Глава 12. Эволюция роли личности

В «Энциклопедии» Дени Дидро и Жана Даламбера, ставшей манифестом французского Просвещения, фактически отсутствует именной указатель. Например, чтобы прочесть краткую биографию Исаака Ньютона, следует найти статью «Уолстроп» – так называлась деревня в Линкольншире, где он родился и рос. Объяснить это можно тем, что Дидро и его друзья считали, что в истории слишком много внимания уделяется лидерам и слишком мало – обстоятельствам и событиям. Они считали необходимым поставить на место королей, святых и даже ученых и стремились напомнить читателям, что ход истории определяют тысячи простых смертных, а не избранные супергерои. Они хотели отобрать у истории, государства, общества и науки «небесные крюки» (хотя об Уолстропе они не смогли сказать ничего, кроме того, что там родился Ньютон).

Старший современник Дидро барон Шарль Монтескье тоже считал, что вождям часто приписывают главенствующую роль в осуществлении неизбежных природных событий. По его мнению, люди являются эпифеноменами, а ход истории объясняется гораздо более общими процессами. «Считается, – писал он, – что Мартин Лютер был отцом Реформации. Но она все равно должна была произойти. Если бы не было Лютера, был бы кто-то другой». Случайный результат битвы может приблизить или отсрочить гибель нации, но, если нация должна погибнуть, рано или поздно она погибнет. Таким образом, Монтескье различал глубинные и непосредственные причины событий, что стало одной из важных концепций в общественных науках. Он был проповедником географического детерминизма, поскольку искал неантропологические причины событий, и не следует удивляться, что он весьма раздражал церковь и государство, которые отводили главную роль Богу и королям.

В XIX в. под влиянием теории философа Томаса Карлайла о роли «великих личностей» в истории люди вновь начали интересоваться биографиями. Карлайл считал, что такие люди, как Наполеон, Лютер, Руссо, Шекспир и Магомет, были творцами, а не продуктами своей эпохи. Влиятельная «Британская энциклопедия» за 1911 г. представляла собой полную противоположность «Энциклопедии» Дидро: в ней социальная история была полностью растворена в биографиях. Например, чтобы прочесть о построманском периоде, нужно было найти статью об Аттиле.

Почти напрасно философ Герберт Спенсер выступал против нисходящего способа восприятия истории, утверждая, что Карлайл был неправ. И Лев Толстой в «Войне и мире» пытался возражать против теории «великих личностей». Однако наступил XX в., который, казалось бы, доказал правоту Карлайла, поскольку великие мужчины и женщины многократно меняли (во благо и во зло) ход истории: Ленин, Гитлер, Мао, Черчилль, Мандела, Тэтчер. Как утверждал бывший мэр Лондона Борис Джонсон в книге «Фактор Черчилля: Как один человек изменил историю», почти невозможно представить себе другого британского политика, близкого к верхушкам власти в мае 1940 г., который принял бы решение не вступать в унизительные мирные переговоры с Гитлером. Никто другой в правительстве Великобритании не имел мужества, безумия и наглости принять неизбежное и вступить в борьбу. Как утверждает Джонсон, это реальный пример того, как один человек меняет историю. Так верно ли, что историю вершат великие люди?

Я в этом не уверен. Рассмотрим в качестве примера экономические реформы в Китае, начавшиеся в 1978 г. при Дэн Сяопине и приведшие к выходу из нищеты и процветанию страны с полумиллиардным населением. Очевидно, что Дэн Сяопин оказал серьезное влияние на историю и в этом смысле мог бы считаться «великим человеком». Но если внимательно присмотреться к тому, что происходило в Китае в 1978 г., выясняется, что эта история имеет более эволюционный характер, чем принято считать. Все началось в сельской местности с «приватизации» колхозных ферм, в результате которой земли и урожай перешли в руки частных собственников. Однако этот процесс не был спланирован наверху правительством реформаторов. Он развивался снизу. Группа из 18 колхозников из деревни Сяоган, удрученных неэффективностью колхозной системы и необходимостью обращаться за продовольственной помощью к соседям, тайно собралась для обсуждения сложившейся ситуации. Само проведение собрания являлось преступлением, не говоря уже о тех скандальных идеях, которые там были сформулированы.

