Глава 1
Процесс брожения
Планета Казачок. 15 октября 2189 г.
Подножье Скалистых гор,
4–й укрепрайон войск Казачьего Круга.
14 часов 20 минут.
Выпрямив спину на подушках сиденья, как на жестком деревянном стуле, командир 5–й лазерной батареи 4–го укрепрайона планеты есаул Семен Загребец смотрел в землю.
«А может — на землю? Как правильнее сказать?»
С одной стороны — гравимобиль, быстрота, полет, убегающий горизонт, и вроде бы уместнее предлог «на». А с другой — все равно приходится тянуться над самой поверхностью на скорости в полтораста — двести километров в час, пряча темно — пятнистый аппарат в изгибах рельефа. Получается, что смотрит он, есаул Загребец, именно в землю. То есть почти в упор на разводы гари, сплетаемые движением в мелькающие узоры. На таком минимуме высоты даже небольшая скорость кажется головокружительной. И выше не поднимешься — засекут с орбиты, начнут пулять, мало не покажется.
Война кончается? Как для кого…
По сводкам из штаба командир батареи знал, что на этот раз 5–й Ударный космофлот Штатов обложил Казачок плотно, как бдительные наследники — богатого дедушку — маразматика, неугомонного, несмотря на беззубость. Так обложил, что контролирует каждый чих на поверхности. Не зря же Зимин боится прибавить скорость и высоту. Хорошо, что в степях у подножья гор всегда гуляют ветра, и пепельные завихрения здесь совсем не редкость. Иначе хоть пересаживайся на тихоходный колесный транспорт, для маскировки…
Впрочем, не надо о маскировке, наслушался уже до оскомины!
Всю эту чепуху — секретность, маскировку, режим охраны, общее усиление бдительности — только что пережевывал на плановом совещании в штабе укрепрайона войсковой старшина Дегтярь. После всяких хозяйственных мелочей (о которых тоже не было особой нужды совещаться!) комендант–4 еще битый час молол воду в ступе, с удовольствием вслушиваясь в свой рокочущий баритон с богатыми оперными интонациями. Усилить, ужесточить, укрепить, углубить… Да, еще увеличить, конечно! Повсеместно увеличить усиление, ужесточение, укрепление, углубление…
Обычное, ни к чему не обязывающее словоблудие ради галочки. С перспективой оргвыводов «в случае чего» и последующим назидательным подтекстом «а мы же предупреждали!».
Как обычно — отчего, почему, за рыбу грош…
Офицеры, командиры подразделений, большинство из которых воевали уже не первый год, слушали, скучая глазами. Кто постарше званиями и заслугами — откровенно зевали в кулаки и ладони. Все знали, до войны Дегтярь занимался политикой, подвизался на выборных должностях в планетарной администрации. С началом боевых действий Конфедерации Свободных Миров против Соединенных Демократических Штатов бывший чиновник патриотически надел военную форму и попер по линии интендантства. Пока его оттуда не выперли со скандалом и треском. Понятно, в интендантстве и без него ребята ушлые, а лишний рот, показывает практика, обуза не только в семье, но и в коллективе с круговой порукой.
Прошлой весной Дегтяря назначили комендантом УР–4 вместо убитого полковника Фомина. Руководство войск якобы рассудило, что этого пустобреха с лапой наверху все равно надо куда — то девать от себя подальше, а в УР–4 сильный офицерский костяк, эти выдюжат даже административное рвение нового начальника.
Приходилось выдерживать. Дегтярь, хоть и носил на погонах две большие звезды войскового старшины (по общеармейскому званию — подполковника), но, по сути, как был политиком, так им и остался. Краснолицый и говорливый, новый комендант–4 любил совещания, как праздничные застолья. Собирал их по малейшему поводу и без него. При Фомине, кстати, совещались раз в десять меньше, а снабжение и обеспечение было не в пример лучше!
За глаза коменданта–4 все дружно называли Дуся Деревянный. Прозвище говорит само за себя. В самом уничижительном смысле.
— Слушали — постановили, слышали — доложили… Должен, господа офицеры, довести до вашего сведения нижеследующие обстоятельства… — Есаул в очередной раз вспоминал круглое, холеное лицо б/у чиновника и его рыхлое, обильно потеющее тело, затянутое в обтягивающий казачий мундир, как перезрелая дыня в презерватив.
«И сколько можно водить хороводы между трех сосен? С песнями и вприсядку вокруг стола?!» — думал он с раздражением. Словно им, командирам боевых частей, без того нечем заняться, кроме как просиживать штаны в кабинете, слушая и постановляя всякую хрень! У него самого, между прочим, замом на батарее совсем зеленый парнишка, Володька Налимов из офицерского резерва. За ним самим приглядывать нужно, пока казачки из него веревки не свили и сушить не повесили, так — то… Дегтярь! Дуся Деревянный! Шпак — он и есть шпак, хоть разодень его в полковничьи эполеты, хоть в генеральский двойной лампас. А этот — не просто шпак, можно сказать, шпак в квадрате, из бывших думских говорунов, которые довели планеты Конфедерации до войны со Штатами…
— Нет, господа, лично мне многие политические деятели часто напоминают плохих танцоров, — сказал, помнится, сотник Женька Осин, командир роты МП — танков, когда они гурьбой выходили из кабинета коменданта.
Сотник — из кадровых, хоть молодой, но уже кавалер трех офицерских «Георгиев», для полного банта ему не хватает только четвертого креста. Лихой вояка.
— В смысле — яйца мешают всему на свете? — уточнил кто — то, кажется, командир сотни пластунов, этой современной бронепехоты.
— В смысле — хоть на поминках, но дай ему сплясать соло, выделиться из своего ансамбля имени Едрени Фени! А за яйца не знаю, врать не буду, на чужие яйца заглядываться — не имею привычки, да — с… — по — юношески звонко, во весь голос откликнулся сотник. — Честь имею, господа офицеры! — Танкист небрежно, двумя пальцами отмахнул от козырька фуражки и удалился, вольно покачивая плечами над тонкой талией, вбитой в узкий ремень.
Офицеры, переглядываясь, понимающе усмехались.
«Самое удивительное, господа офицеры, что все мы, старые вояки, люди бывалые и опытные, вынуждены по два — три раза в неделю выслушивать эти ура — руководящие наставления. Се ля ви, хоть это несправедливо, как говорят на планете Париж…»
* * *
Припомнив горячего Осина, Семен снова, как в предбаннике комендантского кабинета, ехидно захмыкал. Дегтярь, похоже, тоже расслышал слова танкиста, не мог не услышать. То — то его напоследок с лица перекосило! Но смолчал, выдержал хорошую мину…
Впрочем, цепляться к танкисту комендант все равно бы не решился. Этим броне — хлопцам подчеркнуто плевать на все, кроме своих танков. Ребята отчаянные, служба такая. Да и подчиняются они в первую очередь командирам своих бригад, а к укрепрайонам только прикомандированы…
— Что говорите, ваше благородие? Не расслышал? — водитель заметил его улыбку.
— Ничего не говорю.
— Понял, ваш бродь.
Гравимобиль по — прежнему несся над темными холмами. Примолкший Зимин потихоньку прибавлял скорость, играя пальцами на полукруглом штурвале и равномерно, ритмично подергивая головой. Словно говорил что — то про себя. Или — напевал?
— Зимин! — позвал водителя есаул.
— Я! — по — уставному откликнулся тот.
— Ты не гони все — таки, не на гонках. Демаскировка, понимаешь…
Договаривать он не стал, сам понял, как глупо звучит. Зимин, бывший спортсмен, гонщик на малогабаритках, вел обычный армейский гравимобиль мягко и ловко, как дорогую навороченную модель класса «люкс». Уж кто — кто, а он за штурвалом в подсказках точно не нуждается.
— Ладно, впрочем, рули как знаешь, — буркнул Семен, словно бы сознаваясь, что не прав со своими наставлениями.
Он же не Дегтярь, чтобы учить ученых, портя и мотая им нервы.
— Слушаюсь, ваш бродь! — отчеканил водитель, не отрывая хищных, по — восточному раскосых глаз от лобового стекла.
Обиделся все — таки, хотя виду не подает, понял есаул. Гордый… Ну и пес с ним! Все вокруг гордые, все обижаются почем зря! Только он, комбат–5, должен лавировать без конца, как дерьмо под парусом, дорвавшееся до фарватера.
Собачья, в сущности, должность — комбат в укрепрайоне. Поссоришься с Дегтярем — прикрутят снабжение, а не поссориться тоже нельзя, ибо мера терпения, как говорится, вычерпана почти досуха… То ли дело раньше, когда он командовал мобильными установками в летучем отряде…
Стоило ли получать повышение и четвертую капитанскую звездочку на погоны? Еще задумаешься, еще пожалеешь…
Эх — ма! Жизнь — жестянка, которая тянется за хвостом собаки, как сказал кто — то из древних классиков. Поэтому самое разумное, что с ней можно сделать, — это завалить в кабак и налить ее до краев чем покрепче…
Вот это — самое трезвое и здравое понимание действительности! — в который раз рассудил есаул.
* * *
Степь кончалась, гравимобиль приближался к Скалистым горам, уже выступившим над горизонтом чуть заметной туманной дымкой. Рельеф тоже неуловимо менялся, тут и там начинали попадаться скалы. Щербатые, как плохие зубы, они выступали из земли, словно бы вытягивались из нее. Пролетая рядом, есаул видел неровные пятна подпалин, рассыпанные по каменно — морщинистой поверхности.
Многие скалы казались перекошенными, словно тоже плавились и текли от чрезмерных температур. Так, похоже, и было.
Между скалами да на минимуме высоты — от водителя требуется максимум внимания.
Семен еще раз глянул на урядника, на его острый, напряженный профиль и отвернулся к боковому окну. За стеклом все так же бежала гарь.
Да, ни единой живности, ни травинки, только пепел… Была у него семья — от нее тоже пепел… Остается надеяться, что хотя бы не мучились…
«Но нет, отставить! Об этом нельзя, это — запретное!» — одернул себя есаул. Думать об этом сейчас — значит, быстро и верно сходить с ума, в этом он уже убедился. Со стаканом самопляса в руке — еще ничего, с ним — легче. А без него — точно сбрендишь на раз и два… Интересно, старшина брагу уже перегнал? Небось перегнал! Если командир батареи почти полдня пребывает в отсутствии наличия (как сказал бы Дегтярь), слушая и постановляя в зубовном скрежете, Дед просто не мог не воспользоваться такой разлюли — малиной…
— А вот что хочу спросить, ваше благородие, у вас в ушах ничего не гремит? — вдруг подал голос Зимин.
— В каком смысле? — задумавшийся офицер не сразу понял вопрос водителя.
— Ну, в этом самом… — пояснил водитель. — Ну, как будто гул в ушах…
— Не понял?
— Да я и сам что — то не разберу, ваш бродь. Не пойму… Вроде есть, а вроде бы нет… Знаете, как в горах бывает, когда лавина стронулась, но еще где — то далеко. Вроде бы не слышно пока ничего, но внутри как будто что — то уже вибрирует, вроде как давит на уши… Я, ваш бродь, в молодости одно время увлекался неадаптированным альпинизмом, не один месяц провел в горах, так вот очень похоже…
— В молодости? — хмыкнул есаул, почему — то зацепившись именно за это слово.
Если двадцатишестилетний Зимин высказывается о молодости в прошедшем времени, то что говорить ему, недавно распечатавшему четвертый десяток?
— А сейчас ты старый, что ли, стал? — добавил он через некоторое время, скептически скосив глаза на водителя.
— Ну, не старый, конечно. Но — поживший, — невозмутимо отозвался Зимин. — Уже три года как в армии, а кажется, что все тридцать, ей — богу. Война — она быстро старит, что и говорить…
— Быстро, говоришь?
