Глава 24
Поздний час. Ла Брава сидит один на веранде гостиницы «Кардозо» и думает о зебре, которую он видел несколько часов тому назад по телевизору. Дикие собаки затравили зебру, одна удирает, зажав в челюстях верхнюю губу животного, другая вцепилась зебре в хвост, псы отталкивают друг друга, пробиваются вперед, их товарищи уже рвут снизу брюхо, вываливаются на землю внутренности зебры. Голос за кадром — обычно этот актер играл солидных героев, но в этот фильм его пригласили в качестве специалиста по поведению животных — утверждает, будто у зебры наступило состояние шока и она ничегошеньки не чувствует. Да неужели, усомнился Ла Брава. Поглядите в глаза этому животному и объясните нам, каково это, на хрен, — чувствовать, как у тебя заживо отъедают задницу.
Он никак не мог отвязаться от мыслей об этой зебре и об актере, который так хорошо ориентировался в переживаниях зебры и точно знал, каков ее болевой порог. А что при этом думала сама зебра?
Вышедший из «Делла Роббиа» Торрес устроился за его столом на границе уличного света и тени и открыл первую из шести банок пива, которые поставил перед ним официант, пожелав ему приятного вечера. Поставив на стол магнитофон, Торрес сообщил:
— Это из Хиллсборо. — И включил его.
Ла Брава слушал голос Джин Шоу, и перед глазами у него проплывал ее образ. Он видел ее очень отчетливо, большинство кадров были в новинку для него, но, как и раньше, они оставались чернобелыми.
— Это в ее квартире.
Ла Брава слушал, на кадры с актрисой накладывались черно-белые кадры с зеброй, и он не понимал, о чем думала та или другая.
— Это Маккормик, агент ФБР из Уэст-Палм.
Ла Брава внимательно слушал.
— Это супермаркет «Галлериа».
Ла Брава дослушал до конца, а когда пленка закончилась, остался сидеть в темноте, глядя на силуэты пальм по ту сторону полосы света, на звезды над океаном. Он больше не видел зебру. Дотянувшись до кнопок магнитофона, перемотал назад, вновь прослушал последнюю часть до слов: «Скорее, пожалуйста! Он уходит!»
Перемотал, нажал на «стоп», проиграл еще раз: «Скорее, пожалуйста! Он уходит!»
Он явственно видел ее, но не в белом «кадиллаке» на многоэтажной парковке, а в старом кадре: какая-то дорогая длинная черная машина, ночь, она с испуганным видом кричит: «Он уходит!»— а потом преспокойно откидывается на спинку сиденья.
Он перемотал пленку до середины, поискал, нашел заинтересовавшее его место и стал слушать, как она говорит: «Почему тут никого нет?.. Надо проверить почту». Пауза. Потом она сказала: «Вхожу в лифт». Ла Брава остановил пленку. На веранде показался Маккормик и сказал:
— Надеюсь, и для меня припасли баночку? Не мешало бы.
Крепко сбитый, увесистый, в шортах-хаки «Брук бразерс», в синей наглухо застегнутой рубашке с бежевым платком— резидент ФБР из Уэст-Палм.
— Очень красивая леди, очень умная, — нахваливал Маккормик. — Не прошло и пяти минут, как мне стало ясно, что я не узнаю от нее ничего такого, чего бы я уже не знал или не подозревал, и всетаки я проговорил с ней полтора часа. На ходу подметки рвет.
— Впервые вижу, чтобы парень из ФБР сам признался, что ничего нового не узнал, — съязвил Торрес.
