Итак, в обыкновенных случаях, то есть когда я всего только туп и мысли рождаются трудно и туго сходят с пера – —

Или когда на меня, непонятно каким образом, находит мерзкая полоса холодного и лишенного всякой образности слога и я не в силах из нее выбраться даже ценою спасения души моей, так что вынужден писать, как голландский комментатор, до самого конца главы, если не случится чего-нибудь – —

– – я ни минуты не трачу на переговоры с моим пером, и чернилами; если делу не помогают щепотка табаку и несколько шагов по комнате – я немедленно беру бритву и пробую на ладони ее лезвие, после чего без дальнейших церемоний намыливаю себе подбородок и бреюсь, следя лишь за тем, чтобы случайно не оставить седого волоса; по окончании бритья я меняю рубашку – выбираю лучший кафтан – посылаю за самым свежим моим париком – надеваю на палец кольцо с топазом; словом, наряжаюсь с ног до головы самым тщательным образом.

Если и это не помогает, значит, впутался сам сатана: ведь сами рассудите, сэр, – поскольку каждый обыкновенно присутствует при бритье своей бороды (хотя и нет правила без исключения) и уж непременно просиживает в течение этой операции лицом к лицу с самим собой, если производит ее собственноручно, – это особенное положение внушает нам, как и всякое другое, свои особенные мысли. – —

– – Я утверждаю, что образы фантазии небритого человека после одного бритья прихорашиваются и молодеют на семь лет; не подвергайся они опасности быть совсем сбритыми, их можно было бы довести путем постоянного бритья до высочайшего совершенства. – Как мог Гомер писать с такой длинной бородой, мне непостижимо – – и коль это говорит против моей гипотезы, мне мало нужды. – – Но вернемтесь к туалету. Ludovicus Sorbonensis считает оный исключительно делом тела, ????????? ??????, как он его называет, – – но он заблуждается: душа и тело соучастники во всем, что они предпринимают; мы не можем надеть на себя новое платье так, чтобы вместе с нами не приоделись и наши мысли; и если мы наряжаемся джентльменами, каждая из них предстает нашему воображению такой же нарядной, как и мы сами, – так что нам остается только взять перо и писать вещи, похожие на нас самих.

Таким образом, когда ваши милости и ваши преподобия пожелаете узнать, опрятно ли я пишу и удобно ли меня читать, вы так же хорошо будете об этом судить, рассмотрев счет моей прачки, как и подвергнув разбору мою книгу; могу вам засвидетельствовать, что был один такой месяц, когда я переменил тридцать одну рубашку – так чисто я старался писать; а в результате меня бранили, проклинали, критиковали и поносили больше, и больше было таинственных покачиваний головой по моему адресу за то, что я написал в этом месяце, нежели за все, написанное мной в прочие месяцы того года, вместе взятые. – – Но их милости и их преподобия не видели моих счетов.