— А то нет? Еще как быстро. Страх потому что везде, все под страхом живем, под ним же и помираем. Это от страха человек быстро стареет, я так считаю. Вон хотя бы меня взять — уже башка седая наполовину, в зеркало глядеть боязно…
— Не нравится воевать? — Загребец все еще косился на водителя.
Лицо молодое, гладкое, бровастое, фигура подтянутая, а волосы точно с проседью, какими — то неровными пятнами, словно у мухомора. С короткой стрижкой это особенно заметно… И где же тебя так угораздило поседеть, Петр Егорович?
— А кому нравится?! — резко ответил Зимин. И только потом, словно бы расслышав провокационную подоплеку вопроса, спохватился. — Нет, ну ничего вообще — то, снабжение, все такое, дисциплина опять же… Опять же, кому — то надо службу тащить! Давно нужно было дать по зубам Соединенным Штатам, — скучным голосом начал излагать он, — чья захватническая политика вселенской экспансии одного государства не дает жить и развиваться Свободным Мирам… Мы, казачьи войска девяти кругов, надежа и опора Свободных Миров, всегда как один готовы дать по зубам проклятому супостату…
— Аминь! — подтвердил есаул. — Даже интересно, какой идиот сочиняет все эти агитки?
— Вот и я говорю…
— Чего — чего?
— Всегда готовы, ваш бродь! — не растерялся урядник. — Как один, разумеется!
Прямо по зубам!
— Разумеется… Ладно, не заливай, не на политинформации, — хмыкнул есаул. — Снабжение и все такое!.. Если бы ты знал, Петя, как мне все это надоело… Обрыдло, как рыбе сырость, скажу тебе откровенно!
Сказал и подумал, что в первый раз обратился к уряднику по имени. Да нет, нормальный вроде бы парень, не похож на стукача контрразведки…
— Скорей бы уж закончилось, — подтвердил Зимин. — Так что там все — таки слышно в верхах, господин есаул? Переговоры о перемирии к чему идут?
— К чему — нибудь. Идут себе и идут. Я на самом деле не многим больше твоего знаю. В штабе тоже болтают каждый по — своему, и всякий — разное.
— Скорей бы уж… — повторил водитель.
— Да, пожалуй.
Урядника Зимина комбат еще плохо знал. Тот несколько раз возил его в штаб и по другим батарейным надобностям, вот и все общение. Точнее, не до него было, не до общения, туда едешь — кипятишься в предчувствии Дегтяря, обратно — тоже булькаешь, не остывая.
Казак Зимин прибыл в батарею недавно. Очередное пополнение рядов после летних массированных высадок штатовских войск. Семен, конечно, просмотрел файл его личного дела: два ранения, солдатский крест 4–й степени, две медали за храбрость. Подготовленный наводчик, опытный водитель со спортивным прошлым, незаконченное высшее образование. Не женат, отец — мать — братья — сестры. Не замечен, не состоял, не привлекался. В армию пошел добровольцем, отказался от офицерской школы. Присвоено воинское звание младшего урядника, рекомендуется на должность командира отделения. Участие в войсковых операциях на планетах та — та — та — та…
Информация вроде бы обо всем, разведотделы не упускают ни одной мелочи. Только человека за такой стандартной характеристикой все равно не увидишь, давно уже убедился Семен.
Понятно, фронтовик, опытный солдат, кресты и медали просто так не дают, ранения — тоже показатель. Но что за человек Петр Егорович Зимин? Чего хочет, на что надеется, чем живет? Почему на смуглом, невозмутимом лице с явной примесью татарско — азиатских кровей часто появляется выражение, весьма похожее на надменность? Неоконченное высшее не забывается или былые спортивные победы заставляют вздергивать нос?
А почему, в таком случае, отказался от офицерской школы? Был бы сейчас хорунжим или даже сотником, на фронте это быстро. Или данное самолюбие, которого здесь (очевидно!) вагон и маленькая тележка, не нуждается в подтверждении на иерархической лестнице? Как там говорят психоаналитики — честолюбие наоборот? Сами мы невысокие, зато гордые до небес, на чем стояли и стоять будем, как поганки под радиацией.
«Разберемся, конечно! — подытожил про себя есаул. — Если успеем до очередной мясорубки! А нет — похоронная команда быстро закончит психоанализ киркой и лопатой. Живенько так, развивая мысль в духе черного юмора…»
Все это время Семен честно прислушивался. Движок гравимобиля он точно слышал, сиплый гул воздуха, рассекаемого движением аппарата, тоже присутствовал. А что еще? Что же такое услышал Зимин? За звуками скорости — вроде бы ничего другого.
Или гонщики настолько привыкают слышать движение своих машин, что для них оно уже не является полноценным звуком? Просто фоном, на который не обращаешь внимания и на фоне которого все остальные звуки проявляются отчетливо, как в тишине.
Нет, вроде бы ничего настораживающего…
* * *
Гравимобиль тормознул резко, быстро, сразу завалился на левый бок и вздыбился от избытка разгона. Есаул инстинктивно вцепился в сиденье, лязгнул зубами, больно прикусил от неожиданности губу, потом охнул и только потом громко и матерно выругался.
Остановился Зимин мгновенно — ловкое, красивое торможение профессионального гонщика. Но Семен только через мгновения сообразил, что оно ловкое и профессиональное. Первое впечатление было похоже на полновесный нежданный пинок под задницу.
— Но! Корова! Не дрова везешь, в бога душу!..
— Ваш бродь!
Губа болела и вроде бы даже закровила, чувствовал Семен.
— Да чтоб у тебя хрен на лбу вырос! Чтоб тебе на том свете соломки не постелили!.. А… Ага! Да вижу я, вижу…
Зрелище действительно было неожиданное. Прямо по курсу перед гравимобилем темные скалы словно бы сошлись в круг, образовав почти правильную геометрическую фигуру. Все те же камни, с теми же трещинами и подпалинами, только стояли слишком уж ровно… А над ними, прямо над скалами, крутилось огромное красно — огненное кольцо. Вроде святого нимба, мелькнула мысль. Однако от этой святости тянет не только перекреститься, но и сплюнуть…
Религиозность в казачьих войсках культивировалась исконно. Генералы с приближенными верили истово, напоказ, с обязательными соплями — слюнями на молебнах о христолюбивом воинстве. Со средних офицеров — батальонных, батарейных, сотенных, этих не слишком заметных тружеников войны в расшлепанных сапогах — особой религиозности не спрашивали, просто не допускали до откровенного материализма. Помимо прочего — традиция.
Есаул Загребец никогда не считал себя сильно верующим человеком, скорее, делал вид, как и многие. Мол, а вдруг действительно что — то где — то. Но тут рука как будто сама дернулась перекреститься. Правда, в следующее мгновение руку он отловил, пресек и отправил на место. Неудобно как — то. Боевому заслуженному офицеру, да еще при непосредственном подчиненном, нужно бы реагировать на опасность не крестным знамением…
— Зимин! — позвал Семен.
Голос прозвучал хрипло, он сам это почувствовал. К тому же он все еще продолжал щупать языком прикушенное место. «Точно кровит, зараза…» — Я!
— Ты видишь то же самое?
— Так точно, ваш бродь! Похоже на то, ваш бродь!
— А что это?
— А хрен его знает, ваш бродь! — лихо доложил Зимин.
— Понятно… Ясно как божий день…
Ничего ему было не ясно и тем более не понятно. А главное, чувствовалось в этом красном кольце, отблескивающем огненными искрами, нечто абсолютно неправильное. Не в смысле геометрической формы, с этим — то как раз все в порядке, даже слишком в порядке, рассуждал Семен, пытаясь разобраться в собственных ощущениях.
Что — то другое… Опасное? Страшное?
Нет, за семь лет военной карьеры и три с лишним года войны есаул Загребец видел вещи и пострашнее красных колец. Такого насмотрелся, что волосы вставали дыбом. «Причем на всех частях тела одновременно! Если, конечно, не углубляться дальше в анатомические подробности, куда воспитанные люди носы не суют», — часто повторял он. Но здесь — как будто другое…
Чужое — да! — наконец поймал он нужное слово. Именно это ощущение насторожило его с первого взгляда, до того, что мурашки по спине побежали. Нечто чужое, чуждое, непонятное… Как раз от этой чуждости начинают шевелиться на теле самые малые волоски, а внутри живота сжимается и холодеет…
«Чужие»?
Когда — то говорили «инопланетяне», помнил есаул из курса истории в военном училище, но потом, когда освоенные планеты начали считать на десятки, появилось новое расхожее определение — «чужие».
Глупость, конечно, искренне считал он, очередной штамп вездесущих СМИ. Или подхвачено из какого — нибудь популярного боевика. Они, эти неведомые пришельцы из глубин космоса, значит, «чужие», а те, кто долбит друг друга четвертый год до выжженной под ногами земли, кто засыпал бомбами его дом и семью, кто превратил в руины некогда цветущие городки и станицы Казачка, — свои в доску? Где же логика, господа офицеры?
Да и кто их видел, этих пресловутых «чужих»? Встречался с ними хоть кто — нибудь? Планет в Галактике освоена почти сотня, попадаются и формы биологической жизни, но люди до сих пор — единственные разумные существа. Наукой доказано — пропасть между разумом и животным миром остается непреодолимой. Главное, что характерно, никто из животных преодолеть ее не стремится, интеллект им нужен, как рыбе резиновые сапоги. Это человеку все неймется создать себе «братьев по разуму» из подручного биологического материала.
Нет, если верить журналистам, следы «чужих» встречаются сплошь и рядом на разных планетах, но кто же в здравом уме им поверит?
«Какие „чужие“, откуда? Бред, померещилось!» — успокаивал он сам себя. Наверняка какая — нибудь новая военная разработка. Непонятно — наша или штатовцев, но точно — военная. Как офицер, он все — таки должен разобраться, в чем дело… Разобраться и доложить… Да, именно в такой последовательности…
Красное кольцо висело метрах в двухстах от них, видел есаул. Диаметр кольца — метров двадцать плюс минус сантиметры, определил он наметанным глазом артиллериста, привыкшего с полувзгляда брать расстояния и углы.
Колечко торчало над скалами без видимых опор, без источника энергии поблизости и чуть заметно вращалось.
Вполне себе колечко… На первый взгляд — никакой видимой опасности. Просто кольцо, обруч словно бы из огня или света. Точно — нимб… И скалы под ним как будто тоже… Нет, не вращались, конечно, но было в них что — то колеблющееся, нетвердое, расплывающееся, что делало всю картину какой — то поганенькой…
Сплюнуть хочется… От всех этих новых технологий давно уже хочется сплюнуть…
Или — перекреститься все — таки?
— Вот что, Петя… — опомнился, наконец, есаул.
— Чего?
— Через плечо! Сажай аппарат и ныряй в броню. Оружие не забудь. Пойдем, посмотрим, что тут за закозюлина выкаблучивает. Тревога по форме два, урядник!
— В штаб сообщить?
— Да нет, не надо пока. Скорее всего — испытания какие — то. Потом смеху не оберешься.
— Инструкция аварийной остановки… — попробовал возразить водитель.
— Ну и положи на нее болт с прибором! — взорвался Семен. — Инструкция…
Головой надо думать, а не инструкцией! Так — то, младший урядник!
Губа все еще болела, оставляя во рту солоноватый привкус.
