Глава 68

Итак, мир менялся, и источником изменений была Америка.

В другой ситуации это немедленно привлекло бы внимание клуба «Хронос», и его реакция была бы весьма жесткой. Однако клуб был серьезно ослаблен. И дело было не только в этом. В те годы – а это была моя вторая жизнь после того, как калачакра в массовом порядке подверглись стиранию памяти, – многие еще только начинали понимать, что они вовсе не простые смертные.

– Нам нужна твоя помощь, Гарри, – сказала Акинлей.

Великолепная Акинлей, которая сама сделала выбор в пользу процедуры Забвения и по счастливой случайности избежала попадания в лапы Винсента, заняла в клубе одну из руководящих должностей. Она координировала деятельность «Хроноса» в Лондоне, Париже, Неаполе, а также в Алжире, мобилизуя выживших после атаки и консультируя новых членов сообщества, которые только начинали осознавать свою природу.

Акинлей была единственной из калачакра, кто знал о том, что Винсенту не удалось стереть мою память. Никому другому я не осмелился об этом рассказать.

– Я думаю, что тот, кто устроил все это, временно затаился, – сказал я. – И если я его не найду, он нападет на клуб снова.

– Для того чтобы рассчитаться с ним, времени у нас более чем достаточно. Разве не так?

– Возможно, так. А может быть, и нет. Время всегда было проблемой для членов клуба «Хронос». У нас всегда было его слишком много, поэтому мы не научились его ценить.

Я предоставил Акинлей заниматься делами клуба, а сам в 1947 году полетел в Америку в качестве эксперта по вопросам стратегической дезинформации с удостоверением небольшой британской газеты, которое должно было дать мне необходимую свободу передвижения в поисках Винсента Ранкиса.

Где бы он ни находился, для меня было очевидно, что он не бездействует. В продаже уже появились цветные телевизоры, а ученые спорили о том, когда человек впервые ступит на поверхность Луны. Америка была на подъеме – страна-победительница, несокрушимая и успешная. Началась ядерная эра, и казалось, что уже совсем скоро люди будут летать в ракетах на работу. Темной тучей на горизонте была советская угроза, но большинство американцев пребывали в уверенности, что с ней как-нибудь удастся справиться – как и приструнить тех немногих граждан внутри страны, которые стали жертвой вражеской пропаганды. Черт возьми, ведь хорошие парни всегда побеждают! Раньше мне доводилось подолгу жить в Америке, но я впервые оказался в Штатах практически сразу после окончания Второй мировой войны. Движение в защиту гражданских прав, Вьетнам, Уотергейт – все это было еще в будущем.

На этот раз меня поразила теплота оказанного мне в Америке приема. Я постоянно слышал приветственные возгласы и дружелюбные реплики в свой адрес, даже когда заходил в аптеку, чтобы купить зубную щетку («Отличный выбор, сэр!»). Не мог я не обратить внимания и на то, что в магазинах продавались товары для дома, которых еще не должно было быть в природе. Сидя в гостиничном номере и глядя на экран цветного телевизора, я невольно подумал, сможет ли сенатор Маккарти собрать вокруг себя так много сторонников, если любой может увидеть неприятные красные пятна на его лице. В черно-белом варианте сенатор выглядел куда более презентабельно и в гораздо большей степени внушал доверие.

К счастью, не я один заметил, что Америка совершила технологический прорыв. В средствах массовой информации то и дело появлялись статьи о новых научных открытиях. Журналы окрестили период с 1945 по 1950 год эпохой изобретений. Выступая по телевидению, Эйзенхауэр предупредил нацию не только о том, что военно-промышленный комплекс набирает чрезмерный вес и влияние, но и об опасностях, которые несет с собой эпоха стали, меди и беспроводных технологий. К 1953 году фонари в крупных американских городах заменили на галогенные, самым популярным антидепрессантом стал валиум, а громоздкие и неудобные очки стали уступать место контактным линзам. Я же с изумлением наблюдал, как общество 1953 года с жадностью и некоторой опаской потребляет технологии 60-х.

