Книга: Время предательства
Назад: Глава вторая
Дальше: Глава четвертая

Глава третья

– Подумайте хорошенько, – произнес Арман Гамаш нейтральным голосом.
Почти нейтральным. Но во взгляде его умных карих глаз никакой нейтральности не было.
Их взгляд был жестким, холодным. Непреклонным.
Гамаш смотрел на агента поверх полукруглых очков и ждал.
В комнате для совещаний воцарилась тишина. Шуршание бумаги, дерзкое, пренебрежительное перешептывание – все стихло. Даже веселое переглядывание прекратилось.
Все уставились на старшего инспектора.
Инспектор Изабель Лакост, сидевшая рядом с ним, обвела взглядом собравшихся агентов и инспекторов. Шла еженедельная летучка отдела по расследованию убийств Квебекской полиции. Обычно они собирались для того, чтобы поделиться идеями и информацией по расследуемым делам. Если прежде такие летучки были продуктивными, то теперь Лакост стала их побаиваться.
И если у нее возникали такие ощущения, то что уж говорить о старшем инспекторе?
Впрочем, трудно было сказать, что думает и чувствует шеф.
Изабель Лакост знала его лучше, чем кто-либо из присутствующих. Она вдруг с удивлением поняла, что дольше всех служила под его началом. Остальных людей из старой гвардии перевели либо по просьбе, либо по приказу старшего суперинтенданта Франкёра.
А сюда стали направлять всякую шваль.
Самый успешный в стране отдел по расследованию убийств был уничтожен, умелые детективы заменены на ленивых, наглых, некомпетентных громил. Впрочем, таких ли уж некомпетентных? В качестве детективов – безусловно, но в этом ли состояла их работа?
Нет, конечно. Лакост знала (и, как она подозревала, Гамаш тоже знал), почему новые люди оказались в отделе. Вовсе не для расследования убийств.
Невзирая ни на что, старшему инспектору Гамашу каким-то образом удавалось управлять ими. Контролировать их. Хотя и весьма условно. Лакост чувствовала, что баланс сил меняется. С каждым днем в отделе появлялись все новые агенты. И она видела, как они обмениваются понимающими улыбками.
Лакост ощущала, как в ней нарастает злость.
Безумие толпы. Безумие нахлынуло на их отдел. И каждый день старший инспектор Гамаш взнуздывал его и брал под контроль. Но даже ему это удавалось все с большим трудом. Сколько он еще продержится, прежде чем окончательно потеряет власть?
Инспектора Лакост одолевали многие страхи, но в основном связанные с ее маленькими сыном и дочерью – не случится ли с ними чего-нибудь. Она понимала, что ее страхи по большей части иррациональны.
Однако страх перед тем, что может случиться, если старший инспектор потеряет контроль, не был иррациональным.
Она встретилась взглядом с одним из старых агентов, который сидел ссутулившись, скрестив руки на груди. Он явно скучал. Инспектор Лакост посмотрела на него осуждающим взглядом. Агент опустил глаза и покраснел.
Стыдится самого себя. Ну да, а что ему еще остается?
Лакост продолжала сердито смотреть на него, пока он не выпрямился и не опустил руки.
Она кивнула. Победа, хотя и маленькая и, несомненно, временная. Но в такие дни даже маленькие победы шли в счет.
Инспектор Лакост снова повернулась к Гамашу. Его большие руки спокойно лежали на столе поверх еженедельного доклада. Рядом была авторучка, которой он пока так и не воспользовался. Его правая рука чуть подрагивала, и Лакост надеялась, что никто, кроме нее, этого не замечает.
Он был чисто выбрит и, казалось, ничуть не изменился. Мужчина под шестьдесят. Не сказать чтобы красивый, но весьма примечательный. Скорее похожий на профессора, чем на копа. Скорее похожий на исследователя, чем на охотника. От него пахло сандаловым деревом с оттенком розовой воды, а на работу он неизменно надевал пиджак и галстук.
Его темные ухоженные волосы поседели и чуть кудрявились у висков и за ушами. На лице виднелись морщины – неизбежное следствие возраста, забот и смешливости. Впрочем, его морщины не сильно углубились после недавних испытаний. И еще у него появился – и уже не исчезнет – шрам на левом виске. Напоминание о событиях, которые ни она, ни он никогда не забудут.
Его крупная шестифутовая фигура была внушительной. Не то чтобы мускулистой, но и не жирной. Он был основательным.
