Глава 81

– Гарри, это самое важное из всего, что когда-либо делал человек, – прошептал Винсент мне в ухо. – Это изменит все человечество, всю его историю, всю Вселенную. Квантовое зеркало откроет нам секреты всего сущего, прошлого и будущего. Мы разгадаем тайны бытия – жизни, смерти, сознания, времени. До сих пор нам лишь казалось, что мы смогли что-то понять во всем этом. Гарри, квантовое зеркало – это…

– Что могу сделать я? – Мой голос прозвучал словно бы со стороны, как будто говорил не я, а кто-то другой. – Чем я могу помочь?

Винсент улыбнулся. Его рука легла на мое плечо, и в следующее мгновение мне показалось, что в его глазах блеснули слезы. Я никогда прежде не видел Винсента плачущим и потому подумал, что это слезы радости.

– Оставайтесь со мной, – сказал он. – Оставайтесь здесь, рядом.

Квантовое зеркало.

Взглянуть на мир глазами Творца.

Винсент Ранкис. Очень рад видеть вас здесь! Мы создадим сверхприбор, квантовое зеркало, и оно станет ключом ко всему…

Чушь собачья!

Либо мне, либо вам надо будет поцеловать француженку в губы.

Что за бред!

Я чертовски хороший парень!

Это ваше прошлое, Гарри, ваше прошлое.

Рори Халн, умирающий в одиночестве.

Патрик Огаст, ты был мне настоящим отцом.

Гроб с телом Харриет скрывается под комьями сыплющейся на него земли. В доме Халнов живет ушедший на покой торговец наркотиками. В том самом доме, где когда-то железной рукой правила Констанс Халн, где Александра когда-то спасла маленького мальчика, взяв его под свою защиту, где служанка по имени Лиза Ледмилл когда-то не посмела закричать и была изнасилована на кухне хозяином. И родила мальчика, который множество раз проживал свою жизнь – снова, и снова, и снова…

Ричард Лисл, которого я снова и снова убивал. Пожалуйста, я не сделал ничего плохого.

Тело Розмари Доусетт, лежащее в залитой кровью ванне.

Дженни, я должен сказать тебе, должен.

Вы согласны убежать со мной?

Я вам нравлюсь?

Я всегда любил тебя, Дженни. Всегда.

А вот и невеста!

Вам она нравится, Гарри? Разве она не прекрасна?

Акинлей. Вы знали меня прежнюю, Гарри? Была ли та, прежняя я, права, подвергнув себя процедуре Забвения? Не было ли это ошибкой?

Я лично предпочитаю бедро. Горячая ванна очень помогает. Тра-ля-ля, доктор Огаст, до встречи!

Вирджиния на залитых летним солнцем улицах Лондона. Вирджиния, убивающая калачакра в материнской утробе. Вирджиния, дрожащая от ужаса перед процедурой стирания памяти.

Мне очень, очень жаль, Гарри. Но все это ради благой цели. Так надо.

Квантовое зеркало.

Увидеть мир глазами Бога.

Мир рушится.

Мы не можем это остановить.

Квантовое зеркало.

Оставайтесь здесь, рядом со мной.

Винсент, это я сорвал план по созданию квантового зеркала. Сделать это оказалось нетрудно.

Ты решил, что я больше не ученый и не смогу помогать тебе, как когда-то в России. Ты пришел к выводу, что мои познания в физике равны нулю, что я понятия не имею даже об элементарных вещах и уж тем более не смогу разобраться в технологиях, на сотни лет опережающих свое время, которые ты создавал в недрах Швейцарских Альп. В течение нескольких жизней я был для тебя всего лишь администратором, мальчиком на побегушках. Целых девять месяцев я провел в горной пещере, наблюдая за тем, как идея квантового зеркала воплощается в жизнь. Я знал, что ты близок к достижению своей цели, очень близок. На мой стол часто попадали отчеты о проводимых работах – ты полагал, что я в них ничего не пойму. Но я понимал, Винсент, еще как понимал. По сути, я был единственным человеком, который мог в полной мере оценить, насколько далеко ты продвинулся. Именно я, когда мне было поручено заказать в специальной лаборатории торий-234, заменил в бланке четверку на единицу и заказал торий-231. Именно я якобы из соображений экономии укоротил в спецификации стержни из бора на несколько миллиметров – а это были очень важные миллиметры! Не кто иной, как я, внес небольшие искажения в расчеты, что в итоге привело к весьма серьезным отклонениям.