В сущности, Семен не был уверен, что поступает правильно, отправляясь исследовать непонятный объект вдвоем с водителем, не поставив в известность ни штаб, ни батарею. От этого злился еще больше. Не слишком очевидная ситуация — пошли туда, не знаю куда, смотреть то, не знаю что…
С другой стороны — а что тут скажешь? Как, например, доложить? Вижу, мол, красное кольцо над скалами, выстроенными в круг? Кольцо, мол, благополучно вращается вокруг собственной оси, а скалы, допустим, чуть — чуть колеблются. Этак легонько — легонько, не сходя с места, что характерно…
Смешно! Заранее звучат в ушах ехидные намеки дежурного офицера штаба — не следует ли их благородиям хоть немного закусывать перед такими лихими докладами? Сегодня по штабу как раз дежурит Виталька Пенкин, припоминал Семен, этот балабол и мастер рифмованных поздравлений распишет его доклад с таким смаком, что вся система укрепрайонов планеты вздрогнет от хохота.
Еще бы! В войсках, к примеру, до сих пор вспоминают, как где — то с год назад хорунжий Леонтьев допился до белой горячки и истошно рапортовал в штаб о массированной высадке серо — зеленых «чужих» в наблюдаемом им стратегическом квадрате. Подробно так, взахлеб, описывал и рожки, и пятачки остренькие, и прочие части тела, смутно похожие на человеческие. Бред бредом, но ведь убедительно как!
И поверили. Такой переполох получился, что этот случай бессменно ходит по частям в качестве анекдота. До сих пор обрастает всевозможными фольклорными добавлениями, хотя и времени уже прилично прошло, и сам запойный хорунжий честно погиб в бою еще летом…
Подчиняясь приказу, Зимин выпустил все четыре опорных колеса и одним движением посадил машину. Есаул почувствовал, как гравимобиль твердо стукнулся о землю, дернулся и застыл. Темное облако потревоженного пепла всплыло к стеклу. Медленно, очень медленно, как показалось Семену, пепел и пыль осели. В том числе и на стекла. Комбат–5 зачем — то провел по стеклу ладонью, хотя понятно, что вся эта муть снаружи. Пожевал губами и снова поморщился.
Да, губа, чтоб ее… На внутренней стороне, похоже, уже набухла какая — то шишка… Вот тоже радость, нежданная как п…дец!
— Предохранительную инъекцию сделай, — распорядился комбат. — Возьми в аптечке два тюбика «ФАПСа».
— С утра же делали, вместе со всеми… — заартачился было водитель.
— Разговорчики! — прикрикнул Семен. — Черт знает, что за дрянь в этих новых бомбах. Земля вон, как неродная, не поймешь даже, какого цвета, — уже спокойно пояснил он.
— Слушаюсь! — неохотно отозвался Зимин, всем видом показывая, что слушать — слушается, а лекарство все равно с утра принимал, хоть на куски его режь. Ну, да пес с ним…
Есаул взял у водителя один из тюбиков, с хрустом свернул головку, приложил к запястью. «ФАПС», захлюпав, моментально всосался под кожу. Знакомое онемение, всплеск крови в жилах, мелкое, щекотное покалывание по всему телу, словно кожа начинает чесаться прямо изнутри.
Сильная штука, универсальное средство от радиации и почти всех видов химических отравлений, уверяют врачи. Вот только какой будет побочный эффект от самой профилактики, армейская медицина деликатно умалчивает.
Впрочем, ладно, до эффектов еще дожить надо, что пока под вопросом…
— Кайфанул?
— Да чтоб мне век такого кайфа не пробовать, да чтоб скрючило того…
— Тогда полезли в броню, — распорядился Загребец.
— Есть! — отозвался Зимин, все еще хлопая глазами и кривляясь лицом от химического удара «ФАПСа».
Штучка забористая, конечно. Почти как самогон старшины. Только по действию — прямая противоположность. Уже давно выяснилось, что эта мед. зараза еще и отрезвляет на раз. И любое, самое запойное похмелье снимает, как рукой стряхивает. Важно только знать — на сколько выпитого какая доза лекарства, но с этим добровольцы — экспериментаторы быстро разобрались. То — то в войсках «ФАПС» всегда тает, как снег на весеннем солнце.
Вот еще один парадокс, который тянет на исторический, усмехнулся про себя есаул. Лекарство от похмелья! Застарелая, словно кариес, мечта человечества — чтоб с вечера было все, а с утра — ну ничего не было. Сколько веков люди мечтали заполучить полноценное средство от похмелья, а изобрели его именно военные, моделируя очередную «анти»…
В снаряжение обычного армейского гравимобиля всегда входит четыре «витязя», бронекостюма облегченно — планетарного типа с полным вооружением. Располагается все это богатство сразу за кабиной в багажном отсеке. Тесновато, конечно, облачаться сразу вдвоем, но терпимо, не вчетвером все — таки. Есаулу не потребовалось много времени, чтобы проверить заряды двух «калашей» и нырнуть в броню. Зимин завозился надолго.
«Понятно, артиллерист — дальнобой, крыса из бункера! Отвык уже в броню прыгать. Ну, ничего, ничего, вернемся в часть — я вам устрою тренаж с полной выкладкой… Вы у меня, черти, спляшете ваньку — встаньку в ритме гопака с коленцами…»
Вывалившись из бокового люка багажника, есаул прошелся вдоль ломаной стрелы мобиля с горбатой нашлепкой фонаря кабины на самом носу. Под его шагами земля тоже чуть — чуть пылила, словно дымилась. Нет, не черная земля, скорее, темно — коричневая с какими — то седыми разводами.
Автомат снят с предохранителя, палец — на спусковой кнопке. Сам понимал, глупо выглядит, когда вокруг ни души на многие версты. Впрочем, перебдеть — всегда спокойнее для души командира.
Только теперь Семен понял, что имел в виду водитель, когда говорил про громыхание в ушах. Это не гром, конечно, больше похоже на гул, какую — то низкочастотную вибрацию, проникающую даже сквозь защитные фильтры шлема. И источник ее, к бабке не ходи, то самое огненное кольцо над сдвинувшимися скалами.
Что ж это еще за зараза?..
Наконец из люка показались бронированные ноги водителя, повисели, подергались, потом вниз соскользнуло все целиком. Сочленения брони разболтанно дергались. Автомат выпал из люка отдельно и очень независимо, словно бы сам по себе весь такой.
«Да, господа артиллеристы, однако — с… Двенадцать часов тренажа в броне с полной выкладкой — никак не меньше!»
— Ну, наконец — то!
— Виноват, ваш бродь, замешкался! — голос по внутренней связи брони звучал сдавленно и неузнаваемо.
— А ты не мешкай! — посоветовал Семен. — Автомат подбери, воин.
— Да я…
— И сопли — тоже! Готов, что ли? Пошли.
— Так точно, готов!
— И никак иначе! — подтвердил есаул. — Если что — стрелой к мобилю, не дожидаясь команды. Огонь открывать только по моему приказу. Остановит кто — останавливайся, не напирай буром, — напутствовал он на всякий случай. — Вроде все…
Шагая первым (гравидвижители они почти не трогали, не то расстояние), есаул вдруг почувствовал себя легко и свободно, как когда — то курсантом, пробегавшим с увольнительной через проходную с утра пораньше. День еще даже не начался, только начинается, но уже понятно, что это будет веселый день, свободный от рутины казармы. А вокруг, на улицах, — легко, нарядно, стреляют глазками красивые девушки, и серая лента тротуара словно бы плывет навстречу, упруго пружиня под сапогами. И ярко, радостно светит солнце, даря окружающему миру привкус праздника…
Когда он ходил в увольнительные, солнце вроде бы все время ярко светило, вспоминалось ему теперь.
Да, видимо, хитрые медицинские датчики брони считали его встревоженное состояние и подкинули под кожу оптимистично — бодрящую химию, понял есаул эту неожиданную легкость. Подумал и тут же забыл, разглядывая непонятную «закозюлину».
«Обычное кольцо, явно что — то энергетическое, ничего страшного… Какое — никакое, а приключение, будет что рассказать на КП…»
Броня давала ощущение уверенности и надежности, автомат, удобно лежащий на локте, — как дополнительная страховка. Два бронепехотинца — это уже почти десант, усмехнулся он про себя.
— Чего говорите, ваш бродь?
— Ничего… Гляди в оба глаза, говорю. Вблизи стало окончательно видно, что кольцо скорее огненное, чем красное, причем не сплошное, а словно бы состоящее из мелких искр — огоньков, сквозь которые свободно просматриваются и небо, и камни.
Честно говоря, на кольцо есаул смотрел постольку поскольку, все больше выглядывал какие — нибудь скрытые посты охраны вокруг испытательного полигона. Ждал, когда вынырнут из — под земли насупленные от важности ряхи в броне и с оружием и пошлют их куда подальше рассыпчатым матерком.
«Пошлют — значит, пойдем… Мы службу знаем и дисциплину уважаем, как мать родную…»
Пожалуй, сейчас он бы даже обрадовался этим ряхам, появление которых сразу расставило бы все по местам. Хотя, как любой фронтовик, не любил солдат режимных подразделений, считая их если не прямыми трусами и приспособленцами, то чем — то вроде.
Но режимники не появлялись, как не было вокруг никаких предупреждающих вешек. Все ближе и ближе, а их до сих пор не сподобились остановить.
Только кольцо…
Совсем непонятная субстанция… «А в нашей субстанции — никакой консистенции», — вдруг вспомнился бородатый анекдот.
— Что — то мне, ваш бродь, все это… — начал говорить Зимин.
В этот момент огненное кольцо словно взорвалось. Масса ярких лучей вспыхнула сразу всюду, и между ними, и даже внутри брони. Они были везде — эти лучи — иглы, острые, яркие и невыносимо горячие. Такие же острые и горячие, как сама боль…
Это было последнее, что они оба увидели и почувствовали.
Из рапорта старшего следователя
по особо важным делам
при Главной военной прокуратуре
войск Казачьего Круга,
старшего советника юстиции,
войскового старшины Подыхайченко В. К.
От 19 октября 2189 г.
Настоящим довожу до Вашего сведения, что согласно выводам экспертной комиссии смерть командира 5–й лазерной батареи 4–го укрепрайона планеты есаула Загребца С. И. и военнослужащего той же части, младшего урядника Зимина П.Е. последовала от поражения энергетическим импульсом, повлекшим за собой мгновенную остановку всех жизненно важных органов обоих военнослужащих. Сам импульс определен экспертами как энергия неизвестного происхождения и неустановленной мощности, о чем свидетельствуют акты медэкспертизы по вскрытию тел.
В связи с вышеизложенным материалы по данному делу, включая вещественные доказательства, направляются мною в отдел контрразведки при Главном штабе обороны планеты для проверки на предмет использования противником новых засекреченных типов вооружения.
Примечание: Согласно директиве Управления контрразведки Казачьего Круга за № 13/6/44 все материалы и вещдоки по данному делу снабжены грифом «Совершенно секретно» и подлежат учету и транспортировке по особому статусу данной категории дел.
Из рапорта старшего смены
наблюдателей — корректировщиков линкора
«Джефферсон» 5–го Ударного космофлота
Соединенных Демократических Штатов
первого лейтенанта Сары Мун.
Орбита планеты Казачок. От 20 октября 2189 г.
Согласно запросу Службы Стратегической Разведки при Генеральном штабе войск СДШ все материалы наблюдения за энергетическим выбросом неустановленного происхождения, произошедшим на поверхности планеты Казачок 15 октября 2189 г. и, предположительно, связанным с испытанием противником новых секретных типов вооружения, направляются в ГУ ССР, заместителю начальника ССР, бригадному генералу Борису Чернофф.
Примечание: Согласно директиве ССР за № 18/ 675 все материалы по данному делу снабжены грифом «Особо секретно» и подлежат спецучету и транспортировке спецпочтой с соблюдением степеней защиты по уровню «В».
* * *
Орбита планеты Казачок. 6 ноября 2189 г.