Первым выступил смельчак по имени Янь Цзиньчан, который предложил, чтобы каждая семья получила свой участок из коллективной земли. На листке бумаги был составлен контракт, который все подписали. Бумагу свернули, поместили в бамбуковую трубку и спрятали в крыше дома. Каждое утро люди выходили на работу до официального сигнала и заканчивали трудиться много позже, чем заканчивался официальный рабочий день. Вдохновленные тем, что смогут воспользоваться плодами своего труда, в первый же год они произвели больше продукции, чем в сумме за предыдущие пять лет.

Местные власти вскоре заподозрили что-то неладное и послали за Янем, которому вполне могла угрожать тюрьма или что-то похуже. Однако во время допроса партийный начальник области заступился за него и порекомендовал перенять это начинание повсеместно. Это предложение дошло до ушей Дэн Сяопина. Он предпочел не вмешиваться – и это решило все дело. Однако коммунистическая партия официально признала семейный подряд лишь в 1982 г., когда такая практика уже распространилась по всей стране. В частных руках сельское хозяйство быстро преобразилось, а вскоре произошли перемены и в промышленности. Будь на месте Дэн Сяопина менее прагматичный марксист, возможно, реформы реализовались бы не так быстро, но все же в один прекрасный день все это случилось бы. Важно то, что почин пошел от простых людей, как и предполагал Дидро. «Мораль этой истории в том, что автократическое руководство слишком часто считают инициатором расширения экономической свободы», – писал экономист Уильям Истерли.

Конечно, нельзя сказать того же о Мао Цзэдуне. Чудовищный вред, который он нанес китайскому народу за несколько десятилетий, был результатом централизованной политики. Коллективизация сельского хозяйства, выжимание последних соков из голодающих крестьян для оплаты ядерного проекта, безумный план переплавки металлов в деревнях в период Большого скачка, порочные кровавые преследования людей в период Культурной революции – все это действия «великого человека». Как говорил лорд Актон, великие люди обычно плохие люди.

Сегодня мы все еще находимся в сетях идеи о великих личностях, возможно, поскольку любим читать биографии. Американская практика выборов президента всецело основана на мифе, что раз в четыре года в Нью-Гемпшире может появиться безупречный, всемогущий, добродетельный и неподкупный спаситель, который доведет свой народ до обетованной земли. Никогда эти мессианские настроения не достигали такого размаха, как в день победы на выборах Барака Обамы. Как он сам заметил в июне 2008 г., это был момент, когда «снизился уровень океана и планета начала выздоравливать». Он собирался «вылечить нацию», закрыть тюрьму в Гуантанамо, реформировать здравоохранение, принести мир на Ближний Восток. Нобелевскую премию мира он получил просто за то, что был избран президентом. При таких ожиданиях этот бедный тип не мог не разочаровать. Как заметил в 2013 г. политолог Эндрю Басевич из Бостонского университета, наряду со всеми разочарованиями по поводу политики Обамы, «сам Обама тоже оказался практически пустым местом, но культ личности президента, довлеющий над американскими политиками на протяжении десятилетий, все еще в силе». Обреченные на разочарование каждые четыре года, когда выясняется, что у колосса глиняные ноги и самый могущественный в мире человек оказывается не столь могущественным, чтобы изменить мир, американцы все равно не теряют веры в Президента. Да и в других странах ситуация примерно такая же.

Но обернемся назад и убедимся в том, что великие изменения в человеческой истории – Возрождение, Реформация, промышленная революция – явились случайным побочным продуктом других процессов. Итальянские купцы разбогатели на торговле и во искупление греха ростовщичества оплачивали создание шедевров немыслимой красоты и поддерживали исследования окружающего мира. Книгопечатание стало дешевым способом распространения текстов, что позволило религиозным реформаторам – после нескольких неудачных попыток в предыдущих столетиях – поставить под сомнение авторитет папы и его окружения. Как утверждает эксперт в области технологии Стивен Джонсон, неожиданные последствия исторических событий могут быть очень отдаленными. Гутенберг сделал печатные книги доступными для всех, что стало стимулом к распространению грамотности, а это, в свою очередь, способствовало продаже очков, для изготовления которых нужны линзы. Усовершенствование линз привело к изобретению микроскопов и телескопов, с помощью которых удалось установить, что Земля вращается вокруг Солнца.

В великолепной книге «1493», описывающей последствия контакта обитателей восточного и западного полушарий, Чарльз Манн демонстрирует, что все формирующие историю силы происходят снизу, а не сверху. Например, победа Американской революции стала возможна не только благодаря действиям Джорджа Вашингтона, но и не в меньшей степени благодаря возбудителю малярии, который скосил армию генерала Корнуоллиса в Каролине и бухте Чизпик. Я говорю это не как павший духом и ищущий оправданий британец, но основываюсь на мнении знаменитого (американского!) историка Дж. Р. Макнейла. «Эти крохотные амазонки использовали против британской армии тайное биологическое оружие», – пишет он, имея в виду самок комара Anopheles quadrimaculatus.