Основательным, думала Лакост. Как материк. Как мыс, вдающийся в огромный океан. Неужели непреклонная ныне стойкость все глубже прорезается морщинами и трещинами? Неужели образовавшиеся расщелины уже дают о себе знать?
Но в данный момент старший инспектор Гамаш не выказывал никаких признаков разрушения. Он смотрел на провинившегося агента, и даже Лакост не могла не испытывать к бедолаге некоторого сочувствия. Этот новый агент принял материк за песчаную косу. И только сейчас – слишком поздно – понял, с чем столкнулся.
На ее глазах пренебрежительность превратилась в беспокойство, потом в тревогу. Агент повернулся к своим друзьям в поисках поддержки, но они повели себя как трусливая стая гиен. Им не терпелось посмотреть, как его будут рвать на части.
До этого Лакост даже не догадывалась, с какой готовностью стая может наброситься на одного из своих. Или по меньшей мере отказать ему в помощи.
Она увидела пристальный взгляд Гамаша, устремленный на изворачивающегося агента, и поняла тактику шефа. Он испытывает их. Проверяет на взаимовыручку. Отделил одного из стаи и ждет – придет ли кто-нибудь спасать его.
Никто не пришел.
Изабель Лакост слегка расслабилась. Старший инспектор по-прежнему контролировал ситуацию.
Гамаш продолжал пристально смотреть на агента. Теперь заволновались и остальные. Один из них даже поднялся и сердито заявил:
– Меня ждут дела.
– Сядьте, – приказал Гамаш, не глядя на него.
И тот упал на стул как подкошенный.
Гамаш ждал. Ждал.
– Désolé, patron, – произнес наконец агент. – Я еще не допрашивал подозреваемого.
Его слова повисли в воздухе. Презренное признание. Все собравшиеся только что слышали, как агент врал о якобы проведенном допросе, и теперь ждали, как с ним поступит старший инспектор. Как он отдубасит своего агента.
– Мы поговорим после летучки, – сказал Гамаш.
– Да, сэр.
Реакция последовала незамедлительно.
Хитроватые улыбки. После демонстрации силы со стороны начальства они вновь почувствовали его слабость. Если бы он разорвал агента в клочки, они прониклись бы к нему уважением. Стали бы побаиваться. Но пока они лишь почуяли запах крови.
И Изабель Лакост подумала: «Да простит меня Господь, но мне жаль, что шеф не унизил, не опозорил этого агента. Не пригвоздил его к стене, чтобы другим неповадно было противостоять старшему инспектору Гамашу».
«Предел, его же не прейдеши».
Но Изабель Лакост прослужила в Квебекской полиции достаточно долго, чтобы понять, насколько легче стрелять, чем говорить. Насколько легче кричать, чем аргументировать. Насколько легче унижать, дискредитировать, злоупотреблять властью, чем вести себя достойно и оставаться вежливым даже по отношению к тем, кто такими качествами не обладает.
Насколько больше мужества требуется для того, чтобы быть добрым, чем жестоким.
Однако времена изменились. Изменилась полиция. Она превратилась в структуру, где жестокость вознаграждалась. И даже культивировалась.
Старший инспектор Гамаш знал это. И тем не менее подставлял свою шею. Поступает ли он так намеренно, или он и в самом деле настолько ослабел?
Лакост уже и не знала.
Но она знала другое: в течение полугода старший инспектор наблюдал за тем, как громят его отдел, как насаждают туда никчемных людей. Плоды трудов Гамаша уничтожались. Он видел, как верные ему люди уходят. Или становятся его противниками.
Поначалу он отбивался, но ему наносили все новые и новые удары. Раз за разом он возвращался побежденным после разговоров в кабинете старшего суперинтенданта. И теперь в нем, казалось, почти иссякла воля к сопротивлению.
– Следующий, – сказал Гамаш.
И так продолжалось в течение часа. Каждый агент испытывал терпение Гамаша. Однако мыс держался. Никаких признаков разрушения, никаких признаков того, что происходящее подтачивает его силы. Наконец летучка завершилась, и Гамаш поднялся. Инспектор Лакост тоже встала, и после некоторой заминки один за другим начали подниматься остальные агенты. У дверей старший инспектор оглянулся и посмотрел на агента, который ему солгал. Всего один взгляд, но и его оказалось достаточно: агент двинулся за Гамашем в его кабинет. Перед тем как дверь закрылась, Лакост увидела промелькнувшее на лице Гамаша выражение.
