Джон-Джон Кей
Ой, бли-ин, какой неосмотрительный мазафакер. Я взял его сразу, как только он переступил через порог. В смысле, сшиб с катушек. Хоть бы свет включил, когда входил. И вот теперь он сидит на своей табуретке, понуро, как двоечник, со связанными за спиной руками. Я думал для начала малость попетушить его. Не знаю почему – может, потому, что он свежий с холодка, или просто у меня желание такое… Короче, не знаю.
– Это ты Ревун? – спрашиваю я.
– А ты-то, бля, кто? – спрашивает он.
Я навинчиваю обратно глушитель.
– А, понятно. Мне кажется, я тебя откуда-то знаю. Знаю или нет?
– Не-а.
– Ты уверен? У меня на людей, знаешь ли, глаз. Как только человек заходит, я его в момент срисовываю, просто на случай…
– Типа, шутишь?
– На случай, а вдруг с ним ствол. А у тебя что за ствол?
– Девятимиллиметровка.
– Пукалка… Ну я, блин, докатился: заполучить в башку из жопнического ствола.
– Почему это жопнического?
– А то ты сам не знаешь.
– Чё? Слушай, ты вообще трепаться перестанешь?
– А чё ты мне тогда рот не заткнул, если не хочешь, чтоб я разговаривал? Вот возьму и закричу: «Убивают!»
– Давай, блажи, Китти Дженовезе.
– Это кто?
– Да какая разница.
– Ты, наверное, хочешь, чтобы я тебе что-то рассказал?
Я пододвигаю стул и усаживаюсь напротив.
– Курить будешь? – спрашиваю я.
– Кто-то бы, наверное, предпочел лизать репейник, чем сунуть мне сигаретку в рот.
– Принимаю за согласие.
Я сую сигаретку в рот себе, затем ему и запаливаю обе.
– Ты, пожалуй, первый белый инфорсер, которого я вижу. Но тебя я здесь не наблюдал. Хотя уверен, что видел. Может, ты на Ямайку туристом приезжал?
– Не-а.
– Странно. Я знаю всех, кто работает на Гризельду, а тебя вот не припомню.
– Откуда ты знаешь, что меня прислала Гризельда?
– Отнимаю тех, кто имеет желание, от тех, у кого есть средства.
– Ха. А что такого между вами с Гризельдой? Какой кошак пробежал?
– Да какой… Манда она вонючая, ведьмачка сучья. Знаешь, с кем она трахается? Когда-то давно Ямайка отрядила меня налаживать цепочку из Колумбии в Майами. Работать с этой гребаной сукой я терпеть не мог. Однако, видно, я не рассчитал, когда сказал, чтобы она сунула себе в дыру ножку своего младенца. А она по тупорогости приняла это на личный счет. Эта сука возомнила, что может меня лажать, когда у нас всего один раз вышла задержка с поставкой. Правда, потом, когда пошел слушок, что она бьет по руке кормящего, ее быстро стеганули по клитору. И тогда она… Хотя постой. Она ведь с белыми дел не имеет. Не доверяет никому из них. Как она с тобой-то спелась?
Он закашливается, и я вынимаю у него сигарету. А когда он успевает отдышаться, вставляю в уголок рта. Получается как у гангстера в кино.
– Чё к чему крутить, не догоняю.
– Чего?
– Да Гризельда. Не пойму, что у нее за шаги. Если б не я, ей бы до сих пор приходилось вошкаться с кубинцами. Она вообще врубается, что она на себя навлечет, если убьет меня? Что с ней будет, когда об этом услышит Джоси Уэйлс? Ой, дура баба… Ты кто все-таки?
– Никто. Так, услугу оказываю.
– Одним разом и кем-то, и никем ты быть не можешь. Может, ты и никто, но кем-то все равно зовешься. Хе-хе.
– А тебя почему Ревуном зовут?
– Лучше, чем Четырехглазкой.
– Прикольно. Еще сигаретку хочешь?
– Да ну их. Курить – здоровью вредить. Вот сука, а? Ну, сука… И сколько тебе платят?