В 1799 г. британский командующий Генри Клинтон избрал «южную стратегию» и послал войска морем в Каролину. Однако Каролина была заражена малярией, вспышки которой возобновлялись каждую весну, поражая главным образом тех, кто только недавно прибыл из Европы. Источником заболевания здесь был паразит Plasmodium vivax, ослабляющий своих жертв и зачастую способствующий их гибели от других заболеваний. Рисовые поля усугубляли проблему, предоставляя комарам отличное место для размножения. Как писал один немецкий путешественник, «Каролина весной рай, летом ад, а осенью больница». Большинство белых колонистов переболели малярией в молодости и приобрели некоторую устойчивость, почти все черные рабы имели генетическую защищенность, но для высадки иностранных войск американский Юг был самым неудачным местом.

После взятия Чарльстона британские войска под предводительством Корнуоллиса двинулись в глубь страны. Когда потные светлокожие шотландцы и немцы пробирались через леса и рисовые плантации юга Америки в июне 1780 г. (пик сезона комаров), комары и малярийные паразиты, должно быть, не верили своему счастью. И те и другие дождались крови: одни заглатывали ее, другие проникали в ее клетки. Когда пришло время битвы, бо́льшая часть войска, включая самого Корнуоллиса, была поражена лихорадкой. Говоря словами Макнейла, в одном из сражений британская армия просто растаяла. На ногах стояли только те, кто раньше уже переболел малярией. В дополнение ко всему единственное средство от малярии – хинин из коры хинного дерева – было монополизировано испанцами, прервавшими торговлю с Великобританией и поддерживавшими своих французских и американских союзников.

Наступила зима, люди ожили, и Корнуоллис повел их на север в Виргинию, подальше от прибрежных болот, с намерением «уберечь людей от фатальной болезни, которая почти уничтожила армию прошлой осенью». Но Клинтон отдал приказ вернуться к берегу за подкреплением, так что солдаты Корнуоллиса оказались в Йорктауне – как раз между двумя зараженными болотами бухты Чизпик. Джордж Вашингтон во главе французов и северян двигался к югу и достиг армии Корнуоллиса в сентябре. Через три недели армия Корнуоллиса, «силы которой ежедневно убывали», капитулировала. Поскольку инкубационный период развития малярии составляет более месяца, вновь прибывшие французы и американцы начали заболевать уже после битвы. «Комары помогли быстрой победе американцев в революционной войне, без чего не существовало бы такой страны, как Соединенные Штаты Америки. Вспомните об этом, когда в следующий раз будете праздновать четвертое июля», – пишет Макнейл.

Конечно, нельзя сбрасывать со счетов заслуги генерала Джорджа Вашингтона. Но репутация американских лидеров не в меньшей степени сформирована под влиянием внешних факторов, чем все остальное. Микроскопических факторов в данном случае. Конечно, вы можете возразить, что британцы все равно не смогли бы выиграть войну и были бы разгромлены даже без участия комаров. Не следует заменять теорию «великих личностей» теорией «великих насекомых». Однако все сказанное подтверждает, что исход войны решается не сверху, а снизу.

Теория «великих личностей» наиболее прочно закрепилась в одной из сфер человеческой деятельности – в крупном бизнесе. Даже в эпоху Интернета большинство современных компаний организуются, как феодальные владения вокруг короля. Господь наделил их лидеров почти сверхъестественным влиянием, гигантским пакетом акций и звучными именами, такими как Гейтс, Джобс, Безос, Шмидт, Цукерберг. Самое забавное заключается в том, что сегодня наиболее культовые, мощные и влиятельные руководители возглавляют компании в подвижной, эгалитарной и динамичной сфере цифровой продукции. Их фирмы создают сеть горизонтальных взаимодействий между миллиардами пользователей, их сотрудники носят джинсы, едят вегетарианские салаты и работают в гибком режиме. Но заявления боссов воспринимаются здесь как цитаты из Библии. Любимая фраза Джеффа Безоса «Начни с потребителя и двигайся назад» повторяется его командой, как мантра, так часто, что вы не можете не думать, что всё, напротив, начинается с босса. В момент смерти Стива Джобса в 2011 г. распространилось мнение, что существование всей компании Apple находится под угрозой, и котировки акций упали. Была ли таким же потрясением смерть самого Чингисхана? Почему отзвук влияния Генри Форда и Аттилы сохранился неизменным до XXI в.? Почему компании до сих пор строятся по нисходящему принципу?