Усталость.

 

– Сядьте.
Гамаш показал на стул, а сам занял вращающееся кресло за своим столом. Агент попытался сделать вид, будто ему все нипочем, но быстро сник при виде этого сурового лица.
Голос старшего инспектора звучал с прирожденной властностью.
– Вы довольны работой?
Вопрос застал агента врасплох.
– Наверное.
– Постарайтесь ответить получше. Вопрос простой. Вы довольны работой?
– У меня нет иного выбора.
– Выбор у вас есть. Вы можете уйти. Вас никто не держит. И я полагаю, вы вовсе не такой дурак, каким прикидываетесь.
– Я не прикидываюсь дураком.
– Нет? Тогда как вы назовете то, что вы так и не допросили главного подозреваемого по делу об убийстве? Как вы назовете вашу ложь на сей счет человеку, который, как вам хорошо известно, немедленно вас раскусит?
Однако агент, судя по всему, не предполагал, что его поймают на лжи. Ему явно и в голову не приходило, что он окажется один на один с шефом в его кабинете.
Но самое главное, ему не приходило в голову, что старший инспектор Гамаш, вместо того чтобы вгрызаться в него, рвать его на части, будет просто смотреть на него задумчивыми глазами.
– Я бы назвал это глупостью, – признал агент.
Гамаш не сводил с него глаз:
– Мне неважно, что вы обо мне думаете. Мне неважно, что вы думаете о вашем назначении сюда. Вы правы: это был не ваш выбор и не мой. Вы не готовы для работы в отделе по расследованию убийств. Однако вы агент Квебекской полиции, одной из лучших полицейских служб в мире.
Агент ухмыльнулся, но затем ухмылка на его лице сменилась легким удивлением.
Старший инспектор не шутил. Он действительно верил в то, что говорил. Верил, что Квебекская полиция – замечательная и эффективная полицейская служба. Стена между гражданами и теми, кто покушается на их благополучие.
– Насколько я знаю, вы пришли ко мне из отдела по расследованию тяжких преступлений.
Агент кивнул.
– Вы, вероятно, насмотрелись немало ужасов.
Агент сидел неподвижно.
– Трудно не стать циником, – тихо сказал Гамаш. – Мы здесь имеем дело с одним видом преступлений. В этом есть немалое преимущество. Мы становимся специалистами. А недостаток как раз в том, с чем нам приходится сталкиваться. Со смертью. Каждый звонок телефона – сообщение о новой смерти. Иногда случайной. Иногда насильственной. Иногда смерть оказывается естественной. Но в большинстве случаев речь идет об очень неестественной смерти. И вот тогда в дело вступаем мы.
Агент заглянул в глаза старшего инспектора, и на какой-то миг ему показалось, что он видит там страшные смерти, которые копились и множились день за днем на протяжении многих лет. Молодые и старые. Дети. Отцы, матери, дочери и сыновья. Убитые. Погубленные жизни. Мертвые тела, лежащие у ног старшего инспектора.
Смерть словно подключилась к их разговору, отчего атмосфера сгустилась, стала доверительнее.
– Знаете, что я понял по прошествии тридцати лет смертей? – спросил Гамаш, наклоняясь к агенту и понижая голос.
Агент невольно тоже подался вперед.
– Я понял, насколько драгоценна жизнь.
Агент смотрел на него, ожидая услышать что-то еще, но больше ничего не последовало, и он снова откинулся на спинку стула.
– Ваша работа здесь не пустяки, – сказал старший инспектор. – Люди на вас рассчитывают. Я на вас рассчитываю. Пожалуйста, отнеситесь к этому серьезно.
– Да, сэр.
Гамаш поднялся, а вместе с ним и агент. Старший инспектор проводил его до дверей и кивнул на прощание.
Все в отделе наблюдали за развитием ситуации, ожидая взрыва. Ожидая, что старший инспектор Гамаш разделается с агентом, совершившим проступок. Даже Лакост ждала и хотела этого.
Но ничего подобного не произошло.
Другие агенты переглянулись, больше не пытаясь скрыть удовлетворение. Легендарный старший инспектор Гамаш в конечном счете оказался слабаком. Его не то чтобы совсем поставили на колени, но еще немного – и так оно и случится.
Когда Лакост постучала, Гамаш оторвал взгляд от каких-то бумаг.