Больше всего меня злило то, что установить, кто именно является автором той или иной революционной идеи, было крайне сложно. Изобретения рождались практически одновременно сразу в нескольких научных центрах или компаниях. Они потом долго и яростно грызлись за обладание патентом, а новая технология тем временем неудержимо и необратимо, словно вирус, распространялась по стране. Я потратил целых два года, чтобы выявить источник появления нескольких из них, но, к моей ярости и разочарованию, так ничего и не добился. Еще одной опасной тенденцией было то, что Советский Союз самым активным образом использовал свою агентуру для кражи американских технических достижений и делал это весьма успешно. В СССР ворованные идеи продолжали разрабатываться, и это еще больше ускоряло технологическую гонку.

Ответ на беспокоящий меня вопрос удалось получить у профессора химии Массачусетского технологического института Адама Шофилда. Мы встретились с ним на симпозиуме под названием «Инновации, эксперименты и новая эра». После окончания мероприятия мы с профессором уселись за столик в баре отеля, где оно проходило, и долго говорили о машинах, книгах, спорте, грядущей президентской избирательной кампании, пока в конце концов не подошли к теме, которая являлась научной специализацией моего собеседника, – проблеме получения энергии из биомассы.

– Знаете что, Гарри? – сказал Шофилд, склоняясь к стоящей на столе бутылке портвейна, которую мы успели опорожнить наполовину. – Когда я говорю о своих научных достижениях, я чувствую себя лжецом.

– Почему же, профессор? – поинтересовался я.

– Сейчас объясню. Если у нас есть хорошая идея, мы можем благодаря ей добиться чего угодно. Но откуда идеи берутся – вот вопрос. Раньше я говорил людям, что они приходят ко мне во сне. Но это же чушь. Вы бы в такое поверили? Взять, например, ту, над которой я работаю сейчас.

– Разумеется, не поверил бы. И откуда же взялась последняя из ваших идей?

– Представьте, она была изложена в самом обыкновенном письме, которое пришло мне по почте! Там столько всего было наворочено, что мне потребовалось целых четыре дня, чтобы разобраться, что к чему. Но когда наконец до меня дошло, я был просто в шоке. Одно вам скажу: тот парень который прислал мне это письмо, кто бы он ни был, – настоящий гений.

– Значит, вы не знаете, кто он?

– Нет, – ответил мой собеседник, – но…

– А то письмо все еще у вас?

– Конечно! Я держу его в ящике стола. Когда меня об этом спрашивают, я всегда говорю все как есть – не хочу, чтобы в один прекрасный день автор письма засудил меня за то, что я воспользовался его наработками. А вот руководство факультета настаивает, чтобы я об этом не распространялся.

Вот он, тот момент, которого я так должно ждал…

– Можно мне на него взглянуть?

Профессор в самом деле держал письмо в ящике письменного стола, в конверте с надписью «Доктор А. Шофилд». На столе стояла лампа с зеленым абажуром. Кабинет профессора был обставлен и отделан в старинном стиле, совершенно не вязавшемся с современным зданием, в котором он находился.

Усевшись за стол, я внимательно изучил пять пожелтевших листков бумаги, с обеих сторон исписанных цифрами, уравнениями и графиками – такими же, какие в 1991 году можно было бы увидеть в тетради любого студента-первокурсника химического факультета. Мы, калачакра, умеем менять в себе многое, но, как ни странно, редко прибегаем к изменению почерка. Почерк Винсента я узнал сразу.

Я внимательно осмотрел сами листки, но никаких водяных знаков на бумаге не обнаружил. Так же тщательно изучил чернила и конверт в поисках хоть каких-то указаний на то, где они могли быть изготовлены. Ничего. Попытавшись представить, сколько лет может быть Винсенту, я понял, что ему лет двадцать пять. Это давало ему возможность легко раствориться в любом университетском городке на территории США. Еще вопрос: если он в качестве средства ускорения технического прогресса выбрал стимулирование исследований, проводимых учеными в различных отраслях науки, может быть, он проявил себя где-нибудь еще?

Я побывал в Гарварде, в Беркли и в ряде других университетов. Оказалось, что письма, подобные тому, которое получил профессор Шофилд, приходили и некоторым другим представителям науки. Чтобы выяснить это, мне потребовалось немало времени и большое количество дорогого алкоголя. Все послания были написаны на такой же пожелтевшей бумаге, изготовленной несколько лет назад. Иногда адресаты принимали их за чью-то шутку и не обращали на них внимания.