Транспортный звездолет «Бравый»
5–го Ударного космофлота СДШ.
01 час 11 минут.
Не оборачиваясь, я услышал, как за спиной поехала крышка «гроба». Пневматика сосредоточенно засопела, злорадно клацнули герметизирующие защелки, но я успел все — таки, заскочил внутрь.
Чрезвычайно живенько заскочил и, надо сказать, абсолютно вовремя. Еще секунда, и получил бы полуторатонным люком, как под зад коленом. Летел бы сейчас, расплющив парусом пятую точку к удовольствию и развлечению летунов. Они, наблюдая отсеки на мониторах, всегда радуются подобным казусам, как добавочной норме спиртного. Знаю точно, из самых верных источников, вплотную приближенных к штурманской рубке.
Плавали — знаем, летали — падали… Ничего страшного, бронекостюм выдержал бы, он, бедолага, и не такое выдерживает. Но, согласитесь, не самая авторитетная позиция для командира взвода десанта — полоскать конечностями в неконтролируемом полете над уровнем пола. К тому же плохая примета — нырять носом на пороге «гроба». Совсем никакая примета, ввиду предстоящей боевой высадки, это любой подтвердит.
Все Пентюх виноват! Рядовой Пантюхов из третьего отделения. Тот еще солдатик — горе луковое, чудо — юдо по стойке смирно… Сам маленький, тощенький, как диетическая лапша, из тех, в ком душа держится, лишь цепляясь за кости, но обычной субтильной шустрости в нем ни на грош. Пентюх не ходит, не бегает, а именно передвигается, в самом величавом смысле этого слова. Поворачивается, словно в нем добрый десяток пудов живого мяса плюс пивной живот, плюс одышка и артриты с остеохондрозами. У какого — нибудь бюргера, окостеневшего в своем сидячем образе жизни и упорно экономящего нолики банковского счета на профилактическом обновлении организма, пока здоровье само не разложит эконома по больничной койке, это смотрелось бы органично. Для солдата десанта подобная величественность задумчивого слона совсем некстати. Это, если говорить без эмоций…
Сейчас наш слон — рахит, как обычно, замешкался прямо передо мной, запнулся двумя ногами одновременно, зацепился за что — то невидимое стволом «эмки» и в результате растопырился в проеме, как взволнованная каракатица. Пришлось (как обычно!) поддать ему прыти пинком под зад, попутно комментируя ситуацию воспитательными словами.
Растерялся боец? Или струсил в последний момент? — я так и не понял. Мог и растеряться и струсить, или то и другое вместе. Он, насколько я помню, еще не был на боевых, угодил в наш штрафбат прямо из части обеспечения второго эшелона базирования. Там понятно, какая служба — подай, принеси, а лучше вынеси не задаром…
Интенданты!
Словом, пока на скорую руку воспитывал будущего героя, приводя поучительные аналогии из жизни беременных бегемотов, сам чуть не попался под задвигающуюся крышку, как муха под мухобойку. Пилоты на низкой орбите долго не ждут, перегнали десант в «гробы» (гравитационно — базисные катера — матки), откинули крепления с контуров и сразу назад, к звездам, расправив крылья и пуча телескопические глаза, пока самонаводящиеся боеголовки не приладились поцеловать под брюхо. Уж вы, мол, граждане десантники, дальше сами, куда бог пошлет… Атмосферно — наземные операции — это, мол, слишком низко для космофлота… «Гусь» (гравитационный инерционно — транспортный звездолет) требует простора парсеков, а не всех этих приземленных перигеев — апогеев — апофигеев…
А уж с нами, штрафниками, звездуны церемонились и того меньше. Брезгливо стряхивали с креплений еще в развороте, как праведники стряхивают с подошв пепел былых грехов.
Герои — летчики, мать их троекратным приветствием!
Качнувшись на компенсаторах равновесия брони, я утвердился на пороге «гроба» и мельком оглядел наш ротный ковчег. Посадочный коридор базиса был длинным, узким и неудобным. «Гроб», извиняюсь за каламбур, он и есть гроб — помещение, как известно, не для жизненного простора, а порядка ради.
Все было как обычно. Тревожное освещение мигало красным до ряби в глазах, и гнусно пиликала сигнализация, старательно изображая из себя «сигнал повышенной боеготовности». И какой идиот придумал все эти спецсигналы, словно при погрузке без того суеты не хватает? В который раз спрашиваю себя и до сих пор не могу ответить. От этого свето — звукового нагнетания у меня, например, всегда появляется чувство, весьма похожее на изжогу. И ничего больше.
В «утюгах», распахнутых жерлами вдоль коридора, я видел ребят из остальных взводов, уже спрессованных в тесноте посадочных кресел. В стандартной броне, с опущенными забралами, все казались усредненно — одинаковыми, словно недоделанные роботы на конвейере. Все остальные взводы уже погрузились, только командир роты Градник стоял в конце коридора, картинно уперев руку в бок, а второй опершись на автоматическую винтовку М–316. Наверное, ротному представлялось, что вид у него бравый до чрезвычайности. Вопреки инструкциям, забрало его шлема приподнято, и перманентно — гневная рожа усатого помидора выставлена на всеобщее обозрение.
Не самое лучшее зрелище в качестве напутствия на десант.
«А на „эмку“, между прочим, не опираются, как на лопату, господин второй лейтенант! Это оружие, способное разнести в пух и прах небольшой городок вместе с фундаментами и подземными коммуникациями, отличается не только ударной силой боекомплекта, но и капризным характером. От фривольного обращения начинает нервничать каждой частицей боезаряда…»
Это я подумал, конечно, а не сказал. В конце концов, это не мои яйца в сомнительной близости от подствольного гранатомета. Небольшой толчок, вибрация предохранителя, чуть заметное смещение затвора, и ротный подпрыгивает на ударной волне, как ковбой на ополоумевшей лошади. То — то будет ему удивительно… Сюрприз! Хапи бездэй ту ю! Если секонд бездэй все — таки состоится героическими усилиями военных хирургов…
Опять — таки летунам на обратную дорогу — море радостных воспоминаний. Ха — ха!
Я настолько живо представил себе эту увлекательную картину, что, глянув еще раз, даже удивился, почему Градник до сих пор цел — невредим.
По утвержденному распорядку мой 2–й взвод грузился последним. Изображая под взглядом ротного монолитность строя, бойцы слаженно и нарочито громко топали по рифленому полу. Прямиком к нашим «утюгам», управляемым транспортным модулям № 4, 5, 6. Места в креслах — катапультах — согласно нумерации позывных, где за зоологическим определением следует порядковый номер в строю…
Ах да, сегодня мы уже не тигры — львы — леопарды, припомнил я, теперь мы, повзводно, ромашки — фиалки — маки — тюльпаны. Вчера вечером, еще при подлете к звездной системе, Градник зачитал приказ, что в целях обеспечения повышенной секретности операции, ввиду активизации вражеской агентуры, коварства противника и прочее.
Сдается мне, нужны мы коварной вражеской агентуре, как зайцу клещи. Но мне — то что? В целях обеспечения — пусть будет ботаника вместо зоологии.
Дрожи земля — грядет последний бой! Штрафной батальон «Мститель», этот роскошный цветник, геройски выкатывается на исходные. Предварительно слегка обдриставшись, но, разумеется, от переизбытка боевого духа.
Однако нужно командовать…
— Взво — од! Стой! Слева по одному, с первого ряда — по — ошел по капсулам! — гавкнул я по внутренней связи брони.
— Быстро! Быстро! Быстро! — тут же добавил ротный. — Эй там, в середине, чего корчимся, как растопырчатый шестопырь?! Шевелись, говорю, плевок большеклювого ядовита!
Я, догоняя строй, сделал три — четыре широких подскока и почти воткнулся в спину нашему чуду — юдику Пентюху.
Ну, если он и в «утюг» поползет, как фарш через мясорубку, Градник точно изойдет гневной слюной до колен, мелькнула мысль. Меня ротный, правда, побаивается, есть у него причины сугубо шкурного характера, да и должность взводного — какой — никакой, а чин.
Кто первый помощник командира? Правильно — командир, младший по должности… Впрочем, я — штрафник без знаков различия, а он — офицер — воспитатель штрафбата, этим все сказано. У него — права, у меня — обязанности. Все в духе любимой конституции Соединенных Демократических Штатов и воинских уставов, которые бодро толкуют ее на свой несгибаемый, прямолинейный лад. Мол, если уж написано в конституции, что служба в армии — почетное право всякого гражданина, а защита демократии — его обязанность, то ты, гражданин хороший, будешь землю есть до отрыжки, но защитишь так, чтоб мало никому не показалось…
Но орать Градник вряд ли начнет. Перед боевой высадкой наши «оводы» (офицер — воспитатели) на опытных солдат не орут, побаиваются на перспективу. Пуля, конечно, дура, но и дурацкую пулю мало радости получить в спину. Административное зло «оводы» срывают на таких, как Пентюх, всерьез начал рассуждать я, словно это было действительно важно…
Просто не терплю, когда на меня орет всякая сволочь. Хотя, согласен, за пять месяцев в штрафном батальоне мог бы и привыкнуть, что орет именно всякая сволочь. Она, сволочь, вообще любит орать, у нее такое жизненное кредо — криком штурмовать бастионы успеха…
Наш командир Градник, если в двух словах, гад и подхалим. Гад мелкий, а подхалим с размахом. Он и офицерские нашивки — то заработал языком, подлизывал задницу комбату Дицу, пока тот окончательно не разомлел и не добился для него производства. Теперь гордился званием, как выпускник сети академических училищ Вест — Пойнт, никак не меньше. Вот ругаться ротный умеет, этого не отнять, это вам не вялотекущая беременность неповоротливых бегемотов, это уже хай класс экзобиологии с заездом в палеоботанику.
Для меня, например, подобная звериная эрудиция ротного, интеллектуального, как полено с глазами, долгое время оставалась загадкой. Только недавно я узнал, что разгадка — в широкомасштабной викторине одного из телеканалов. Дело было еще до войны, Градник правильно ответил на какие — то вопросы и набрал кое — какие баллы. Хотел термокружку с саморегулятором температуры, но до кружки баллов все — таки не хватило, и ему прислали низший поощрительный приз — два тома «Расширенного справочника экзотической флоры и фауны на планетах кислородного типа». Представляю, с какими выпученными глазами он их получил. Но пришлось читать — халява же! — хотя термокружки ему, по — моему, до сих пор жалко.
Тем не менее инопланетная флора и фауна упала на девственную почву и проросла буйным экзотическим цветом. До войны Градник работал учителем пения в пансионе для мальчиков (!) и наверняка имел какое — нибудь насмешливое прозвище типа «Гундос», «Комар» или что — то в этом духе. Я представляю, как он наповал сразил сослуживцев, появившись в учительской с умной книгой под мышкой…
А чего это я вдруг все о нем да о нем?! — одернул я сам себя. Мысли забить? Рефлексия? Поплыли мыслишки, похоже…
Разумеется! Бронекостюм, считывая датчиками предстартовый трепет втиснутого в него организма, уже подкидывает внутривенно первые порции эйфориков — транквилизаторов — психоделиков…
* * *
Для пехотинца бронекостюм — это мать родная, заботливая. И отец, и брат, и сват, и шурин, и вся семья разом, никак не меньше. Потому что только в нем можно продержаться или даже выжить (чем черт не шутит!) в условиях современного боя, где супероружие выдает на — гора такие же экстремальные свет, звук, ударные волны, радиацию или какие — нибудь особо каверзные искажения полей. Все это изобилие, тоже с приставкой «супер», без защиты за секунду размажет хрупкую человеческую плоть в жидкую кашу. Только броня, индивидуальная скорлупа из пластиков и металлосплавов, превращает цыпленка в бойцовского петуха. Если пользоваться военной терминологией — в отдельную боеединицу подразделения бронепехоты. Пневмо — мускулатура умножает силу, грави — движители обеспечивают вертикальный и горизонтальный полет, фильтры отсекают излишки светозвуковых эффектов, сканеры советуют и предупреждают — словом, все для блага человека и для скорейшего уничтожения себе подобных. А чтобы он, человек, с его неспешными нервными реакциями, подсознательными психозами и преобладающим инстинктом выживания мог соответствовать новому, механическому могуществу, его тоже, как бройлера на птицефабрике, накачивают всякой ускоряющей, вдохновляющей и подбадривающей химией. АКЖБ (автономный комплекс жизнеобеспечения бронекостюма), или, проще говоря, «жаба», считывает информацию непосредственно с тела и сам решает, что и когда тебе впрыснуть.