Наверное, ты захочешь узнать, зачем я это сделал. Сможешь ли ты поверить мне, если я скажу, что хотел сохранить существующую Вселенную в неизменном виде? Возможно, это звучит слишком напыщенно и высокопарно. Но кто ты такой, чтобы менять окружающий мир только ради того, чтобы удовлетворить свою тягу к знаниям?

А может, я просто действовал по привычке? Ведь я потратил на розыски Винсента столько времени – и все это время считал своим долгом его остановить.

Может, из ревности?

Пожалуй – отчасти.

Из мести?

Мне на протяжении долгого времени было настолько комфортно с тобой, что зачастую я просто не хотел ворошить самые страшные страницы нашего общего прошлого. Трудно хранить в душе жажду мести на протяжении многих веков, но…

Все дело в памяти. Я мнемоник, а мнемоники ничего не забывают. Поэтому я по-прежнему помню, как глотал крысиный яд в Петроке-112, помню прикосновение электродов к голове, помню боль от пронзающего все мое тело электрического тока. Помню, как во время второй процедуры Забвения ты говорил – так надо, Гарри, все это к лучшему. И про Дженни я тоже помню.

Да, я сделал это из мести. И еще, пожалуй, из-за ощущения, будто во мне все же что-то умерло, и единственный способ оживить это «что-то» – почувствовать, что я делаю какое-то дело, которое без всяких натяжек можно назвать добрым.

Да, я совершенно сознательно помешал созданию квантового зеркала. Я прекрасно осознавал, что того, что я сделал, для этого будет вполне достаточно. Я понимал, что это отбросит работы над проектом на пятьдесят лет назад, и знал, что ты никогда не заподозришь, что в этом повинен я.

Испытания должны были состояться летом, хотя в огромной пещере, вырубленной в теле горы, круглый год было одинаково жарко и сыро. Когда Винсент в день Ч вошел в мой кабинет, лицо его было раскрасневшимся после утренней пробежки по коридорам подземной лаборатории – он совершал подобный моцион так же регулярно, как и во время работы в Петроке-112, где наматывал круги по тропинке, проложенной в снегу по периметру бетонного ангара.

– Ну что, вы идете? – спросил он.

Я осторожно отложил ручку, скрестил руки на груди и сказал:

– Винсент, мне очень приятно видеть вас счастливым, но у меня, как вам прекрасно известно, есть проблема, которую необходимо решить. В столовой обнаружились пятьдесят банок с просроченным консервированным тунцом. Сейчас я занят тем, что пишу по этому поводу жалобу. Я вкладываю в это дело всю душу, а вы мне мешаете.

Винсент раздраженно выдохнул сквозь сжатые губы:

– Послушайте, Гарри, я очень ценю вашу работу. Но поймите, сегодняшнее испытание, возможно, станет настоящей революцией в истории человечества, и это все же важнее, чем несколько банок протухших консервов. Поэтому собирайтесь поскорее и пойдемте со мной.

– Винсент…

– Пожалуйста, поторопитесь. – Винсент взял меня за локоть.

Я недовольно заворчал, надевая счетчик радиоактивности. Мы вышли в коридор. Пока мы спускались вниз, в сердце горы, я без конца бубнил что-то про испортившиеся консервы, гниющий салат и про то, как дорого обходится работа холодильных установок.

– Гарри! – не выдержал наконец Винсент. – На кону судьба человечества, всей Вселенной. Забудьте же про свой чертов салат!

За смотровым стеклом, по другую сторону которого находилась махина квантового зеркала, собралось около тридцати человек. Огромное устройство немного напоминало ракету. От него во все стороны расходились провода и кабели. Ко многим из них были подсоединены компьютеры, опережавшие время на добрых пятьдесят лет. Среди присутствующих в смотровом зале я был единственным человеком, не имевшим отношения к науке. Однако Винсент, подведя меня к месту, с которого открывался самый лучший обзор, заявил:

– Эти идиоты были бы ни на что не способны, если бы вы не кормили их с ложечки и не подтирали им задницы. Так что стойте здесь и смотрите! Вы этого заслуживаете.

