День рождения Алены Солнечкиной открывал летний сезон, хотя и приходился на последний день весны. Алена всегда приглашала гостей домой, что уже само по себе было редкостью – зачем, если можно позвать в кафе и обойтись без лишних забот? Вдобавок она собирала компанию даже не в городской квартире, откуда проще выпроводить, а на даче, где половина приглашенных оставалась ночевать и гуляла потом весь следующий день. В общем, праздник получался заметный, и вся поликлиника его ждала, потому что именно с него всегда начиналось лето.

Марина приехала к Алене в Мамонтовку пораньше – стол накрывать. Не то чтобы она как-нибудь особенно любила домашние хлопоты, но свинством было бы не помочь. Салаты нарежь, заправь и по салатницам разложи, бутерброды с икрой сделай, соленья распредели по кабаретницам, да мало ли что еще! Ничего замысловатого во всем этом нет, но одной Алене не справиться.

Всем этим и занималась стайка Алениных приятельниц за два часа до сбора гостей.

– Надо же, как Аленке с погодой всегда везет! – сказала Ольга, размешивая оливье в классическом эмалированном тазике.

Ольга была лор-врачом, а Аленка – ее медсестрой.

– Ну так фамилия же у нее какая, – откликнулась Наташа, процедурная медсестра. – С такой фамилией – и чтоб на день рожденья солнце не светило?

В общем, они готовили праздник и вели такие разговоры, о которых папа говорит, что человек должен жалеть даже об усилии лицевых мышц, затраченном на произнесение ничего не значащих слов. Папа прав, конечно. Ну что полезного или хотя бы любопытного в сообщении о том, что сегодня светит солнце? Но Марина считала, что в такие моменты смешивается многое – и что собрались все вместе, и что впереди долгий беспечный вечер, и что не только вечер, но хоть всю ночь можно будет сидеть за столом, на крыльце и в расставленных на газоне пластмассовых креслах, болтать и мельком удивляться, что звезды в темном чистом небе видятся тебе так, как виделись в юности. И если от соединения простых и неважных вещей создается ощущение счастья, значит, важной и нужной является каждая такая вещь. И разговоры о погоде тоже.

Марина за этими разговорами резала домашнюю, приготовленную Аленкой буженину. Ей всегда поручали то, что надо было нарезать тонкими ровными ломтиками или крошечными кубиками; мама называла такую нарезку на французский манер – брюнуаз.

– В хирургию тебе надо было идти, Мариш, – сказала Ольга.

И это она тоже каждый год говорила, глядя, как Марина что-нибудь нарезает, и Аленка всегда на это отвечала, что терапия Маришино призвание, а потом добавляла что-нибудь смешное и сама первая смеялась, и ее слова и смех были так хороши, так уместны в последний день весны.

Потом кто-то спохватился, что вот-вот приедут гости, а хозяйка не одета, и Аленка убежала переодеваться. Потом она появилась в ярко-голубом платье, и все стали восхищаться – может, преувеличенно, но искренне. Потом к воротам стали подъезжать машины, в калитку начали входить гости, и, как только они оказывались в общем пространстве праздника, на них словно слетали с неба золотые блестки, и сразу им становилось от этого радостно и хорошо.

Все было так, как Марина и ожидала: пили и пели, танцевали и просто прыгали под музыку, как маленькие, вперемешку ели пироги и салаты, ждали шашлыков, но к тому моменту, когда они появились на столах, за танцами забыли про еду…

Шашлыки, впрочем, оказались такие вкусные, что Марина пошла поинтересоваться, кто их так тонко замариновал и так виртуозно поджарил.

Мужчина, стоящий у мангала, был ей незнаком.

– Сосед я Аленин, – сказал он, встретив ее взгляд. – Но всего неделю тут живу. Анатолий меня зовут.

– Меня – Марина. У вас очень хорошие шашлыки получились.

– Спасибо на добром слове.

Он улыбнулся. Улыбка оказалась особенная – осветила лицо, будто фонарик. Без улыбки ему было на вид лет пятьдесят, а с улыбкой стало сорок или даже тридцать семь, может.

– Держи свежий. – Он взял из середины мангала шампур с шашлыком, положил на тарелку и протянул Марине. – Остальные пусть доходят. Или и этот еще подержать?

– Раз вы считаете, что готов, – давайте!

Шашлык оказался именно такой, как она любила, не сухой и не сырой, в самый раз. Вроде бы ерунда, но приятно, что он догадался о ее вкусах. А может, и не ерунда.

Марина села на табуретку возле мангала. Анатолий присел рядом на березовый чурбачок.

– Ты ешь, ешь, – сказал он. – А то остынет.

К чурбачку была прислонена бутылка муската. Он разлил вино в два стакана, протянул один Марине.

– Рада знакомству, – сказала она.