Гораздо дешевле, между прочим, чем производить боевых роботов от и до. Дураков, как известно, не жнут, не сеют, и вообще для производства этих биологических особей не нужно никаких видимых усилий, кроме нескольких минут приятности. Дальше — они сами по себе рождаются, развиваются как бог на душу положит, а потом их просто призывают на военную службу. Если тех же роботов противник запросто может перепрограммировать, технологии дальнего волнового воздействия на компьютерные мозги известны еще с прошлого, XXI века, то человек в этом смысле гораздо упрямее. Если ему, homo militaris, втемяшется в башку обосраться за победу, то именно это он и сделает под бравурные звуки военных маршей. Вот и получается, что развитие техники идет семимильными шагами, можно сказать, поспешает поперед батьки в пекло, а воевать людям все — таки приходится самим. Потому что она, умная техника, не такая дура, чтоб гробиться ради мифической победы над железяками с другим клеймом…
Что меня всегда удивляло — насколько эти боекоктейли меняют восприятие времени. Искажают, так точнее. Секунды и минуты дробят и растягивают, а часы при этом пролетают почти незаметно. Странное ощущение. Самого времени ты словно бы не замечаешь, можешь воевать сутки — двое как один — два часа, а каждый миг тянется, как резиновый, вмещая в себя феерическое количество событий и мыслей…
До люка «утюга» мне оставалось несколько шагов, всего — несколько, но за это время я действительно успел передумать многое. Все — таки — жизнь наша… Или, если конкретнее, житие на букву «е»!
Прошло полгода с тех пор как я, Сергей Киреев, Серж Кирив на международной мове, командир роты разведки, капитан космодесанта, кавалер орденов и вообще весь заслуженный, как гермошлем третьего срока, был разжалован в рядовые и загремел в штрафбат вместе со всеми своими заслугами. По глупости загремел, попав под горячую руку ястребов из УОС (Управления Общественного Согласия при Минобороны СДШ), как под гусеницы МП — танка. Коротко говоря, сунул в рыло не тому, кому можно, психанув не там, где положено.
Обычная, в общем, история, скорее даже — глуповато — типичная… Но кто возьмется утверждать, что наша жизнь не складывается из трафаретных горестей на фоне общестандартного существования?
Дальше, понятно, был образцово — показательный трибунал, как плевок в лицо от уважаемой демократии. Я, помню, сгоряча решил, что жизнь моя на этом закончена. А верховное командование (тоже сгоряча?) решило штурмовать Казачок силами штрафников.
Что из этого получилось — можно себе представить. Все шиворот — навыворот. Как говорится — пусть рожа вдрызг, зато башка набекрень! Хотя лично я (к собственному удивлению) остался жив — здоров — годен и продолжаю отбывать срок в штрафном подразделении. Один из немногих солдат батальона, кому удалось уцелеть после того штурма, проще говоря, унести ноги с планеты. Щука — моя любимая, Цезарь, Рваный, Паук — мои боевые товарищи, они все погибли, а мне просто повезло…
Мир все — таки устроен неправильно, хотя бы потому, что всякая сволочь, вроде ротного Градника или комбата Дица, живет и здравствует, и продвигается в званиях, а хорошие парни уже смешались с экосферой чужих планет в виде горсти молекул. Война это демонстрирует особенно выпукло — мир неправилен до непостижимости. До такой степени нелогичности, что остается только склонить голову перед тайной высшей несправедливости бытия. Старая поговорка «Чудны дела твои, Господи!» — все — таки отражает действительность слишком мягко…
Но это к слову.
Потом была высадка на планету Тайга, где армейское командование, как водится, затыкало штрафниками самые тяжелые участки, а потом изумлялось, глядя на дело рук своих с искренним недоумением забулдыги — сантехника, ликвидировавшего протечку в состоянии похмельной прострации. Три четверти батальона так и остались на этой гористо — лесистой планете, но мне опять повезло. Что уже не только удивительно, а просто настораживающе — удачно…
Дальше — очередное переформирование, пополнение, и вот мы, прошу прощения за выражение, «мстители», следующий состав, снова идем на штурм Казачка. Весело, организованно и под присмотром, как контингент сумасшедшего дома выходит солнечным утром на очередной юбилей заведения.
Вот такая история пополам с географией…
А не хочется, между прочим, совсем не хочется воевать! Война, между прочим, почти закончилась, мирные переговоры между Демократическими Штатами и Конфедерацией Свободных Миров идут полным ходом. А после подписания перемирия, говорят, всем штрафникам обещано не только помилование и полноправное гражданство, но и восстановление в статусе для сержантов и офицеров. С возвращением выслуги, страховки и, может быть, всех регалий.
Конечно, подобным сахарным обещаниям не очень верится, но, с другой стороны, на месте президента СДШ Хромой Бетси это был бы разумный шаг. Даже хитрый. Или, корректнее говоря, политически дальновидный. По тем же непроверенным слухам, которым нет оснований не верить, ударные армии СДШ сейчас на четверть, а то и на треть сформированы из штрафников. Превращать людей в скот, а потом беспрепятственно гнать на убой — что может быть проще и выигрышнее? Только что делать со всем этим немалым контингентом в мирное время — это уже другой вопрос.
Оставить на положении заключенных? Тогда нужно строить тюрьмы, кормить, обеспечивать охрану, потом выпускать, адаптировать — а это немалые средства. Да еще всевозможные правозащитные организации, воспрянув от цензуры военного времени, поднимут шум — откуда, мол, столько преступников в нашем сбалансированно правовом социуме? Начнут копать, ковырять и с удовольствием выплескивать всякую подноготную пакость на политическую мельницу предстоящих выборов.
Так что не лучше ли вернуть штрафникам гражданство, и пусть дальше сами карабкаются? С одной стороны — гуманизм, с другой — экономия бюджета, и без того оскудевшего от военных заказов, с третьей — тишь и благодать в предвыборном штабе. Все вроде бы пристойно и чинно получается — ветераны просто возвратились с войны. Дерьма хлебнувши? Так ведь на то они и ветераны, чтобы ворочать фекальные массы большой лопатой. Такая уж их ветеранская доля — грести по полной, сохраняя подобающе мужественное выражение лица…
Я, например, был бы не против демобилизоваться хотя бы таким способом. Надоело!
К сожалению, в проеденных молью мозгах ранг — адмирала Раскина и прочих штабных стратегов до сих пор брезжит идея, что если захватить Казачок, опорную планету данного космосектора, можно будет добиться от конфедератов каких — то мифических уступок. «Иначе зачем мы вообще сражались?» — грозно вопрошают друг друга многозвездные генерал — адмиралы. Довольно резонно спрашивают, не понимая, правда, что этот вопрос как раз из области риторических. Ответить на него невозможно по определению, как невозможно растолковать свинье духовные прелести аскетизма.
Все — таки человеческая глупость отличается тем, что повторяется в бесконечном множестве типовых вариантов. Без малейшего стеснения к плагиату…
* * *
Однако мне пришлось отвлечься от рассуждений о сути высокой политики.
Как я и ожидал, вдохновленный моим недавним напутствием Пентюх рвался в «утюг» напористо, но безнадежно, как гвоздь в кирпич. Даже согнулся пополам абсолютно похоже. И все равно застревал при этом по меньшей мере в трех точках, отметил я наметанным взглядом.
Эти люки в «утюгах», конечно, не для слабых духом. Я понимаю — конструкторы над ними не особенно убивались. При десантировании на поверхность планеты они не нужны, бронепехота выстреливается прямо в креслах, что называется — с места в карьер с ускорением турбо — форсажа. В этом инженерная мысль себя оправдала, в бою на высадку не тратится и лишней доли секунды. Но при загрузке, когда на тебе броня, оружие и боезапас, приходится корчиться, как червяк в шарикоподшипнике. Только опытные десантники могут проскользнуть в «утюг» без посторонней помощи, остальным рекомендуется делать это попарно. Хотя и для парной посадки нужен хотя бы минимальный тренаж, которым командование штрафбата ни в коей мере не озаботилось.
Для начала я слегка поднажал в спину Пентюху. Почувствовал, что он начал окончательно стопориться. Даже с моей немалой силой, кратно умноженной пневмоусилителями брони, вбить его внутрь будет непросто. Поломать можно. Что — нибудь или кого — нибудь.
«Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей!» — мелькнули в голове древние строчки. Или — были бы? Тогда остальных в порядке повальной утилизации — на колючую проволоку. Тоже вещь хозяйственно необходимая для любого варианта светлого будущего…
Я все — таки историк по образованию. По прежнему далекому образованию из прошлой жизни. Могу себе позволить бесполезную роскошь знания древних поэтов…
Пришлось мне браться за воина основательно и обдуманно. Разогнуть, переставить, сгруппировать парой оплеух и вбить в защитное кресло аккордной затрещиной. Проволоку я ему не обещал, пригрозил пустить сразу на колбасу, но он, надо думать, меня не понял.
Понабирали десантничков господа из трибуналов УОС… А все — таки я был прав, когда поставил его предпоследним, а себя последним. И толчеи не создали, взвод погрузился согласно положенным нормативам, и в «утюг» он у меня занырнул как миленький. Молодец я, что и говорить!
«А хорошо все — таки вставляет боехимия! Крепко вставляет! Пока комплект полон, пока не началась гормональная карусель десантирования, мигом сжигающая излишки, — особенно крепко! И в теле этакая облачно — приятная легкость, и в голове мелодичный звон пустого ведра… Поплыла головушка по морям, по волнам… Уже и стихи в ход пошли, того и гляди песню двинешь… Вот что значит расширенный комплект психокорректирующих! Только Пентюх пятном позора на знамени чести… Так, кажется, выражается ранг — адмирал Раскин, главнокомандующий войск СДШ?»
Хлопнув ладонью, я замкнул на нем последний замок, и, не слушая благодарственно извиняющегося лепета, втиснулся в собственное сиденье, попутно щелкнув тумблером закрытия капсулы.
«По — моему, я готов!» — как сказал сапер, замкнув цепь взрывателя и обнаружив, что забыл запрограммировать таймер на задержку.
А это из какого фольклора? Впрочем, не важно…
Общесетевая независимая газета «Пионеры
вселенной». № 617 от 6 ноября 2189 г.
Из статьи политического обозревателя Джона
Заворски «Все — как один!»
«…Да, я горжусь неприкрытым патриотизмом нашей газеты! И пусть злопыхатели обвиняют издание в излишней лояльности к действующему правительству, вызванной якобы тем, что газету уже закрывали, но я заявлял и заявляю со всей ответственностью — излишней лояльности не бывает! К сведению всевозможного анархического сброда, этих, с позволения сказать, людей без чести, совести, достоинства, принципов, разума и вообще без всего, — лояльность бывает только недостаточная!