Трижды прогудела сирена – это означало, что все сотрудники должны были покинуть зону эксперимента. Затем один из ученых громко начал отсчет. Зажужжали генераторы, лица ученых приникли к мониторам. Винсент, стоя рядом со мной, едва не подпрыгивал на месте от возбуждения. В какой-то момент он схватил меня за руку, но через несколько секунд, видимо, не желая, чтобы окружающие это заметили, разжал пальцы и принялся грызть ногти.

Я, скрестив руки на груди, бесстрастно наблюдал за происходящим. Устройство набрало максимальную мощность, всасывая энергию, словно чудовищная воронка, а затем выплевывая ее наружу.

– Сэр? – Голос подал один из сотрудников, оценивавших поступающие на мониторы данные. В его голосе прозвучали неуверенность и страх.

Винсент, мгновенно почувствовав это, резко обернулся и, глядя на ассистента, нарушившего напряженную тишину, рявкнул:

– Отключить все!

Никто не задал больше ни одного вопроса. Чья-то рука мгновенно нажала на кнопку аварийного выключения, и в помещении, где находилось квантовое зеркало, наступила темнота. Лампы погасли и в зале, где собрались ученые, – теперь его освещало лишь мертвенное серое мерцание компьютерных мониторов. Взглянув на Винсента, я увидел, что вены на его шее вздулись и пульсируют так, что это без труда можно было увидеть со стороны. Приоткрыв рот, он обвел взглядом стоящих молча сотрудников, а потом, медленно повернув голову, снова уставился на свое детище.

По идее квантовое зеркало, как и все приборы в помещении, где проходили испытания, должно было быть погружено в темноту. Но всем отчетливо было видно оранжевое свечение, исходившее из нутра громадного устройства. Оно не только не гасло, но и стало постепенно распространяться на внешние металлические детали. Из недр прибора повалил черный дым. Взглянув на индикатор радиоактивности, я увидел, что он начал чернеть.

– Остановите это, – прошептал Винсент, не обращаясь ни к кому конкретно, хотя всем в зале было понятно, что сделать ничего нельзя. – Остановите немедленно.

Свечение внутри прибора становилось все ярче. Было отчетливо видно, что металлические детали корпуса квантового зеркала начинают плавиться. Я обвел взглядом присутствующих – все они, замерев, молча наблюдали за происходящим, не двигаясь, словно кролики, загипнотизированные удавом. Тогда, будучи здравомыслящим человеком, целыми днями подсчитывавшим, сколько мыла и туалетной бумаги может понадобиться сотрудникам большого учреждения, я крикнул:

– Радиация! Всем немедленно покинуть помещение!

Похоже, я выбрал правильные слова, потому что все тут же бросились к выходу, храня молчание – для крика нужна была энергия, а присутствующие прекрасно понимали, что в этот момент все силы должны быть направлены на то, чтобы как можно скорее выбраться из зоны действия невидимого и бесшумного, но смертоносного гамма-излучения. Посмотрев на Винсента, я увидел, что индикатор радиоактивности, прикрепленный к его рубашке, уже стал угольно-черным. Схватив его за рукав, я прошипел ему на ухо:

– Надо уходить!

Винсент, однако, не сдвинулся с места, продолжая пристально смотреть на квантовое зеркало. Я слышал, как шипит раскаленный, плавящийся металл, и прекрасно понимал, что будет дальше.

– Винсент! – взревел я. – Нам надо убираться отсюда!

Он снова никак не отреагировал на мои слова. Тогда я согнутой рукой обхватил его сзади за шею и потащил к выходу, словно пловец, спасающий утопающего. Кроме нас двоих, в зале больше никого не было. Свечение позади нас стало таким ярким, что смотреть на него было уже невозможно. Воздух превратился в густую, обжигающе горячую субстанцию. Краска на металлических предметах начала пузыриться. Один за другим лопались от жара мониторы компьютеров. Я услышал, как треснуло смотровое стекло, и понял, что взрыв, который вот-вот должен был произойти, наверняка убьет нас обоих. Впрочем, по сути, мы уже были мертвы.

Наконец мне удалось вытащить Винсента из зала. Он упал на четвереньки и, ошалело встряхнув головой, искоса посмотрел на меня. Из последних сил я нащупал аварийную ручку бронированной замковой двери и нажал на нее. Она оказалась раскаленной, словно готовый к глажке утюг. Раздалось громкое шипение, страшная боль пронзила мои пальцы. Но дверь, к счастью, начала опускаться.

