Глава 4
Ла Брава работал в небольшой нише, примыкавшей к холлу гостиницы «Делла Роббиа», — раньше, по словам Мориса, здесь располагался бар, а теперь альков отделялся от холла крепившейся к стенам высокой ширмой из тростника и свисающими с потолка глиняными горшочками с папоротниками.
В то утро Ла Брава работал «лейкой» с широкоугольным объективом и стробоскопическим окуляром, снимал молодую кубинскую пару, Пако Бозу и Лану Мендоза, разместив их возле старого, грубого занавеса— нулевой фон. Пако сидел в кресле-каталке, сбив набок соломенную шляпу, с одной стороны слегка загнув поля кверху, с другой опустив, словно собирался рубить сахарный тростник. Лана встала позади каталки, натянув на груди хлопчатобумажный, оставляющий открытым весь живот, топик, так чтобы сквозь тонкую материю проступали соски. Ла Брава не сомневался, что в скором времени девица и вовсе задерет майку и выставит голые грудки, с надеждой поглядывая на него. Эти двое знай себе веселились, блаженно-пьяные в одиннадцать часов утра.
— Может, хотя бы повернетесь друг к другу лицом? — устало предложил Ла Брава.
— К нему-то? — переспросила девица. — Стоит мне посмотреть на него, как я сразу пожалею, что уехала из Хайалиа.
— Так поезжай домой, — парировал Пако, задрав подбородок кверху.
— А кто тогда будет толкать твою каталку? — поинтересовалась девица. — Так и будешь сидеть день-деньской?
Сняв затвор, Ла Брава опустился на колени, поднял фотоаппарат на уровень глаз.
— Ну, ребята, мы же снимаем портрет влюбленной парочки. Вы сходите друг по другу с ума.
— Как в «Голубой лагуне», что ли? — уточнил Пако. Холодный и равнодушный, он словно и не замечал, как девушка невзначай щиплет его сзади за шею.
— Он-то уж точно сошел с ума, — проворчала она.
— Ты видел «Голубую лагуну», чувак? Чего они так долго возятся, пока дойдут до дела? Ты видел — они почти весь фильм ровным счетом ничего не делают.
Девушка ущипнула посильнее.
— Они же еще дети. Откуда им знать, как это делается, им же никто не показывал.
— Я-то знал, — ухмыльнулся Пако, великий любовник. — Мужик— он от рождения знает, как это делается.
— Чудовище из Голубои лагуны, вот ты кто, — сказала девушка и потянулась, зевая. Ей стало скучно.
Ла Брава успел сфотографировать ее в этот момент— руки подняты, зевок сексуальный, призывный.
И все-таки работа не клеилась, он щелкал уже на авось. Он приступал к работе полный надежд, этот портрет мог бы попасть в десятку лучших, если бы получилось, но провозился чересчур долго и чувствовал себя теперь как модный фотограф, который покорно выжидает, пока модель так и эдак перебрасывает через плечо волосы, втягивает щеки, потом успевает снять неплохой кадрик в тот момент, когда модель решит изобразить из себя девицу, жаждущую переспать с фотографом, с его лампой или с первым попавшимся на глаза предметом. Ла Брава не хотел, чтобы Боза и Мендоза принимали заученные позы, разве что они будут для них естественными, то есть они сами захотят подать себя таким образом, но пока что они просто кривлялись перед ним.
— Ладно, сойдет, — сказал Ла Брава.
— Да мы же только-только разогрелись, — посетовал Пако.
— У меня идея, — подхватила девушка. — А что, если… вот так?
В холле гостиницы «Делла Роббиа» у большого овального окна пожилые дамы покачивали головами и переговаривались друг с другом на идише, а затем вновь сосредоточивали свое внимание на юной курчавой девушке, внимая ее советам.
