Больше всего я жалел о том, что мы так ошиблись насчет майора Пуллема, и в то время, как мы из кожи лезли вон, чтобы помешать ему получить желаемое, истинный Джек уже подкрадывался к Мэри Джейн. Я клял себя за то, что навязал свое предвзятое мнение профессору Дэйру, вмешавшись в его блестящий процесс дедукции, достойный Холмса. Я был полным болваном, что вообще раскрыл рот!

И все то время, пока я гордился собой, хитрый Джек разрабатывал свой изощренный план: ему требовалось убедиться в том, что Мэри Джейн одна и спит, что, на мой взгляд, подразумевало долгое наблюдение за ней. Да, если верить соседям, она сама изрядно ему поспособствовала – тем, что распевала песни до тех пор, пока не отключилась, известив таким образом всех, что она погрузилась в сон, и предупредив Джека, что дорога ему открыта; но опять-таки эти сведения были доступны только внимательному наблюдателю. Все говорило о четко спланированной военной операции. Необходимо было также учесть то обстоятельство, что за несколько дней до преступления бармен пивной «Десять колоколов» по имени Брайан Мерфи ночью по дороге домой был забит до смерти. Полицейские списали это на обычное ограбление, совершенное «Ночными волками» или «Зелеными подтяжками», которых Мерфи чем-то обидел, однако странным было то, что Мерфи частенько разговаривал с девочками. А что, если это было как-то связано с… В общем, ничего определенного у меня все равно не было, посему я постарался отбросить это и сосредоточиться на той задаче, которая по-прежнему перед нами стояла.

А правда заключалась в том, что нам следовало заняться подполковником Вудраффом. В конце концов, он был самым вероятным кандидатом, если исходить из того, что проведенный профессором Дэйром анализ был верен (я по-прежнему верил в Дэйра и в его анализ). Снова и снова я мысленно представлял себе, как мы разбиваем окно в ту самую минуту, когда подполковник уже готов нанести удар, он видит «хауду», понимает, что игра окончена, бросается на нас, а я, не раздумывая, стреляю из обоих стволов и отправляю его прямиком в преисподнюю. Да, Мэри Джейн осталась бы в живых, да, профессор Дэйр во всеуслышание заявил бы о своем гении, но – более эгоистичные мысли – я стал бы героем, получил бы все то, к чему стремился, и добился бы заслуженного успеха, осуществив предначертанное судьбой… Нет, нет, все рухнуло, и, размышляя о нашем выборе, я приходил к выводу, что именно я предпочел майора подполковнику на том основании, что кража колец у Энни Чэпмен говорила о материальном аспекте, чего был начисто лишен Вудрафф.

Я понимал, что был не прав! Сказать по правде, я не хотел, чтобы Джек оказался подполковником. Это было совершенно объяснимо. Долгие годы безупречной службы, крест Виктории, кровь, пролитая им, чужая и своя собственная, – все это говорило о благородстве, и то, что подобный человек способен совершить такие преступления, казалось не только нелепым, но и в каком-то смысле оскорбительным для человечества. Рассудок отказывался признавать эту страшную правду.

Однако это был именно подполковник Вудрафф!

Иного не могло быть!

Но как мы могли об этом догадаться?

И вот тут маленький жучок начал нашептывать мне на ухо. Громче, громче, жучок, я хотел знать больше. «Так вот, – говорит этот самый жучок, – если это действительно подполковник Вудрафф и если он действительно страдает дислексией, как это разглядел просвещенный взгляд профессора Дэйра в надписи на Гоулстон-стрит, неужели это расстройство никак не проявляется в составленных им служебных донесениях и его личных бумагах?»

Если это действительно так, настаивал жучок, единственный способ убедиться в этом заключается в том, чтобы тайно проникнуть к нему в дом и устроить обыск. Однако если подобное предприятие закончится катастрофой, последствия будут такими зловещими и унизительными, что я сознавал: такой гамбит мне не по силам. От одной только мысли об этом меня охватывала дрожь.

Тогда жучку пришла в голову великолепная мысль: снова связаться с Пенни и посмотреть, не сможет ли он уговорить того полковника из военного ведомства разыскать в архивах какой-нибудь документ, собственноручно написанный подполковником? На самом деле все равно какой. Этот документ требовался мне всего на несколько минут, чтобы выяснить, нет ли в нем каких-либо странных ошибок правописания, когда буквы меняются местами или неожиданно появляются там, где их не должно быть.