– Вы позволите войти, patron? – спросила она.
– Конечно.
Он поднялся и показал ей на стул.
Лакост закрыла дверь, понимая, что некоторые, если не все, агенты в большом кабинете смотрят на нее. Однако это ее не волновало. Они могут катиться ко всем чертям.
– Они хотели увидеть, как вы с ним расправитесь.
Старший инспектор кивнул:
– Я знаю. – Он внимательно посмотрел на нее. – А ты, Изабель?
Лгать шефу было бесполезно. Она вздохнула:
– Какая-то часть меня тоже не возражала бы. Но по другим причинам.
– И что же у тебя за причины?
Она мотнула головой в сторону двери:
– Этим вы показали бы им, что вами нельзя помыкать. Они понимают только грубую силу.
Гамаш несколько секунд взвешивал ее слова, потом кивнул:
– Ты, конечно, права. И должен признать, у меня было такое искушение.
Он улыбнулся ей. Ему понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к тому, что напротив него на стуле сидит не Жан Ги Бовуар, а Изабель Лакост.
– Я думаю, этот молодой человек когда-то верил в свою работу, – сказал Гамаш, наблюдая через внутреннее окно за тем, как провинившийся агент поднимает телефонную трубку. – Я думаю, все они верили. Я искренне считаю, что большинство из тех, кто поступает в Квебекскую полицию, руководствуются благородными целями.
– Служить и защищать? – спросила Лакост со слабой улыбкой.
– «Служба, честность, справедливость», – процитировал он девиз Квебекской полиции. – Я знаю, такие слова нынче старомодны. – Он поднял руки, показывая, что сдается.
– Так что же изменилось? – спросила Лакост.
– Почему порядочные молодые люди превращаются в скотов? Почему солдаты, мечтающие о подвиге, кончают тем, что мучают пленных и стреляют в гражданских? Почему политики становятся продажными? Почему копы до полусмерти избивают задержанных, нарушая законы, которые должны защищать?
Агент, только что вышедший из кабинета Гамаша, разговаривал по телефону. Несмотря на подначки других агентов, он делал то, о чем просил его Гамаш.
– Потому что они могут это делать? – спросила Лакост.
– Потому что все остальные так поступают, – ответил Гамаш, подавшись вперед. – Коррупция и жестокость – вот то, чему подражают, чего ждут, что вознаграждается. Такие вещи входят в норму. И любой, кто восстает против них, кто говорит, что так нельзя, терпит поражение. А то и еще хуже. – Гамаш покачал головой. – Нет, я не могу обвинять молодых агентов в том, что они сбились с пути. Редкий человек не сбился бы.
Шеф посмотрел на нее и улыбнулся:
– Ты спрашиваешь, почему я не порвал его на куски, хотя имел такую возможность? Вот поэтому. Но хочу тебя предупредить: не думай, что я поступил так из благородных побуждений. Скорее, это эгоистические побуждения. Мне нужно было доказать себе, что я еще не пал так низко. Должен признать, это было искушение.
– Присоединиться к старшему суперинтенданту Франкёру? – спросила Лакост, пораженная его признанием.
– Нет, создать в ответ собственную вонючую помойку.
Он взглянул на Лакост, словно взвешивая собственные слова.
– Я знаю, что делаю, Изабель, – тихо произнес он. – Доверяй мне.
– Я и не сомневалась.
И тут Изабель Лакост поняла, с чего начинается разложение. Оно происходит не сразу, а постепенно. Легкое колебание – и кожа трескается. В ранке поселяется инфекция. Сначала сомневаешься. Затем критикуешь. Затем становишься циничным. Затем перестаешь доверять.
Лакост посмотрела на агента, с которым разговаривал Гамаш. Тот положил трубку и застучал по клавиатуре компьютера, пытаясь делать свою работу. Но коллеги продолжали подначивать его, и Лакост увидела, как агент бросил печатать и повернулся к ним. Улыбнулся. Снова стал одним из них.
Инспектор Лакост взглянула на старшего инспектора Гамаша. Никогда, ни при каких обстоятельствах не могла она представить себе, что предаст его. Но если такое случилось с другими агентами, которые прежде были порядочными людьми, то почему не может случиться и с ней? Вероятно, уже случилось. По мере того как в отделе становилось все больше агентов Франкёра, по мере того как все большее их число бросало вызов Гамашу, считая его слабаком, такие же мысли, возможно, просачивались и в ее голову – болезнь заразна.