– Много.
– Сумму удваиваю. Кокса желаешь? Подгоню такую гору, что в эту хибару не поместится. Будешь жить, как Элвис все десять лет. Блядей хочешь – добуду любую манду в Нью-Йорке, даже еще с живой целкой. Ну, а если малую дырку, то тоже можно.
– Малую?
– Ну да, анус. Задний проход. Очко.
– А, понятно.
– Мне все равно, какие у людей наклонности. Многие, знаешь ли, творят лихие дела, а затем запросто подставляют свои дырки мужикам. Люди есть люди. Я вот только ради денег работаю. Ты, может, слыхал, в одном из районов ННП рулит один деятель, звать которого Шутник? Так вот, этот Шутник пошучивает так: заставляет у себя отсасывать, вылизывать языком очко, а затем своего ублажителя все равно шмаляет.
– Прямо так?
– Прямо так.
– Неразумно. Прямая потеря умельца, если он действительно в этом искусен. Ты вот смеешься, а в нужных местах это реально ценится.
– Сколько тебе лет?
– Мне хватает.
– Все равно пацан, из начинающих. Я об этом самом деле. Ты вот меня связал, может, и убить думаешь, а самого главного не учел. Не думай, что они тебя из этого дома выпустят живым. После убийства кто-то должен провести чистку, так что через неделю твой труп будет вонять не хуже моего.
– Я останусь жить.
– Не надейся. Сдохнешь сразу, как только спустишь курок. Сколько она тебе обещала? Я дам вдвое. А могу и втрое.
– Тут знаешь, в чем проблемка? Сумму ту можно удваивать, утраивать, хоть удесятерять – она все равно одна и та же.
– Как? Она тебе ничего не платит? Ты все за так делаешь? Да ты, я вижу, еще безбашенней, чем эта отвязь. Вы там все двинутые вконец. Я сам перебил народу достаточно, но не было раза, чтобы за этим что-то не стояло. Вы, народ, тут слишком избалованы, потому что у вас бесконечный запас пуль. На Ямайке, в Джемдауне, их считают поштучно, потому как поставки не всегда приходят вовремя… Слушай, а скажи-ка мне вот что. Кто будет заниматься пересылкой, если она, эта дура, ликвидирует в цепи ямайское звено? Она думает, что опять завяжется с кубинцами, что ли? Хрена с два! Она недавно пробовала грохнуть шестерых из них в каком-то там клубе. Слыхал про это?
– Как не слыхать.
– Ну вот, а еще делаешь это за бесплатно… И чем они тебя таким охмурили? Ты видел, как она лижет у девок?
– Гризельда – лесбиянка?
– А Джонни Кэш носит черное? Она постоянно клеит стриптизерш, а когда те начинают ей надоедать, то она им «бац» пульку, и спасибо. Ей бы с Шутником дуэт организовать. Пели бы на пару.
– А что, забавно.
– Какая уж тут забава, озабоченность одна. Но чтобы это выливалось в сведение счетов, такого у нее еще не было.
– Это потому что выстрел заказывает не она.
– То есть как?
– Она все просто организует, дружок.
– Откуда ты знаешь?
– Ты же сам только что сказал, что сведение счетов ей не свойственно. Значит, похоже, к тебе под прикрытием подбирается кто-то другой.
– Да ну. Хрень какую-то несешь. Из Джемдауна за этим никто стоять не может. Даже если б и был кто, все б делалось по-другому.
– Ну, а может, кто-то сделал ей предложение, от которого невозможно отказаться. А так ничего личного. Я слышал, у нее о тебе нет ничего, кроме добрых слов.
– Да пусть отымеет себя бутылкой из-под колы.
– Зачем? Вообще это все не моего ума дело. Кто-то сделал ей предложение, от которого она не смогла отказаться. Улавливаешь? «Крестный отец», а? «Ни один сицилиец не сможет отказать в просьбе в день свадьбы своей дочери». Ха-ха.
– То есть все-таки за деньги?
