Глава 28. Тогда

Часы превращались в дни, дни сливались с ночами, одно дежурство подгоняло другое. Лана уже не знала, сколько времени прошло с момента отплытия из Филиппин – по крайней мере, целая вечность. Ей не хватало самых банальных вещей: стула, который не скользит по полу, неограниченного запаса воды, одежды без запаха сырости, пения птиц, возможности пройти больше пятнадцати шагов в одну сторону, даже шума машин.

Лана взглянула на часы: уже раннее утро. Сколько же она спала в последние дни? Не больше двух-трех часов подряд, это точно. Наверное, то же самое ощущают молодые мамы – когда теряешь связь с реальностью, когда кажется, что где-то в глубинах продолжительного сна и остался тот человек, которым ты был раньше и которого теперь не вернуть.

Лана посмотрела на свой блокнот, где от руки был написан список членов команды, закрыла его и засунула под матрас, спустилась с койки и натянула шорты. Зевая, она вышла из каюты и отправилась пить кофе. На камбузе стоял отвратительный запах: мусорные корзины были переполнены, еда в упаковках отсырела и начала гнить, из холодильника что-то текло белой струйкой. Ни у кого не оставалось ни времени, ни сил на поддержание порядка. Лана вышла из камбуза, решив, что позже там уберется.

На палубе выяснилось, что дождь кончился, а ветер стих. Серое небо по-прежнему было затянуто облаками, однако из-за них понемногу проглядывал солнечный свет.

Китти сидела у края кубрика; не одна – рядом сидел Денни, и судя по тому, как они склонили друг к другу головы, беседа была сугубо личной. Китти сдвинула колени в сторону, засунув пальцы ног под бедро Денни. Она что-то говорила ему, а Денни внимательно слушал.

От острого укола ревности у Ланы сжалось сердце. Нет, они бы не стали…

Изумленная, она слегка покачала головой.

– Доброе утро. – Китти заметила ее и отодвинулась от Денни. – Выспалась?

Лана кивнула.

– Чувствуешь себя лучше. – Она хотела задать Китти вопрос, но получилось, скорее, утверждение.

– Да, намного. Думаю… тьфу-тьфу… – Китти постучала по деревянному штурвалу, – морская болезнь отступила.

– Это хорошо.

Денни не отводил взгляда от Ланы, задумчиво сжав губы. Круги под его глазами стали еще темнее.

– Жутко устал, – вздохнул он, поднявшись. – Пойду немного отдохну.

Проходя мимо Ланы, Денни посмотрел ей прямо в глаза, как будто хотел что-то сказать.

– Все нормально? – прошептала она.

Денни кивнул и отвел взгляд.

Подавшись вперед, Китти уткнулась локтем в колено и закурила.

Лана села с подветренной стороны и смотрела, как Китти подносит сигарету к губам и глубоко затягивается. Лицо ее исхудало, черты теперь казались более резкими.

Обе молча смотрели на воду. После вчерашней размолвки по поводу голосования подруги больше не разговаривали.

Поразительно, как сильно изменился морской пейзаж за несколько часов – словно и не было никакого урагана. Солнце пыталось пробиться сквозь утренние облака, и Лане очень хотелось почувствовать на коже его обнадеживающие поцелуи.

Она покрутила правой стопой, затем левой. Как приятно вытянуть ноги! Мышцы ныли от того, что в непогоду постоянно приходилось держать равновесие.

Зажав сигарету губами, Китти наклонилась к Лане и коснулась ее татуировки, три раза провела пальцами по очертаниям черного крыла. Затем тоже вытянула ногу – сдвинувшись на самый край сиденья, чтобы кончики пальцев оказались на одном уровне.

– Так и не сделала себе, представляешь? А сколько было разговоров! – В смехе Китти звучали грустные нотки. – Папа так ничего и не сказал тебе, да?

Лана покачала головой. Каково ему было, когда дочь сделала тату, покрасила волосы в сиреневый, облепила комнату гневными постерами и стала врубать тяжелый рок? В то время Лана, раздражительный и склонный к экспериментам подросток, очень хотела, чтобы отец хоть раз сказал: «Ты прямо как твоя мать». Она словно примеряла на себя разные личности, чтобы понять, в каком образе больше похожа на маму.