Видимо, она начинала сомневаться в нем.
Полгода назад она ни за что не усомнилась бы в его методах поддержания субординации. А теперь вот засомневалась. И в глубине души задавалась вопросом: а вдруг то, что видит она, что видят все они, – это и в самом деле слабость?
– Что бы ни произошло, Изабель, – сказал Гамаш, – ты должна верить себе. Ты меня понимаешь?
Он напряженно смотрел на нее, словно хотел внедрить эти слова не просто ей в голову, а куда-то глубже. В тайное, безопасное место.
Изабель Лакост кивнула.
Гамаш улыбнулся, и напряжение спало.
– Bon. Ты для этого и приходила или есть что-то еще?
Она вспомнила не сразу – лишь после того, как заметила записку в своей руке.
– Несколько минут назад поступил звонок. Я не хотела вас беспокоить. Не уверена, личное это или служебное.
Гамаш надел очки, прочел записку и нахмурился:
– Я тоже не уверен.
Он откинулся на спинку стула. Пиджак распахнулся, и Лакост увидела у него на поясе «глок» в кобуре. К этому зрелищу она никак не могла привыкнуть. Шеф ненавидел оружие.
Евангелие от Матфея, 10: 36.
Это был один из первых уроков, преподанных ей, когда она поступила в отдел. Изабель Лакост все еще видела как наяву старшего инспектора Гамаша, сидевшего на том самом месте, что и сейчас.
«Евангелие от Матфея, глава десять, стих тридцать шесть. „И враги человеку – домашние его“. Никогда не забывайте об этом, агент Лакост».
Ей показалось, он хочет этим сказать, что при расследовании убийства начинать нужно с семьи. Но теперь она знала: за евангельскими словами скрывается нечто большее. Старший инспектор Гамаш носил при себе оружие. В штаб-квартире полиции. В собственном доме.
Гамаш взял записку со стола:
– Не хочешь прокатиться? Мы там будем как раз к ланчу.
Лакост удивилась, но не стала ждать второго приглашения.
– Кто останется за старшего? – спросила она, забирая пальто.
– А кто старший сейчас?
– Конечно вы, patron.
– Очень мило с твоей стороны, но мы оба знаем, что это не так. Надеюсь только, мы не оставили спички в доступном месте.
Когда дверь закрывалась, Гамаш услышал, как агент, с которым он беседовал, говорит другим:
– Каждый звонок – сообщение о новой смерти…
Он вышучивал шефа высоким, детским голоском, выставляя его идиотом.
Старший инспектор, улыбаясь, направился по длинному коридору к лифту.
В кабине лифта они следили за сменяющимися цифрами. 15, 14…
Третий пассажир вышел из кабины, и они остались вдвоем.
13, 12, 11…
Лакост сгорала от нетерпения задать тот единственный вопрос, который не предназначался для чужих ушей.
Она посмотрела на шефа – тот следил за цифрами. Стоял в расслабленной позе. Но она достаточно хорошо знала его и заметила новые, более глубокие морщины. Темные круги под глазами.
«Да, – подумала она, – нужно уехать отсюда. Пересечь мост и покинуть этот остров. Оказаться подальше от этого проклятого места».
8… 7… 6…
– Сэр?
– Oui?
Он повернулся к ней, и Лакост снова увидела изнеможение, проявлявшееся на его лице в те мгновения, когда он забывался. И у нее не хватило духа спросить о том, что случилось с Жаном Ги Бовуаром. Прежним заместителем Гамаша. Ее наставником. Протеже Гамаша. И даже больше.
В течение пятнадцати лет Гамаш и Бовуар составляли великолепную команду. Жан Ги Бовуар, который был на двадцать лет моложе старшего инспектора, готовился со временем стать его преемником.
Но несколько месяцев назад, вернувшись после расследования в отдаленном монастыре, инспектор Бовуар внезапно перевелся в отдел старшего суперинтенданта Франкёра.
И начался какой-то кошмар.
Лакост пыталась узнать у Бовуара, что произошло, но инспектор не хотел иметь никаких отношений с людьми из отдела Гамаша, и старший инспектор издал приказ: никто из его отдела не должен иметь никаких дел с Жаном Ги Бовуаром.
Его следовало избегать. Не замечать. Словно он невидимка.
Не только persona non grata, но и persona non exista.