— Как это грустно, — сказала она, и в голосе ее прозвучала искренняя печаль, — как грустно, когда кожа стареет от отсутствия заботы. Все вы знаете, что естественный процесс старения лишает нашу кожу упругости и блеска. — Кому же знать об этом, как не им? — Но зачем ускорять этот процесс собственной небрежностью? Требуется не так уж много усилий, чтобы наша кожа выглядела хорошо и при этом на много-много лет моложе.
Девушке недавно исполнилось двадцать три, а самая младшая из дам, устроившихся в расставленных полукругом плетеных креслах, прожила на свете уже почти полвека до ее рождения. Но что они смыслили в уходе за кожей? Натирали лицо сырой картошкой от загара?
Она поведала им, что формула «Спринг Сонг» использует экстракты редких растений для активизации и пополнения запасов амниотической жидкости, которая питает кожу. Старухи закивали, притрагиваясь пальцами к покрытым пятнами щекам, прослеживая глубокие морщины, с надеждой подставили свои лица свету, лившемуся из овального окна, когда девушка сообщила им, что женщина в любом возрасте сохраняет потенциал красоты. Ей будет так приятно, сказала девушка, снабдить почтенных дам необходимыми ингредиентами, которые помогут им активизировать этот потенциал. Именно ради того чувства удовлетворения, которое она испытывает, помогая женщинам любого возраста обрести такую кожу, какой они смогут гордиться, она и поступила на работу в «Спринг Сонг».
Она задорно улыбнулась старушкам, расставляя в ряд на мраморном столике пластмассовые бутылочки и баночки — ее учили не стоять на месте, двигаться, занять свои руки, — и продолжила:
— Для начала я познакомлю вас с философией «Спринг Сонг», а в следующий раз проведу наглядную демонстрацию, чтобы вы убедились сами, как это действует.
Чей-то голос произнес:
— Пока что вы не сказали нам, сколько стоит эта ваша философия-шмилософия.
— Доберемся и до этого, — пообещала девушка. — Мне нужно поговорить с управляющим. Как бишь его зовут?
— Мистер Золя, — ответила одна из старух. — Симпатичный человек. Утонченный.
Последовало краткое обсуждение на идише, причем одна из дам именовала Мориса «кнокером», «важной шишкой». В холле послышался какой-то новый звук— это подошвы теннисных туфель громко скрипели на плиточном полу. Девушка оглянулась через плечо:
— Это и есть мистер Золя?
— Нет, это мистер Ла Брава, локш. Тощий как жердь.
— Тоже симпатичный, — заступилась другая дама, и вновь последовал обмен мнениями на идише, кое-кто из дам говорил на повышенных тонах.
— Знаете что, давайте я пока покажу вам упражнение, — предложила девушка. — Хорошо? Положите кончики пальцев вот сюда— да, точно, во впадину под скулой…
Ла Брава проверил свой почтовый ящик, висевший на стене позади столика регистратора. Пусто. Очень хорошо. Обернувшись, он увидел девушку, направлявшуюся ему навстречу через холл. Вот так прическа! Дикая какая-то: на макушке волосы разделены на прямой пробор и прилизаны, а по бокам резко закручены. Однако симпатичная девочка, даже большие круглые очки с тонированными стеклами ее не портят.
— Привет. Вы тут работаете или как? — спросила она.
Фиалковые глаза. Россыпь веснушек. Умненькая еврейская девушка.
— Вам нужен Морис, — откликнулся Ла Брава. — Скоро он спустится. Навещает больного друга.
— Не знаете, есть свободные номера?
— По-моему, кто-то только что съехал.
— В смысле— помер? — уточнила девушка. — Мне нужна комната, только не на всю жизнь.
— Одноместный номер или студия? Студия всего три с четвертью. — Ла Брава недоуменно покосился на старух: те дружно раскрывали рты, округляя их в беззвучном «о», и круговыми движениями массировали свои щеки.
— Студия — это гостиничный номер с плитой, — проворчала девушка. — Это я уже проходила. По правде сказать, только что сбежала из такого. Я живу в «Елисейских полях» и просто задыхаюсь от тесноты.
— Что это они делают, эти дамы?
