Глава 49

Возле пустой больничной койки сидит незнакомая темная шатенка. У нее опрятная круглая стрижка, розовые щечки, на безымянном пальце левой руки обручальное кольцо. Она рассеянно крутит его, следя за разгуливающим по телеэкрану Джереми Кайлом. Я откашливаюсь, прочищая глотку, и девушка вздрагивает, поворачивая телемонитор в сторону.

Ее грудь и основание горла медленно заливает пунцовая краска.

– Вам чем-то помочь?

– Э-э… Мне сказали, в этой палате лежит Ал…

– Она отлучилась в уборную.

– А, понятно…

Мы глядим друг на друга пару-тройку секунд, затем я вновь откашливаюсь. Врачи сказали, что дым вряд ли сильно повредил мне дыхательные пути, но кашель еще некоторое время не будет давать покоя.

– Как я понимаю, вас зовут Лиз?

– Эмма?

– Да.

Тревога на ее лице мгновенно пропадает, уступая место иной эмоции: гневу. Проходящий санитар с тележкой игриво пищит «бип-бип!», и я вынуждена зайти в палату. Руку держу на дверном косяке.

– Лиз, я должна вам сказать: мне очень жаль, что так получилось.

Пальцы ее правой руки возвращаются к обручальному кольцу. Она вертит его туда-сюда словно талисман, отгоняющий злых духов; сама при этом не спускает с меня долгого цепкого взгляда, в котором читается: «Ты ее бросила. Да, опять».

– Она могла погибнуть.

– Во-первых, она дышала размеренно, когда я побежала внутрь. А потом, вот-вот должны были приехать «Скорая» и пожарные.

– Не наверняка.

Я гляжу на пол, на блестящий линолеум в крапинку.

– Не наверняка.

Опять молчим. Джереми Кайл на экране заходится какой-то песенкой и пускается в пляс, обыгрывая результаты тестирования очередного участника на детекторе лжи. Умеет человек держать аудиторию в руках.

– Как там поживают ваши зверушки? – скучным голосом интересуется Лиз.

– Их разместили по соседним приютам, пока мы восстанавливаем свой. Собрали всех собак, кроме Тайсона. Кабаны как в воду канули. Еще мы потеряли трех кошек из тех, что послабее: чересчур надышались дыма. Кроме того, погибли хомячки… да и вообще все грызуны… И попугай Фрэнки…

Я стараюсь смотреть на потолок, потому что так легче незаметно смаргивать слезы.

– Мне очень жаль, – мягко говорит Лиз.

– Всем, кто там работал, тоже.

– Я не об этом. Хотя животных, конечно, я жалею. Я просто хотела перед вами извиниться. Вам пришлось делать выбор в ситуации, где нет решения.

Я нарочно прикусываю щеку изнутри и мотаю головой. Если начну говорить, разрыдаюсь.

– Эмма. – Я слышу скрип стула по линолеуму; Лиз встает. Я внутренне сжимаюсь, когда она делает шаг в мою сторону, но она ко мне не прикасается. Просто стоит, на голову вздымаясь выше меня, держа руки сцепленными перед собой. – Вас никто не винит.

Я опять мотаю головой. Зря я сюда приперлась. Надо было остаться с Уиллом и всего лишь позвонить в больницу, проверить, как дела у Ал. Уилл, кстати, отговаривал. Сказал, что у меня как минимум нервное потрясение, что надо отдохнуть, что он обо мне позаботится, но я отказалась. А ведь он был прав. В который раз.

– Так и есть, Эмма. Ты ни в чем не виновата.

В дверях стоит Ал. Босиком. На плечах, поверх больничной пижамы, наброшен синенький байковый халат с начесом; руки спрятаны в карманы. Лицо по-прежнему осунувшееся, однако уже без смертельной бледности.

– Ал, – заставляю я себя заглянуть ей в глаза. – Прости меня, пожалуйста. Ради бога, прости. Я…

Она сгребает меня в охапку, не дав закончить, и прижимает к груди. Вот у нее-то на плече я и дала себе волю.

– Ладно, девчата, – мягко говорит Лиз. – Схожу-ка я погляжу, что тут и как.

Поскрипывая линолеумом, девушка покидает больничную палату.

– Лошадиная доза валиума?