Его молчание по этому поводу Лану бесило. Иногда она жалела, что они с отцом обходятся без криков, – не то что дома у Китти. Хотелось выплеснуть накопившиеся за годы молчания эмоции. Хотелось сорвать с них крышку, завопить, выругаться во весь голос в их полном спокойствия доме, расколотить что-нибудь, зарыдать. Только недавно она поняла, почему отец молчал: каждое упоминание о матери Ланы лишь укрепляло его ложь, и он решил, что лучше вообще о ней не говорить.

– Из нас двоих ты всегда была самой храброй, – сказала Китти.

Удивленная, Лана искоса посмотрела на подругу. Что-то здесь не так… Порыв ветра растрепал волосы Ланы, пришлось заново их завязывать. Снова взглянув на Китти, она поняла: на подруге чужой джемпер. Бледно-голубой с зелеными вставками на груди.

– Это что, джемпер Денни?

Китти посмотрела на джемпер, кивнула.

– Я замерзла.

– Долго он тут сидел? – спросила Лана, нервно сглотнув.

– Сказал, что не мог уснуть.

Значит, этой ночью Денни лежал в своей каюте без сна – как и сама Лана.

Она снова глянула на Китти. Джемпер Денни, повязки от укачивания на запястьях… Когда Лана вышла на палубу, Китти отодвинула от него ноги.

– О чем вы тут с ним болтали?

– Да так, ни о чем, а что? – Голос Китти звучал спокойно.

– Вы как будто обсуждали что-то важное и замолчали, когда увидели меня.

– На что ты намекаешь? – изумилась Китти.

Может, они просто обсуждали Жозефа или говорили о том, как плавание в ураган придает смелости, но Лана продолжила:

– Ну, вы были так… близки.

– О, Господи! – усмехнулась Китти. – Думаешь, я с ним трахаюсь? Ты это хотела спросить? Охренеть! – Китти встала. – Да что с тобой вообще происходит?

А происходит то, поняла Лана, что она больше не доверяет Китти. Когда-то подруги были единым целым, только они вдвоем против всего мира. Теперь все не так: их дружба стала казаться переменчивой, словно ветер.

Китти затянулась и щелчком выбросила окурок за борт.

– Нет, – сказала она, стоя спиной к Лане. – Я с ним не трахаюсь. Я бы никогда так с тобой не поступила.

Лана промолчала. В самом деле?

Китти ссутулила плечи, и сквозь джемпер Денни проступили позвонки. Из ее горла вырвался тихий всхлип.

– Кит, в чем дело?

– Во всем. В том… что ты можешь такое обо мне подумать. Что с нами случилось? Что стало со всеми нами? Все как-то неправильно.

– Жозеф умер, вот что случилось.

– Не тебе одной здесь плохо, Лана! – рявкнула Китти, поворачиваясь к ней лицом. – Нам всем хреново. Мы все чувствуем ответственность. – Китти прикрыла рот рукой. – Боже, – простонала она.

– В чем дело, Кит? – через некоторое время спросила Лана. – Ты что-то знаешь?

Китти закрыла глаза.

По спине Ланы пробежал холодок.

– Китти, прошу тебя. Скажи.

– Я переборщила с коктейлями в ту ночь. – Китти провела рукой по лицу. – Из-за сока не чувствовалось, но я влила охренеть сколько водки. Вот почему все так надрались. Вот почему Жозеф был пьяный в стельку. И почему Аарон… – Китти опять зарыдала.

– Ты же не могла предположить, что такое случится.

– Если бы мы так не напились, может, ничего бы и не было. Может, Жозеф по-прежнему был бы с нами. Мне сейчас так тяжело… – Китти размазала слезы по лицу. – Очень тяжело. Мы нашли вот это, – показала она на яхту, – а теперь… – Она покачала головой, как будто теперь все было потеряно.

Днем команда собралась на носу яхты, встали полукругом. На палубу летели брызги, и Лана держалась за страховочный трос. Скорее бы это закончилось.