— Разрабатывают жевательный мускул. Тот самый, который участвует в пережевывании пищи.
— Думаете, это пойдет им на пользу?
— Почему бы и нет? Славные старушки. Я так понимаю, тех из них, кого не изнасиловали казаки, потешили пуэрториканцы. Им уже ничто не причинит вреда.
— Вы из «Спринг Сонг», — угадал Ла Брава, — Я видел вас на улице с фирменной сумочкой. Как идут дела?
— По уши в косметических тюбиках, одного только крема девять разновидностей, а еще у меня комната битком набита красками, блокнотами с набросками, мольбертами. Освещение отвратительное, и места не хватает.
— Прошлым летом я провел неделю в «Елисейских полях», — сказал Ла Брава. — Это место гораздо лучше. Опрятнее.
— Что, тараканов нет?
— Во всяком случае, не так много. Наткнешься изредка на одного-двух. Назовите его пальмовым жуком, и вам будет не так противно. Стало быть, вы рисуете?
— Маслом, а по большей части акриловыми красками. Выбираю перспективу, хочу запечатлеть Оушн-драйв, пока его не уничтожили.
— Кто не уничтожил?
— Прогресс. Глобализация доберется до нас, дружище, вся планета превратится в гигантский крытый супермаркет. Разве вы не замечаете — нас загоняют в кондоминиумы и супермаркеты. Все серое, темное, землистого цвета. Люди, которые строили эти гостиницы, обладали вкусом, воображением, они чувствовали цвет: посмотрите, какие краски, какие четкие линии! Боже, да эти гостиницы— словно корабли!..
— Как хорошо, что вы это сказали! — обрадовался Ла Брава. — Я всегда любил эту улицу, но только теперь понял, за что.
Она поглядела на него искоса, подозрительно — не издевается ли? Прическа у нее и впрямь нелепая, но он начал проникаться к ней симпатией.
— Я серьезно. Мне тут нравится, но я не знал почему.
— Потому что дешево, — фыркнула девушка. — Не бывает никакого «почему». Вам тут хорошо — слава богу. Почему людям мало просто чувствовать, нужно непременно докапываться до причин? Кстати, вы ведь фотограф?
Его узнали. Ла Брава небрежно оперся локтем на прохладную мраморную стойку— художник, застигнутый в редкий миг досуга.
— Да, типа того.
— Что, сами не знаете?
— Только-только начинаю привыкать к этому статусу.
— Я видела вашу выставку в галерее Эмерсон. Просто динамит. Но как же краски — почему вы делаете черно-белые снимки?
— Я не умею пользоваться цветом. С черно-белыми снимками мне проще.
— Удается что-нибудь продать?
— В основном уличные сцены, не портреты.
— Что они понимают?! Верно я говорю? Ну их к черту! Человек должен делать то, что делает.
— С ума сходить, например?
— Если с пользой для дела, почему бы и нет? Голодать тоже неплохо — работается лучше.
Здоровая, крепкая на вид девушка, загорелые руки, темный пушок. На глазок— фунтов сто двадцать, не сказать, чтобы сильно отощала, тоже мне, голодающая художница. Золотая цепочка, кольца. Белая блуза простого покроя— скорее всего довольно дорогая, впрочем, тут не угадаешь.
— Как насчет ланча? — предложил он. — Можно перейти через улицу и перекусить в «Кардозо». Отличный салат с моллюсками, вкусный хлеб.
— Знаю-знаю, я вас там видела. Нет, сперва мне нужно найти новое жилище. Ни за что не вернусь в свою чертову каморку. Мне в нее боком приходится протискиваться.
Ла Брава поднял голову, услышав звук движущегося лифта — заскрипели тросы, загудел электромотор.
— Авось повезет, — подбодрил он девицу, кивком указывая ей через холл на дверь лифта с золоченым изображением солнца. — Точно, — подтвердил он, когда дверь распахнулась. — Вот он, управляющий.