Избавлю читателя и себя самого от описания тех усилий, которые пришлось предпринять ради этого. Нет необходимости драматизировать бюрократический процесс, состоявший из двух-трех встреч, с обилием энергичной лести с моей стороны, маневрами и хождением вокруг да около. Мы опустим детали, тем более что, если честно, сейчас я все равно вряд ли их вспомню, даже если захочу.

Можно не говорить, что в конечном счете все получилось так, как я и хотел, хотя и не без весьма значительных осложнений. Я оказался в пивной на противоположном берегу Темзы, где, стараясь не привлекать к себе внимания, ждал своего человека, поглощая обильный обед и запивая его пивом (на самом деле я только полоскал рот).

Человек опоздал. Заметно нервничая, он вошел в пивную. Вид у него был совсем не военный. Высокий, худой тип, довольно привлекательный, в добротной штатской одежде высшей аристократии, в то время как я предпочел надеть свой коричневый костюм. Никакие имена не назывались.

– Итак, – начал полковник из военного ведомства, – Пенни ручается за вас, а я перед ним в большом долгу, хотя «Стар» не жалую, особенно пацифистскую политику и раздувание ирландской проблемы.

– Сэр, я не имею никакого отношения к политике. Я только разрабатываю все, что связано с этим жутким Джеком.

– Мне очень бы не хотелось думать, что такой человек, как подполковник Вудрафф, может быть к этому причастен. Он мужественно и преданно служил короне на протяжении тридцати пяти лет.

– Я вовсе не хотел его оскорбить. Я ни в чем его не подозреваю. – Как быстро я привык ко лжи – вот еще одна веская причина уйти из журналистики, пока она окончательно меня не испортила. – Наоборот, я рассчитываю полностью снять с него всяческие подозрения.

– Ну, хорошо, – согласился человек из военного ведомства. – Я изъял две страницы из рапорта относительно событий при Майванде двадцать седьмого июля восьмидесятого года, написанные его рукой. Даю вам на них десять минут. Вы сразу же поймете, почему Вудрафф так и не был произведен в бригадные генералы. Он пишет слишком хорошо. Ему недостает напыщенной рассудительности адвокатов, и он всегда принимает ответственность на себя. Блистательные штабные офицеры, продвигающиеся по службе, обладают даром уклоняться от последствий и покрывать себя не славой, но туманом невиновности. Они никогда не бывают в ответе за неудачи. С пером в руке они выдают холодную кашицу избитых фраз, недосказанностей, лести и увиливаний. И вот Берроуз, умеющий только лизать сапоги и гладить по заднице, командует нашими войсками, а этот герой, тогда еще капитан, торчит на фланге… Вот почему мы одерживаем победы в войнах с таким превеликим трудом.

– Понимаю.

– Читая донесение Вудраффа, вы быстро поймете, что худшего момента нельзя было придумать. Его полк прикован к месту в основании петли, которую расставил идиот Берроуз. По его замыслу, Аюб-хан должен бросить сюда все свои силы и потерпеть поражение. Увы, Аюб-хан привел сюда главные силы, двадцать пять тысяч человек, в основном конных, и на его стороне было превосходство в численности, а также в боеприпасах, продовольствии, воде и артиллерии. Кроме того, ему прекрасно была знакома местность. Что же касается Берроуза, для него это было первое боевое столкновение, но и этого хватило, чтобы он навеки занял место в зале славы кретинов Британской армии, вместе с Кардиганом, опозорившимся под Балаклавой, и Челмсфордом, повинным в катастрофе под Изандлваной.

Отрывок донесения, принесенного мне полковником из военного ведомства, начинается с того, что подполковник – тогда еще капитан – Вудрафф с тревогой замечает, что «петля» рушится и солдаты, англичане и индийцы, бегут, бросая оружие. Он понимает, что его рота «И» 66-го пехотного полка должна стоять насмерть, чтобы прикрыть отступающих, иначе конница Аюб-хана порубит их прежде, чем они успеют преодолеть одну пятидесятую часть пути до Кандагара. Вудрафф делает именно это до тех пор, пока не возникает опасность оказаться в окружении, и, убедившись в том, что отступающих больше нет, он приказывает отступать в боевом порядке по направлению к деревне Хиг, где можно укрыться. Его оставшиеся в живых солдаты занимают позицию и отбивают атаки афганцев, и хотя по прошествии стольких лет я не могу дословно восстановить в памяти этот пространный текст, я помню, с какой живостью выражался тогдашний капитан, в основном холодным точным языком, таким идеальным для описания жестокого и трагического дня смерти и кровопролития, под палящим солнцем в клубах пыли, у какого-то забытого Богом местечка, за который никто не даст и ломаного гроша и корки хлеба на лондонских улицах. По-моему, все было приблизительно так, только гораздо лучше:

«Я отметил, что сразу за южной околицей Хига на нашем фланге возвышается холм. Опасаясь, что противник с этой выгодной позиции сможет открыть по нам прицельный огонь, я решил отправить небольшой отряд занять холм и удерживать его до тех пор, пока не закончатся боеприпасы. Командовать отрядом я назначил старшего сержанта Треувора, не только ввиду его храбрости и опыта, но и потому, что среди моих сержантов он единственный оставался на ногах. Он был ранен всего дважды. Также Треувор веселый парень, любит пошутить, и чем отчаяннее обстановка, тем больше для него радости. Он отобрал дюжину таких же веселых ребят и поднялся на вершину холма, который я для себя окрестил «Маленькой круглой вершиной», чтобы стоять насмерть, точно так же, как стоял под Геттисбергом Чемберлен, хотя я сомнеуваюсь, что благопристойный Чемберлен смог бы сравниться с утонченным даром Треувора сквернословить, таким распространенным среди наших доблестных воинов из лондонских низов.

Тем временем мы оставались внизу, отражая непрерывные атаки так, что стволы наших «мартини-генри» начали светиться от жара выстрелов, и в какой-то момент, когда мы вели огонь по призракам, окутанным такой густой пылью, что о попадании можно было судить лишь по шлепку свинца о живую плоть, я заметил оживление на «Маленькой круглой вершине». Не желая потерять стольких людей и понимая, что, если они останутся наверху, а мы отступим, они будут обречены, я решил приказать им отходить. Я поискал ординарца, чтобы передать приказ, но все были или убиты, или заняты штыковой работой. Я возложил эту задачу на себя.

Я быстро взбежал вверх по склону. Это такой восторг, когда в тебя стреляют и промахиваются, и это придает сил, о которых и не подозреувал. Я понимаю, что в британской армии офицеры только командуют, но не сражаются лично, однако – увы – пуштуны совсем не признают эту благородную традицию. Я уложил из реувольвера четверых, одного в упор, так что успел ощутить дурной запах у него изо рта. Затем, когда реувольвер оказался разряжен и в патронташе не осталось больше патронов, я отбросил реувольвер и взялся за «Уилкинсон». И снова меня со всех сторон облепили дервиши, каждый последующий еще более колоритный, чем предыдущий, все вооружены кривыми ятаганами, острыми и сверкающими. Они рубили, я отражал удары, стараясь вертеться, чтобы они не смогли одновременно организовать атаку во фронт и в тыл. И таким образом я укладывал одного за другим. «Уилкинсону» нужно отдать должное: изготовлен он мастерски, ибо, даже когда рукоятка стала скользкой от крови, которая неизбежно льется в рукопашной схватке, сабля ни разу не повернулась и не дрогнула у меня в руке, и лезвие ее не затупилось после всей той рубки, которую мне пришлось осуществить.

Поднявшись на гребень, я увидел, что положение отчаянное. Из двенадцати человек в живых оставалось всего пятеро, все раненые. Старший сержант Треувор получил несколько рубленых и колотых ран и потерял много крови. Назреувал еще один штурм. Подобрав с земли винтовку, я построил оставшихся в живых в неровную линию, подождал, когда орда нападет на нас, и сначала дал залп, а затем приказал открыть беглый огонь. Я сам, опять в нарушение правил и порядков, стрелял из винтовки как мог быстро, до тех пор, пока дереувянное ложе не воспламенилось от раскалившегося ствола, и тогда от моей винтовки пошел дым. Оглянувшись, я увидел, что и у остальных ребят дела плохи, от их винтовок в пыльный воздух поднимался дым. Ох, если бы у нас был «Гатлинг», все сложилось бы совсем иначе. В любом случае наш плотный огонь остановил нападавших, и мы снова отстояли наши позиции.

Воспользовавшись затишьем, я приказал оставшимся в живых спуститься с холма, и они устремились вниз, радуясь тому, что избежали смерти на «Маленькой круглой вершине». Должен сказать, что, хотя в тот день нам на поле боя не всегда сопутствовал успех, ни один солдат роты «И» 66-го пехотного полка не отступил, не получив приказа, а когда приказ поступал, все делали это в боеувом порядке, ведя огонь и при необходимости прибегая к штыкам. Какие это были замечательные солдаты и какая мне выпала честь командовать ими!