Изначально калифорнийские технологические компании планировались иначе, чем снобистские и иерархические коммерческие структуры восточного побережья и Старого Света. Как заметил Том Вульф еще в 1980-х гг., люди типа Роберта Нойса, основателя компании Intel, старались уйти от феодальной модели капитализма восточного побережья с «вассалами, солдатами, йоменами и рабами, с множеством ритуалов и привилегий, таких как личная машина с шофером, символизирующих превосходство и устанавливающих границы». У Нойса не было даже собственного места на паркинге компании. Символы демократического равенства и до сих пор сохраняются на западном побережье, и управляющие компаниями меньше похожи на крупных феодалов – скорее, на оракулов, пророков и божеств, к которым относятся с почитанием.

Как сказал мне экономист Том Хазлет, отметив наивный оптимизм относительно якобы созданной нами коллективной экономики, «безусловно, в новой вики-экономике достаточно миллиардеров». Объявляя о выпуске акций компании Facebook в 2012 г., Марк Цукерберг заявил о своем желании, чтобы мировая информационная инфраструктура была «построена снизу вверх и децентрализована, а не являлась монолитной нисходящей структурой, которые существовали до сих пор». Стивен Джонсон указывает, что Цукерберг тем не менее контролирует 57 % акций компании и что «централизованный контроль является стойкой традицией, которую сложно изменить».

Но изменить ее необходимо. Как писал Гари Хэмел в 2011 г. в статье в журнале Harvard Business Review, перефразируя мясника Дика из «Генриха VI» Шекспира, «сначала уничтожим всех менеджеров». Он указывал, что по мере роста организаций происходит увеличение числа, размера и сложности уровней управления, поскольку самими менеджерами тоже нужно управлять, а значительная часть работы руководителя большой компании состоит в сдерживании организации от обвала под тяжестью собственной сложности. Директивные методы управления сопряжены с большим риском бессмысленных решений: «Дайте кому-нибудь полномочия монарха, и рано или поздно он ошибется». При таких методах управления решения исполняются медленнее, поскольку провисают между разными рабочими группами. Молодые сотрудники бывают разочарованы, поскольку видят, что их заботы или предложения никого не интересуют. Как отмечает Хэмел, человек, способный купить машину за 20 тыс. долларов, иногда не может самостоятельно принять решение о покупке офисного кресла за 500 долларов. Не приходится удивляться, что крупные компании растут медленнее, чем мелкие (акции фирм, чьи управляющие отправляются поболтать на ежегодный Всемирный экономический форум в Давосе, обычно котируются невысоко), и репутация крупных общественных структур хуже, чем мелких.

При всей кажущейся могущественности управляющий крупной фирмой сегодня нередко является просто наемным пресс-секретарем. Он занят объяснением «своей» стратегии инвесторам и потребителям, оставляя заботу о найме, увольнении, продвижении или наказании сотрудников заместителям. Конечно же, существуют такие, кто на самом деле внедряет свою философию в функционирование организации и сам разрабатывает продукцию. Но таких единицы. Большинство генеральных директоров на фирме временно; они получают хорошую зарплату, иногда принимают важные решения, но несут не больше ответственности, чем дизайнеры, менеджеры среднего уровня и прежде всего потребители, выбирающие стратегию развития. И их карьера отражает эту ситуацию: их берут со стороны, великодушно оплачивают долгий рабочий день, а затем, когда дела начинают идти плохо, выкидывают без лишних церемоний, но с большими выплатами. Иллюзия их феодального владычества в основном поддерживается средствами массовой информации. Но это лишь иллюзия.

Так кто же управляет компаниями в наше время? Не держатели акций или совет директоров. Они обычно узнают о том, что дела идут плохо или хорошо, уже после свершившихся событий. Это и не коллектив компании. Любой, кто пытался управлять компанией на основании консенсуса, скажет вам, насколько чудовищна эта идея. Бесконечные заседания следуют одно за другим, и каждый пытается сообщить всем остальным свою точку зрения. При этом ничего не делается, все только треплют друг другу нервы. Проблема консенсуса заключается в том, что люди должны иметь одинаковое мнение. Это можно сравнить с ездой на машине, в которой педали газа и тормоза должны делать одинаковую работу. Нет, реальный рабочий механизм большой компании заключается в разделении труда: вы делаете то, что вы умеете делать хорошо, я делаю то, что я умею делать хорошо, и мы координируем наши действия. Вот что на самом деле происходит внутри большинства компаний, и хорошее управление означает хорошую координацию. Сотрудники специализируются на выполнении определенной работы и обмениваются между собой, как участники рынка или жители города.

