Рядом с дачей Тамара увидела «Вольво». Эту машину ее муж всегда водил сам. Она обошла дом – у веранды под соснами стояла раскладушка. Олег спал, завернувшись в плед. В теплую погоду он всегда выносил раскладушку на воздух сразу же, как только приезжал сюда – говорил, что Махра действует на него как идеальное снотворное. Из командировки приехал на два дня раньше, почему? Ну, потом можно будет спросить, когда проснется.

Тамара включила электроплитку, стоящую на веранде. Себе она готовила редко и самое простое, но продукты для обеда на всякий случай в холодильнике держала, поэтому срочно что-нибудь придумать не составляло для нее труда.

Куриный бульон теперь варится быстро. Не то что тридцать лет назад, когда она готовила свой первый семейный обед и не могла взять в толк, почему варит суп уже два часа, а курица остается жесткой, как башмачная подошва. Щавель для зеленых щей вчера собрала на лугу. Яйца деревенские. Сметана тоже из деревенских сливок, не такая, как у Инги, но все равно отличная, фасоль спаржевую из деревни же принесли, половину курицы потушить вместе с фасолью, морковку молодую…

Кулинаркой Тамара себя не считала, потому что не испытывала от приготовления пищи необходимого вдохновения, которое заставляло бы ее выискивать какие-нибудь необыкновенные рецепты, изобретать новые блюда и радоваться плодам своих усилий. Она готовила без напряжения и почти не задумываясь все, что умела с молодости, получалось вкусно – чего же боле? Олегу всегда было безразлично, что он ест, в начале их семейной жизни она расстраивалась даже, но потом поняла, что в житейском смысле это удобно. А собственный ее гедонизм был нематериален.

Раскладушка скрипнула – значит, проснулся. Муж спал неподвижно, как камень, Тамару всегда это удивляло.

– Привет, – сказала она, подойдя к перилам веранды. – Почему не предупредил, что раньше возвращаешься?

– Привет. А зачем? – ответил он.

– А вдруг у меня еды не было бы?

– Но есть же.

Он потянулся так, что даже на расстоянии нескольких шагов было слышно, как хрустнули суставы, сел на раскладушке. Она ушла к плите, пока он одевался. Через пять минут Олег поднялся на веранду и поцеловал Тамару в щеку. Его щека примялась от подушки, волосы на виске тоже, от этого и весь он выглядел каким-то помятым.

Время их тяги друг к другу прошло, но Тамара не могла сказать, что жалеет об этом. Все, так или иначе, проходит, и уже то, что отношения не превратились за тридцать лет, очень разных лет, во взаимную ненависть или раздражение, а лишь стали ровными, ушли на задний план жизни каждого из них, – совсем неплохо.

– Суп вкусный, – сказал Олег, доев зеленые щи. – Спасибо. – И, заметив Тамарину улыбку, спросил: – Почему смеешься?

– Так. Ты никогда не замечал, что ешь.

– Старею.

– Ну уж! Для мужчины у тебя вообще не возраст. Если бы ты стал политиком, то молодым считался бы.

– С политикой, к счастью, пронесло. До сих пор себя хвалю. Во что б я сейчас превратился, если бы в Думе, например, сидел?

– Как ты съездил? – спросила Тамара.

Она же пятнадцать лет назад и отговорила мужа от политической карьеры. Это стоило ей немалых усилий, потому что карьера эта представлялась тогда Олегу очевидной, да такой, наверное, и была, и деньги с ней связаны были большие. Но что об этом теперь напоминать? Пусть думает, как ему нравится.

– Нормально съездил, – ответил он. – В Томске жара.

– Красиво там сейчас, наверное.

– Да, красивый город.

– Там Эрдман в ссылке когда-то был, драматург. Писал оттуда, что студентов в Томске много и днем на главной улице кажется, что идешь по школьному коридору в большую перемену. Интересно, сейчас тоже так?

– Да, молодежи много, – кивнул Олег. – Университетов штук семь, кажется. Инженеров выпускают толковых, я недавно на работу взял.

Он сидел за столом, а Тамара стояла у плитки и раскладывала по тарелкам рагу. Слова, которые они говорили друг другу, ничего не значили. Но и за словами этими, и вне слов тоже не было ничего значительного, ничего такого, что не умещалось бы в них. Просто ничего не значащие слова, и все. Может, так не только бывает, но и должно быть. Может, у всех так. Тамара не особенно об этом задумывалась.

– Я тебе звонил, но телефон у тебя выключен был, – сказал Олег, накалывая на вилку тушеные стручки фасоли.