Разумеется, все это Винсент делал с определенной целью. Он стремился подстегнуть развитие технологий, чтобы они как можно скорее достигли уровня, который позволил бы ему возобновить свою работу по созданию квантового зеркала. Я понял, каковы его намерения, но Винсент слишком сильно меня опередил – я был уже не в состоянии остановить запущенный им процесс распространения технических достижений будущего. Мне необходимо было понять, где Винсент предпринял свою последнюю по времени акцию. Пока я занимался розыском, технологии продолжали распространяться по миру с ужасающей быстротой. В 1959 году в продаже появились первые персональные компьютеры. Создатель этого технологического чуда не нашел ничего лучше, чем назвать свое изобретение Машиной будущего. Размером она была с небольшой гардероб, а срок ее работы составлял не больше четырех месяцев – после этого внутренние компоненты устройства начинали выходить из строя. Тем не менее это была первая ласточка, за которой должны были последовать другие. Если бы я не был так занят поисками Винсента, я бы, наверное, более внимательно следил за тем, как ускорение технического прогресса влияет на события на международной арене, где также происходило нечто необычное. Впервые на моей памяти Израиль вторгся на территорию Сирии и Иордании. При этом меня изрядно удивило, что в итоге израильские силы самообороны, несмотря на их техническое превосходство, были отброшены назад, к границам создавшего их государства. Иранский шах был свергнут на несколько лет раньше, чем в моих прежних жизнях, однако больше всего от революции выиграли местные князьки, которые благодаря оружию, превосходящему аналогичные образцы 80-х годов, получили полный контроль над отдельными районами страны. Технологические новшества всегда гораздо быстрее и успешнее внедряются в военной сфере, нежели в гражданской.

К 1964 году Советы вовсю укрепляли и вооружали Варшавский договор, а США объявили об окончательной победе капитализма и построении общества потребления. Я устроился на должность редактора отдела науки в один журнал, редакция которого находилась в федеральном округе Колумбия. Помимо основной работы я выполнял обязанности информатора ФБР, снабжая ведомство сведениями о растущем числе преступлений с использованием всевозможных прослушивающих устройств. В 1965 году я сообщил федералам о первом случае компьютерного взлома. Если бы главному редактору издания стало известно о том, что я работаю на двух хозяев, меня бы наверняка уволили, но потом скорее всего взяли бы обратно – слишком уж качественными и глубокими были мои обзоры и обширными – контакты в научной среде.

Члены клуба «Хронос» упрекали меня в бездействии, видя, как на их глазах разрушается будущее. Миллиарды человеческих жизней подвергались радикальным изменениям, а это означало, что миллионы калачакра скорее всего не появятся на свет.

– Гарри, мы должны что-то сделать! – обратилась ко мне Акинлей во время нашей очередной встречи.

– Слишком поздно.

– И как же все это случилось?

– Некоторым ученым были разосланы письма, содержащие блестящие научные идеи. Вот и все.

– Но можно же как-то…

– Слишком поздно, Акинлей. Ты даже не представляешь, насколько поздно.

Надо было найти Винсента. Это был принципиально важный момент. Это необходимо было сделать во что бы то ни стало, любыми средствами, сколько бы времени это ни заняло.

Найти Винсента.

Я внимательнейшим образом изучил разработки всех компаний, занимающихся серьезными научными исследованиями, университетских центров, проверил все слухи и утечки информации, составил список оборудования, которое могло быть использовано для изготовления квантового зеркала. Я даже навел справки о деятельности всех ученых и аспирантов, которые могли бы оказаться полезными для Винсента. При этом я постоянно писал в журнал материалы об изменениях, происходящих в мире благодаря науке, и о том, каких замечательных успехов добилась Америка на пути технического прогресса.