— На то есть две причины, — отбрехался Маккормик. — Во-первых, это дело, строго говоря, не мое, так-то, мой бедный друг! Во-вторых, в конце этого месяца я ухожу в отставку и займусь игрой на бирже, так что мне по-любому наплевать. Это твое дело, дружище, и ты его упустил. Никаких улик, она не сумеет опознать парня, который вырвал мешок, и того, который помахал ей и направил в гараж — тоже. Никогда раньше не видела ни того ни другого. Я показал ей снимки тех парней, на которых ты ставил, Пата и Паташона, — нет, это не они. Я спросил, зачем ее понесло в гараж — говорит, она думала, что тот, который ей помахал, был из полиции, к тому же она была уверена, что мы следуем за ней по пятам, а мы где-то застряли, черт бы нас побрал!.. Кроме того, меня беспокоит одна мелочь. — Маккормик выдержал паузу и повернулся к Торресу. — Догадываешься, какая?
Торрес призадумался, глядя на океан.
Маккормик налил себе пива и с жадностью отхлебнул.
— Почему она решила заглянуть в почтовый ящик? — высказал свое предположение Ла Брава — то ли затем, чтобы опередить Маккормика, то ли чтобы выразить, наконец, обуревавшие его самого сомнения.
Маккормик отставил стакан:
— Вы не ищете работу? Дяде Сэму вы бы пригодились.
— Я свое отслужил, — сказал Ла Брава. — Так вы спросили ее об этом?
— Она сказала, привычка. Мол, всегда заглядывает в почтовый ящик, когда возвращается домой. Я спросил: даже когда у вас при себе шесть сотен кусков в пакете из-под мусора?
— Погоди-ка… — попытался остановить его Торрес.
— Может, это и так, — сделал уступку Маккормик. — Условный рефлекс: вошла— проверила почту. Итак, она поднимается в свою квартиру, проводит там несколько минут, я поднимаюсь вслед за ней из вестибюля. Она меня спрашивает: «Как вы думаете, он позвонит?» — и начинает просматривать почту. А если бы она не вынула ее из ящика? Вся схема полетела бы к чертям. И потом, эти минуты, когда она была дома одна…
— Черт, вы превращаете ее в подозреваемую, — упрекнул коллегу Торрес— Она жертва, вы что, забыли?
— На данном этапе расследования подозреваемыми являются все, — гнул свое Маккормик. — Мне плевать, жертва— не жертва. Кстати, интересно, откуда взялись шесть сотен грандов? Она говорит, что обналичила акции. Может, и так, а может, она одолжила деньги и не собирается их возвращать. Я ничего не знаю об этой женщине, но вам я скажу, что надо сделать для пущей надежности. Завтра же утром— я сам это сделаю, пособлю вам, поскольку это вне вашей компетенции, — завтра я загляну к ней домой и слегка осмотрюсь, нет ли где пакетов из-под мусора, может, печатная машинка завалялась. Такое случается сплошь и рядом, мы ничего не узнаем, пока не откроем ящик-другой, не пощупаем, что там лежит под бельишком, иной раз такое найдешь, чего и не думал. — Он быстро глянул на Ла Браву. — Что, я не прав? Ах да, я забыл, вы же работали в налоговой.
— Главное— прикрыть задницу, — процитировал Ла Брава.
— Прикрой ее, а уж потом вникай, кто что про тебя подумает, коли тебя это волнует. Так, дальше: пусть копы из Лодердейла прочешут супермаркет, может, найдут какие-то ниточки к этим парням. Само собой, они вам насобирают кучу деоьма. от которого никакого толку, зато совесть будет чиста. Дальше… Что дальше? Ничего. Не понимаю, как вписывается во все это дело ваш блондин.
— Ричард… — начал было Торрес.
— Если у этих парней хватило пороху украсть мешок, то с какой стати они должны делиться с Ричардом? Или он у них машинисткой работает?
— Насчет Ричарда я забыл тебе сказать, — обернулся Торрес к Ла Браве, — сегодня рано утром он обратился в «Бефизда мемориал» по поводу смещенного перелома руки. Сестра говорит, его доставил коп.
Какого черта он поперся за пятьдесят миль в Бойнтон-бич, удивился Ла Брава, но Маккормик сообразил быстрее него:
— Откуда коп?
— Сестра не знает откуда. — Торрес все еще поглядывал на Ла Браву. — Но коп настоящий, так она сказала, не из охранников. Мы обзвонили все городки вокруг Уэст-Палм. Никто ничего не видел и не слышал.