– Да что вы за народ, ямайцы… С чувством юмора у вас туго.
– Так деньги или нет?
– Да не деньги. Для меня и для нее, во всяком случае. Я вот просто угодил не в то, блин, место не в то время. Ну, а ты уперся в более крупного врага.
– Крупнее, чем она? Боссы из Колумбии? Ну так я им мертвый не нужен. Для них наш бизнес значит больше, чем для нее. Это Джоси, а не она, вышел на них еще годы назад.
– Значит, этот еще крупнее Колумбии.
– Остается только Бог… Так боженька, что ли? А ты что за ангел – Гавриил? Михаил? Может, надо бы окропить эту дверь кровью агнца…
– Ха-ха-ха. Хоть бы кто предупредил меня насчет этого гребаного города.
– Чем уж он так плох, этот Нью-Йорк? Прожигай мечту, брат. Здесь для этого самое место. Делай, как я.
– Ты свое уже отделал.
– Дырка драная.
Мы оба смеемся.
– Не могу дождаться, чтобы сделать ноги из этого сраного города, – говорю я.
– А к кому бежишь-то?
– А? Что за вопрос такой?
– «Дын-дын», наверное, тугонький, неразработанный.
– Дын-дын?
– Ну, пися.
– А. Можно так и сказать.
– Значит, любишь ту cучку?
– Чего? Что за долбаный вопрос?
– Стало быть, любишь, видно по всему.
– Буровишь чё попало.
– Расскажи мне о ней.
– Перестань.
– Да брось ты. Я что, в «Нэшнл инкуайрер» сообщу, что ли?
– Перестань гнать.
– Да куда торопиться: я тут не единственный, кто на счетчике.
– Молчи давай.
– Она симпотная?
– Нет.
– Ты ее от людей бережешь?
– Как сказать…
– Значит, милашка. Как звать?
– Роки. Томас Аллен Бернстайн, но я его зову Роки. Теперь можешь заткнуться?
– Опа.
– Вот тебе и «опа». Попа. И не гони тут.
– Так он симпотный?
– Какого…
– Если ты из жопников, то хоть держи для себя лучшую попу.
– А что, так и поступлю. Попа у него, если вдуматься, и в самом деле ничего.
– Первым делом по жопе проверяешь? Ты случайно не с Ямайки родом?
– Жопа у него хороша. И лицо тоже. Ямочки. Да, у этого парня щеки с ямочками. Он все думает зарастить их щетиной, а я в душе против. И руки у него такие мужские, хотя он дня в своей жизни тяжелым трудом не занимался. А вот смеется, как суслик, – не смеется, а хихикает. И храпит. И…
– Да ладно, хватит уж о жопных делах.
– Хорошо поговорили. Даже жалко. Ты первый человек в этом гребаном городище, с кем хоть можно было поговорить по-людски.
Я встаю и подхожу к нему сзади. Притыкаю ствол через волосы к черепу.
– А тут кто-то был, когда ты залез? – спрашивает он. – Кто-нибудь здесь был?
– Нет. Никого не было.
– Ой, хорошо. Слава богу.
Я собираюсь спустить курок.
– Стой! Погоди! Повремени чуток. Ну как так: просто взять меня и жахнуть… А моя последняя просьба? Слышь, дай мне дозняк, а? Напоследок. Там у меня пакет сразу за теликом, уже начатый. Одну дорожку на дорожку. Мне по крайней мере будет все равно, как ты меня мочканешь.
– Да, блин, мне из этого города ноги делать надо.
– Тебе что, вспороть мешок и насыпать дозу жалко? Ну дай же человеку задурманиться. Разок, напоследок.
– Вы все, ямайцы, такие? У нас в Чикаго никто одновременно не употребляет и не торгует – во всяком случае, не своим запасом. Когда такое происходит, это всегда начало конца.
– Потому-то у вас, нынешних белых, и вид такой пресный. Нет у вас ни забав, ни приколов. Ты мне так и не скажешь, кто там на мою голову подписался, если не она?