– Я в Неголово ходила. С Пашей Вербининым. В лесу плохая связь.

– А!.. Хотел Маринку сюда привезти, но она сказала, сама на выходные приедет. Как у нее дела?

– А ты у нее самой не спросил, что ли?

– Я во время приема позвонил, она не могла разговаривать.

– Дела у нее… Не знаю. Может, плохо, а может, и хорошо. С одинаковой вероятностью.

– Оцени однозначно. – Олег поморщился. – С новым другом не заладилось?

– Ну да, – кивнула Тамара. – И как это оценивать?

– Оценивать это надо положительно, – сказал Олег. – Ты что, хотела, чтобы твои внуки от какого-то урода родились?

– Маринка считала его красивым.

– Я не о внешности.

– И при чем здесь вообще мои хотенья? – пожала плечами Тамара. – Она его любила. Может, и сейчас любит. Во всяком случае, ей этот разрыв тяжело дался.

– Ничего, забудет.

– Ей не шестнадцать лет.

– И хорошо. В шестнадцать лет от несчастной любви только и следи, чтобы из окна не бросилась. Я сегодня в самолете газету взял, черт знает что у подростков в соцсетях творится. Специально шестнадцатилетних детей на самоубийство подговаривают, это как? А в тридцать у Маринки уже голова на месте. Переживет и счастлива будет.

– У нее и в шестнадцать голова была на месте, – напомнила Тамара. – Даже слишком. И где оно, ее счастье?

На этот вопрос Олег не ответил. Да она и не ждала ответа, потому что его не было.

– Когда ты на работу? – спросила Тамара.

– Послезавтра.

Она хотела спросить, останется ли он ночевать, но не стала. Странно спрашивать об этом мужа. Останется – значит, останется. Уедет – значит, уедет.

Тамара убрала со стола, налила горячей воды в пластмассовый таз. В нем она мыла посуду на своей веранде, а потом споласкивала ее под общим краном на поляне. Водопровод был летний, с холодной водой, а в душе, устроенном рядом с домом, вода нагревалась солнцем. Кроме того, Тамара ходила в баню к бабе Зине, у которой брала в деревне молоко. Для бабы Зины баня являлась неиссякаемым источником дохода, и она готова была ее топить хоть каждый день.

– Никогда этого не пойму, – сказал Олег, глядя, как Тамара моет посуду.

– Чего не поймешь?

– Как ты с твоим перфекционизмом можешь жить в таких условиях.

Устроить в доме водопровод и канализацию было невозможно, потому что все здесь уже много лет существовало необъяснимым образом: дачные домики числились аварийными, а может, и вообще уже не существующими, земля, которую занимал парк, непонятно кому принадлежала… Выяснив это, Олег прекратил попытки цивилизованно обустроить летнюю жизнь своей жены. Тем более что она не выказывала недовольства этой жизнью.

– Смотря что считать перфектным, – пожала плечами Тамара.

Уточнять, что она имеет в виду, Олег не стал. То ли понятно ему это было, то ли неинтересно.

Тамара постелила мужу в комнате: он не любил бодрящей ночной прохлады, поэтому никогда не ложился на веранде, где она спала с открытыми окнами при любой погоде.

В августе темнело почти по-осеннему. Тамара ополаскивала посуду при свете фонаря. Когда она вернулась на веранду, свет в комнате был уже выключен. Наверное, Олег принял таблетку, он всегда это делал, если приходилось менять часовые пояса.

Тусклый фонарь освещал противоположную сторону дома, а здесь, на веранде, сквозь стеклянные квадратики видны были звезды и созвездия. Порывисто и твердо целил в бесконечность Стрелец. Венера сияла, как драгоценный осколок какого-то огромного и таинственного тела. Уже задернув шторы, а потом и закрыв глаза, Тамара все еще видела этот порыв и это сияние то ли в памяти своей, то ли в воображении.

Она проснулась от того, что ей стало тесно. В смуте внезапного пробуждения это было необъяснимо, но почему-то не встревожило. Открыв глаза, Тамара поняла, почему: ничего особенного не происходит, просто Олег лежит рядом с нею, поглаживая ее плечо.

– Не спится, – негромко сказал он. – Может, давай, а?

