– Так что все-таки хотел сказать Питер Нэссер?

Джоси Уэйлс безудержно расхаживает по камере туда-сюда, туда-сюда. И всякий раз, когда он уныривает в темный угол, я напряженно жду, что обратно он появится с каким-нибудь коварным сюрпризом – если не со стволом, то как минимум с заточкой, которую метнет прямо мне в глаз. И так с каждым его исчезновением в тени. Он медленно проходит мимо прутьев решетки, не сводя с меня магнитящего взгляда, пока не доходит до угла; здесь он поворачивает голову, пока его не скрывает косая тень. Под ее сенью Джоси утихает, и невозможно отследить, чем он там занимается – в темени скрадывается даже звук. Шаги и те не слышны. Временами он как будто замирает, и закрадывается напряженная мысль: а что он там такое делает? Что готовит? А когда Джоси снова выныривает на свет, сердце тревожно екает. И так раз за разом. Не помню точно, кто мне говорил, какой из львов опасней: раненый или тот, что в клетке.

– Хотел, да не сказал: очко жим-жим. А с чего это тебя стал вдруг интересовать Питер Нэссер? Ты же сам сказал, что не виделся с ним одиннадцать лет? Он, кстати, всего лишь шестой из числа тех, кто нанес мне визит на этой неделе. Нынче все желают знать, что я собираюсь делать, если меня сошлют в американскую тюрягу. Им, гадам, раньше надо было печься, как не допустить, чтобы я попал за решетку. Забавно – все как будто уже решили, что американский суд непременно признает меня виновным. Заметь – как только правосудие янки постучалось в дверь, все сразу лапки кверху и кинули меня: разгребайся, мол, в одиночку. А теперь, когда стало ясно, что из воды торчат концы, все пытаются хоть что-то разгрести самостоятельно, чтобы выгородить себя.

– И что все это значит?

– А то, что кое-кто по-прежнему пытается найти удобный способ меня прикончить. Раз или два они уже пытались. А может, три. Но не четыре. С четвертым мои люди здесь разобрались на прошлой неделе. Они мне об этом даже не сказали, пока кто-то из охраны, отправившись по нужде, не наткнулся в унитазе на голову того пиздорванца. Тут до сих пор пожимают плечами, как голова сидельца попала в сортир охраны? Что она здесь делает? Не охрана, а припиздки. Даже сортир укараулить не могут. Первый из тех двоих серит теперь через трубочку, а второй после того, как подобрался к моей камере и продырявил пулями пустой матрас, вмиг стал вдовцом, узнав к тому же, что через два дня мог стать отцом ребенка.

– Ну и дела, hombre…

– Некоторые забывают, зачем они сидят в верхах и кто их туда продвинул.

– Ты говоришь это с таким видом, будто тебе кто-то что-то должен.

– Да, должны. Причем, бля, все подряд. Я дал этой стране ее гребаное правительство.

– Оно теперь больше не правительство. И никто тебе, Джозеф, ничегошеньки не должен. Никто тебя не дергал за рукав, никто не останавливал, когда ты разыгрывал из себя Тони Монтану. Всех устраивало смотреть в сторонку, пока тебе не мочкануло в голову перестрелять тех долбаных нариков в притоне. А зная тебя, скажу: сделал ты это без всякой причины, просто потому, что кто-то наступил на твои начищенные туфли. И огреб ты за это на полную катушку, которая причиталась тебе задним числом. Так что ты сам себе напортачил, понял? Сам себе поднасрал.

Он снова скрывается в потемках. Я жду, прислушиваясь к шарканью шагов. А из потемок возвращается как бы уже и не Джоси: плечи расправлены, грудь набычена, даже в росте чуток прибавился.

– Кто пожалеет какого-то там обдолбанного крекера?

– Крекера, может, и нет. А вот его беременную подругу… Это несколько иное. В «Нью-Йоркере» об этом целая история. Это как бы твой фирменный почерк, Джозеф? Щелкать беременных мамзелек?

– Да пошел ты!

– Реально стильно, дон из донов. Чего пачкаться с одним hombre, когда можно грохнуть весь дом. Эдакий девиз, а? Град пуль и ураган расправы. Ямайская «Шторм-группа» со своим предводителем. Просто класс.

– Этих парней, босс, создал ты, а не я. Породив чудовище, не вой запоздало, какое оно получилось жуткое.

– Дружище, когда мы с тобой якшались, некоторые из тех ребят еще ходили пешком под стол. Так что уродились они, папик, не в меня.

– Ты знаешь, сколько у меня времени уходит на проверку жратвы?