– Не знаю, кореш. Значит, нюхать будешь?
– Ну, а как еще. Ты только дорожку насыпь. А то у меня обе руки заняты, если ты еще не заметил.
Я нахожу пакет – точнее, мешок с пакетами – между стойкой телевизора и стеной. Один из них вспарываю швейцарским ножиком и бросаю на стол. Кокаин высыпается.
– Ну делай дорожку, босс, не скупись, – говорит он.
Взяв порошок на лезвие ножа, я выкладываю на столешнице дорожку размером с сигару.
– Это ты для кого такую убойную простелил – для слона, что ли? Он ведь свалится.
– Ну так зато кайфанешь.
– Да от этого половину Флэтбуша торкнет.
Я выкладываю еще одну дорожку, мельче, размером со спичку.
– Мне ж трудно будет, со связанными-то руками.
– Прояви находчивость.
Ямаец пригибается к столу и накреняет влево голову, пытаясь втягивать порошок левой ноздрей. Затем бросает и подается вправо.
– Вот черт…
Он пробует снова, втягивает раз, другой, третий. Не получается.
– Не, это надо шприцем вводить.
– Я здесь не советчик и не помощник.
– Разъязви ее… Даже не верится. Вот же сука. Надо же, ведь все дело уже сделано! Ист-Виллидж и Бушвик под нами, более того, Джоси в Нью-Йорке. Как же оно сложится завтра, если не будет меня?
– Не знаю, дружок.
– Ее за это грохнут, помяни мое слово. Это же всеобщая война между нею и всеми ямайцами. Тут такое начнется… Она что, вообще, себе думает?
– Я же сказал: эта затея, похоже, не ее.
– Но это ведь она тебе про нее сказала. Так что все подтверждается… Ладно, все нормалёк. Так кто же там крупнее, чем Гризельда? А может, и сам Медельин… Я-то что, я мелкий делец, не более того. Кто же на меня так окрысился?
Не знаю зачем, но я подхожу к окну посмотреть, есть ли там кто-нибудь на обочине. Надо бы еще один ствол. И тут я кое-что припоминаю.
– Да, чуть не забыл. Она разговаривала не со мной, но сказала, что парень живет в Нью-Йорке. Что он взамен якобы нейтрализует «Иерархию донов» в Майами. Такая вот хрень.
– Как так? У «Шторма» проблем с «Донами» по Майами нет.
– Но кто-то этим явно занимается, и живет он в Нью-Йорке.
– Ну и?.. Человек в Нью-Йорке, который наезжает на «Иерархию донов». Бро, это могу быть только я. Я и…
Блин.
Ямаец смотрит на меня, но глаза ничего не выражают.
– Юби. Я и Юби.
– Я как раз хотел сказать, что прозвучал кто-то вроде Тубы.
Ямаец таращится на меня выпученными глазами – типа Степин Фетчит, только не смешно. Совсем не смешно. Нижняя губа оттопырена, будто он пыжится что-то сказать, но не говорит. Она подергивается, а плечи у него обвисают. Он смотрит на меня и клонит голову.
– Гребаный козлина. Хочет заграбастать весь Нью-Йорк под себя. А Джоси так ни про что и не узнает… Не узнает потому, что это будет похоже на нападение «Донов».
– Сожалею, кореш.
Я возвращаюсь к окну.
– Юнош мой, подойди-ка сюда.
– Что такое?
– Если ты собираешься выпустить мне душу, то сделай хотя бы так, чтобы я взошел по небу, а?
– Блин, не могу понять, о чем ты.
Он указывает глазами на пакет с коксом.
– У тебя нюхнуть что-то не очень получилось? – замечаю я.
– Потому ты и поможешь мне им бахнуться.
– Это еще как?
– Внутривенно. Инъекция. Не лизать же его. Идиотство. Всё через жопу. Был бы крэк, так можно было бы курнуть, но у меня с собой и трубки нет.
– Мужик, у меня времени нет на…
– На кого? На твоего бойфренда снаружи? Подождет.