Вот сейчас, например, отдельные подрывные элементы осмелятся сомневаться в нашей великой победе под знаменами демократии и всеобщего общественного согласия. Мало того, берутся утверждать, что три года войны прошли глупо, бесцельно, верховное командование доказало свою полную несостоятельность, что нашими войсками так и не было проведено ни одной успешной операции, а все успехи достигнуты за счет максимальных потерь среди особого контингента, именуемого „штрафными подразделениями“. Якобы наше Министерство обороны наплодило столько надзирающих друг за другом служб, что воевать на фронтах стало просто некому, кроме вышеупомянутых „штрафников“. И якобы начавшиеся переговоры о мире — это не добрая воля госпожи Президента, с болью в сердце взирающей, как четвертый год подряд гибнут граждане Соединенных Штатов, а лишь попытка правительства СДШ удержать хотя бы довоенные стратегические позиции.
А мы ответим маловерам — плевать на вас! Разве война — это развернутое наступление демократии по всем фронтам — не продемонстрировала обществу главное — безусловное, безоговорочное единение перед лицом общего подлого врага? Разве патриотический лозунг „Все — как один!“ не стал подлинным национальным девизом, позволяющим бороться с максимальным напряжением сил? И мы еще раз, в который раз заявляем всем этим анархистам, коммунистам, террористам, экстремистам, националам, чисторассам, религиозным фанатикам, генодеструкторам и прочей сволочи — мы не потерпим! Ничего не потерпим! Так и знайте!
„Пионеры вселенной“ — первопроходцы не только в космосе!»
Проверено и утверждено военной цензурой.
Военный цензор 2–го ранга, капитан УОС Мери Пикфорд.
Замечание для главного редактора.
Слово «наплодило» в сочетании с упоминанием Министерства обороны представляется не слишком политкорректным, так как может навести читателей на мысли о совершении полового акта с вышеупомянутым учреждением, что, в свою очередь, не может быть расценено как лояльность. Впрочем, понимая иронический подтекст фразы и с учетом того, что использована она в отношении противника, согласна оставить это слово на усмотрение автора и под вашу ответственность. Капитан УОС Мери Пикфорд.
Распечатка из сетевого письма
капитана Пикфорд
к своей подруге по колледжу,
бывшей любовнице Санни Звартхот
от 6 ноября 2189 г.:
Если бы ты знала, милая, какую дурь мне приходится теперь читать в этих бывших оппозиционных газетах. Заставь дураков богу молиться, они и лоб расшибут! Честное слово, дорогая Санни, последнее время мне в голову все чаще приходит эта старая присказка русских.
И расшибаем, милая! Причем со всем удовольствием тупого исполнительного усердия.
Последнее время я часто думаю вот о чем — не перебарщиваем ли мы с нашей всеобщей политкорректностью, с этим вечным стремлением никого не обидеть? И (крамольная мысль!) возможно ли оно вообще, это пресловутое общественное согласие? Ни для кого не секрет, милая, что конфедераты формируют свои войска по национальному признаку и не видят в этом никаких неразрешимых расовых противоречий. Немецкие бригады, французские, польские, арабские, африканские — никто из них не стесняется своей расовой принадлежности. Больше того, конфедераты в своем мужском шовинизме дошли даже до того, что почти не призывают женщин в армию, представляешь, какая дикость? Может, они считают, что женщина создана для того, чтобы рожать детей?!!!!!! (Восклицательные знаки — это эмоции, много эмоций.)
Но — воюют, и хорошо воюют, это я вижу из информационных сообщений, еще не прошедших мою цензурную вычитку. Скажу тебе по секрету, если иметь мозги, то можно увидеть правду даже из расхожих информашек. Достаточно просто внимательно вчитаться в описание наших очередных побед и сопоставить их со здравым смыслом и кратким курсом галактической географии. Например, успешная операция на планете Тайга, после которой из трех ранее занятых плацдармов у наших войск остался только один, при некотором размышлении уже не выглядит такой успешной, как бы генералы ни уверяли в обратном… Но — умолкаю, умолкаю…
Так вот, я о том, как воюют конфедераты. Про русских казаков, например, вообще рассказывают какие — то легенды. Может, они, русские, с их вечной оппозиционностью к здравому смыслу не так уж не правы? — думается мне порой. По крайней мере, они последовательны в своем отрицании очевидного. Три года назад, когда Соединенные Штаты только вступили в войну с Дальними Мирами, со всеми этими медвежьими углами, где укрылись террористы и экстремисты, мохнатые сторонники всевозможных национальных идей, сомневающиеся в нашем техническом и стратегическом превосходстве… И где оно, превосходство? Куда делось — ау — ау? Помнишь, как историк в колледже рассказывал нам про первую половину диковатого XX века, когда русские коммунисты миллионами гнали свой народ под обстрелы и гусеницы танков, пока не выиграли таким образом войну с германским рейхом…
Может, нашей демократии как раз не хватает подобной настойчивости? — думаю я сейчас. Почему всякие фундаменталисты, чисторасы и всевозможные генодеструкторы с окраин освоенной Галактики сражаются за свои идеи с пеной у рта, а мы, государство общественного согласия, несущее в космос великую идею объединения народов и наций в человечество, буксуем на каждом повороте? Сколько еще нужно убивать, чтобы оставшиеся прониклись высшим гуманизмом нашей миссии?
Впрочем, плевать на историю, плевать на политику, плевать на все остальные производные от глупости социума, все еще сжимаемого спазмами мужского махрового шовинизма. Вспомни, солнышко мое, как ты любила говорить в дни нашей светлой юности — поцелуйте кобылу в зад! Очень дельное предложение, между прочим! Именно такую бодрую резолюцию мне хочется оставить на большинстве статей, восхваляющих победу в войне, которую мы, похоже, уже прокакали…
Что творится с людьми, Санни — солнышко? Что творится вокруг? Честное слово, моя золотая рыбка, кругом столько идиотов, придурков и сумасшедших, что мне порой кажется, это не они, это я сошла с ума и только поэтому смотрю с изумлением на все окружающее…
Ты скажешь — твоя Пигги совсем расклеилась? Да, милая, нежная моя, я устала, очень устала!!!!!!!! Как бы я хотела сейчас припасть к твоей груди, моя нежность, почувствовать под пальцами твои упругие, коричневые соски, скользнуть губами по гладкой шейке…
Просмотрено и представлено вниманию вышестоящих инстанций инспектором сектора «G» интерсети, вторым лейтенантом Службы Стратегической разведки Линь Хо Мин.
Резолюция:
Взять под негласный контроль — под вопросом!
Старший инспектор ССР,
майор Тед Бронски.
Резолюция 2:
Взять под негласный контроль без вопросов! Ответственный за разработку оперативных мероприятий — майор Бронски.
Заместитель директора ССР,
бригадный генерал Борис Чернофф.
* * *
Планета Казачок. 6 ноября 2189 г.
4–й укрепрайон войск Казачьего Круга.
Бункер 5–й лазерной батареи.
03 часа 08 минут.
Соскользнув по трапу с легкостью почти бывалого артиллериста, Володя Налимов все — таки запнулся на последних ступеньках, цапнул краем каблука за неровность и, если откровенно, едва не спикировал носом. Но — вывернулся, поймал сам себя, горячо тормознулся ладонями о гладкие поручни. Секунду помедлил, перевел дух, мысленно переживая несостоявшийся позор падения, и твердо отчеканил первые шаги по батарейной палубе. Даже огляделся вокруг этаким орлом — командиром, наметанным взглядом цепляющимся сразу за все отдельные недостатки.
С первого взгляда недостатков не наблюдалось. Впрочем, со второго и третьего — тоже. Личного состава на палубе также не было — время отбоя, когда даже самые злостные нарушители распорядка дипломатично прячутся от глаз начальства по всяким каптеркам и «нычкам». Так что бравый спуск сотника Налимова (с особым артиллеристским шиком — как на санках с горки, небрежно скользя по трапу краешками подошв) прошел практически вхолостую. Во всяком случае, без должного показательного эффекта, подтверждающего, что новый комбат–5 тоже не лыком шит и не пальцем делан. Хоть и прослужил в войсках чуть больше четырех месяцев — всего ничего, но щи хлебает не лаптем, а, по меньшей мере, юфтевым сапогом офицерского образца.
«А почему никого, кстати? Где, кстати, господин дневальный?» — вспомнил сотник. Уж он — то, дневальный, точно должен встречать каждого спускающегося на орудийную палубу, ему по должности положено не надеяться на кодовую электронику люков, а бдеть в оба глаза за каждым входящим — выходящим.
«Не понимаю — какая тут сволочь распустилась сверх всякого разумения?!» — как сказал бы на его месте прежний командир батареи есаул Загребец. Уж он точно бы не молчал, не обнаружив дневального на законном посту у тумбочки перед оружейкой, не щурился по сторонам с близорукой растерянностью. Наверняка бы уже гремел громом, метал молнии и отплевывался огнем, яко чудище обло, озерно, стоглаво и (одновременно) зело огненно, мысленно усмехнулся Налимов. Или еще больше того — объявил «В ружье!», общее построение среди ночи.
Вот с кого стоило брать пример! Володя честно пытался брать, но получалось, сам понимал, не очень.
Да, и небрежный спуск, и орлиный взгляд, и первые веско припечатывающие шаги — именно так появлялся в подразделении Семен Загребец, кадровый офицер и душевный, в общем, мужик. У него подсмотрено. Жаль, глупо погиб есаул, оказавшись на открытой местности во время неожиданной бомбардировки с орбиты. В штабе потом сказали — даже для похорон ничего не осталось, обоих разнесло в пыль, и командира, и водителя Зимина. Казаки потом поговаривали о каком — то супероружии, мол, с неожиданной гибелью командира не все так просто, как делает вид контрразведка. Но это слухи, считал Володя, обычные армейские слухи, многократно преувеличивающие каждый чих.
Сотник Налимов, он же — кандидат наук физико — математических, бывший сотрудник кафедры прикладной физики, лауреат премии «Молодой ученый года» Владимир Петрович Налимов — совсем недавно занимался разработкой пресловутого супероружия в одной из сверхсекретных лабораторий. Кому, как не ему, знать, что никакого супероружия просто не существует в природе. Нет, не было и не предвидится!
Глупая, случайная смерть…
Впрочем, какую смерть можно было бы назвать умной? — мысленно уточнил Володя по давней привычке ученого все уточнять даже мысленно. Какая, в сущности, разница, где и как тебя разнесет на ошметки?
Зал перед бункерами лазерных установок, на языке батарейцев — главная палуба, был просторным, широким, с высокими, армированно — керамическими сводами, облицованными шумоотражающими плитами. В тусклом свете ламп, накаленных на треть — четверть мощности, железно поблескивали разлапистые станины энергонакопителей, вспом. и доп. агрегаты, кривляющиеся переплетениями спирально — трубчатых воздуховодов. Если пользоваться военной терминологией — блестели, как у кота яйца, именно этот биологический эталон исконно используют старшины — урядники, ответственные за чистоту.
Стройный ряд «вспомов» и «допов», выстроившихся вдоль стены, уходил в полутемную глубину в согласии с законами перспективы. Сами боевые лазерные установки располагались дальше, к ним от главной палубы вели длинные коридоры, нарочито зигзагообразные, как положено по технике безопасности. У каждой из четырех установок — отдельный бункер со своим коридором — проходом. Дополнительные меры безопасности — при нужде коридоры перекрываются целым рядом непробиваемо — герметичных шторок — дверей.