Что касается меня, я не мог оставить Треувора на произвол судьбы и жестоких афганских женщин с ножами. Господи Иисусе, как мне были ненавистны эти свирепые гарпии, творившие такие зверства с нашими ранеными ребятами, а мне довелось на это насмотреться… Мне удалось поднять Треувора, он оперся о меня, и мы спустились с холма. В какой-то момент еще три пуштуна присоединились к стычке, и мне пришлось отправить их в их рай для воинов, хотя сам я был тяжело ранен в руку. Последний из нападавших набросился на меня с кинжалом, но мне удалось подобрать с каменистой почвы штык, оброненный отступавшим солдатом, и, слава небесам, вонзить его во врага. Я не нашел другого места, куда нанести удар, кроме как в шею. Штык разорвал артерии и вены и вызвал поток крови, такой же алой, как и у меня. Увидеть вблизи, лицом к лицу, как человек умирает такой смертью, – это просто ужасно, какую бы лютую ненависть ты ни питал к врагу. Каким-то образом мне удалось довести сержанта до наших позиций, и я отдал приказ отходить в боеувом порядке».

Да, наш Хью настоящий герой, правда? Он взбирается на этот чертов холм, убивает троих из револьвера и еще троих саблей, организует огонь, отражая новый натиск, во время затишья отправляет всех вниз, а затем на себе тащит раненого сержанта в безопасное место. На полпути на него нападают еще три разбойника, но он ловко расправляется со всеми тремя – готов поспорить, этот парень, как говорят у нас в Ирландии, был чертовским задирой, – хотя ему при этом чуть не отсекли руку. Отправив энтузиастов с ятаганами прямиком в ад, он тащит сержанта дальше. Я не мог точно сказать, поскольку рассказ о дальнейших похождениях продолжался на страницах, которых у меня не было, но мне очень хотелось верить, что сержант Тревор остался в живых. Можно ненавидеть войну, но трудно ненавидеть простого солдата.

И все-таки я здесь был не для этого, не для того, чтобы восторгаться храбростью некоего Хью Пикеринга Вудраффа, а для того, чтобы проверить его правописание. Поэтому я тщательно вчитывался в текст, втайне надеясь, что никаких отклонений не будет, и какое-то время мне так и казалось. Но затем вместо «боевой» – «боеувой». Вместо «Тревор» – «Треувор». Вместо «револьвер» – «реувольвер». При определенных обстоятельствах, возможно под воздействием страха, усталости, смятения или других стрессов боевых действий, Вудрафф упорно вставлял в сочетание «ев» букву «у», начисто забывая о ней. Почему такое происходило? Сам он этого даже не замечал. Это было обусловлено каким-то странным заскоком у него в голове, совершенно безобидным, но тот, кто знал, что к чему, обратил на это внимание и использовал в качестве опознавательной метки.

И остальное: ненависть к афганским женщинам, легко распространяемая на женщин вообще… Спокойствие перед лицом смертельной раны в горло и обилия алой крови, хлынувшей из нее… Все было на месте.

– И что мы узнали? – спросил полковник из военного ведомства.

– Ничего такого, что заслуживает внимания, – сказал я. – Это действительно настоящий герой. Позвольте поинтересоваться, вы знакомы с его биографией?

– Уроженец Уэльса, окончил академию в Сэндхёрсте, третий сын священника методистской церкви, денег в семье не слишком много, но все люди неординарные, что особенно проявляется в подполковнике. Сейчас ничем не занимается, работает над словарем, в то время как в мире разумном он был бы членом Кабинета министров.

Я кивнул, стараясь не показать, как сразила меня наповал неопровержимая логика, утверждающая, что этот храбрейший из храбрых на самом деле был Джеком-Потрошителем.

– А теперь мне пора идти, мистер Джеб. Да, кстати, что это за имя – Джеб? Получается, я раскрыл конфиденциальную информацию человеку, имя которого мне даже неизвестно… Ну же, сэр, по крайней мере, объяснитесь.

– Это мой псевдоним в журналистике, – сказал я. – Меня называли по-разному, в том числе даже Сынок. Но я везде числился как «младший», хотя отец мой был пьяницей и у меня не было никакого желания носить его фамилию. Поэтому с некоторого времени я стал подписываться своими инициалами, Дж. Б. Моя младшая сестренка, чудесная девочка, не могла разделить эти две буквы, и в ее произношении они слились в «Джеб». Вот кто я такой, а раз вы спросили, сэр, я вам отвечу: фамилия моя Шоу. Джордж Бернард Шоу к вашим услугам.