– Чего? Что ты…

– Двадцать минут, три раза в день. Спроси у крыс. Каждый день я бросаю им кусок и смотрю, сожрут они его или нет. И каждый день жду, что одна из крыс свалится замертво. Отколупываю кусочек от каждого банана, разглядываю все рисинки, всасываю зубами каждый пакетик сока, чтобы не заполучить в рот толченого стекла, ржавого гвоздя, а может, и кое-чего со СПИДом. Знаешь, сколько у меня уходит времени на то, чтобы проглотить всего ложку еды? И это при том, что я купил всех, кто дежурит на кухне.

– Да ну, Джоси, никто не посмеет.

– Может, оно и так, но только там, снаружи, все боятся до усрачки, что может рано или поздно произнести мой рот. Так-то, брат. А потому найти охранника или сидельца, который их боится больше, чем меня, для них лишь дело времени.

– Ты слишком долго сидишь за решеткой.

– Ну да. Может, пора устроить какую-нибудь перестановку, развесить шторки…

– Никогда тебя не… Никогда не подмечал за тобой эшафотного юмора, mijo.

– Однако я еще не умер, Доктор Лав.

Он усаживается на кровать и смотрит в сторону, как будто разговор на этом закончен. Я впервые за все это время позволяю себе оглянуться и впервые замечаю, что стены у камеры, как и у всего коридора, из красного кирпича (несколько штук уже выпало). Надо сказать, что вид у этой ямайской тюрьмы действительно как у узилища; каземат в классическом смысле слова. Хотя бы пол здесь теперь бетонный, и то ладно. В такой тюрьме всерьез представляется, что узнику необходимы единственно железная ложка и то, что американцы именуют «предприимчивостью», и за несколько лет можно будет отсюда прокопаться к свободе.

– Этот Питер Нэссер, бедный сучара, приковылял сюда и пробовал мне угрожать.

– Да неужто? И как это все обстояло?

– Все равно что импотент грозился, будто меня изнасилует. Затревожился вдруг, что канарейка запоет. Именно так и сказал. Я бы такой идиотской хрени сроду не сморозил.

– Я знаю. Но он не единственный, Джоси.

– Что в сотый раз подчеркивает, зачем сюда пожаловал ты.

– Может, я просто решил тебя навестить.

– Ты мог бы навестить меня в Америке. Я буду там через два дня.

– Позор, конечно, что тебе не дали проститься с твоим мальчиком.

– Ты гребаный негодяй, де лас Касас. Гребаный негодяй.

– Знаешь, Джоси, что меня в тебе неизменно очаровывает? Большинство из тех, кого я знаю, могут тему неохотно, но обсуждать. И только ты можешь судачить о чем-то кошмарном, как о чем-то обыденном, а что-нибудь пустячное не переносить на дух. Здесь мы играем, а здесь – нет. Ты не можешь выносить разговоров о своем погибшем сыне, а насчет того, как ты грохнул двух беременных девчонок, и ухом не ведешь. Таких, как ты, называют психопатами. Ты чего? Что тут такого смешного?

Он принимается хохотать. Хохочет так долго, что его пробивает икота, но и тогда не перестает. Так долго, что во мне пробуждается к нему что-то вроде ненависти, ей-богу, раньше я такого не испытывал.

– Эта самая фраза – ты ее перед приходом репетировал?

– Джозеф, да ну тебя.

– Нет, серьезно. Как там называют этих, типа фокусников? Ну, их еще по телику кажут. Сидит такой, с куклой-болванчиком на коленях, и та кукла открывает рот, а разговаривает за нее кто-то другой.

– Чревовещатель. Ты называешь меня чревовещателем? Для кого, для ЦРУ?

– Да нет, для меня ты как раз тот болванчик. Так кто тебя прислал, брат? Мистер Кларк без «е» на конце? Не, я серьезно: он все еще где-то маячит?

– Да я уж сколько лет о нем не думал. Кажется, он где-то в Кувейте.

– Память у тебя какая-то пятнистая… А вот такой, как я, все помнит. Имена, например. Ты в курсе, что большинство людей склонно забывать имена? Например, Луис Джонсон, Кларк без «е» на конце, Питер Нэссер, Луис Эрнан Родриго де лас Касас. Или, скажем, Сэл Резник. А вот я имен не забываю. И определенные события тоже. Взять, скажем, «Операцию “Оборотень”». А?.. Не забываю, как видишь. Даже даты определенные помню – такие, как шестнадцатое октября шестьдесят восьмого года. Пятнадцатое июня семьдесят шестого. Третье декабря семьдесят шестого. Двадцатое мая восьмидесятого. Четырнадцатое октября восьмидесятого… Не забываю, как видишь, и дат. Ну, что скажешь? Что-то ты прижух, muchacho.