Бункеры с установками официально называются боевыми палубами номер такой — то. На жаргоне артиллеристов — «норы». В каждой такой «норе» можно отсидеться, как в отсеке космического корабля…
Порядок, в общем, на главной палубе — видел сотник Налимов. Как положено на лазерной батарее, в воздухе — ни пылинки, вокруг — ни соринки. Скрытые в стенах компрессоры с гулом накачивают азотно — кислородную смесь, кондиционеры держат температуру, попутно фильтруя воздух. Правда, подытожить, что в отсутствие командира на батарее все в идеале, — язык все — таки не поворачивается…
«Если командир отсутствует больше часа — порядок в подразделении нужно проверять заново. Если больше двух часов — можно не проверять, объявляй аврал и не ошибешься» — еще один строевой афоризм есаула.
Конечно же! Какой тут порядок? К гулу положенных механизмов явно примешивается сиплое подчавкиванье центрифуги, расслышал Володя. Отсюда закономерно возникают сразу три вопроса: во — первых, кто разрешил включить центрифугу, когда все силовые агрегаты должны, согласно приказу главкома, находиться в режиме полного энергосбережения? Во — вторых, почему разрешили? В — третьих, почему он, до сегодняшнего вечера и. о. командира, а теперь окончательный комбат–5, об этом ни сном, ни духом?
Что касается первого вопроса — кто разрешил, — то он явно не принадлежит к разряду вселенских тайн, понимал сотник. Наверняка несанкционированно запустил центрифугу мастер — наводчик, старшина батареи, старший урядник Алексей Трофимович Вернигора. На языке батарейцев — Дед или просто Трофимыч. Почему запустил — тоже не загадка века…
Принюхавшись, Володя ясно различил махрово — кислый запах дрожжевой браги, что неуловимо веял в стерильном воздухе бункера этакой чуть заметной, разухабистой ноткой. Значит, во второй центрифуге четвертой лазерной установки снова «выгуливают». Здесь, на главной палубе, почти не пахнет, слишком хорошо работает система вентиляции, а вот дальше, в «норе», наверняка разит…
Остается выяснить последний, третий вопрос — почему он, командир, ничего об этом не знает? Могли, черти, хотя бы предупредить! А вдруг бы он появился не один, а, например, с проверяющим?
В предчувствии грядущего объяснения Володя заранее грустно вздохнул. Про себя, конечно. Орлиный командирский взгляд он все еще держал на лице, хотя сам понимал, надолго его не хватит.
Вот есаул Загребец, Семка, Семен Иванович, отчаянный и взрывной, как самонаводящаяся боеголовка, мог любого старослужащего, расцвеченного орденами, поставить на место на раз — два — отжался. Он и перед начальством не прогибался, за что его даже в штабе по — своему уважали. За ним — как за каменной стеной. Хороший был командир, настоящий… А он, сотник Налимов, несмотря на погоны, соответствующие общевойсковому званию старшего лейтенанта, и приличную выслугу в секретной лаборатории, все еще остается человеком неисправимо штатским и интеллигентно — мягким. Казаки — батарейцы, разумеется, чувствуют слабину.
И что делать? Осатанеть окончательно? Начать гавкать сквозь сжатые зубы и заливисто облаивать каждый шаг подчиненных? Если бы не чувствовать себя при этом идиотом в квадрате, распекая людей, старших по возрасту и по боевому опыту, глядишь, и попробовал бы. Только к чему приведет такая собачья тактика — уже другой вопрос…
Как там говорил Семка Загребец про отличие резервистов от кадровых, приобщая его, офицера — салагу, к строевой философии?
— Ты начальник — я дурак, я начальник — все наоборот! Это, мил друг, не просто наблюдение из жизни, даже не прихоть генералитета, одичавшего среди парадов и построений. Это главное, на чем держится наша боевая краснознаменная! — рассуждал, помнится, есаул, зарядив себя глотком крепкого. — Только так и можно посылать людей умирать — с несгибаемым чувством собственной правоты! И кадровый офицер, воспитанный с малолетства в училищах, потертый в строю, отточенный на боевых операциях, эту правоту имеет в глубине души. Она у него — на генетическом уровне, въелась, как вошь в подштанники… А вы, бывшие штатские, все время рефлексируете про себя — а имею ли я право приказать, а не слишком ли, а что он подумает?.. И никак не вобьешь вам, бедолагам, в головы — что от фонаря до лампочки, чего там он, рядовой — подчиненный, себе подумает! Главное — что он сделает, на том стояли и стоять будут наши укрепрайоны! Вот взять хоть тебя, Налимыч…
Ты вот смотришь на человека и видишь — пожилой человек, усталый, детишек, наверное, куча, жена — бой — баба, цукает наверняка… А я смотрю и вижу — урядник. То есть он — сержант, я — капитан, и все между нами понятно и просто без всяких психологических выкрутасов… Вот в чем разница, усекаешь? Нет, воевать ты сможешь, хулить зря не буду. Малый ты храбрый, сам видел, и корректировщик огня от бога, любой угол отражения берешь в голове за доли секунды. А хороший командир из тебя не получится, нет, не получится, это я тебе говорю… Не в обиду говорю, не в уничижительном смысле, просто ты — другой, и с этим уже ничего не сделаешь, мил человек. Пусть у тебя всевозможные ученые звания и степени, а вот военной косточки в тебе — ни на грош с копейкой… И зря, скажу, сбежал ты из своей секретной лаборатории на передовую, блажь это! Там от тебя было бы куда больше пользы, хочешь — обижайся, а хочешь — нет! А лучше — брызни еще по маленькой, чтобы в стаканах стекло не рассохлось…
Конечно, с таким милитаризованным жизненным виденьем можно было спорить до хрипоты, что Налимов и делал. Но, по большому счету, прав был есаул, ох как прав… Две недели, как он, Володя, стал и. о. комбата, а дневального уже — днем с огнем. «И брагой разит, хоть закусывай еще за порогом!» — пытался разозлиться Налимов.
Распустились, сволочи! В самом деле, при есауле Дед тоже гнал самогонку, Загребец сам был не против отхлебнуть от старшинских щедрот. Бывший комбат, оставаясь в целом аки лев рыкающий, не то чтобы прямо делал послабления ветеранам, но, скажем, закрывал глаза на отдельные, из ряда вон выходящие случаи… «Но ведь и пахло как — то не так сильно!» — распалял себя сотник.
* * *
Несмотря на два десятка научных работ по теоретической физике и структурной биомеханике, сотник Налимов только в войсках узнал, что брага не бродит, не настаивается и, упаси господи, не киснет, — говорить так — прямое неуважение к этой тонкой субстанции, первичной, как энергия мирообразования. Брага (видишь ли!) гуляет.
Как явствует из химической формулы брожения, процесс «выгула» должен занимать минимум две недели, но разве такие астрономические величины устроят батарейцев? Народные умельцы — на все руки от скуки! — нашли способ ускорить уважаемую реакцию. Выяснили: если дать браге день постоять и «проникнуться» (выражение Трофимыча), а потом поместить ее в центрифугу ускорителя и включить центрифугу на полную мощность, то «прогулять» ее можно аж за 48 минут чистого времени, доказано экспериментальным путем. Что, естественно, позволяет приступить к перегонке в рекордно короткий срок, пока «нутро не успело ссохнуться, аки та пальма аравийская».
Вот чего Володя решительно не понимал, несмотря на блестящую кандидатскую и почти готовую докторскую, — почему брага лучше всего «гуляет» именно во второй центрифуге четвертого орудия, а никак не в первой и не в центрифугах других орудий, совершенно идентичных по техническим характеристикам? Но это он даже не пытался понять. Это, конечно, уже из области мистики.
Еще будучи замкомбата, Володя, со слов Деда, уяснил, что жидкость под названием брага — существо почти живое, нравное и капризное в самом непредсказуемом смысле. «И если, значит, ей по сердцу выгуливаться именно в центрифуге 4–2, то там ей, бляха — муха, самое место, Володенька…»
Сотник Налимов не считал, что вонючей смеси из дрожжей, сахара и воды самое место в боевом лазере. Хотя, надо признать, результат был — уже с первой перегонки Дед снимал с браги изумительный первач, чистый и жгучий, как слезы обиды в розовом детстве…
Так что искать источник запаха и, соответственно, очаг нарушения сотнику не пришлось. Решительным шагом он направился по длинному коридору к «норе–4», нарочито топая сапогами, чтобы там заранее услышали и (что сомнительно!) устыдились.
Конечно же — центрифуга работала, брага благоухала, седоватый живчик Трофимыч, машинально подкручивая пшенично — пепельные усы, пристально наблюдал за процессом, сняв для удобства один из щитков кожуха. Из — за его плеча, как любознательный гусь, тянул шею долговязый подающий из третьего расчета рядовой Загоруйко с красной повязкой дневального на правой руке.
От сопереживания тонким процессам брожения Загоруйко шмыгал носом и взволнованно теребил узкое лицо.
«Значит, вот кто у нас сегодня дневальный, вот кто оставил на произвол судьбы трап и тумбочку…»
Как там говорил Загребец: «Любое малое упущение в службе, каждый расстегнутый крючок гимнастерки или криво пришитый погон есть потенциальный плацдарм для вражеского десанта!» У него трудно было понять, когда он шутит, когда — серьезно. У кадровых офицеров все — таки особое, своеобразное чувство юмоpa, давно заметил Володя. С привкусом сапожной ваксы, не иначе.
— Старший урядник, какого черта?! — гаркнул Володя как можно внушительнее.
Дед оторвался от созерцания вращающейся центрифуги и неторопливо повернулся к нему:
— А, это ты, Володенька… Как сходил, что в штабе рассказывают, зачем вызывали?
— Да низачем, в сущности, Дегтярь опять гонял из пустого в порожнее… — честно ответил Налимов, глянул на центрифугу и опять разозлился: — Трофимыч, какого черта, говорю?! — повторил он.
— Ась? Кого, говоришь? — Трофимыч, хитрован, даже приложил к уху крепкую заскорузлую ладонь, показывая, как он честно пытается расслышать старшего по званию. Но — годы, годы… А слух у него, между прочим, как у локатора, давно убедился Володя. И Дед знал, что он это знает. Дурочку валял…
Налимов больше не отвечал, молчал значительно и напряженно.
Для Вернигоры, вдвое старше самого старшего из батарейцев, они все, и офицеры, и сержанты, и рядовые, были Володеньками, Мишеньками и Петеньками, никак иначе. Впрочем, старый казак понимал службу, батарейцы слушались старшину, как отца родного, строгого, но справедливого.
Все знали, Дед пошел в армию добровольцем, когда трое его сыновей погибли на боевых кораблях, а младшенький, мизинчик, пропал без вести. Да и мастер — наводчик он первоклассный, когда за дальномерным прицелом Трофимыч, лазерная установка разве что музыку не исполняет. Или — исполняет все — таки. По крайней мере, похоронные марши для кого — то точно звучат…
Раздувая ноздри и выпрямившись струной, сотник Налимов свирепо бычился на старшего урядника. В точности, как есаул Загребец: чуть вытянув вперед шею, словно бы примериваясь, с какой стороны куснуть, прежде чем разжевать и выплюнуть. Правда, опять, наверное, получалось не очень…
Дед, щурясь ясными как небо, голубыми глазами, особенно ярко блестевшими на буро — загорелом лице, отвечал ему нарочито кротким, ласковым, даже умильным взглядом. Прижмуривался, подчеркивая глубокие шрамы морщин на дубленой коже. Мол, все нормально, Володенька, полный порядок в войсках. С чего ты, мил человек, вдруг раскипятился, не случилось ли что? Ан и случилось даже — так не бери в голову, пустое все, суета сует и всяческая суета… Именно это говорил взгляд старшины, безмятежный и доверчивый, как у младенца.
Вот хитрован! Ну и как прикажешь его отчитывать, если он смотрит на тебя, словно ласковый дедушка из далекого детства?