— У него есть друг в полиции, — припомнил Ла Брава и словно воочию увидел, как Ричард Ноблес стоит посреди кризисного центра округа Делрей, помахивая своим удостоверением, а изящная девушка Джил Уилкинсон не желает сдаваться, и тогда Ричард говорит, у него есть друг— то ли в полиции Делрея, то ли в Бока, — а другая девушка, Пэм, подтверждает— да, есть такой, она его знает. — Я постараюсь выяснить его имя.
Интересно, вернулась ли та стройная из КиУэста.
— Завтра я загляну к актрисе в квартиру, может, станет ясно, что нам делать дальше.
— Вы заручитесь ее разрешением? — предложил Ла Брава.
— Можно, — пожал плечами Маккормик. — А можно и так заглянуть, мимоходом. Увижу что интересное— получу ордер. Зачем зря беспокоить леди?
— Заручитесь ее разрешением, — настойчиво повторил Ла Брава.
Маккормик уставился на него, недоуменно улыбаясь:
— Что, вожжа под хвост попала?
— Заручитесь ее разрешением, — в третий раз повторил Ла Брава.
— В противном случае, боюсь, как бы и ты не получил перелом руки, как только отворишь ее дверь, — сообразил Торрес.
Ноблесу и без примерки было ясно, что форменную рубашку напялить не удастся. Чертов гипс начинался ниже локтя и доходил до самого плеча. В итоге ему пришлось отрезать левый рукав от своей любимой серебристой куртки— с форменными брюками и чертовой полицейской шляпой вид получится хотя бы полуофициальный. Кобуру надевать нет смысла, все равно пустая.
Новую пушку уже не раздобудешь, и за едой бежать поздновато, а как хотелось бы ему сейчас заправиться биг-маком и жареной картошечкой. Он припомнил историю о змее, сожравшей летучую мышь. Мораль: прояви терпение. Еще он размечтался о том, как подкрадется к этому шпиону сзади, похлопает его по плечу— «извините, молодой человек», — а когда тот обернется, влепит ему по морде чертовым гипсом. А когда он приляжет отдохнуть, он ему и скажет… скажет…
Уж он что-нибудь да придумает.
Выйдя из дому в 03.00, он пешком проделал две с половиной мили из своего медвежьего угла, прямо через местный аэропорт, где стояли частные самолетики всяких богатых жлобов, и по Лантана добрался до «Стар секьюрити» напротив государственной больницы. Не зря же он сохранил при себе набор ключей от патрульных машин— старая дружба не ржавеет.
Отправившись со стоянки в 04.00, Ноблес выехал на Оушн-драйв, Бока-Ратон, и принялся неторопливо курсировать между прибрежными кондоминиумами, словно настоящий охранник в патрульной машине, с той лишь разницей, что сейчас он высматривал не нарушителей, а представителей закона. Он не ожидал, что они тут появятся: с какой стати запирать конюшню, когда лошадь сбежала? Он поднялся на верхний этаж в чертовом тесном лифте, открыл дверь ее ключом и тут же ощутил ее аромат. Пошел отлить и почувствовал возбуждение. Как-то раз она крикнула ему: «Прикрой дверь, шуму, как от лошади!» — а он ей в ответ: «А ты поди сюда, киска, помоги справиться с моим кабанчиком!» Да уж, они позабавились. Пройдя в спальню, он с трудом поборол искушение порыться в ее комоде. Нужно по-быстрому забирать пакет и сваливать.
