– – Какую незаконную вдовью пенсию, дорогой мой, выплачиваем мы из нашего маленького состояния! – проговорила моя бабушка, обращаясь к дедушке.

– У отца моего, – отвечал дедушка, – нос был не больше, с вашего позволения, дорогая моя, чем вот этот бугорок на моей руке. – —

А надо вам сказать, что моя прабабка пережила моего дедушку на двенадцать лет; таким образом, в продолжение всего этого времени отцу моему каждые полгода – (в Михайлов день и в Благовещенье) – приходилось выплачивать по сто пятьдесят фунтов вдовьей пенсии.

Не было на свете человека, который выполнял бы свои денежные обязательства с большей готовностью, чем мой отец.

– – – Отсчитывая первые сто фунтов, он бросал на стол одну гинею за другой теми бойкими швырками искреннего доброжелательства, какими способны бросать деньги щедрые, и только щедрые души; но переходя к остальным пяти десяткам – он обыкновенно немедля издавал громкое «Гм!» – озабоченно потирал себе нос внутренней стороной указательного пальца – – осторожно просовывал руку за подкладку своего парика – разглядывал каждую гинею с обеих сторон, когда разлучался с ней, – и редко доходил до конца пятидесяти фунтов, не прибегая к помощи носового платка, которым он вытирал себе виски.

Избавь меня, о милостивое небо, от несносных людей, которые совершенно не считаются со всеми этими импульсивными движениями! – Пусть, никогда – о, никогда – не доведется мне отдыхать под шатрами таких людей, неспособных затормозить свою машину и пожалеть всякого, кто порабощен властью привычек, привитых воспитанием, и предубеждений, унаследованных от предков!

В течение, по крайней мере, трех поколений этот догмат о преимуществе длинных носов постепенно укоренялся в нашем семействе. – Традиция была все время за него, и каждое полугодие укреплению его содействовал Карман; таким образом, эксцентричность ума моего отца в настоящем случае не могла притязать на всю честь его изобретения, как в случае почти всех других его странных суждений. – Догмат о носах он, можно сказать, в значительной степени всосал с молоком матери. Однако он привнес и свою долю. – Если ошибочное мнение (допустим, что оно было действительно ошибочным) посажено было в нем воспитанием, отец мой его поливал и вырастил до полной зрелости.

Высказывая свои мысли по этому предмету, он часто объявлял, что не понимает, каким образом самый могущественный род в Англии мог бы устоять против непрерывного следования шести или семи коротких носов. – И обратно, – продолжал он обыкновенно, – было бы одной из величайших загадок гражданской жизни, если бы то же самое число длинных и крупных носов, следуя один за другим по прямой линии, не вознесло их обладателей на самые важные посты в королевстве. – Он часто хвастался, что семейство Шенди занимало весьма высокое положение при короле Гарри VIII, но обязано оно было своим возвышением не какой-нибудь политической интриге, – говорил он, – а только указанному обстоятельству; – однако, подобно другим семействам, – прибавлял он, – оно испытало на себе превратности судьбы и никогда уже не оправилось от удара, нанесенного ему носом моего прадеда. – Подлинно был он трефовым тузом, – восклицал отец, качая головой, – настолько же никчемным для его несчастного семейства, как карточный туз, вышедший в козыри.

– – Тихонько, тихонько, друг читатель! – – куда это тебя уносит фантазия? – – Даю честное слово, под носом моего прадеда я разумею наружный орган обоняния или ту часть человека, которая торчит на его лице – и которая, по словам художников, в хороших крупных носах и на правильно очерченных лицах должна составлять полную треть последних – если мерить сверху вниз, начиная от корней волос. – —

– – Как тяжело приходится писателю в таких положениях!