– Бегите! – крикнул я, и Винсент, повинуясь моей команде, пошатываясь, зарысил прочь по коридору. Я следом за ним поднырнул под дверь, которая спустя секунды с лязгом встала на место. Успев сделать три шага, я почувствовал, как мир позади меня взорвался.

В моем теле глубоко засели металлические осколки. Сверху я был завален грудой камней. Мой рот был набит землей.

Я смутно помню, как меня нашли одетые в спецкостюмы спасатели. Прежде чем вытащить меня из заваленного дымящимися обломками коридора, они около получаса поливали меня водой из шланга. Стекающие с меня струи долгое время были красными, потом стали розовыми, и лишь под самый конец процедуры – прозрачными. Дальше наступила темнота.

Потом я услышал, как кто-то – по-видимому, анастезиолог – спросил, нет ли у меня аллергии на какие-либо лекарственные препараты. Я попытался ответить, но не смог – моя нижняя челюсть была словно налита свинцом и не двигалась.

Придя в сознание в следующий раз, я обнаружил, что лежу в больничной палате. Рядом с моей кроватью сидел Винсент, уронив голову на грудь. Медсестра меняла мне капельницу.

Вдохнув чистый, сухой воздух, я понял, что нахожусь уже не под землей. Затем увидел пробивающийся сквозь шторы на окне солнечный свет и почувствовал прилив радости.

Винсент, сидящий на стуле рядом со мной, спал. Его лицо было бледно, от руки к стоящему рядом штативу тянулась трубка капельницы. Внезапно меня охватил приступ тошноты.

– Воды, – едва слышно пробормотал я.

Винсент мгновенно проснулся.

– Гарри! – воскликнул он, с трудом шевеля пересохшими губами. – Гарри, вы меня слышите?

– Винсент?

– Вы знаете, где вы находитесь?

Он внимательно разглядывал меня, пытаясь определить мое состояние. Как и большинство уроборанов, Винсент обладал довольно солидными познаниями в области медицины. Мое состояние, мягко говоря, оставляло желать лучшего, но тот Гарри Огаст, за которого я себя выдавал, не мог этого знать.

– В больнице? – предположил я.

– Верно. А какое сегодня число, вы знаете?

– Нет.

– Вы пролежали без сознания двое суток. Произошел несчастный случай. Вы что-нибудь помните?

– Квантовое… квантовое зеркало, – с трудом выдохнул я. – Что стряслось?

– Вы спасли мне жизнь. Вы вытащили меня из зала, откуда мы наблюдали за ходом эксперимента, приказали мне бежать, а потом сумели закрыть бронированную дверь. Вы спасли много жизней.

– Вот как. Что ж, это хорошо. – Я попытался приподнять голову, но мою спину пронзила боль. – Что со мной?

– Был взрыв, и вас задело взрывной волной и завалило обломками. Если бы я не успел отбежать на некоторое расстояние, я бы… Но в основном пострадали вы. Каким-то чудом вы уцелели, но… есть кое-какие проблемы, которые вам надо обсудить с врачом.

– Радиация, – прохрипел я.

– Там было… очень сильное излучение. Я не знаю, каким образом все это случилось… Впрочем, теперь это не важно.

Вот как? Это что-то новое, подумал я.

– Вы сами в порядке? – поинтересовался я, заранее зная ответ.

– Со мной все хорошо.

– Вы немного бледный.

– Я… Я тоже получил дозу облучения, но вы… Вы спасли мне жизнь, Гарри. Если я скажу, что благодарен вам, – это будет пустой звук. За то, что вы сделали, невозможно отблагодарить словами.

– Как насчет того, чтобы поднять мне зарплату?

Винсент улыбнулся:

– Не наглейте, Гарри.

– Я умру?

Винсент замялся, и я, поняв, что мое предположение верно, чуть заметно кивнул:

– Понятно. Сколько мне осталось?

– Гарри…

– Сколько?

– Лучевая болезнь… неприятная штука.

– Никогда не видел себя лысым, – сказал я. – А вы? Вы тоже…

– Я пока еще жду результатов анализов.

Нет, ты не умрешь, Винсент. Ты выживешь.

– Я надеюсь… Надеюсь, что с вами все будет в порядке.