Пакет должен ждать его в кладовке. Господи помилуй, он впрямь ждал там его, круглый, толстый мусорный пакет, битком набитый деньгами, которые они собирались разделить два к одному, треть ему, две трети ей, и Ричард считал это вполне справедливым— черт, да за двести тысяч долларов он мог купить все, что ему приглянется, начиная с ковбойских сапог с отворотами из кожи ящерицы, которые он видел как-то раз на Берте Рейнольдсе. Купит сапоги, купит «корветт», пушечки, украсит ими горку в своем кабинете, отделанном узловатыми сосновыми досками…
Но пока что надо ехать в свой домишко о двух комнатах безо всякого кабинета, припрятать добычу. Черт, придется сперва вернуться в «Стар секьюрити», оставить машину и топать две с половиной мили до дому. Ладно, ничего страшного. Он прикинул, что будет говорить шпиону, когда тот будет валяться на земле:
— Шутить со мной вздумал, малый…
— Вы… со мной вздумал, малый…
— Вы… с огнем вздумал, малый…
Вот так-то лучше, только ему не понравилось это мычание: «вздумал, малый».
А если переставить:
— Малый, вздумал вы… с огнем… увидишь, какая участь тебя постигнет.
«Участь постигнет»? Выражается прямо как проповедник Вообразил себе, как шпион падает наземь, сраженный молнией.
Посмотри на него сквозь ветровое стекло — плющит колесами сукина сына.
А потом увидел Кундо Рея, прости господи, аж глаза от слез защипало, до того смешно! Маленький засранец открывает подмененный пакет. Он непременно его откроет, захочет удрать со всеми деньгами. Может, он даже сперва ударится в бега и только потом откроет, забьется в какой-нибудь мотель в районе Валдосты, откроет пакет… Несчастный маленький засранец! Он будет во всем винить полисменов, решит, что это они его провели, и ничегошеньки, ничегошеньки не сможет с этим поделать!
Кундо Рей проснулся на следующий день в шесть утра. Спал он плохо и, едва открыв глаза, почувствовал, как раскалывается голова. Ух, ну и мигренища! А все оттого, что не дал выхода злости.
Злость— хорошая штука, если можно дать ей выход, позволить ей подхватить тебя, понести, но если удерживать ее в себе, злость остынет и останется только боль в мозгах. Это как яйца болят, если ты уже готов был заняться любовью, но почемуто так и не сделал этого, к примеру, пришлось убираться по-быстрому. Ох, как же они тогда болят! А теперь вот точно так же болит голова. Кундо запил аспирин пепси-колой, и к нему вернулась способность соображать. Он попытался понять, отчего же он так разозлился.
Чудище болотное велело ему найти укромное местечко поблизости. Он знал одно такое, просто идеальное, — Бонита-драйв, переулочек дешевых домишек между Семьдесят первой и ИндианКрик-драйв. Прямо в десяти минутах от места основных событий в Саут-бич, за одну минуту можно выехать на шоссе Норт-Бей и потом по автобану на Майами. Он арендовал на месяц нижний из двух этажей. Тут даже гараж для его машины имелся.
Он назвал этот адрес чудищу болотному, и чудище болотное сказало: хорошо, вот что буду делать я, а вот что сделаешь ты, и изложило ему весь план, согласно которому он и действовал: на парковке выхватить пакет у женщины— туда ее направят в записке, — опрометью домой и припрятать пакет. Избавиться от краденой машины. Потом, неделю спустя или чуть позже, когда шум уляжется, чудище приедет, заберет свою долю, и больше они никогда не встретятся.
Однако чудище не соизволило предупредить, где оно само будет прятаться, чудище не обзывало его всякими словами и не предупреждало: не вздумай-де присвоить все денежки, не то разыщу тебя и прикончу. Это должно было бы послужить ему предостережением, но алчность ослепила Кундо, он только и думал о том, как запросто заграбастает себе весь пакет.
Накануне вечером, в 8.30, Кундо вернулся домой в половине девятого, избавившись от «скайларка» — кстати говоря, очень неплохая машина, — открыл мусорный пакет, вытряхнул его и долго любовался на груду аккуратно нарезанных газет — это был «Майами геральд» и, кажется, «Пост».
Наутро — замечательный начинался денек — он снова посмотрел на клочья газеты, которые он пинками раскидал по всей комнате, на осколки посуды и стаканов на полу и призадумался.
Почему чудище не пыталось его запугать: мол, присвоишь, деньги — умрешь?