Аарон начал:

– Как вы знаете, Шелл предложила почтить память Жозефа. Последние несколько дней выдались трудными для всех. Нам пришлось принимать серьезные решения, и я надеюсь, что это станет первым шагом к новому и позитивному этапу жизни. – Аарон взглянул на небо. – Даже погода сегодня на нашей стороне. И будет только улучшаться – фронт низкого давления, похоже, ушел. – Он провел рукой по груди и добавил: – Хватит мне уже толкать речи, если кто хочет высказаться, прошу.

Через некоторое время вперед вышла Шелл.

– Я не очень хорошо знала Жозефа. Иногда люди лишь ненадолго появляются в твоей жизни, поэтому я не могу сказать, каким он был в детстве или в подростковом возрасте. – Она по очереди посмотрела на всех членов команды, однако отвела взгляд от Генриха. – Мои воспоминания о Жозефе – это небольшие зарисовки из жизни «Лазурной». Например, как в свой первый ужин на яхте он подчистую умял три порции. Помню, как часто он сидел здесь, на носу, и смотрел на море. Какой невероятный прыжок в воду со скал на Филиппинах он совершил. Понимаю, я лишь поверхностно познакомилась с его личностью. И мне жаль, что мы не сможем узнать его лучше. – Шелл сжала губы, опустила голову и шагнула назад.

Хотя слова Шелл прозвучали по-доброму, сама «панихида» казалась какой-то вымученной. Да, они плохо знали Жозефа, но только им шестерым известно, что он погиб. Лана не будет произносить речь. Разве Жозеф хотел бы, чтобы последние слова о нем сказали те, кто решили даже не сообщать о его смерти?

– Кто-нибудь еще? – спросил Аарон. – Лана?

– Нет, – решительно покачала головой она.

– Генрих?

– Нет, благодарю, – ответил тот, опустив взгляд.

«Вот и все, – подумала Лана, – больше никто ничего не скажет». И вдруг вперед вышел Денни.

– Я хочу кое-что сказать.

Аарон был удивлен не меньше Ланы.

– Да, конечно.

Глядя в сторону горизонта, Денни заговорил на французском. Хотя Лана не могла понять слов, она видела, как бегают его глаза, – видимо, мыслями он полностью ушел в воспоминания о Жозефе. Как будто остальные в тот момент для него не существовали, и Денни общался только с ним.

Закончив, он качнул головой и отошел назад.

Настало долгое молчание. Потом Аарон взял вещи Жозефа и передал их стоявшим по обе стороны от него Шелл и Генриху. Генрих поднял стопку черных записных книжек Жозефа над носом яхты, и Лана едва удержалась, чтобы не броситься и не остановить его. Генрих швырнул их за борт, и сотни страниц, усеянных извинениями, пропитались соленой водой и ушли на дно. Никто теперь не узнает, что эти записи значили для Жозефа и почему он так упорно заполнял страницы словом «сожалею».

Следующим за борт скинули спальный мешок Жозефа, и он расползся по поверхности океана темной блестящей змеей. Его утянет на дно, занесет песком и илом.

Последним в море отправился холщовый рюкзак. Шелл что-то прошептала над ним, бросила за борт, и рюкзак упал с громким всплеском.

От Жозефа больше ничего не осталось.

Волна подцепила одну из рубашек Жозефа и вытащила ее из рюкзака за рукав. Вещи одна за другой выплыли наружу и растянулись по воде. Казалось, сам Жозеф качается на поверхности вниз лицом.

Пытаясь сдержать всхлип, Лана закрыла рот рукой.

Все это неправильно, ужасно неправильно.

– Теперь никто даже не узнает, что Жозеф был здесь! – гневно выпалила она.

Все обернулись в ее сторону.

– Ты от всего избавился, – сказала Лана, глядя на Аарона. – Избавился от улик.

– Лана, вещи – не улики, а лишь напоминания о жизни. Мы отпускаем их в море, чтобы почтить его память. Как иначе мы можем это сделать?

– Почтить его память? Выкинув за борт все его вещи? И деньги в том числе? – возмутилась Лана.

Генрих удивленно посмотрел на нее.

– Я имею в виду пятьсот долларов из бумажника Жозефа.

Аарона это не смутило.