– Я же говорю. – Ал тянется к кувшину с водой, что стоит возле койки, и наливает себе полстакана. – Врачи предполагают, что она подсыпала мне растолченные таблетки в термос с чаем, откуда я как раз и отпила, когда мы подъезжали. Но вот пыталась ли убить?.. – Ал умолкает, делая глоток. – Эмма, ты себе не представляешь, во что она превратилась. Призналась, что пожар в «Эканте» – ее рук дело. Два дня она ждала возвращения Айзека с Дейзи, а когда те так и не появились, решила, что все сговорились держать ее в неведении. Айсис с Черой пытались ее урезонить – мол, они наверняка пошли в Покхару, – но Кейн, который все эти дни пьянствовал напропалую, взялся Линну подзуживать. Дескать, Айзек с Дейзи удрали, бросив ее на произвол судьбы. Она и поверила, хотя я не понимаю почему. Уверяла меня, что в «Эканте» чувствовала себя по-настоящему счастливой, словно обрела свой истинный дом, но, наверное, в глубине души подозревала, что и это окажется иллюзорным, преходящим. Как бы то ни было, – Ал пожимает плечами, – в итоге Линна надралась и дико разозлилась, решив, что Айзек ее просто использовал, чтобы она притащила своих подруг, с которыми он будет спать. И как-то ночью подожгла его кабинет. За ворота вышла со своим паспортом в одной руке и со всеми деньгами Айзека – в другой.

– Боже милосердный… Получается, пока ты лежала в покхарской больнице, она шлялась прямо по соседству, в городе?

Ал кивает.

– Вполне могло статься, что мы очутились бы с ней на одном самолете, когда возвращались в Катманду, однако она решила на какое-то время задержаться в Непале. Поискать Айзека с Дейзи, которые, по ее мнению, от нее прячутся.

– И сколько она там жила?

– Месяца три. Потом от кого-то узнала про пожар в «Эканте», а еще кто-то ей ляпнул, что Айзек уже вроде как в Англии, организовывает там новую общину.

– И поэтому вернулась?

– Ну да. Эмма, она на нем просто зациклилась. Что-то серьезное с головой. И угодила в психушку. На остатки Айзековых денег добралась до Абердина, где взялась донимать какого-то его друга, про которого ей рассказали в Армии спасения.

– Да, помню, она упоминала о нем в одном из своих мейлов.

– Так вот, когда он не смог ей ответить, где сейчас искать Айзека, она заехала ему в лобовое стекло кирпичом. Забрали ее в полицию, стали допрашивать – и полезло бог знает что: и голоса-то с ней разговаривают, и руки она на себя наложит, и видит всякие разные вещи… Словом, позвали психиатра. Тот послушал-послушал и прописал ей тихую палату. Ей, кстати, там понравилось. Говорит, все такие внимательные, никто не осуждает, много новых друзей… А потом ее взяли и выписали. Опять как с «Экантой»: поманили да обманули.

– Отобрали вновь обретенное счастье…

– Ага. И как ты думаешь, кто, по ее мнению, во всем этом виноват? Ты. До меня дошло только в машине. Она меня убедила, что Дейзи жива; мало того, знает, где та находится. А как вылетели на трассу, у нее словно пробку вышибло: так и понесла бог знает что. Пригрозила, что выпрыгнет из машины, если я ей не помогу. Дверцу дважды распахивала – и это на трассе эм-четыре! Там ниже ста сорока никто не ходит, прикинь? Мы едва не разбились, пока я ее обратно втаскивала.

– А-а! Так вот когда ты мне позвонила!

– Ну. Она диктовала, что тебе говорить. Я-то хотела тормознуть у заправки и звякнуть тебе из сортира, но она отобрала мой мобильник и вышвырнула в окно. Только и осталось, что баранку крутить. Потом я решила, что, когда доберемся до твоего дома, можно будет вызвать санитаров или еще что-то, но она заставила ехать до этого… как его… до вашего «Гринфилдса». Мол, там у вас собрание каких-то волонтеров и ты на нем будешь.

– Ни фига себе разведка работает! Откуда она все это знала?!

– Понятия не имею. – Ал поплотнее запахивает халат. – Сведений она про тебя набрала массу. И про бойфренда, и про твою малышку.

– Малышка-то не моя. Хлоя – дочь Уилла.

– Ага, значит, все-таки кое-чего она не знала… Не важно. Главное, Линна все время с пеной у рта орала, какая-де у тебя идеальная семья и идеальная работа. И как это несправедливо, что у тебя всё, а у нее – ничего. Ох, Эмма… Она все на тебя повесила: и пропажу Айзека с Дейзи, и пожар в «Эканте», даже собственную госпитализацию. Она была убеждена, что ты – серый кардинал ее злосчастий, злой гений ее судьбы. Думаю, из-за этого и меня разыскала. Решила, что уж я-то ей поверю, в отличие от всех прочих. – Ал не мигая смотрит мне в глаза. – Чего я не понимаю, так это откуда у нее взялись мои координаты.