Сладкое вино Марина не любила, тем более к мясу. Но вдруг оказалось, что именно с этим мясом именно этот мускат сочетается прекрасно. Настроение у нее и так было хорошее, а стало еще лучше.

Есть шашлык Анатолий не стал – он просто сидел рядом, и они болтали. Через десять минут у Марины было ощущение, что они знакомы сто лет, да и у него, кажется, тоже.

Домик в Мамонтовке достался Толе после смерти двоюродной тетки.

– С неба свалилось, – объяснил он. – Я эту тетю Катю в детстве только и видел. Написала мне года три назад: пенсия нищенская, на лекарства не хватает, не поможешь ли. Ну, стал ей деньги посылать. Одинокая она, стыдно не помочь. А навещать – это не мог, из Читы не наездишься.

– Ты в Чите живешь?

– Жил. Теперь здесь буду. Дом тетка запустила, конечно. Но сруб крепкий. Отремонтирую, потом видно будет. Может, продам и в Москве квартиру куплю. Мамонтовка же эта золотая, говорят. Повезло, что тут скажешь. А ты с Аленой вместе работаешь?

– Ага, – кивнула Марина. – Я терапевт.

– Не позавидуешь.

– Почему?

– Да знаю я, как врачи участковые в поликлинике вкалывают. Света божьего не видят, а зарплата копеечная.

– У нас поликлиника платная, – сказала Марина. – То есть наше отделение платное. По дополнительной страховке. Так что зарплата у нас повыше. Хотя тоже золотом не осыпают, конечно. А ты где работать собираешься?

– Посмотрим, – ответил Толя. – Я же только приехал, не огляделся еще. Без работы не останусь, думаю. Это у нас погибель, а Москве-то не так. Если у мужика голова, руки есть – заработает.

Что у него есть голова и руки, было понятно по каждому его движению – красивому, осмысленному. А еще больше по взгляду, в котором осмысленность соединялась с живым интересом. И то, что такой взгляд направлен на нее, было Марине приятно.

– Я офицер вообще-то, – сказал Толя. – Майор погранвойск. В отставку вышел. – И заметил: – Готовы шашлыки. Тащи блюдо, Маринушка. Будем гостей кормить.

Как странно, как необыкновенно он это произнес! Словно гости пришли именно к ним. И словно они с Мариной – одно целое, причем это само собой разумеется.

– Ого, сколько нажарил! – воскликнула Аленка, подлетевшая к мангалу с расписным металлическим блюдом в руках. – Хватит, Толик! Уже все объелись, больше никто не хочет. Потанцуем, потом чай будем пить. Тортов навезли – ты не представляешь сколько! – сказала она Марине, складывая на блюдо шампуры с шашлыком. – Даже если все ночевать останутся, за утро и половины не съедим. Идем танцевать, идем!

И убежала.

– Ну что, пойдем и правда потанцуем? – сказал Толя.

Он не был похож на любителя танцев.

«А как, по-твоему, должен выглядеть любитель танцев?» – растерянно подумала Марина.

Толя смотрел на нее так, что было понятно: ему хочется танцевать не вообще, не абстрактно, а именно с ней.

– Выпьем для храбрости и пойдем, – заключил он, не дождавшись ответа.

Дополнительной храбрости Марине не требовалось, но она выпила еще муската вместе с Толей, и уже через минуту они вовсю отплясывали на забетонированной площадке перед домом, потом кружились в общем хороводе вокруг клумбы, и Толя держал Марину за руку, а потом танцевали среди сиреневых кустов, и это был уже не хоровод, а медленный танец, и Марина поймала себя на том, что так она танцевала последний раз в школе, на долгожданном новогоднем вечере, во время которого должны были выясниться ее отношения с Димой Серветом из параллельного класса, и выяснились… Это было так странно! Как будто не прошло с тех пор пятнадцати лет, как будто не было за эти годы множества таких вот гулянок-танцулек, и не было мужских объятий, и запаха сирени, и ничего вообще не было…

Одна ее ладонь лежала у Толи на плече, а вторая на груди. И обеими ладонями она чувствовала тепло и трепет его тела. Не обычное физическое желание, а вот именно трепет, такой неожиданный во взрослом мужчине. Потому, наверное, школьные танцы и вспомнились.

Технология праздника была у Аленки давно отработана. Уборка согласно этой технологии всегда откладывалась на утро. Остатки салатов и тортов в холодильник все равно не поместились бы, а ночь между весной и летом обычно бывала еще холодной, и они не портились на улице. Поэтому столы просто накрывались до утра большими полиэтиленовыми пленками от птиц и дождя.

Марина не видела, кто помогал накрывать столы, кто уезжал, кто оставался ночевать…

– У Алены и места для всех не хватит, – сказал Толя. – Пойдем ко мне, а, Марин?

В его словах, в его голосе не было самоуверенности, но и робости не было тоже. Он произнес их именно так, как и должен произносить мужчина. Марина кивнула. Она не могла выговорить ни слова.