Калифорнийская фирма под названием Morning Star Tomatoes на протяжении 20 лет экспериментировала в области «самоуправления». В результате эта фирма стала самым крупным в мире предприятием по переработке томатов; на ее долю приходится обработка 40 % калифорнийских томатов. Прибыль компании растет быстро, текучесть кадров крайне низкая, а скорость внедрения инноваций очень высокая. И при этом в ней нет управляющего, нет владельца и нет генерального директора. Нет никаких титулов, нет и карьерного роста. Самоуправление в компании осуществляется с начала 1990-х гг. Одинаковую ответственность несут биологи, выводящие новые сорта томатов, сборщики овощей, рабочие на перерабатывающем предприятии и сотрудники бухгалтерии.

У компании даже нет бюджета: люди обсуждают издержки со своими коллегами, а решения принимают те, кого они коснутся в первую очередь. Каждый работник имеет «подтверждающее письмо», а не рабочий план или контракт. В этом письме определяются не только должностные обязанности, но и показатели эффективности. Работники составляют это письмо самостоятельно, обсуждая его содержание и свою зарплату с коллегами в зависимости от эффективности работы. Самый высокооплачиваемый работник получает не более чем в шесть раз больше, чем самый низкооплачиваемый, а это чрезвычайно малый показатель для компании такого большого размера. В компании удивительным образом отсутствуют обсуждения кадровой и финансовой политики. Люди чувствуют значительно бо́льшую ответственность перед своими коллегами, чем чувствовали бы перед владельцем предприятия.

История предприятия такова. Когда в 1990 г. его основатель Крис Рафер решил организовать бизнес в перерабатывающей промышленности, он вместе со своими людьми присмотрел «небольшую ферму на грязной дороге на окраине Лос-Баноса в Калифорнии», – пишет Пол Грин из Института самоуправления. Рафер поставил вопрос: «Компанию какого типа мы здесь создадим?» Ответ строился на трех принципах: люди чувствуют себя увереннее, когда сами отвечают за свою жизнь; люди являются «мыслящими, энергичными, творческими и внимательными»; лучшие виды человеческих организаций – добровольные организации, в которых работники самостоятельно координируют свои действия. В пику циникам система самоуправления на предприятии продолжала работать даже после того, как компания набрала штат из 400 постоянных сотрудников и около 3000 временных сотрудников.

Самоуправление не является рецептом для выхода из хаоса, но работает блестяще. Однако, за исключением нескольких исследований, успех компании Morning Star не привлекает к себе никакого внимания ни со стороны средств массовой информации, ни со стороны академических кругов. Отчасти это связано с тем, что фирма работает спокойно и редко оказывается упомянутой в новостях, отчасти с тем, что пищевая промышленность – немодная и низкотехнологичная сфера деятельности, а компания расположена в скучной Центральной долине Калифорнии, отчасти – с сильным духом свободомыслия в компании. Крис Рафер подошел к проблеме с верой в свободу выбора, а не с мыслью о необходимости равного дохода. В нелепом восприятии информационных служб (как в «Алисе в Зазеркалье») это делает его сторонником правого политического крыла. Поэтому ему нет места на пьедестале великих корпоративных реформаторов, наделяющих мощными полномочиями своих рабочих. Сотни компаний учились у Morning Star самоуправлению, и многие воодушевлялись. Но очень немногие последовали этому примеру, поскольку начальный энтузиазм угасал в болоте отчетов и заседаний в головном офисе. Начать самоуправленческую деятельность с нуля, как это сделал Рафер, это одно. Совсем другое – заставить работников существующей фирмы самим определять свою зарплату.

Однако потихоньку и постепенно эта идея завоюет популярность. Компания Morning Star и другие, пытающиеся функционировать на основе самоуправления, такие как интернет-магазин Zappos, на мой взгляд, в прямой форме и с энтузиазмом делают то, что другие вынуждены делать неявно и неохотно. Если задуматься, не кажется ли странным, что одна группа рабочих (которые носят костюмы и выступают на конференциях) должна «решать», что делать остальным (которые носят футболки и джинсы)? Почему мы не воспринимаем директоров в белых воротничках в качестве наемных служащих, работающих на благо тех, кто что-то производит?