– Вы спасли меня, – снова повторил Винсент. – Вот что самое главное.

Лучевая болезнь – в самом деле очень неприятная штука. Заполучив ее, человек лысеет. Его мучают бесконечные приступы чудовищной тошноты. Затем им на смену приходит страшная, непрерывная боль в суставах. У несчастного отказывают внутренние органы, в результате чего все его тело наполняют токсины. На коже появляются отвратительные незаживающие язвы. Легкие наполняются жидкостью, не дающей дышать. Я точно это знаю, потому что все это происходило и происходит со мной – в том числе сейчас, когда я пишу об этом вам. Вы, Винсент, проживете еще несколько дней. Мне же осталось всего несколько часов.

– Останьтесь со мной, – попросил я.

Винсент остался. Через некоторое время медсестры вкатили в мою палату еще одну кровать – для него. Я молча смотрел, как ему ставят сразу несколько капельниц. Почувствовав мой взгляд, он улыбнулся и сказал:

– Все это просто на всякий случай, для профилактики.

– Вы лжец, Винсент Ранкис.

– Мне искренне жаль, если вы так считаете, Гарри Огаст.

Тошнота в каком-то смысле даже хуже боли. Боль можно хотя бы частично заглушить с помощью лекарств, но тошнота пробирается даже сквозь наркотический туман, которым окутывают сознание опиаты и синтетические препараты. Лежа в кровати, я терпел до последнего, но в три часа ночи, не выдержав, повернулся на бок. Меня обильно стошнило в стоящее рядом с кроватью ведро. Рвота лишила меня последних сил. Я задыхался, из моих глаз текли слезы, а из ноздрей тянулись вниз шнурки слизи.

Винсент, встав с кровати, подошел ко мне и, положив руку мне на плечо, спросил:

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

Лежа на боку, я подтянул колени к груди, свернувшись в комок. Эта поза казалась мне наименее дискомфортной. По моему подбородку продолжали стекать рвотные массы. Винсент взял бумажное полотенце, чашку с водой и обтер мне лицо.

– Что я могу для вас сделать? – снова спросил он.

– Не уходите. Оставайтесь здесь, – ответил я.

– Разумеется. Я никуда не уйду.

На следующий день его тоже начали одолевать приступы тошноты и рвоты. Он старался это скрыть и, когда на него накатывало в очередной раз, выходил из палаты в туалет. Но я, разумеется, сразу же все понял. Ночью Винсента стали мучить еще и первые боли. На этот раз уже я встал с кровати и поддерживал его голову, пока его рвало в ведро.

– Со мной все в порядке, – бормотал он между мучительными спазмами. – Со мной все будет в порядке.

– Вот видите? Я же говорил, что вы лжец, – сказал я.

– Гарри, я хочу сказать вам кое-что важное, – прохрипел он в ответ.

– Собираетесь извиниться за то, что пытались меня обмануть?

– Да, – выдавил Винсент со смешком, больше похожим на всхлип. – Хочу извиниться. Мне очень, очень жаль.

– Ничего, не переживайте, – пробормотал я. – Я понимаю ваши мотивы.

Язвы, покрывшие мою кожу, не столько болели, сколько чесались. Мое тело разлагалось, хотя я был еще жив. Винсент все еще оставался на той стадии болезни, когда человека больше всего мучает тошнота. Меня же опять начала грызть боль. Не в силах терпеть ее, я стал кричать, требуя, чтобы мне ввели морфий. Нам обоим сделали по уколу – вероятно, медики сочли, что будет бесчеловечно облегчить страдания одного больного и при этом ничем не помочь другому. Вечером Винсенту принесли металлическую коробку. Он с трудом сполз с кровати и открыл замок на крышке. Внутри оказалось подобие короны из проволоки и электродов. Дрожащими руками Винсент вынул знакомую мне конструкцию из коробки.

– Что это? – спросил я.

– Это… это заставит вас все з-забыть. – Винсент положил устройство на мою кровать – вероятно, ему трудно было удерживать на весу даже такой сравнительно легкий предмет. – Это заберет с собой все, что вы… Всю вашу память. Вы понимаете, о чем я?

– А я сам? – поинтересовался я. – Если я правильно понимаю, вместе с памятью это уничтожит мою личность?

– Да.

– Но тогда ведь это было бы чертовски глупо, разве не так?