– Да язви ж тебя…
– Язви тебя. Будь добр исполнить последнюю волю покойного. Иглы в шкафчике в ванной. А ванна возле тво…
– Да знаю я, где она.
– Иголку новую возьми.
Я открываю его шкафчик, разрываю упаковку с иглой.
– Делать-то с этим что? – спрашиваю, направляясь обратно.
– Просто замути из мешка и всоси шприцем.
– А мутить-то чем, слюнями, ага?
– Просто водой из-под крана. Никогда не делал, что ли?
– Представь себе, нет. Не все пользуют кокс.
– Скажи наркотикам «нет», типа?.. Вот так хорошо. Просто смешай с водичкой.
– Только подумать, чем я сейчас занимаюсь.
– Делай давай.
– Не подгоняй меня, мазафакер.
Я хватаю пакет и подхожу к раковине.
– Кофейная чашка подойдет? – спрашиваю, а он кивает.
– Сколько кокса сыпать? Мужик, мне от тебя инструкции нужны, не молчи.
Постукивая пальцем, я пробую насыпать порошок в чашку.
– Нет, – бдительно указывает Ямаец, – используй чайную ложку. Воду набери шприцем. Выдави в ложечку. Порошка добавь примерно с дорожку. Можешь чуток помешать хотя бы пальцем, оно смешается быстро: кокс растворяется быстрее сахара. И все это всоси обратно шприцем.
– Куда, дружок? Я в смысле, руки-то у тебя заняты.
– В жопу.
– В дырку вставить, что ли?
– А хоть бы и вставить. Остановить тебя я все равно не могу.
– Ха-ха-ха.
– Рука тебе, бро, не нужна. Можешь вставить между пальцами ступни, хотя оно и больновато. Нащупай у меня на шее, где пульс, и вводи.
Я касаюсь его шеи.
– Если будешь притрагиваться, как к целке, то так ничего и не нащупаешь.
Мне хочется вмазать ему рукояткой пистолета, но я хватаю ему шею, как в попытке задушить. Пульс трепетно бьется под моим указательным пальцем.
– Просто воткнуть и надавить?
– Будь добр.
– Как скажешь.
Я втыкаю и начинаю надавливать. В иглу заливается кровь, и я вздрагиваю:
– Мужик, кровь! У, блин…
– Ничего-ничего, кровь – это хорошо, не останавливайся. Да, да, даааааа…
– Ну вот. Блин. Кажется, все-таки порезал.
– Ха-ха. Да нет, брат, ничего не порезал. Это…
Глаза Ревуна меняются. Что-то прокатывается по нему, словно шарик пинбола задевает не тот сенсор, отчего тело дает крен. Мазафакера начинает трясти – сначала электрическое дрожание, а затем все жестче и громче, как будто его колотит приступ. Зрачки закатываются, обнажая белки, и не возвращаются, а на губах скапливаются клочья пены, скатываясь по груди. Изо рта доносится прерывистое сиплое придыхание: «хахх-хахх-хахх». Голова начинает колотиться так, что я невольно отскакиваю. Из паха хлещет моча. Я хватаю его с желанием завопить: «Сучий потрох, ты заставил меня дать тебе чистый кокс!», но воплю не я, а его вслепую распахнутые, окаменевшие глаза. Он толкается с табурета, и мы оба заваливаемся назад. Колотит Ревуна так жутко, как будто его за ноги дергает какое-то чудовище. Я могу чуять его дыхание – пивная вонь, какие-то нечистоты… Он по-прежнему дергается, задыхаясь и шипя, как будто «шшшшш» – это единственное, что способно исторгаться из его рта. Не знаю почему, но я хватаю его поперек груди и сжимаю, хотя упал он поверх меня. Так непонятно, зачем я его стискиваю и держу, а он трясется, трясется и трясется всей своей спиной и стучит мне затылком по лбу. Изо рта у него пузырится пена. Я хватаю его за шею, но не сжимаю. Он еще трижды надрывно, с сипом вдыхает и утихает навсегда.