Она обняла мужа вместо ответа. Ей не трудно было ответить его желанию, настолько не трудно, что он, наверное, подумал, будто ей и самой хочется того же. Но это было не так. Когда Тамара впервые это поняла, то испугалась. Не может быть, не могло это в ней угаснуть! Она тогда была уверена, что такое угасание – аномалия, о которой даже думать стыдно. Она же не прибор для деторождения, и то, что эта ее функция осталась в прошлом, не должно же превращать ее в вялую старуху, да и не чувствует она себя старухой, что за глупости! Она бодра, полна интереса к жизни, ко всем проявлениям жизни. Но, говоря себе все это, Тамара понимала, что глупо обманывать себя, перед самой собою притворяться: физическая тяга прошла, словно растворилась внутри ее. Невозможно было с этим смириться, но пришлось.

В ту ночь, когда Тамара поняла это впервые, она сказала мужу, что у нее невыносимо болит голова. Никогда не прибегала к такой примитивной лжи, но смятение ее было так велико, что она не придумала ничего лучше, чтобы справиться с собою. Олег тогда настаивать не стал. Это было время, когда жизнь их вообще устраивалась по-новому, и он ни на чем поэтому не настаивал… Он вскоре уснул, а она не спала до утра, и в предрассветный тревожный час в смещенном ее сознании, в воспаленной голове какие только мысли не мелькали: что жизнь ее кончена… а может, ей надо завести любовника… или надо было… прекрасно знает, когда… зря относилась к этому с брезгливостью… и чего добилась, старухой стала…

Тамара уснула тогда с первыми солнечными лучами, а проснувшись, оценила свои предрассветные мысли как бред. Но с той ночи она стала прислушиваться к себе, стараясь уловить внутри себя желание. Так человек прислушивается к своему сердцу, но не к отвлеченному поэтическому явлению, которое обозначают этим словом, а к настоящему своему физическому сердцу. С той лишь разницей, что, чувствуя сердце лишь в виде ровного биения, человек успокаивается – значит, здоров, – а когда Тамара почувствовала, что никаких вспышек желания у нее внутри не происходит, то вместо спокойствия ее охватила тоска.

Но то время прошло, и чувства те прошли тоже. Теперь она спокойно обняла мужа, и все, что происходило дальше, если не возбуждало ее, то и не раздражало.

Она вдруг вспомнила, как Паша поцеловал ее руку, уходя. Это мгновенное, едва промелькнувшее воспоминание было тревожным и странным.

Олег был широкий и тяжелый, и всегда он был таким, не к шестидесяти пяти годам сделался. Он не прилагал никаких усилий к тому, чтобы оставаться в форме; как и Тамара, впрочем. Повезло им обоим, от природы не было склонности к полноте ни у нее, тонкой, ни у него, широкого.

Он не был изобретателен в ласках, но когда-то – когда все это еще было Тамаре необходимо – мог доставить ей очень сильное физическое удовольствие. Да и не нужна ей была никакая особенная изобретательность. Тамара подозревала, что не только ей, но и вообще не нужна, никому. В изобретательности ли состоит секрет тяги людей друг к другу, даже физической тяги только? Едва ли.

Да, Олег был тяжел, прохладен телом и как-то… Как-то почти не ощущался ею. Она не ждала, чтобы поскорее закончились его короткие необязательные поцелуи, не торопила, но и не старалась продлить его удовольствие. Хорошо все-таки стареть. Бояться этого можно лишь от незнания, а когда оно приходит, старение, то оказывается, что в нем не только нет ничего страшного, но наоборот, есть много хорошего и даже приятного.

Что совсем не изменилось в ее муже – состояние, которым для него заканчивалась близость. Когда-то, в их первую ночь, Тамара даже испугалась: ей показалось, что ему больно, что с ним происходит что-то мучительное, так он стонал и бился в необъяснимых для нее судорогах. Когда они прожили вместе полгода и преграды стеснения одна за другой исчезли между ними, она спросила, так ли это. Он сначала не понял, о чем спрашивает его жена, потом удивился, потом расхохотался и ответил:

– Не больно. Так и должно быть.

Ей не с кем было его сравнивать, и она поверила ему на слово, а вскоре поняла, что ей нравится такая бурная его реакция, и мало сказать нравится – она ждет ее и только одновременно с нею получает настоящее удовольствие.

Когда судороги его прошли и он лег рядом с ней, отдыхая, она сказала:

– Не вставай завтра рано, выспись. Ты устал.

– Почему так решила? – спросил он.

– Дышишь тяжело.

– Это не от усталости.

– А от чего?

Олег не ответил. Потом поднялся и, повозившись с обувью, вышел. Было слышно, как льется из уличного крана вода. Вернувшись, дверь за собой в комнату он закрыл неплотно, и через пять минут Тамара поняла, что муж заснул – дыхание его стало размеренным.

«Зачем все это?» – подумала она.

Так сложилась жизнь; нет другого ответа.

С этой мыслью она и уснула.