Как чудище сумело подложить записку в машину и в гостиницу и остаться при этом незамеченным, ведь там было полным-полно копов? Как сумел проскользнуть невидимкой человек, который всегда и везде бросался в глаза?
Почему на стоянке не было копов, если записка велела ей отправляться туда? Он проверил все, заглянул в припаркованные машины, ни одной не пропустил.
А если в записке этого не было, почему она поехала на парковку?
Уже теплее.
Почему она остановила машину, шорох шин прекратился еще до того, как он вышел из-за колонны?
Почему она смотрела на него совершенно спокойно, нисколько не испугавшись, будто ожидала его появления?
Он опустился на стул, уставившись на листки газеты, вновь и вновь перебирая в уме, какие записки чудище якобы посылало этой женщине, гадая, как же чудище сумело их передать, и начиная понимать, что чудище подло обмануло, — и тут в его голове мелькнула еще одна мысль, заставившая Кундо подняться со стула.
Он прошел через кухню в гараж, представлявший собой пристройку к зданию, и заглянул в багажник своей машины. Там, в футляре— для пущей уверенности он расстегнул футляр и даже приоткрыл его, — лежала та самая машинка, которую он должен был утопить в заливе Бискейн, да позабыл. Кундо дотронулся до машинки, каретка сдвинулась в сторону и застряла в таком положении, вернуть ее на место он не сумел, а потому вынул машинку из футляра и перенес ее в комнату.
Машинка заставила его вновь призадуматься, он сел и какое-то время сидел неподвижно — пусть всякие мысли о Ричарде и о той женщине сами собой скользят в его мозгу, он видел их обоих, видел их вместе, видел их заодно. Вновь и вновь он видел, как женщина останавливает свою машину— она заранее знала, где он будет ее ждать, только что не улыбалась ему и была совершенно спокойна, ведь он не мог причинить ей ни малейшего вреда, ему должны были достаться только обрезки бумаги.
Он сидел неподвижно, соображая: Ричард не приедет за мной. Ясное дело. Ричард и та женщина обтяпали все это вместе. Как именно — этого он не знал, не знал, с какой стати она ворует у самой себя, хотя, может быть, Ричард и тут наврал, она вовсе не так уж богата и украденные деньги принадлежат не ей. Ричард лгал, все дело обтяпал он сам и эта женщина.
Кундо так долго сидел неподвижно, что когда наконец он стронулся с места, то решил, что не стоит медлить, не стоит больше торчать в этом доме. Чего ради? Он не сделал ничего особенного. Подумаешь, украл газету. Нет никакой необходимости прятаться, он может прямо сейчас отправиться куда пожелает.
Раз это сделали Ричард и та женщина, они не захотят, чтобы его схватили, чтобы он проболтался в полиции. Женщина не станет описывать его приметы, не станет опознавать его из страха, что тогда он расскажет полиции про Ричарда — а он непременно так и сделает.
О-хо-хо. Тут ему в голову пришла еще одна мысль— сперва он упустил ее из виду, точно так же, как позабыл о печатной машинке: что, если вовсе не Ричард и женщина заварили эту кашу, а женщина и фотограф?
Он совсем забыл про этого чертова фотографа.
Если б при нем была пушечка, когда этот фотограф щелкал его, сидя в инвалидном кресле!.. Но пушечку он купил потом, купил специально ради фотографа, да отвлекся на всякие дела, готовился к краже мусорного пакета, набитого газетными обрезками. Ох, черт! С ума можно сойти!
Тут он вспомнил, как вошел в ту психушку в Делрее, голышом, чтобы раздобыть нужную ему информацию. Кундо расплылся в улыбке. Всегда есть способ докопаться до того, что тебе нужно выяснить.
Позвонить этой бабе, да и дело с концом. Не важно, в доле фотограф или нет. Какая разница?
Позвонить бабе и спросить, не хочет ли она приобрести печатную машинку. По дешевке — всего за шестьсот тысяч долларов.
Интересно, что она ответит.