Володя от неловкости громко откашлялся, прикрывая рот полусогнутой ладонью. Запал строгости катастрофически угасал, хотя, если совсем честно, его особо и не было.
— Так… Гуляет брага — то? — хмуро поинтересовался он.
— Гуляет, милая, ох гуляет, рассупонь ей в дышло! — напевно подтвердил Дед.
— Так точно, господин сотник, как есть гуляет! — радостно отрапортовал Загоруйко.
— Так… А ты что здесь делаешь, дневальный?! — мрачно повел головой Володя. — Почему не на месте, почему пост оставлен?! Распустились, черти?!
— Дык это… Один секунд, господин сотник, на миг единый только отошел… — начал было оправдываться Загоруйко.
Но теперь и старшина глянул на дневального так, словно бы впервые заметил. Разом отвердел лицом, подобрав морщины и выпятив тугие бугры желваков.
— Дневальный! — нарочито сдержанно позвал он.
— Я! — вылупил глаза Загоруйко, вытягиваясь по стойке смирно.
— Какого ж лешего ты у меня за спиной топчешься? Ты где, сукин кот, должен находиться во время дежурства, аль забыл? — хрипловатый, с трещинкой, басок старшины задребезжал особенно пронзительно и едко. — То — то я чую, кубыть у меня сзади ктой — то дышить… А ну, пошел на пост об одной ноге, пес собачий! Чтоб духа не было, чтоб пулей свистнул! — окончательно рассвирепел Дед.
«Пес собачий», больше не прекословя, свистнул пулей. Рванулся на пост, дробно топоча сапогами.
«Вот командира бы они так слушались!» — мелькнула у Володи ревнивая мысль.
Конечно, старшина — это им не молодой и. о. командира, у Трофимыча не забалуешь. Старичок властный, из тех, что мягко стелет, но еще поди выспись. С ним лучше не бодаться характерами. Себе дороже по любым расценкам, это Володя уже уяснил.
В принципе сотник сам понимал, что для новоиспеченного офицера такой авторитетный старшина, как Трофимыч, — подарок судьбы. Правда, и подарки судьбы, бывает, виснут камнем на шее. В последнее время Налимову все чаще приходила не слишком оригинальная мысль, что пора бы ему почувствовать себя на батарее командиром, а не свадебным генералом с погонами старшего лейтенанта. Дилемма… Пресловутое раздвоение личности на «хочется» и на «можется» — верный кусок хлеба с маслом для высокооплачиваемой когорты психоаналитиков…
Картинный гнев старшины мгновенно погас, морщины расслабились, и он опять глянул на командира этаким кротким голубем на голубицу.
— Ну что с ним делать? Никакого сладу с этим народом, — доверительно пожаловался он. — Им хоть кол на голове теши — они все свое! Так, Володенька?
Нет, хитер Трофимыч, ох и хитер… Просто лис в сиропе! Матерый лис, седой, битый, стреляный… Перевел — таки стрелки с больной головы на здоровую, старый хрен!
Против воли сотник усмехнулся и покачал головой. Старший урядник немедленно подхватил его усмешку, сам заулыбался, показывая желтые, прокуренные, но еще крепкие зубы.
В общем — то, все понятно без слов… Глянешь в его нахальные голубые глазки — и все понятно… От этого веселья, заблестевшего между ними искорками, Володе окончательно расхотелось выговаривать старшине. Ну — брага, ну — самогонку гонит… А где ее не гонят, с другой стороны? В казачьих войсках служба без «самопляса» никогда не вытанцовывалась. А теперь, когда орбита обложена кораблями штатовцев, когда снабжение стало совсем никакое, и подавно…
— Трофимыч… — примирительно позвал сотник.
— Аюшки? — с готовностью откликнулся тот.
— А меня командиром батареи утвердили. Сейчас в штабе сказали — все, приказ подписан… Поздравили даже. Комендант Дегтярь лично руку пожал и речь двинул. Коротенько так, минуток на двадцать с гаком.
Сказал и подумал — словно хвастается.
— Так это же хорошо, Володенька! — Дед явно обрадовался. — Уже намедни казачки за это гутарили — мол, хорошо бы тебя утвердили… Ты же наш, свой, у нас начинал. А то пришлют какого ни есть долдона, толкуй потом с ним.
— Хорошо, — подтвердил Володя без особого веселья в голосе.
Дед понял. Он вообще — то все понимал, Трофимыч — умный мужик, хотя и любит строить из себя этакого деревенского валенка — кубыть, да мабуть, да небось с авосем. Мы, мол, люди простые, поселяне, коровам хвосты крутим, кашу вилами едим…
— А ты не сомневайся, сотник, за дисциплину! Это сейчас, пока затишье, казачки рассупонились мало — мало, — сказал Дед уже без своих обычных ухмылочек. — Тоже можно понять, устали люди, четвертый год, почитай, воюем. Металл уже уходился, не то что люди. Вот и чудят казачки, как без этого? На этой проклятой войне и святой начнет за пятки кусать, прости, господи… Когда боевые начнутся — порядок будет, это я тебе отвечаю! Даже не бери в голову, комбат…
— Твоими бы устами, старшина… — с сомнением качнул головой Володя.
— Э, мил человек… Что — то мне не нравится твое настроение, — насторожился Дед. — Ты, конечно, их благородие и офицер, а я всего лишь урядник, и не по чину вроде… Но я тебе по — простому, по — стариковски скажу, Володенька, — бросал бы ты разводить бодягу промеж души. Ты — командир, и все это знают, а кто забыл — тому я сам напомню, даже не сомневайся. — Трофимыч веско качнул темным литым кулаком, обильно опушенным жесткими белесыми волосками.
«Фундаментальный кулак! Убедительный, будто канцелярский штамп на бумаге!» — мысленно согласился сотник.
Несмотря на почти полные семьдесят, Дед еще мог в одиночку забросить в казенник снаряженную заряд — кассету, а та весит почти пять пудов. Даже смерть сыновей его не согнула, только теперь он каждый вечер подолгу молился, беззвучно шевеля губами перед батарейной иконой…
— Я ведь долго прожил, Володенька, я ж понимаю — ты теперь все оглядываешься на есаула — покойника, мол, как он, а как я, да как супротив него… — сказал Трофимыч. — А и не надо этого! Тебе — не надо! Семка Загребец, царствие ему небесное, вояка отчаянный был, лихой казак, кто бы спорил… Такой был ерш — без мыла в глотке застрянет… Да только он все больше на горло брал, нахрапом командовал, прости, господи, что о покойнике так — то… — набожно перекрестился старшина. — А я тебе так скажу, Володенька, по — стариковски скажу — оно не всегда нужно за горло брать. Иной раз, вишь ты, с людьми по — человечески хорошо бы, по — свойски… Не звери же, чтоб без конца друг на друга зубами щелкать. И без того народ залютел на этой войне — не приведи Иисусе…
Дед вдруг вскинулся, глянул на главный батарейный хронометр, упакованный в куб из бронестекла, и зачем — то сверился по часам коммуникатора на запястье. Похлопал широкой ладонью по кожуху, за которым сопела центрифуга 4–2. Судя по крепнущему запашку, брага уже набирала ядреную алкогольную суть.
Володя терпеливо ждал продолжения. Он знал, Дед никогда не выплескивается сразу.
«Остатнее слово дороже дорогого» — тоже выражение старшины.
— Я же помню, как ты летом пришел к нам на батарею. Хоть и офицер, сотник, а салага салагой, — продолжил Трофимыч. — Ну, думаем, мальчику романтики захотелось, пришел чины выслуживать, ордена ловить. А потом — штурм. Помнишь, как было — то?
Володя помнил. Еще бы не помнить! Десантные корабли штатовцев шли волна за волной, без продыха, накатывались, как прибой на камни, и казалось, дальнобойные установки раскалились от непрерывной работы.
Это казалось, конечно. Ему ли, дипломированному физику, не знать, что лазерные установки при работе не нагреваются, другое дело — силовые агрегаты. Хотя и у тех хорошие теплоотводы… А потом их батарею нащупали корабельные дальнобои с орбиты, и бункер словно бы закипел, и ладони действительно начали прижариваться к тумблерам, а пальцы — к клавишам…
Пожалуй, он тогда впервые ощутил противника совсем рядом, вспоминал потом Володя… Ну, пусть не совсем рядом, справедливости ради, — на многокилометровых расстояниях, приближенных сканерами и визорами, зато — «на луче», как называют это артиллеристы — лазерщики.
Потом бункер (тот, старый) начали планомерно долбить, и горела уже не только техника, люди тоже горели. Острый, душный смрад жженого мяса напоминал о давних студенческих пикниках с костром и шампурами. Противный запах, если разобраться. Только тогда Налимов почувствовал, насколько тошнотворно пахнет жженое мясо…
Они, оставшиеся, продолжали стрелять, «держали лучи». Это казалось на тот момент самым главным, самым важным в жизни — свести весь мир в три точки прицела.
Нет, страха как такового не было. Злость, упрямство, азарт, ненависть, отчаяние — все что угодно, но страхом, шкурной заячьей дрожью это вроде бы не назовешь, вспоминал он потом…
Володя помнил, с самого первого сигнала боевой тревоги он сильно взволновался, как бы казаки — батарейцы чего не подумали, не решили бы, что их новый помкомбата струсил в первом же бою. Смешные, надо признать, опасения. С учетом происходящего — нелепо, по — детски глупые. Больше всего боялся того, чтоб не подумали, что он испугался — даже звучит нелепо. Но именно это чувство преобладало при первых атаках штатовцев, заставляя постоянно демонстрировать нервную, преувеличенную, обычно не присущую ему бодрость.
— Я, Володенька, тебе так скажу, — перебил его мысли Трофимыч. — Ты — наш, из 5–й дальнобойной, теперь уж точно наш. Потому что ты — настоящий мужик, правильный, хоть и любишь, бывает дело, размазать кашу по тарелке. Казачки так гутарят, а их не обманешь…
Слышать это было приятно. Даже более чем. Только неловко как — то, когда тебя хвалят прямо в глаза. Впрочем, про кашу на тарелке — это уже не слишком похоже на похвалу…
— Ладно, — неопределенно мотнул головой Володя. — Закрыли тему! Только слышь, Трофимыч, ты бы все — таки заканчивал свою бодягу, с брагой — то… В штабе сказали, того и гляди общую тревогу объявят, у штатовцев новые корабли замечены на подлете, вроде — десантные транспортники.
— Думаешь, опять полезут? — старшина озабоченно сдвинул неровные седые брови.
— Похоже на то.
— Да что ж им все неймется — то, разъедрить кочерыжку! — с чувством выругался Дед. — Война, почитай, закончилась, мирные переговоры уже идут, а им все неймется! И так ужо народу положили великие миллионы, а им все мало, чтоб их разорвало и подбросило! Все им мало, ети их мать, все нужно напоследок еще кого — нибудь уконтрапупить!
— Политики. Им хоть и напоследок — да помахать кулаками. А наши укрепрайоны снова на острие удара, нам — опять держаться… В штабе так говорили… Смотри, старшина, предупреждаю, тревогу объявят, солью твою брагу к чертовой бабушке! — пообещал комбат. — Прямо в отстойник солью, не посмотрю, насколько она нагулялась.
— Да не успеют, Володенька, как есть не успеют. Шесть минут, почитай, осталось — всего делов. А потом я ее — в бидончики, да запечатаю, да заховаю подальше. Потом, даст бог, перегоню как — нибудь…
У Володи вертелась на языке шутка о сомнительности божественного начала в изготовлении самогонного пойла, но он сдержался. При всех прочих, Дед был глубоко верующим человеком, от подколок на подобную тему немедленно начинал щетиниться.
— Смотри, старшина, я тебя предупредил, — повторил Налимов…
