Маша

Они сбегали, конечно. Грех было не сбежать им, отъевшимся – еще как отъевшимся! – от своих немощных голодных преследователей. Их вели на расстрел – неясно, почему не сделали это на месте. Может, имелись свидетели из женщин и детей. Не хотели при них. Вывели, связанных, на лестничную площадку. Потопали вниз по обледенелым ступеням. Маша посмотрела указанный в докладной записке, выведенный старомодным, с завитушками, почерком, адрес. Малая Охта. Забила адрес в Гугле – боже мой, как пересекаются эпохи – сейчас там новостройки класса люкс с видом на воду, раньше же набережную окаймляли сталинские ансамблевые корпуса – длиннющие здания, ряды колонн и огромных окон. Массовая жилая застройка для рабочих Невской заставы. Частично сохранившиеся, а большей частью – разрушенные во время бомбежек дома. Нева совсем рядом, но измученным голодом людям трупы не дотащить и туда. Нет уж, пусть дойдут до реки сами. Там и расстреляем. Скинем людоедов с набережной вниз – пусть унесет с половодьем, и дело с концом. Вот о чем думали уставшие и уже ничему не удивляющиеся милиционеры. Но все случилось иначе. Шипитько, Антонова, Ковалев и последний – Супаревич, молодой мужчина с ясным и круглым, как с советских плакатов, лицом, как раз выходили через высоченную арку в сопровождении двух милиционеров. Попадая в пространство арки, ледяной невский ветер дул с утроенной силой, сбивал с ног. И тут: «Супаревич толкнул лейтенанта Аронова и бросился в сторону проспекта. Не имея возможности оставить арестованных Шипитько, Антонову и Ковалева, я отправил в погоню за преступником лейтенанта Аронова, но после падения он стал припадать на одну ногу. Физически крепкий преступник вскоре скрылся из виду». Расстреляв тех, кто не смог убежать, милиционеры вернулись в квартиру, которую каннибалы выбрали своим штабом, произвели обыск – там и нашли документы на имя Супаревича, объявили в розыск. Вот она лежит перед Машей, та военная листовка. «Внимание! Разыскивается опасный преступник. Рост: 164 сантиметра, глаза светлые, лицо круглое, волосы прямые, короткие, шатен, губы тонкие. Возраст: 24 года. Особые приметы: нет». Маша вздохнула. Какие там приметы! Что они успели рассмотреть в той страшной темной квартире: окна, выбитые артобстрелами, заложены мешками или фанерой, электричества нет? И потом – за те десять минут, пока выходили со двора на набережную, где гулял сквозняком злой январский ветер?! И, боже мой, кто в осажденном, занятом вопросом выживания городе имел силы искать преступника, пусть даже и «опасного»? Но фотография на листовке, взятая с паспорта Супаревича, где ему не больше семнадцати – лопоухий юнец, по-детски пухлые щеки… Из этой фотографии можно было кое-что извлечь.

– Понял я, – вздохнул Андрей, услышав ее просьбу. – Пойду найду Саню. Объясню, что просьба – твоя.

– Мне нужно несколько вариантов, понимаешь? – извиняющимся тоном продолжила Маша. – Старение происходит по-разному, у каждого – свой морфотип. Кто-то раздается лицом вширь, глаза заплывают, появляется второй подбородок. Кто-то – наоборот, с возрастом теряет жировую прослойку на лице. Скулы выходят на поверхность, возникают круги под глазами, лицо как бы высыхает. Лысина, опять же: либо на затылке, либо увеличивающие лоб залысины. То есть мне недостаточно, чтобы он скачал дурацкую программку из Интернета с однотипным фильтром, понимаешь?

– Ты и правда думаешь, что Саня бы до этого опустился? – хмыкнул Андрей.

Маша улыбнулась: конечно, нет. Пора избавляться от манеры контролировать профессионалов.

– Он по тебе скучает, – хохотнул Андрей, перезвонив Маше вечером того же дня. – Говорит, как ты ушла в отпуск, ничего интересного ему не поручают. Мол, одна имелась на всю Петровку барышня с фантазией, и та укатила в Питер.