Американский интернет-магазин пищевых продуктов Whole Foods отправляет магазинам на местах указания, что закупать и как рекламировать продукцию. Эта компания действует по схеме так называемого участия в доходах, в рамках которой команда, получившая премиальные, делится с остальными. Один из основателей системы Whole Foods Джон Маккей считает, что свободный рынок может разрушить социальное неравенство. Он также видит в рыночном механизме действие эволюционных принципов: «Бизнес – это не машина, а часть сложной, взаимосвязанной и эволюционирующей системы из множества составляющих».

Давайте сравним компанию Morning Star (в названии которой есть что-то советское) с колхозами сталинской России и маоистского Китая. Советских и китайских крестьян силой сгоняли в колхозы, сверху задавали им нормы выработки, сверху же указывали, чем заниматься, а все созданное отбирали для государственного перераспределения. Стоит ли удивляться, что многие советские люди называли колхозы вторым рабством. Есть ли более яркое доказательство того, что истинное равенство дается свободой, а не государством?

Еще 200 лет назад почти весь мир был беден. Затем несколько европейских и североамериканских стран сделали скачок к немыслимому комфорту, медицинскому обеспечению и реализации множества возможностей для большинства своих граждан, оставив бо́льшую часть мира в нищете. В следующие десятилетия еще некоторые страны тоже начали избавляться от бедности, в основном в Азии, тогда как африканские страны по-прежнему оставались бедными. Этот процесс экономического развития – самое значительное и удивительное явление последних десятилетий. Однако его не подталкивали никакие «великие личности». Чем внимательнее вы вглядываетесь в историю экономического развития, тем менее вероятным кажется, что этот процесс происходит под влиянием вождей.

Экономическое развитие – нечто большее, чем просто рост валового дохода. Это коллективное вовлечение людей в инновационный процесс, сокращающий время на реализацию насущных потребностей человека и общества. И хотя мы знаем, что экономическое развитие возможно практически повсеместно, и нам известны некоторые условия его реализации, мы все еще не можем его вызывать по приказу. Экономист из Принстона Дейни Родрик и его коллеги опубликовали серию статей, в которых пытались определить роль политических решений в экономическом прогрессе, но обнаружили, что «большинство экономических реформ не приводит к ускорению экономического роста», а «большинство случаев ускорения роста не является следствием и не сопровождается значительными изменениями экономической политики, государственного влияния, политических событий или внешних факторов». Экономист Уильям Истерли отмечает полное отсутствие доказательств того, что смена руководства является причиной экономического чуда где бы то ни было: эти события просто не совпадают по времени. По его мнению, руководство практически не оказывает никакого влияния на скорость экономического роста, хотя вывод этот «настолько удивителен, что в него трудно поверить».

В 1950-х гг. в Гане и в Южной Корее был одинаковый национальный доход на душу населения. Но одна страна получала намного больше помощи, советов и политических указаний, чем другая. И теперь она намного беднее второй. В целом азиатская экономика вырвалась из цепей бедности в конце XX в., тогда как никакая помощь не вырвала из этих цепей африканскую экономику. Как выясняется, лучшим способом повышения благосостояния является торговля, а не помощь. И только тогда, когда эксперты уже вообще перестали верить в возможность экономического развития Африки и даже стали находить расовые или организационные объяснения для отсутствия этого роста, Африка вдруг начала переживать собственное экономическое чудо, продолжающееся и по сей день: объем валового продукта многих африканских стран удвоился за последние 10 лет. Экономическое развитие – восходящий процесс, а причина его отсутствия – централизованный способ управления.

Есть и более веские основания против креационистского мышления в теории экономического развития. По мнению Уильяма Истерли, реальная причина бедности сегодня (когда ее уже можно избежать) заключается в неконтролируемой власти государства над бедными и бесправными людьми. В современном мире развитие промышленности требует автократов, направляемых экспертами, и довольно часто это превращается в тиранию экспертов. А тирания экспертов очень часто превращается в глобальную тиранию, причем деньги и помощь еще больше способствуют поддержанию такой системы. Спонтанные решения, принятые свободными людьми, принесли бы гораздо больше пользы. Дейрдре Макклоски пишет: «Импорт социализма в страны третьего мира, даже в сравнительно ненасильственной форме фабианского социализма Ганди, замедлил [экономический] рост, обогатил крупных промышленников, а народ оставил в бедности».