Разумеется, при этом я соблюдал осторожность. Добывая ту или иную информацию, я действовал, прикрываясь другими именами. Само собой, если я публиковал в журнале статью о сельскохозяйственных удобрениях, то подписывался как Гарри Огаст. Однако когда некто поздно вечером звонил физику-ядерщику, чтобы задать несколько вопросов по поводу последних достижений в области создания электронного микроскопа, голос в трубке звучал не мой, и представлялся человек другим именем. Винсент полагал, что я забыл все мои жизни, прожитые до процедуры Забвения, а значит, сейчас я, по его расчетам, существовал в этом мире всего-навсего второй раз. Соответственно, если бы я столкнулся с Винсентом, это, по его представлению, могло бы произойти только случайно. При нанесении решающего удара моя кажущаяся слабость и неинформированность должны были сыграть мне на руку.

И в конце концов я нашел его. Это произошло совершенно неожиданно.

Однажды я получил приглашение принять участие в дискуссии о ядерных технологиях в эпоху управляемых ракет большой дальности, способных выходить за пределы земной атмосферы. Мой издатель хотел, чтобы я написал на эту тему статью под заголовком «Ракеты в космосе». Мне эта идея показалась довольно глупой, поскольку она предполагала, что материал будет изобиловать восклицательными знаками, а вводный абзац начинаться со слов «Существует возможность возникновения настолько ужасных идей, что…». Судя по приложенной к приглашению визитной карточке, спонсором мероприятия была некая миссис Эвелина Синтия-Райт. В тексте приглашения она от руки сделала приписку, что будет очень рада участию прессы в столь интересном разговоре.

Настроенный весьма скептически, я тем не менее отправился по указанному в приглашении адресу. Оказалось, что дискуссия должна была состояться в большом белом особняке, расположенном примерно в трех милях от реки Луизиана и окруженном пышной южной растительностью. Вечер выдался жарким. Во влажном воздухе разносилось пение птиц. Вокруг заросшего ряской пруда было припарковано множество машин. Служанка открыла мне дверь еще до того, как я успел позвонить. Она предложила мне стакан джулепа со льдом и сделанный вручную мятный леденец. Я услышал приглушенный гул голосов и пронзительные звуки, которые мог издавать только ребенок, играющий на скрипке. Эти звуки доносились со стороны огромной комнаты, которую правильнее было бы назвать бальным залом – с высоким потолком и огромными окнами, выходящими в сад, где растительность была еще более буйной, чем со стороны фасада. Терзающая слух музыка была делом рук девочки лет семи с половиной, которая действительно держала скрипку и неуклюже водила смычком по струнам. Гордые своим чадом родители и гости, усевшись в кружок вокруг импровизированной сцены, внимательно слушали производимую ребенком какофонию. Закончив одну пьесу, девочка взялась за другую. Я внутренне содрогнулся – подобные вещи давно уже перестали вызывать у меня умиление.

Миссис Эвелина Синтия-Райт оказалась именно такой, какой и должна была быть богатая жительница южного штата – предельно вежливой и приветливой, но в то же время весьма жесткой женщиной с сильным характером.

– А вы, должно быть, мистер Огаст! – воскликнула она и протянула мне выгнутую в запястье руку. Я, подавив раздражение, пожал пальцы хозяйки и галантно поклонился. – Я так рада, что вы приехали, мистер Огаст. Я всегда внимательно читаю все ваши статьи…

– Спасибо за приглашение, миссис Райт.

– О, боже, вы британец! Это так чудесно! Дорогой, иди скорее сюда!

На зов тут же явился мужчина с густыми усами, на его лице застыло выражение человека, смирившегося с неизбежным.

– Дорогой, представь себе, мистер Огаст, оказывается, британец! Ты представляешь?

Мужчина что-то пробурчал себе под нос.

– Я прочла практически все ваши статьи, – не унималась хозяйка. – Вы удивительно хорошо освоили американский стиль изложения! Вам обязательно нужно познакомиться с Саймоном. Он очень милый и просто мечтает с вами встретиться. Саймон!

Мои губы заранее сложились в привычную притворную улыбку, и это, по всей вероятности, меня спасло.

Человек по имени Саймон обернулся. У него были не только усы, но еще и небольшая козлиная бородка. В одной руке он держал запотевший бокал, в другой – номер журнала, в котором я работал. При взгляде на меня его рот удивленно раскрылся, превратившись в большую букву «О». Сунув журнал под мышку, он вытер ладонь о рубашку и воскликнул:

– Мистер Огаст! Я так ждал встречи с вами!

Итак, его звали Саймон. Я же знал его как Винсента Ранкиса.