Даже не подойдя к столику, Морис крикнул ему:
— Ну и где снимки? Не получились, я же говорил! Просил же тебя вчера— опусти аппарат пониже!
— Есть предложение, — перебил его Ла Брава. — Позаботься об этой юной леди— она ищет приличный номер, без тараканов и шума, а я посмотрю, как там мои негативы.
— Что получилось?
— Ты мне только скажи — на глянцевой бумаге или на матовой?
— Плевать. Главное, чтобы были готовы прямо сейчас, пока она еще мучится с похмелья, терзается угрызениями совести.
— Славный старичок, я же говорил, — подбодрил Ла Брава девушку.
— Это и так видно, — откликнулась она, улыбаясь Морису. — Рада знакомству, мистер Золя. Я — Фрэнни Кауфман.
Две утопленные в потолке тусклые желтые лампочки лишь придавали кладовке форму, намечали очертания предметов— и только. Выдержав негатив в закрепителе, Ла Брава вставил его в увеличитель, немного поколебался и, испытывая сочувствие к той даме из 304-го номера, гостевого люкса, добавил желтый фильтр и установил выдержку на двенадцать секунд.
Перейдя к более длинной стороне L-образной раковины из нержавейки, он погрузил первый лист форматом восемь на десять дюймов в ближайшую из трех ванночек.
Начал проступать образ: свет и тени, изгиб женского плеча, рука, слегка прикрывающая нижнюю часть лица. Через видоискатель он не успел разглядеть ее как следует, только мельком, в тот момент, когда сработала вспышка. Он не знал, как выглядит его модель, и теперь испытывал острое любопытство, как и накануне, когда в машине расспрашивал о ней Мориса.
Ла Брава вынул фотографию из раствора, положил ее во вторую ванночку, промывочную, побултыхал там и выложил изображением вверх в третью ванночку, с закрепителем. Облокотившись на узкий край раковины, низко, неудобно наклонившись, он всматривался в лицо, в глаза, таращившиеся на него сквозь слой воды и янтарного света.
Он где-то раньше ее видел.
Он не был уверен. Возможно, что-то во взгляде, в выражении лица показалось обманчиво знакомым. Он не мог как следует рассмотреть лицо.
Вынув отпечаток из ванночки, он продолжал смотреть на него, а вода сперва стекала со снимка потоком, потом ручейком и, наконец, капельками. Он слышал звук капели в темноте и испытывал странное ощущение: ему хотелось поскорее включить свет и наконец увидеть лицо, но он медлил на пороге открытия, узнавания, боясь чего-то, ему хотелось еще и еще продлить это мгновение. И он нашел способ: отложив снимок форматом восемь на десять в сторону, напечатал второй, а затем третий — лицо женщины и ее рука на фоне матраса, на этот раз без щадящего желтого фильтра. Окунул и эти снимки в фиксажную ванночку, и лишь когда все три бледные фотографии тремя парами глаз уставились на него, Ла Брава подошел к двери, включил свет и вернулся к раковине…
Запнувшись, он остановился в растерянности, глядя в знакомые глаза, и понял наконец, почему еще в темноте, едва проявив первый снимок, он ощутил трепет узнавания.
Потому что он привык видеть ее в темноте. Как часто он наблюдал за ней, ловил каждое ее движение среди черно-белых теней на экране кинотеатра.
Джин Шоу.
Темные волосы разделены на прямой пробор, взгляд цепкий, даже сейчас, когда она едва очнулась. Почему вчера, в машине, ему не пришло на ум ее имя? На миг ему представился ее образ, без имени, но тут они принялись разыскивать Четвертую Норт-Ист-стрит.
Она переменилась— еще бы, за четверть века все люди меняются. Но не так чтобы уж очень сильно — прическа немного другая, но все такая же бледная на черно-белом снимке, как когда-то на экране, все те же глаза— незабвенные глаза.
Джин Шоу. В номере 304, прямо сейчас.
Кинозвезда, в которую он был влюблен, первая любовь его жизни — ему тогда исполнилось двенадцать лет.