– Наверное, примерно оттуда же, откуда она взяла мои. Просто спросила кое-кого, и все.

– Это как понимать?

– Она позвонила моей матери. Номер-то не менялся еще с универа. Ну, позвонила, назвалась однокурсницей; мама даже не запомнила имя. Сказала, что близится годовщина выпуска, надо созывать народ, так что нет ли у нее контактного номера и адресочка?..

– И твоя мать все ей взяла и выложила? Даже зная, что ты поменяла имя?

Я пожимаю плечами.

– Мама никогда толком не понимала, отчего я так поступила. Укоряла меня в мелодраматизме, обвиняла в оскорблении ее самой и отца… Если честно, полагаю, она ни на секундочку не задумалась, каким боком это может мне выйти. Да я бы нипочем не догадалась, если б она сама мне не позвонила в ночь пожара. Увидела новости по телику, позвонила проверить, в порядке ли я, и эдак мимоходом бросила, не забыла ли я про собрание однокурсников.

– Вот уж действительно, твою мать…

– Когда Линна раздобыла мое имя и адрес, ей оставалось только вбить это в «Гугл», чтобы узнать, где я работаю. Поисковик выдает и пресс-релизы, и заметки из онлайн-газет, и фотографии, и все-все-все. Ты не забывай, насколько быстро я сама отыскала тебя через «Фейсбук».

– Господи боже…

Она откидывается на подушку и невидящим взглядом смотрит на телеэкран. Джереми Кайла сменил очередной выпуск «Доброго утра», и Филлип с Холли, как всегда, ржут на своей кушетке над остротами очередного медийного персонажа.

– А сейчас-то что будет? – спрашивает Ал, по-прежнему не отрываясь от экрана.

– Уголовная полиция заполучила Линнин мобильник с ноутбуком; они лежали у нее в сумке, которая осталась в твоей машине. Кроме того, обратились в ее банк. Вчера звонил следователь Армстронг; он и рассказал мне, что в день наезда Линна взяла напрокат машину в Бристоле. Теперь поднимут записи той компании, не появилось ли на кузове характерных отметин… В общем, осталось собрать кое-какие крупицы для полноты картины, и дело можно закрывать.

– Нет. – Ал смотрит мне прямо в глаза. – Я не об этом. Я спрашиваю, что теперь делать нам? Тебе и мне?

– А ты сама что хотела бы?

– Рассказать всю правду.

Расследование затянулось еще на полгода. Уголовная полиция связалась с непальцами, Аннапурну прочесали повторно, однако тел Айзека и Дейзи не нашли: чересчур большая территория, чересчур густая поросль и обилие расселин. Ал разозлилась, взялась обвинять непальцев в намеренном сокрытии фактов, чтобы, понимаете ли, не пострадала туристская отрасль. Пригрозила, что сама туда отправится, если они не хотят – или не умеют – делать все правильно, однако Лиз ее урезонила. А еще через месяц дело закрыли окончательно, так что Айзек с Дейзи до сих пор официально числятся без вести пропавшими. Это по-прежнему не дает Ал покоя. Лично мне кажется, что она чуть ли не стремилась попасть под суд за убийство Дейзи, пусть это и был несчастный случай, лишь бы избавиться наконец от чудовищного груза, который несла последние пять лет. Ох, если б это было так просто… Я и поныне просыпаюсь по ночам, давясь черным дымом и выкрикивая имя Линны… В ответ меня обнимает Уилл, да и Джек прибегает в спальню, чтобы сунуть свою мохнатую голову между нами. Все верно, я взяла его себе после того пожара. Не отдавать же в очередной приют: у бедолаги и так полно психических травм на всю оставшуюся жизнь.

Когда Шейла вернулась из отпуска – на трое суток раньше времени! – и обвела взглядом закопченные руины, я вручила ей «по собственному», но она напрочь отказалась его принимать. Усадив за свой кухонный стол, три часа кряду выслушивала всю правду о том, кто я есть на самом деле. Единственным моментом, когда я уловила на ее лице признаки недовольства, было мое объяснение, кто такая Ангарад. Впрочем, Шейла совершенно не озаботилась моим предупреждением, что, если выйдет статейка, которой та грозилась, может пострадать репутация «Гринфилдса».

– Подумаешь! Значит, народ будет приезжать пялиться на тебя, а не на животных. Если ты сама это выдержишь, то уж я – тем более.