Изабель Лакост не могла поверить в случившееся. И за прошедшее время так и не сумела поверить.
3… 2…
Именно об этом она и хотела спросить.
Неужели все так и есть?
Может, это такой хитрый ход, способ внедрить Бовуара в лагерь Франкёра, чтобы попытаться выяснить, что замышляет старший суперинтендант?
Наверняка Гамаш и Бовуар по-прежнему остаются союзниками в опасной игре.
Но шли месяцы, поведение Бовуара становилось все более эксцентричным, а Гамаш вел себя в отношении его все более непримиримо. Пролив между ними превратился в океан. И теперь казалось, что они вообще обитают в разных мирах.
Следуя за Гамашем к его машине, Лакост поняла, почему она не задала свой вопрос. Не потому, что щадила его чувства. Просто она не хотела услышать ответ. Предпочитала верить, что Бовуар хранит преданность Гамашу, у которого есть надежда остановить план, запущенный Франкёром.
– Хочешь за руль? – спросил Гамаш, протягивая ей ключи.
– С удовольствием.
Они проехали по туннелю Виль-Мари, свернули на мост Шамплейна. Гамаш сидел молча, поглядывая на полузамерзшую реку Святого Лаврентия далеко внизу. Когда они добрались до верхней части пролета моста, движение практически остановилось. Лакост, совершенно не боявшаяся высоты, почувствовала легкую тошноту. Одно дело – проехать по мосту, и совсем другое – остановиться в двух футах от низеньких перил. И от высокого падения.
Далеко внизу льдины в холодном потоке наплывали одна на другую. Шуга, как и положено шуге, неторопливо двигалась под мостом.
Старший инспектор Гамаш сделал глубокий вдох, потом выдохнул и беспокойно заерзал на сиденье. Лакост вспомнила, что он боится высоты. Заметила, что его пальцы сжаты в кулаки и он то напрягает, то ослабляет их. Напрягает. Ослабляет.
– По поводу инспектора Бовуара, – услышала она свой голос. Словно спрыгнула с моста в реку.
Гамаш посмотрел на нее так, будто она отвесила ему пощечину. И она поняла, что именно этого и добивалась. Ударить его. Пробить брешь в его защите.
Физически она, конечно, не могла ударить старшего инспектора Гамаша. Только эмоционально. И она нанесла ему удар.
– Да?
Он смотрел на Лакост, но ни интонацией, ни выражением лица не поощрял ее к дальнейшему разговору.
– Вы можете сказать мне, что случилось?
Машина впереди проехала несколько футов и остановилась. Они были почти на вершине пролета. В верхней точке.
– Нет.
Он ответил ей пощечиной на пощечину. И ей стало больно.
Минуту-другую они сидели в неловком молчании. Но Лакост заметила, что шеф больше не сжимает кулаки. Теперь он просто смотрел в окно. И она подумала, что, вероятно, нанесла ему слишком сильный удар.
Потом в его лице что-то переменилось, и Лакост поняла, что он смотрит не в темные воды Святого Лаврентия, а перед собой. Они перевалили через вершину и наконец увидели, чем вызвана пробка. Крайняя правая полоса в том месте, где мост выходил на южный берег, была перекрыта полицейскими машинами и «скорой».
Вверх по склону поднимали укрытое тело, пристегнутое к проволочной корзине. Лакост перекрестилась, скорее по привычке, чем из веры в то, что это имеет какое-то значение для живых или мертвых.
Гамаш не перекрестился. Просто смотрел.
Смерть случилась на южном берегу Монреаля. Не их территория и не их тело. Юрисдикция Квебекской полиции распространялась на весь Квебек, исключая города, где есть собственная полиция. Тем не менее для них оставалось достаточно территории и достаточно трупов. Но тот, что они видели сейчас, принадлежал полиции Монреаля.
К тому же и Гамаш, и Лакост понимали, что сия несчастная душа, вероятно, покончила с собой. Приближение рождественских каникул довело ее до отчаяния.
Проезжая мимо тела, завернутого в одеяла, словно новорожденный, Гамаш подумал, насколько же невыносимой стала для человека жизнь, если он предпочел ей холодные серые воды.
Наконец они вырвались из затора и помчались по шоссе от моста. От мертвого тела. От штаб-квартиры Квебекской полиции. В деревню под названием Три Сосны.
Назад: Глава вторая
Дальше: Глава четвертая