Выводы Истерли основаны на подробном анализе истории экономической помощи, начиная с Фонда Рокфеллера в 1920-х гг. в Китае и послевоенного влияния в Африке, Азии и Латинской Америке, и заканчивая масштабными частными и государственными программами сегодняшнего дня. Истерли утверждает (я с ним согласен), что гуманитарная помощь – дело хорошее. Что предоставлять продукты питания жертвам голода, медицинскую помощь жертвам эпидемий и кров жертвам катастроф – совершенно необходимо и жизненно важно для ослабления последствий кризисов, таких как эпидемия вируса Эбола в 2014–2015 гг. Однако он не согласен, что помощь может излечить от бедности. Денежная помощь бедным странам не является радикальным способом борьбы с бедностью. Как же помочь бедным? Нужно ли их инструктировать и планировать и упорядочивать их жизнь с помощью экспертов и правительственных структур или лучше дать им возможность свободно торговать и специализироваться, чтобы прогресс мог эволюционировать?

Фридрих Хайек и Гуннар Мюрдаль разделили Нобелевскую премию по экономике за 1974 г., по-разному ответив на этот вопрос. Хайек считал, что общество может избавиться от бедности, исповедуя права и свободы своих граждан. Мюрдаль полагал, что без «регулирования, основанного на принуждении», развитие будет малоэффективным, поскольку «в большинстве своем неграмотный и апатичный народ» не сможет ничего достичь без государственного регулирования. Мюрдаля вполне справедливо считали выразителем общей идеи: «Теперь общепринятое мнение заключается в том, что неразвитые страны должны иметь общий интегрированный национальный план». Идеи Хайека в 1970-х гг. совсем не находили поддержки в правительственных кругах Запада и в международных агентствах (непостижимым образом этого оппонента государственной системы управления в конечном итоге стали относить к правому политическому крылу).

Подход, предложенный Мюрдалем, ранее уже применялся в 1920-х гг., когда Фонд Рокфеллера пытался искоренить бедность в сельскохозяйственных районах Китая с помощью центрального планирования. Как указывает Истерли, это был способ отвлечь внимание от вопроса об оккупации китайских анклавов привилегированными иностранцами. Запад хотел заменить оккупацию технократической экспертизой. Чан Кайши, которому требовались деньги для реализации его государственных амбиций, был вполне доволен этой идеей. Фонд Рокфеллера поддерживал китайского экономиста Фонга, чьи идеи об авторитарном методе управления экономикой перенял Чан Кайши. В результате помощь привела к поддержке диктатора, ошибки которого, в свою очередь, открыли путь диктатуре коммунистов. В этом смысле экономическая помощь, предпринятая с добрыми намерениями, способствовала укреплению самого кошмарного режима в мире. Коллега Фонга из Фонда Рокфеллера, экономист Джон Белл Кондлиф понимал, что происходит, и предостерегал: «Мы стоим перед лицом нового и более мощного суеверия, чем когда-либо ранее: мифа о нации-государстве, чьи священники столь же нетерпимы, как священники инквизиции». Кондлиф считал авторитарное правление причиной бедности, а не способом ее устранения.

Примерно то же самое происходило и в постколониальной Африке после Второй мировой войны. Британское владычество закончилось, и к власти во многих странах пришли сильные лидеры. Но перед уходом британцы ввели систему технократического развития, обеспечивавшую этим сильным лидерам готовый источник управления и денег. Зачем это было сделано? Бывший офицер колониальной администрации лорд Хейли применил этот подход во время Второй мировой войны, когда успех Германии и Японии угрожал британскому престижу и вере в божественность комиссионеров в пробковых шлемах. Он утверждал, что Британская империя должна представлять «движение за улучшение жизни отсталых народов мира». Таким образом, она вновь должна была стать прогрессивной силой. И, конечно же, это требовало «значительно более серьезных инициативных и контрольных мер со стороны центрального правительства». Поэтому британская администрация в колониях вдруг стала меньше заботиться о соблюдении законности, чем об экономическом развитии. Это служило оправданием для отсрочки решения вопроса о независимости – народ нужно было «подготовить». Американцы последовали политике Хейли, проводя аналогичную линию на юге страны. Сначала дождемся экономического улучшения, политическая свобода может подождать.

В результате такой политики в 1950-х и 1960-х гг. только что освободившиеся страны «третьего мира» восприняли готовые автократические установки. Выпущенная ООН в 1951 г. Программа развития гласила: «Народные массы воспринимают сигналы от тех, кто имеет у них авторитет». Хайек был прав. Он видел в позиции ООН «более или менее осознанное желание обезопасить доминирующее положение белых».