Маша вздохнула: она не была уверена, что это комплимент.

– Значит ли это, что он согласился мне помочь? – осторожно поинтересовалась она. Если Маша – барышня с фантазией, то Саня-программист, однозначно, юноша с норовом, высоко ценивший свое время и силы.

– Не только согласился, но уже сделал. Лови у себя на имейле. – Маша не успела передать Сане свою вечную благодарность, как Андрей продолжил: – И имей в виду: я еду в Питер.

– Хорошо, – улыбнулась Маша. – Напиши, как возьмешь билет.

Параллельно она уже начала скачивать полученный от Андрея тяжелый файл с фотографиями. Картинок с Супаревичем оказалось около десяти. Пухлощекий Супаревич с тройным подбородком, Супаревич с жилистым горлом и острыми скулами, с бородой и с усами, с мешками под глазами и глубоко отпечатавшимися носогубными складками… Не отсмотрев до конца, Маша отправила картинки на печать и, пока старый бабкин принтер выплевывал страницу за страницей, отошла к окну посмотреть, стоит ли еще полицейская машина. А отодвинув плотную зимнюю штору, ахнула: все было белым-бело. Белым окаймлены окна и скат крыши нежно-бирюзового дома напротив. Белым спеленут наконец затвердевший лед канала. Между ним и протоптанными следами на тротуаре – черная вязь решетки. Белесое, как жирный масляный крем, зимнее небо над качающимися на ветру желтыми фонарями. Машина, тоже присыпанная снегом, стояла на месте и казалась уютной и логичной деталью окружающего пейзажа. Маша вздохнула, чуть более облегченно, чем хотела, и вернулась к столу с еще теплыми черно-белыми листками. Она ждала этого, но все же вздрогнула, отыскав уже столь знакомое лицо среди прочих, кажущихся лишь его неестественной копией.

– Ксения! – позвала Маша. И, когда та вышла из комнаты, протянула ей лист. – Вот он.

Ксения подняла на Машу чуть растерянный взгляд:

– Откуда у тебя эта фотография? Из семейного архива?

И тут уж Маша не смогла отказать себе в удовольствии выложить перед Ксюшей очередной пасьянс. Три карточки: Аршинин за новогодним столом, листовка с молодым Супаревичем и рядом – состаренная версия его же от Сани-программиста. Ксения тяжко, как-то по-старушечьи, опустилась на стул, а Маша рассказала все, о чем ей поведал Андрей: и про организованную банду людоедов, заманивавших людей под предлогом обмена вещей на продукты в дом на Малой Охте, и про охоту на оставленных без присмотра детей.

– Аршинин – или, наверное, стоит его теперь называть Супаревичем? – был членом этой банды. Он наверняка припрятывал добро с трупов. Ботиночки – странный выбор, конечно, – задумалась Маша на секунду, но потом мотнула головой, отметая лишние мысли. – Ясно одно: у него должен был храниться целый набор документов убитых им людей. И Супаревич взял личность некоего Аршинина, более-менее подходившего ему по возрасту.

– Ксения Лазаревна опознала ботиночки: редкие, почти уникальные, – вскинула на нее глаза Ксюша.

Маша пожала плечами.

– А тот, наверное, от шока не смог хорошо соврать: де, обменял их на каком-то вокзале. Старуха начала его подозревать.

– И он избавился от нее, – подвела итог Ксения.

Маша кивнула.

– А потом прошло много лет, и сын Супаревича узнал о тайне, за которую можно было убить, и… И все бы ничего, если бы он был обычным гражданином. Но он стал олигархом. Олигархом, собирающимся идти в политику, – Маша грустно усмехнулась. – Боюсь, сколько ни вкладывай в предвыборную кампанию, но сыну чудовища – блокадного людоеда – не стать главой города на Неве.

– Внук людоеда, – вдруг сказала Ксюша.

– Что? – осеклась Маша. – Ты хотела сказать – сын?

– Нет, – покачала головой Ксюша. – Внук. Мой Иван. Внук Ленинградского людоеда.

И вышла из комнаты.