Глава 30

Убить уроборана трудно, но убить обычного смертного, на мой взгляд, зачастую бывает еще труднее. Вы не можете, умертвив его в одной из своих жизней, считать, что расправились с ним раз и навсегда. Получается, что в каждой из ваших жизней убийство надо повторять, так что со временем оно становится таким же рутинным действием, как, скажем, чистка зубов. Но подобная последовательность в таких вещах необходима.

Был 1951 год, и я жил в Лондоне.

Ее звали Розмари Доусетт. Ей было двадцать девять лет, и она очень любила деньги. Я же был одинок, и она мне нравилась. Не стану утверждать, что нас объединяло глубокое взаимное чувство, но тем не менее наши отношения были честными. Я не требовал от нее верности, а она не делала попыток откровенно тянуть из меня деньги, хотя было очевидно, что мужчина я далеко не бедный. Однажды она не пришла на свидание. Я отправился к ней домой и обнаружил ее лежащей в наполненной водой ванне с перерезанными венами на запястьях. Полиция пришла к выводу, что это было самоубийство, и закрыла дело. Я, однако, обнаружил одну странность. Порез на правой руке оказался слишком глубоким, рассеченными оказались не только вены, но и сухожилия. С подобной травмой Розмари не удалось бы сделать разрез на левом запястье. Кроме того, характер ран был таков, что сразу становилось ясно: они были нанесены без малейших колебаний, с решительностью, которую самоубийцы в подобных случаях проявляют довольно редко. Не было обнаружено и прощальной записки. Как человек, имеющий определенный опыт самоуничтожения, я сразу понял, что в данном случае речь идет об убийстве.

Полиция отказалась проводить расследование, поэтому я занялся им сам. Обнаружить улики оказалось совсем нетрудно – надо было лишь проявить внимание. Я нашел на месте преступления отпечатки пальцев, в том числе один окровавленный. У проживавшей на первом этаже хозяйки дома имелись имена и адреса всех, с кем Розмари общалась более или менее регулярно. Кроме того, хозяйка вспомнила, что в день ее гибели она видела, как один из этих людей, некий Ричард Лисл, выходил из дома. Сделав несколько телефонных звонков, я без труда выяснил его адрес. Его отпечатки пальцев я раздобыл, пообщавшись с ним в баре и угостив несколькими пинтами пива. Главная трудность при этом состояла в том, что мне пришлось выслушивать его пошлые рассуждения о современном искусстве, которые он явно почерпнул из какой-то журнальной статьи, а также громкие замечания о мерзких пакистанцах и прочих черномазых, наводнивших Лондон. Говорил он так, как обычно говорят представители среднего класса, имеющие большие амбиции и по этой причине берущие уроки ораторского искусства. Через тридцать лет именно так будут говорить пародисты, изображая одиночек-неудачников, считающих ипподром в Аскоте священным местом, но так ни разу и не решившихся там побывать. Будь я в более миролюбивом настроении, я бы, пожалуй, даже пожалел этого человека, который безуспешно пытался заслужить внимание той части общества, представители которой его просто не замечали. Однако когда после нашей встречи в баре я отнес его бокал домой, сличил отпечатки и обнаружил, что один из следов его пальцев на стекле полностью совпадает с кровавым следом, который я обнаружил в квартире Розмари, вся моя жалость разом улетучилась.

Я отослал улики – бокал из-под пива, копию окровавленного отпечатка и образцы крови – в Скотленд-Ярд детективу Каттеру, который пользовался репутацией человека, обладавшего такими, казалось бы, взаимоисключающими чертами характера, как рассудительность и хорошо развитое воображение. Через два дня после этого Каттер допросил Лисла. Теперь, как мне казалось, его судьба была решена. Однако через два дня еще одно – повесилась проститутка, причем на ее теле, в частности на запястьях и предплечьях, были обнаружены следы борьбы, а в ее крови – хлоралгидрат. Правда, на этот раз Лисл, которого насторожил вызов в полицию, все отпечатки пальцев тщательно уничтожил.

К тому времени я еще не совершил ни одного деяния, которое могло быть квалифицировано как убийство. Тем не менее отправлять людей на тот свет мне приходилось, причем неоднократно. Шесть раз это произошло во время Второй мировой войны, еще в одном случае мне пришлось пойти на это в целях самообороны. Кроме того, я поспособствовал гибели многих сотен людей, ремонтируя шасси бомбардировщиков Б-52 и изобретя надежный таймер, который вполне можно было устанавливать на бомбы. Поразмыслив как следует над тем, смогу ли я совершить хладнокровное преднамеренное убийство, я с некоторой грустью признал, что это мне вполне по силам. Данный факт вызвал во мне чувство стыда, но в то же время в глубине души я обрадовался, что буду в состоянии убить Ричарда Лисла. И я твердо решил, что сделаю это.

Я все тщательно подготовил. На вымышленное имя приобрел лодку – утлую, покрытую плесенью посудину. Купив еды, бензина, соляной кислоты и ножовку, спрятал все это в разных местах. Потом обзавелся перчатками и резиновым комбинезоном, выяснил, когда на Темзе бывают приливы, и разузнал все, что возможно, об интенсивности автомобильного движения в ночное время. Наконец купил несколько ампул бензодиазепина и снял комнату напротив того самого бара, в котором встречался с Ричардом Лислом. Дождавшись вечера, когда туман на улицах был особенно густым – это было во вторник, – я, убедившись, что Лисл вошел в бар, отправился туда следом за ним. В баре я подсел к нему, напомнил о нашем знакомстве и поинтересовался, как у него дела. Он выглядел счастливым. Лицо его сияло, глаза блестели, говорил он быстро и громко. Это сразу меня насторожило. Я задался вопросом, что могло привести его в такое блаженное состояние, и стал его внимательно разглядывать. Через некоторое время я уловил запах мыла, исходивший от его волос, и обратил внимание на то, что его ногти были тщательно вычищены и блестели. Одежда его, несмотря на поздний час, также выглядела чистой и выглаженной. И тут я догадался, что на несколько часов опоздал. Меня охватило такое бешенство, что я разом забыл о своем тщательно продуманном плане. Тем не менее я не перестал улыбаться. Перед самым закрытием мы с Лислом, пошатываясь и спотыкаясь, обнимая и поддерживая друг друга, словно лучшие друзья, вышли из бара. Воздух пах сыростью и углем. Мы двинулись по улочке, с обеих сторон которой теснились крохотные домишки. Вдруг Лисл остановился, задрал голову кверху и захохотал. Я ударил его, потом еще раз и еще. Когда он упал, я навалился на него, схватил его за горло и спросил:

– Ну и где же она? Кто на этот раз?

Не дождавшись ответа, я снова принялся его избивать. От охватившей меня ярости весь мой замысел разом вылетел у меня из головы. Я бил и бил Лисла, не чувствуя боли в костяшках сжатых кулаков, врезавшихся в его череп. Я даже не заметил, как он достал пружинный нож и вонзил его мне в живот, пробив брюшную стенку и нижний край левого легкого. Боли я при этом почти не почувствовал. Просто в какой-то момент, замахиваясь для нового удара, вдруг ощутил, что мне не хватает воздуха. Лицо моего противника превратилось в кровавую маску, в желе, но не я убил его, а он меня. Лисл сбросил меня с себя, и я упал навзничь в жидкую грязь. Он подполз ко мне, с трудом хватая воздух ртом. Из его сломанного носа ручьем текла кровь. Только теперь я заметил у него в руке нож. Его рука три раза поднялась и опустилась, вонзая лезвие мне в грудь. Я почувствовал тупую боль, а потом все исчезло.