В случае узлов, – – я прежде всего не желал бы быть понятым так, будто я под ними разумею затяжные петли, – – потому что на протяжении «моей жизни и мнений» – – мнения мои о них уместнее будет высказать, когда я коснусь катастрофы с моим двоюродным дедом, мистером Гаммондом Шенди, – – маленьким человеком, – – но с богатой фантазией: – – он впутался в заговор герцога Монмута; – – я также не имею здесь, в виду узлов того особенного вида, которые называются бантами; – – для их развязывания требуется так мало ловкости, искусства или терпения, что говорить о них было бы ниже моего достоинства. – – Нет, под узлами, о которых я веду речь, поверьте мне, ваши преподобия, я разумею добротные, честные, дьявольски тугие, крепкие узлы, затянутые bona fide, как это сделал Обадия, – узлы, в которых нет никакой хитрости, вроде сдвоения веревки и продевания обоих ее концов через annulus или петлю, образованную вторичным их сплетением, – дабы их можно было спустить и развязать посредством – – – – Надеюсь, вы меня понимаете.

Итак, в случае этих узлов и различных помех, которые, с позволения ваших преподобий, они бросают нам под ноги на жизненном пути, – – каждый нетерпеливый человек может выхватить свой перочинный нож и их разрезать. – – Это неправильно. Поверьте, господа, самый безукоризненный способ, предписываемый нам и разумом и совестью, – приложить к ним наши зубы или наши пальцы. – – Доктор Слоп потерял свои зубы, – любимый его инструмент, когда он однажды, при трудных родах, вытягивая его, неверно направил или плохо приладил, – любимый его инструмент, неудачно скользнув, выбил доктору рукояткой три лучших зуба; – он попробовал было пустить в ход пальцы – увы! ногти на его указательных и больших пальцах были коротко обстрижены. – Черт бы его побрал! Я никак не могу с ним сладить, – вскричал доктор Слоп. – – Топот над головой возле постели моей матери усилился. – Чума его порази, этого бездельника! В жизнь мне не распутать этих узлов. – Моя мать застонала. – Одолжите мне ваш перочинный нож – надо же мне наконец разрезать эти узлы – – фу! – – тьфу! – Господи, я разрезал себе большой палец до самой кости! – Проклятие этому остолопу – – если нет другого акушера на пятьдесят миль кругом – я приведен в негодность на этот раз – – чтоб этого мерзавца повесили – чтоб его расстреляли – – чтоб все черти в аду принялись за этого болвана. – —

Мой отец относился к Обадии с большим уважением и терпеть не мог слушать, когда его честили таким образом, – – он, сверх того, относился с некоторым уважением к самому себе – – и тоже не выносил, когда с ним обращались оскорбительно.

Обрежь себе доктор Слоп что-нибудь другое, только не большой палец – – отец оставил бы это без внимания – – восторжествовало бы его благоразумие; но при создавшемся положении он решил взять реванш.

– Малые проклятия, доктор Слоп, при больших неудачах, – сказал отец (выразив сперва доктору соболезнование по случаю постигшего его несчастья), – лишь пустая трата наших сил и душевного здоровья. – Я с вами согласен, – отвечал доктор Слоп. – – – Это все равно что стрелять бекасинником по бастиону, – заметил дядя Тоби (перестав насвистывать). – —

Такие проклятия, – продолжал отец, – только волнуют вашу кровь – не принося нам никакого облегчения; – что касается меня, то я редко бранюсь или проклинаю – – я считаю, что это дурно, – – но если уж ненароком это со мной случается, я обыкновенно настолько сохраняю присутствие духа (– Правильно, – сказал дядя Тоби), что заставляю брань служить моим целям – то есть я бранюсь, пока не почувствую облегчения. Впрочем, человек мудрый и справедливый всегда будет пытаться соразмерять количество желчи, которой он дает таким образом выход, не только со степенью своего возбуждения – но также с величиной и злонамеренностью оскорбления, на которое желчь его должна вылиться. – – Только преднамеренные обиды оскорбительны, – – заметил дядя Тоби. – По этой причине, – продолжал отец с истинно сервантесовской важностью, – я исполнен величайшего уважения к одному джентльмену, который, не полагаясь на свою умеренность в этом деле, сел и сочинил (на досуге, конечно) формулы проклятий, подходящих для любого случая, с каким мог он встретиться, начиная от самых пустых и до тягчайших из оскорблений, – формулы эти были им тщательно взвешены, и он мог на них положиться, почему и держал всегда под рукой на камине, готовыми к употреблению. – – Я никогда не предполагал, – проговорил доктор Слоп, – чтобы подобная вещь могла кому-нибудь прийти в голову, – – а еще менее, чтобы она была кем-нибудь осуществлена. – Извините, пожалуйста, – отвечал отец: – еще сегодня утром я читал одно из таких произведений брату Тоби, когда он разливал чай, – правда, я им не воспользовался – – оно лежит вон там на полке над моей головой; – – но если намять мне не изменяет, вещь эта слишком сильная для пореза пальца. – Вовсе нет, – сказал доктор Слоп, – черт бы побрал этого бездельника. – В таком случае, – отвечал отец, – документ весь к вашим услугам, доктор Слоп, – – при условии, что вы его прочитаете вслух. – – – С этими словами он поднялся и достал формулу отлучения римской церкви (отцу моему, любителю коллекционировать курьезы, удалось достать копию с нее из церковной книги Рочестерского собора), написанную епископом Эрнульфом. – – С выражением крайней серьезности во взгляде и в голосе, способным умилить самого Эрнульфа, – он вручил ее доктору Слопу. – Доктор Слоп обмотал свой палец уголком носового платка и с перекошенным лицом, но ни о чем не подозревая, прочитал вслух следующее – дядя Тоби тем временем изо всей силы насвистывал Лиллибуллиро.