Когда пришло письмо с печальным известием о смерти моего брата Бобби, отец занят был вычислением расходов на поездку в почтовой карете от Кале до Парижа и дальше до Лиона.

Злополучное то было путешествие! Доведя его уже почти до самого конца, отец вынужден был проделать шаг за шагом весь путь вторично и начать свои расчеты сызнова по вине Обадии, отворившего двери с целью доложить ему, что в доме вышли дрожжи, – и спросить, не может ли он взять рано утром большую каретную лошадь и поехать за ними. – Сделай одолжение, Обадия, – сказал отец (продолжая свое путешествие), – бери каретную лошадь и поезжай с богом. – Но у нее не хватает одной подковы, бедное животное! – сказал Обадия. – Бедное животное! – отозвался дядя Тоби в той же ноте, как струна, настроенная в унисон. – Так поезжай на Шотландце, – проговорил с раздражением отец. – Он ни за что на свете не даст себя оседлать, – отвечал Обадия. – Вот чертов конь! Ну, бери Патриота, – воскликнул отец, – и ступай прочь. – Патриот продан, – сказал Обадия. – Вот вам! – воскликнул отец, делая паузу и смотря дяде Тоби в лицо с таким видом, как будто это было для него новостью. – Ваша милость приказали мне продать его еще в апреле, – сказал Обадия. – Так ступай пешком за твои труды, – воскликнул отец. – Еще и лучше; я больше люблю ходить пешком, чем ездить верхом, – сказал Обадия, затворяя за собой двери.

– Вот наказание божие! – воскликнул отец, продолжая свои вычисления. – Вода вышла из берегов, – сказал Обадия, снова отворяя двери.

До этого мгновения отец, разложивший перед собой карту Сансона и почтовый справочник, держал руку на головке циркуля, одна из ножек которого упиралась в город Невер, последнюю оплаченную им станцию, – с намерением продолжать оттуда свое путешествие и свои подсчеты, как только Обадия покинет комнату; но эта вторая атака Обадии, отворившего двери и затопившего всю страну, переполнила чашу. – Отец выронил циркуль, или, вернее, бросил его на стол наполовину непроизвольным, наполовину гневным движением, после чего ему ничего больше не оставалось, как вернуться в Кале (подобно многим другим) нисколько не умнее, чем он оттуда выехал.

Когда в гостиную принесли письмо с известием о смерти моего брата, отец находился уже в своем повторном путешествии, на расстоянии одного шага циркуля от той же самой станции Невер. – С вашего позволения, мосье Сансон, – воскликнул отец, втыкая кончик циркуля через Невер в стол – и делая дяде Тоби знак заглянуть в письмо, – дважды в один вечер быть отброшенным от такого паршивого городишка, как Невер, это слишком много, мосье Санеон, для английского джентльмена и его сына. – Как ты думаешь, Тоби? – спросил игривым тоном отец. – Если это не гарнизонный город, – сказал дядя Тоби, – в противном случае… – Видно, я останусь дураком, – сказал, улыбаясь про себя, отец, – до самой смерти. – с этими словами он вторично кивнул дяде Тоби – и, все время держа одной рукой циркуль на Невере, а в другой руке почтовый справочник, – наполовину занятый вычислениями, наполовину слушая, – нагнулся над столом, опершись на него обоими локтями, между тем как дадя Тоби читал сквозь зубы письмо.

– Он нас покинул, – сказал дядя Тоби. – Где? – Кто? – воскликнул отец. – Мой племянник, – сказал дядя Тоби. – Как – без разрешения – без денег – без воспитателя? – воскликнул отец в крайнем изумлении. – Нет: он умер, дорогой брат, – сказал дядя Тоби. – Не быв больным? – продолжал изумляться отец. – Нет, должно быть, он болел, – сказал дядя Тоби тихим голосом, и глубокий вздох вырвался у него из самого сердца, – конечно, болел, бедняжка. Ручаюсь за него – ведь он умер.

Когда Агриппине сообщили о смерти ее сына, – она, по словам Тацита, внезапно прервала свою работу, не будучи в состоянии справиться с охватившем ее волнением. Отец только глубже вонзил циркуль в город Невер. – Какая разница! Правда, он занят был вычислениями – Агриппина же, верно, занималась совсем другим делом: иначе кто бы мог претендовать на выводы из исторических событий?

А как поступил отец дальше, это, по-моему, заслуживает особой главы. —