Маша

Алексей Иванович позвонил ей как раз в тот момент, когда Маша наконец решилась рассказать Любочке про полученное предложение руки и сердца.

– Вот, значит, кому я обязана твоим приездом, – усмехнулась Любочка, держа сигарету на замахе ближе к форточке.

Маша крутила в ладонях чашку с чаем.

– Да, примерно так.

– И что тебя смутило? Это же скорее хорошая новость?

– Зачем так рано? – подняла Маша глаза на бабку. – Брак – это ведь дети, совместные бытовые обязательства, а я…

– А ты к детям не готова, ты играешь в сыщиков, – снова усмехнулась бабка и похлопала ее по руке. – Я все понимаю. Но это разные вещи. Я имею в виду, само предложение имеет все-таки не одно прикладное значение.

– А еще и сакральное? – улыбнулась Маша.

– Может, и не сакральное, но крайне романтическое. Подумай, не просто же так женщины – я имею в виду не тебя, а любую нормальную представительницу нашего пола – так ждут этих слов.

– Нормальные женщины хотят семью и детей, – вздохнула Маша.

– Не только и не всегда. Они просто хотят услышать, что они – единственные. А предложение – всего лишь способ выражения этой нехитрой мысли: я сделал выбор. Из всех женщин на этом свете в пользу одной тебя. Разве не лестно?

Маша пожала плечами и кивнула одновременно. Бабка ее не страдала сентиментальностью, и в этой гипотезе, несмотря на романтический флер, что-то было. Может, Андрею и не нужно, чтобы она соглашалась? Вдруг он просто хочет…

И в этот момент в коридоре затрезвонил мобильник. Оторвав себя от мыслей об Андрее, Маша взяла трубку. «Лоскудов» – высветилось на экране.

– Здравствуйте, Алексей Иванович.

– Маша… – голос прерывался, хриплый, глухой. – Она погибла, упала…

– Кто погиб, кто?! – Маша до боли прижала телефон к уху, надеясь лучше услышать.

– Тома, Тамара, упала с лестницы. Сломала шею, – он выдохнул, пытаясь справиться с рыданиями. – Я нашел ее. Внизу.

– Вы вызвали полицию?

– Да. Они уже сняли показания. А я, – голос опять прервался, – а я не могу уйти. Сижу тут во дворе, совсем расклеился.

– Я сейчас приеду, Алексей Иванович. Не уходите. Я сейчас возьму такси.

Они встретились через полчаса в кафе-мороженом. Маша вышла из такси и сразу увидела его через стеклянную стену. Сидя за шатким пластиковым столиком, он безучастно смотрел перед собой. Вокруг веселились дети – отмечался день рождения. В разноцветных масках и с шариками в руках ребятня в нетерпении пританцовывала вокруг улыбчивой девушки за прилавком, дети спорили и галдели, указывая пальцем на интересующее их мороженое. Выбор заведения оказался явно неудачным, вздохнула Маша и толкнула дверь. Села напротив Лоскудова, взглянула на крупные кисти рук, крутящие пустую кофейную чашечку – если бы не эти бледно-розовые пятна, они были бы даже красивыми.

– Как это произошло? – тихо спросила она. Лоскудов молчал, и Маша уже собралась повторить вопрос, думая, что он за детским гамом ее просто не услышал.

– Не знаю. Мы договорились встретиться, вспомнить молодость, – он грустно усмехнулся, указав острым подбородком на третий стул, оставшийся свободным: на нем стояла коробка с тортом и сверху – обернутая в целлофан ветка лилии с одним распустившимся цветком и парой плотно закрытых бутонов.

У Маши сжалось сердце – какой бы радостью могли обернуться эти цветы для Тамары Зазовны.

– Я вошел в парадное, она мне заранее дала код. И почти сразу увидел ее, там, внизу, – он замолчал. – У нее была вывернута шея. Вот так, – он попытался показать Маше неправдоподобный угол. – Бусы, знаете, при падении порвались, и повсюду оказался рассыпан такой… как мелкий жемчуг. Я наступил на одну из бусин и растянулся, глупо, как в чаплиновской комедии. Ударился затылком. Упал совсем рядом с ее лицом. И она так смотрела на меня, будто что-то хотела сказать. Я даже встал на колени, склонился над ней, но, конечно, все было уже кончено.

– У вас тут… – нагнулась Маша, вглядываясь в небольшое смазанное пятнышко на торчащей из-за обшлага пальто белой манжете. – Кровь?