– Мне думается, многих искренне беспокоит, что ты нынче можешь высказать.

– И выскажу, Луис. Непременно выскажу. Люди роют мне ту яму. Я не говорил им делать ее таких размеров, что она поглотит всех. Не знаю, о чем там переживает твой босс. Ведь единственное, чего ему нужно сделать, это позвонить в УБН – федералам, верно? Сделать звонок, и кое-что из того рассказа скомкается.

– УБН – не федералы. И они в этом вопросе тоже не рулят.

– «Они»? Значит, кто-то в самом деле тебя подослал.

– Наши беседы вызывали у меня больше симпатии, когда мы с тобой были на одной стороне.

– Есть ворота, и есть замок. Милости прошу в калитку.

– Каким остроумным ты стал к старости.

– Все равно помоложе тебя. Чего тебе нужно, Доктор Лав? Если я буду молчать, у тебя есть тайник с деньгами, которые ты мне выдашь по выходе из тюрьмы?

– Я этого не говорил.

– Тогда давай я это скажу, а ты мне дашь ответ. Что наводит тебя на мысль, что я выйду из тюрьмы?

– Сделка, которую ты, вероятно, заключишь с УБН.

– Так и не знаю, о чем ты переживаешь. Не ты ли мне говорил: Доктор Лав – это миф, видимость? Люди в большинстве даже не догадываются о твоем существовании. Может, ты погиб в Заливе Свиней или взорвался на том самолете над Барбадосом, или ты теперь работаешь на сандинистов…

– Скорее на контрас.

– Да одна херня. Или ты просто порождение, которое создают с нуля, когда им нужен даппи.

– Может, я просто призрак, который сейчас с тобой общается.

– Почему бы нет? Такой, как ты, миру больше не нужен. Знаешь, с какой поры я это разглядел? С семьдесят шестого года. Политиканы не значат ничего. Власть – пустой звук. А вот деньги… Деньги что-то значат. Дают людям то, чего они хотят. Питер Нэссер думает, что может подослать кого-нибудь, кто перетрет со мной насчет ошибочности моих путей и подходов, но скажи, кто из людишек в Кингстоне не принадлежит мне?

– Ты уверен, Джозеф? Что все они принадлежат тебе?

– Да.

– Все до единого?

– Мне что, в мегафон это повторить, или ты стал туг на ухо?

– Прямо все-превсе?

– Да, язви тебя!

– А в Нью-Йорке?

– И особенно в Нью-Йорке. Потому им, должно быть, и не терпится, когда я там окажусь.

– Кто, по-твоему, убрал твоего Ревуна?

– Ты имеешь в виду кого-то, помимо него самого? Эта тема, Доктор Лав, начинает мне прискучивать. Нет смысла вглядываться, чтобы понять, что там случилось с Ревуном.

– Хм. Ты знаешь, у меня был премилый разговор с госпожой Гризельдой Бланко, пока ее еще не пустили под откос.

– Медельин разве не разобрался со всем сучеством этой бешеной манды?

– До того, Джоси. Послушай меня, ладно? Это было, когда она почуяла, что тучи сгущаются, и начала искать себе друзей. И вот она рассказала мне о той банде… то есть бандформировании под названием «Иерархия донов» – слыхал про такое? Большинство из них ямайцы.

– Да, Луис. Об «Иерархии донов» я наслышан.

– Вот как? А я и не знал, в курсе ты или нет… Так вот, она мне рассказала, как в какой-то момент они чуть ли не подмяли под себя весь рэкет в Майами. А затем в пределах месяца взяли и фактически исчезли.

– Ну и?..

– Вот тебе и «ну». У Гризельды, конечно же, было желание от них избавиться, но ума на это явно недоставало. Да и живой силы, которая управилась бы с вами, ямайцами. Для того чтобы с вами сладить, ей нужен был не человек, а истинно скала. Предпочтительно такой, который уже жил бы в Штатах и мог быстро сплотить силы, ну и, безусловно, иметь к тому делу надлежащий интерес. И чтобы этот мазафакер, Джозеф, был не ты. Получается, mijо, ты допустил не свойственную тебе промашку: недооценил парня. А он отдал ей Южный Майами. А она отдала ему Ревуна. И тот парень решил переиграть могучего Джоси Уэйлса. Просто дождаться, когда ты лажанешься. Зайдешь в тот притон. И чего тебя тогда так понесло, что ты сорвался?

– Терпеть не могу вкус ссак.

– Чего?

– Да ничего.

– Нет, ты что-то сказал.

– Ничего я, бомбоклат, не сказал, Доктор Лав.

– Буквально один человек, Джоси.

– Юби?

– Юби.