– Я… Мне так жаль. Если бы вы знали… Вы не знаете кое-что очень важное… Если бы знали одну вещь…

– Винсент, я сейчас не в том настроении и состоянии, чтобы выслушивать вашу исповедь. О чем бы ни шла речь, я вас прощаю, и давайте закончим на этом.

На этом разговор иссяк, но коробка с короной из проводов и электродов осталась в палате. Из этого я сделал вывод, что Винсент твердо решил подвергнуть меня процедуре Забвения до того, как я умру, и прежде, чем он сам ослабеет настолько, что это будет ему не под силу.

Ночью нас обоих мучила боль.

– Все в порядке, – говорил я, пытаясь успокоить Винсента. – Все в порядке. Мы пытались улучшить этот мир.

Винсент молчал, его била крупная дрожь: для того чтобы облегчить его страдания, силы лекарств уже не хватало.

– Расскажите мне какой-нибудь анекдот, – сказал я, пытаясь его отвлечь. – Анекдот. Я начну, а вы продолжайте. Скажем, вот этот: англичанин, ирландец и шотландец входят в бар…

– Ради бога, перестаньте, Гарри, не заставляйте меня смеяться, от этого мне будет еще больнее.

– Ладно, тогда я расскажу вам одну реальную историю – а потом вы расскажете мне свою.

– Что ж, это будет справедливо, – признал Винсент.

Я рассказал ему о своем детстве в Лидсе, о том, как меня дразнили и задирали в школе, каким посредственным я был учеником и о том, какая это скука – изучать юриспруденцию.

Он поведал мне о своем богатом отце, хорошем, добром человеке, который ради своего сына был готов на все, и о том, как он, Винсент, этим пользовался.

Я рассказал о том, как гулял по поросшим вереском пустошам, как весной во влажных низинах распускаются яркие цветы и как в летнюю жару высохшая трава вдоль насыпи железной дороги, проложенной через болота, вспыхивает словно порох и сгорает в мгновенье ока, оставляя после себя хлопья невесомого черного пепла.

Он заговорил о саде с кустами рододендронов и о том, как из-за соседнего холма доносились гудки поездов.

– Это было в южной части Англии?

– Да, неподалеку от Лондона.

Я рассказал Винсенту о своих приемных родителях, о том, что они были мне гораздо ближе и роднее биологических родителей, где бы и кто бы они ни были. О том, что мне так и не хватило духу сказать: вы давали мне кров и пищу и ни разу не попрекнули меня, а потому именно вас я считаю своими отцом и матерью.

– Гарри, – произнес Винсент искаженным от боли голосом.

– Что?

– Я… Я хочу вам кое-что сказать.

– Хорошо.

– Меня зовут… меня зовут Винсент Бентон. Ранкис – фамилия садовника. Я скрывал свою настоящую фамилию, потому что… Сейчас мне двадцать пять лет. Но на самом деле мне семьсот девяносто четыре. Мой отец – Говард Бентон, а мою мать звали Урсула. Я ее совсем не помню. Она умерла, когда я был еще совсем ребенком. Родился я третьего октября тысяча девятьсот двадцать пятого года. За всю свою жизнь я никогда и никому этого не говорил. Никому.

– Ну а я вам про себя уже все рассказал, – ответил я.

– Нет, – возразил Винсент, с трудом поднимаясь с койки. – Нет, не все. – С этими словами он открыл коробку, вынул из нее конструкцию из проводов и электродов и стал прилаживать ее к моей голове.

– Что вы делаете?

– Я не могу смириться с этой жизнью, – сказал он. – Не могу ее принять. Не могу – и все. Мне хотелось, чтобы хоть кто-нибудь это понял.

– Винсент…

Я попытался сопротивляться, но у меня уже не было для этого ни сил, ни желания. Без труда разведя в стороны мои руки, Винсент прижал электроды к моему черепу.

– Мне очень жаль, Гарри, – сказал он, и по его щекам потекли слезы. – Если бы вы знали, что я с вами сделал… Если бы вы могли это понять… Я обязательно найду вас, слышите? Найду и позабочусь о том, чтобы вы были в безопасности, что бы ни случилось.

Послышалось электрическое жужжание – напряжение в собранной Винсентом электрической цепи росло.

– Винсент, подождите, я не…

Но было уже слишком поздно.