– Деньги я не выбросил, это было бы глупо. Я решил отложить их в общий фонд на ремонт яхты.

– Ты решил? – Лана окинула взглядом всех членов команды. – А как же голосование?

– Я ни за что не стал бы выкидывать деньги, – уверенным тоном ответил Аарон. – Пять сотен долларов помогут «Лазурной» как можно дольше оставаться в море. Я считал, что для тебя это не менее важно, чем для всех нас.

Лана промолчала. Она уже ни в чем не была уверена.

Просматривая в каюте свои рисунки, Лана обращала внимание на перспективу, на свет и тень, на детали и глубину изображения. Вот набросок пальмы, сквозь листья которой бьют солнечные лучи. Вот Денни читает, сидя на палубе, Лана изобразила его в профиль. Дальше – рисунок со шлепанцами, которые кто-то кинул в ведро, затем корифены с блестящей чешуей. Казалось, все это было очень давно, в совсем другом путешествии. А вот и Жозеф: сидит на носу яхты, зажав самокрутку меж пальцев.

Лана выглянула сквозь заляпанный солью иллюминатор на сердитый, темно-синего цвета океан, мучительно безбрежный. Весь этот простор, вся эта вода и небо – от их бескрайности кружилась голова, и все же через три дня они будут на суше.

– Лана? – В каюту заглянула Шелл. Не дожидаясь приглашения, она зашла внутрь и закрыла за собой дверь. – Как ты? – спросила Шелл, увидев набросок с изображением Жозефа в альбоме Ланы.

– Нормально. – Лана закрыла альбом и убрала его под матрас.

– Просто хотела посмотреть, как тут у тебя дела. Понимаю, ты сильно переживаешь из-за смерти Жозефа, но не надо считать нас всех врагами. Ты же знаешь, что мы тебя любим. – Шелл подошла к верхней койке и коснулась руки Ланы. – Мне больно видеть тебя в таком состоянии.

Внезапная близость Шелл, ее забота растопили что-то внутри Ланы. На глаза выступили слезы, и она быстро заморгала, чтобы смахнуть их.

– Милая, прошу тебя, постарайся больше не переживать.

– Не могу, пока не узнаю, что с ним случилось.

– Мы все жалеем, что ничего не заметили. – Тон Шелл стал слегка раздраженным.

– Что произошло между тобой и Генрихом в ту ночь, когда пропал Жозеф? – спросила Лана.

– Почему ты спрашиваешь? – Шелл шагнула в сторону.

– Потому что каждый что-то скрывает.

– Я не хочу об этом говорить.

Лана слезла с койки и встала прямо перед Шелл – у той горели щеки, заметно участилось дыхание.

– Разве ты не видишь, что мы должны об этом поговорить? Все делают вид, что Жозеф вообще не существовал, что не сообщать о нем в полицию – это нормально. Поэтому я прошу тебя, Шелл, будь со мной откровенна. Из-за чего вы с Генрихом повздорили? Вы же дежурили вместе – что вы тогда увидели? Что произошло?

– Господи, ты правда думаешь, что мы как-то связаны со смертью Жозефа? – изумилась Шелл.

Лана потерла лоб.

– Нет, не думаю. Просто хочу, чтобы люди перестали скрывать правду лишь потому, что им так проще.

– Ты настолько зациклилась на Жозефе, – прищурилась Шелл, – что забываешь – не вся жизнь вертится вокруг него. И если тебе так уж приспичило узнать каждую деталь той ночи, то я скажу тебе, что случилось. Мы с Генрихом переспали, вот что! Последний раз я была с парнем шесть лет назад. – Глаза Шелл наполнились слезами. – Это была ужасная ошибка, мы оба поступили глупо. Генрих зашел в мою каюту, он был расстроен, забрался ко мне на койку, и я его пустила. Мы оба были пьяны – не соображали, что делали, – а теперь… теперь все кончено.

– Боже, Шелл, прости. Я не знала…

– Так что нет, той ночью я не дежурила вместе с Генрихом. Он нес вахту один. И я не видела, как Жозеф оказался за бортом – никто не видел. – Шелл перевела дыхание. – Может, пора уже поверить, что люди говорят тебе правду.