплеку событий на Усть-Ордынке, что — то услышал, узнал, что — то сам понял. Но эти бывшие неурядицы планетарного масштаба уже мало кого интересовали…
* * *
Начиналась война, большая война, с маневрами космофлотов и молниеносными выбросками на планеты…
Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами — это краткие тезисы… Галакттелевидение охотно сорвалось с цепи и с заливистым лаем побежало впереди паровоза, обсуждая грядущее переустройство космоса в духе окончательной демократизации. А меня не оставляло стойкое ощущение, что я все это уже проходил — и патриотические выкрики, и потрясание прахом великих предков, и восторженную экзальтацию немолодых дамочек и мамочек, благословляющих на смерть всех вокруг себя…
Нет, второй раз — это не смешно. Но, раз назвался профессионалом, полезай в «гроб»…
Дальние миры оказались подготовлены к войне куда лучше, чем рассчитывали наши генералы и адмиралы, так что желанного «блицкрига» не получилось. После наших первых успехов сопротивление дальних только усилилось, и военные действия стали все больше напоминать незаживающую язву, которую Пентагон регулярно, с мазохистским усердием расковыривает.
Я воевал, как и все. Получил «Доблесть», «Серебряные крылья», «Редьку с хвостиком» и даже удостоился самой почетной армейской награды — «Медаль конгресса», пожизненно освобождающей меня от уплаты налогов, за исключением «подоходного налога с коммерческой деятельности и предпринимательства».
Словом, моя карьера на службе у новой Родины складывалась вполне успешно, а война этому только способствовала. Особенно с учетом того, что я вместе с «Бешеными» прошел четыре больших военных кампании, несколько малых и заработал вместе с наградами лишь парочку ожогов, от которых меня быстро вылечили простой пересадкой искусственной биокожи. И следов почти не осталось.
Все — таки боевые подразделения космодесанта — это одно из немногих оставшихся правительственных заведений, где белому мужчине гетеросексуальной ориентации, не инвалиду детства, не расовоугнетенному, не ущербному, не судорожному и не припадочному еще можно сделать кое — какую карьеру, не пропуская постоянно вперед, в силу всеобщей политкорректности, пожилую беременную негритянку с одной ногой. (Виноват, госпожа Президент, я имел в виду совсем не Вас!)
Потом — наш батальон был отобран для участия в экспериментах по телепортации в рамках военно — научной программы «Новая дорога». Само по себе почетное предложение, открывающее, как это называется, новые перспективы. Мне, эмигранту, не просиживавшему штаны в одном из трех знаменитых военных училищ, начали светить нашивки майора или даже полковника. Чем не карьера?
Вот только эта проклятая политкорректность все равно меня подвела…