А народ и впрямь приезжал пялиться – какое-то время. Причем дело не ограничилось одними лишь посетителями. Даже мои коллеги пару дней держались с опаской, а на комнату отдыха несколько раз спускалась тишина, когда я входила туда с бутербродами. Со временем, потихоньку, разговор вернулся к привычным темам – кто кого засудил на вчерашних «Танцах со звездами», кто изловчился достать абонемент на крикетное поле, где играет Элтон Джон, или какая именно диета лучше для похудения, – и уродливая тень, которую на меня набросила статеечка, наконец рассеялась. Я, кстати, практически уверена, что именно Ангарад стащила у меня первое письмо. Она так и не призналась, зато в репортаже прозрачно намекала, что приют подожгли как раз те, кто точил на меня зуб, и что у нее есть доказательства.

За мной до сих пор тянутся тени, однако они не из тех, что доступны чужому взгляду. Призраки Дейзи и Линны по-прежнему ходят за мной по пятам. Никто из них не заслуживал смерти. Линна была просто больна, а Дейзи – пьяна, ослеплена влюбленностью, к тому же обработана и настроена против меня. После закрытия уголовного дела я вышла на Дейзиного отца и попросила о встрече. Думала, он откажет или начнет сыпать в трубку упреками. Ан нет. Он согласился; мало того, сам сел за руль и добрался до нашего поселка. Слушал у меня на кухне, что я рассказываю про Непал. Я не стала упоминать нож, описывая схватку Ал с Дейзи на краю пропасти. Не сомневаюсь, однако, что он про это был прекрасно осведомлен; мне просто не хотелось, чтобы в последний образ дочери вкралась эта деталь: Дейзи машет кухонным тесаком, угрожая своим же подругам… Заканчивая рассказ, я ждала, что он сейчас разрыдается или бросится вон из дома; он же просто остался сидеть – предельно неподвижный, руки безвольно лежат на коленях, глаза вскинуты к потолку. Многолетняя душевная боль изрезала ему лицо морщинами, и не только из-за трагедии с Дейзи: ведь в его жизни были еще две смерти, пусть и давно. Однако скорбь есть скорбь. Прощаясь, он крепко обнял меня в дверях, обещал быть на связи, но я-то знаю, что больше его не увижу и не услышу.

Пробовала позвонить Линниной матери… Та просто бросила трубку. Несколько раз я повторила попытку, а затем вмешался Уилл: дескать, прекрати. Ей от этого ничуть не легче, как и мне самой. В общем, что бы ее мать ни думала про дочь с сыном, она не желала это обсуждать с посторонними.

Пару недель назад, случайно заглянув в книжку, которую я брала с собой в Непал – дурацкая, скучная поделка с претензией на литературу, – я наткнулась на фотку: мы все вчетвером, только-только вышли из самолета в Катманду. Снимок сделал какой-то тамошний парень Дейзиным «Полароидом». Мы стоим розовощекие, свеженькие, наивные… а ведь так оно и было. Приехали, дуры, в шикарный отпуск. Я бежала от постылой работы, Ал – от разбитого сердца, Дейзи увязалась за компанию в поисках приключений, ну а Линна… Линна искала себе родной дом. Я частенько задаюсь вопросом: что могло случиться, если б Дейзи выиграла тот спор в крошечной лондонской однушке, где обитала Линна, и мы вывезли бы Ал на Ивису вместо Непала? Наверняка Дейзи до сих пор была бы жива и здорова. Зато насчет крепкой дружбы я сомневаюсь. Наши с ней отношения давно пошли трещинками, обросли колючками и заусенцами после множества лет мелких досад и взаимных претензий. А нашлась бы во мне сила воли, чтобы, поняв это, самой поставить точку? Не знаю. Я в ту пору была совсем иной…

– Джейн! – В кухню врывается Хлоя, преследуемая счастливым Джеком; за ними я вижу и Уилла. Он встречает мой взгляд и тепло улыбается. – А можно я опять с Джеком погуляю? Ну пожалуйста! Он так любит играть на улице!

– Он? А может, ты?

Я перевожу взгляд с умоляющей детской рожицы на улыбчивую морду добродушного, верного бульдога возле ног ребенка. Есть люди, которые вовсю ратуют за усыпление любого пса, побывавшего в собачьих боях; это, дескать, чересчур калечит животное, как физически, так и психически; таким особям уже никогда не вернуться к нормальной жизни, – но я-то знаю: Джек сильный. Да и окружают его заботливые, любящие люди. Прошлое не является залогом будущего, если только ты сам этого не захочешь.

– Джейн? – напоминает о себе Хлоя. – Ну так можно, а?

Я поднимаюсь на ноги и тянусь к шлейке, что висит на крючке серванта.

– Конечно, моя сладкая. Пойдем все вместе.