Лоскудов дотронулся пальцем до пятна, придвинув руку ближе к свету. Маша покачала головой:

– Нет. Помада.

– Зачем она это сделала, Маша, как вы думаете?

Маша смотрела на него молча, не понимая вопроса.

– Я имею в виду, покончила с собой? – пояснил он.

– Алексей Иванович, я не знаю. Я даже не знаю, покончила ли. Она ждала вас в гости, готовилась. Бусы. Помада. Платье, наверное?

– Да, – сглотнул Лоскудов. – Платье.

– Вот видите. С чего ей было убивать себя, сами подумайте?

Алексей Иванович кивнул, с тоской посмотрел в окно – на огни проезжающих мимо машин. Маша глядела на его профиль, четкий – наверное, такие мало меняются с годами. Сказать ему, что он только что потерял женщину, которая, возможно, преданно любила его всю жизнь? Нет, подумала Маша, пусть она останется для него просто старинной знакомой, настолько старинной, что о ее нынешней жизни ничего не известно, да и знать не надобно.

– На ней были такие туфли… блестящие, черные, на небольшом каблучке, – отвернулся от окна Лоскудов и снял очки. Нащупал во внутреннем кармане куртки замшевую тряпицу и, взявшись протирать стекла, поднял на нее глаза: – Может быть, с непривычки оступилась?

И Маша вдруг на секунду будто выпала из времени, всматриваясь в это умное и истерзанное жизнью лицо. Что-то было во взгляде пожилого человека, который наверняка и видел-то ее без очков смутно, как бледное пятно. А вот она, напротив, впервые имела возможность без смущения вглядеться в его глаза. Так что же, кроме грусти от потери? И, раздраженная невозможностью с лету разгадать эту загадку, она ляпнула вслух то, что крутилось у нее в голове.

– Может быть, оступилась. А может, ее убили.

Зря она не показала находку Алексею Ивановичу, подумала Маша, положив на стол перед бабкой блестящую штуковинку. Вдруг он про нее что-то знает? Любочка взяла запонку в ладонь, сощурилась:

– Чем-то похоже на пионерский значок. Но нет, это не Володя Ульянов. А Викториа Реджина. Королева Виктория?

Маша кивнула:

– Я сегодня обошла несколько ювелирных и антикварных салонов разной степени престижности.

Бабка пожала плечами:

– Настырная ты, Машенция! Ты ведь даже не уверена, что ее обронил толкнувший нашу Ксюшу преследователь!

– Не уверена, – закусила губу Маша. – Но видишь ли, других зацепок у меня все равно нет. А вещица любопытная и появилась на ступеньках той самой служебной лестницы консерватории в интересующий нас день. Я бы на всякий случай показала ее всем, как-то связанным с коммуналкой, – вдруг отыщется какая-нибудь зацепка?

Бабка кивнула, усмехнулась:

– Значит, агрессор – мужчина с претензией на элегантность?

Любочка отдала Маше запонку.

– С претензией – точное слово, – улыбнулась Маша. – Все в один голос говорят, что это грубая поделка, годов этак восьмидесятых. Судя по золочению – нашего, российского, кустарного производства. Не знаю пока, что с этим делать. Попробую еще кое к кому сходить и через Москву получить доступ к делу Бенидзе. Скорее всего, признают суицид или смерть по неосторожности.

– Через Москву, – подмигнула Любочка, – это правильно. – И вздохнула: – Бедная Тамара! У нее дети, наверное, внуки?

– Внучка, – кивнула Маша. – Специалист по каким-то телекоммуникациям. Послала Ксению с Игорем с ней переговорить.

– Поинтересоваться, вдруг ее бабка была склонна к суициду? – откинулась на стуле Любочка. – Это бы все упростило?

Маша кивнула: Любочка, как всегда, права. Упростило. Закрыло тему. Ей давно пора было обратно, домой. Мириться с Андреем, чесать за ухом Раневскую. Но она не могла. И дело не в старой истории – как бы она ни была занятна, Маша с самого начала не верила в возможность обличения убийцы. Дело в смутном беспокойстве. Оно, будто далекий зов рожка, предупреждало ее об опасности. Едва различимый среди окружающих ее шумов, он пробивался сквозь толщу десятилетий и молил ее: будь осторожнее! Маша залпом выпила остатки чая, вздохнула. Зов-то зов… Но абсолютно бессмысленный.