Эта же философия технократического развития оказалась чрезвычайно полезной для американцев в годы холодной войны. Они могли прикрывать поддержку своих антисоветских сторонников маской нейтральной помощи, выдавая займы Всемирного банка таким странам, как Колумбия, одновременно для экономической помощи и поддержки антикоммунистического режима. В очередной раз экономическая помощь использовалась для усиления авторитарной власти. Часть проблемы заключалась в том, что богатое правительство видело в национальном государстве развивающуюся единицу, а не отдельных людей. Автократические режимы в Европе и в Японии дискредитировали себя еще в XII в., но получили новую жизнь в развивающихся национальных государствах, активно поддерживаемых Европой и Америкой. «Политика развития в первую очередь оказывала содействие в подавлении прав меньшинства во имя национального благоденствия», – пишет Истерли.

Истерли также осуждает современные формы помощи развивающимся странам. Он считает, например, что Африканская правительственная инициатива Тони Блэра имела целью «усилить участие правительства в распределении программ». В Эфиопии это означало поддержку правительственного сельскохозяйственного проекта, в рамках которого более миллиона семей были переселены в модельные деревни, а освобожденные земли проданы иностранным инвесторам. Это вызвало в стране серьезную волну беспокойства и насилия, однако данная программа завоевала не только финансовую поддержку, но и награду международного агентства. В соответствии с отчетом международной неправительственной организации Human Rights Watch за 2010 г. под заголовком «Как иностранная помощь усиливает репрессии в Эфиопии» эфиопский лидер Мелес Зенауи использовал финансовую помощь для шантажа собственного народа, обещая голодным людям продовольствие в обмен на послушание.

Еще один пример – история Малави, где помощь ЕС в диверсификации сельского хозяйства (идея заключалась в том, чтобы перейти от производства табака к производству сахарного тростника) вызвала негативные последствия, поскольку способствовала изъятию земельных участков у мелких землевладельцев. Пользуясь этой программой, некоторые более обеспеченные люди обращались за помощью к полиции или деревенской администрации, чтобы выгонять менее защищенных людей с их земли и использовать эти участки для прибыльного выращивания тростника. Хищническая элита на протяжении десятилетий была бичом бедных стран Африки и Латинской Америки, и помощь извне часто – преднамеренно или нет – поддерживала эту ситуацию.

От Древнего Египта до современной Северной Кореи всегда и везде экономическое планирование и контроль вызывали стагнацию; от древней Финикии до современного Вьетнама либерализация экономики способствовала процветанию. Удивительный пример – город-государство Гонконг, история которого демонстрирует, каким должно быть экономическое развитие.

История Гонконга в качестве анклава Великобритании началась в позорные годы империализма, когда в ходе опиумных войн Британия навязала Китаю наркотическую зависимость. Однако после этого, скорее спонтанно, чем по плану, Гонконг стал местом мирной и добровольной торговли под ненавязчивым контролем правительства. Ирландец Гарри Поттинджер, ставший в 1843 г. первым губернатором Гонконга, был против колонизации или управления даже частью Китая, призывая вместо этого к созданию центра свободной торговли. По этой причине он полностью отказался от введения торговых налогов. Он отказался вводить запрет на торговлю с какими бы то ни было странами, даже с врагами Великобритании, и уважал местные обычаи. Жившие в Гонконге британцы не любили Поттинджера, поскольку скорее приветствовали бы покорение города или его обложение данью, но он посеял семена свободной торговли, которые постепенно проросли и принесли плоды. Через сто с лишним лет, в 1960-х гг., финансовый секретарь Гонконга сэр Джон Каупертуэйт возобновил эксперимент. Он отказался от любых инструкций экспертов из Лондонской школы экономики по планированию, регуляции и управлению экономикой своего бедного и наводненного беженцами острова. Его идея заключалась в том, чтобы дать людям свободно торговать. Он награждал чиновников за экономию бюджета, что весьма редко в государственном секторе. Он разрешил открыть три фондовые биржи и отменил монопольные права британских предпринимателей. По настоянию Лондона он вежливо поинтересовался у гонконгских торговцев, не хотят ли они платить подоходный налог, на что получил ответ столь же яростный, сколь предсказуемый. Короче говоря, он применил рецепт Адама Смита. Сегодня доход на душу населения в Гонконге выше, чем в Великобритании.