24

По пути домой из Харропа Диана Фрай сидела на пассажирском сиденье прямая и напряженная. Бен хотел сказать ей, что из волос у нее торчит несколько соломинок, но передумал. Они почти добрались до Идендейла, прежде чем он почувствовал, что девушка немного расслабилась. Наверное, сказалось влияние уличных фонарей и контуров домов и бензозаправочных станций с их освещенными дворами и мигающими системами сигнализации.

– Можем попробовать заехать к Лукашам, Диана, – предложил Купер. – Или подождем до завтра?

– Давай сейчас, – встряхнулась Фрай. – Завтра может быть слишком поздно.

– Как скажешь.

Но когда они подъехали на Вудленд-кресент, то увидели, что в окнах бунгало темно, а машины перед домом все еще нет. Тем не менее констебль несколько раз позвонил в дверь.

– Не везет, – сказал он, когда на звонок никто не откликнулся.

– Черт. Придется тащиться сюда утром, – проворчала Фрай. – Нам надо было бы предвидеть, что у некоторых людей могут быть и какие-то приятные дела в воскресенье вечером.

– Подожди-ка, а сколько сейчас времени? – вспомнил вдруг Купер. – Пять часов? Тогда я знаю, где они.

– Знаешь?

– Час назад у них начался обед с облатками. Так что они все в Доме комбатантов.

Было видно, что польская община наслаждается своими совместными мероприятиями. Пока они ждали, Бен Купер прочитал на доске объявлений сообщение о пасхальном обеде в апреле, после которого шел день воспоминаний о какой-то Катынской трагедии, который отмечался церковной мессой и возложением венков, а 3 мая праздновался День польской конституции, который тоже сопровождался церковной мессой и парадом знамен.

Интересно, подумал Купер, а будет ли Зигмунд Лукаш на этом параде вместе с остальными членами организации «Stowarzyszenie Polskich Kombatantow w Brytanii».

Они с Дианой нашли кого-то на кухне и попросили передать записку Питеру Лукашу, так как не хотели прерывать мероприятия, звуки которого доносились из-за двойных дверей.

– Только Питеру Лукашу, а не Зигмунду, – уточнил детектив-констебль.

Бен прочитал о последнем событии весеннего календаря – ежегодном общем собрании членов ПАВВ, которое тоже должно было пройти в Доме комбатантов. Заранее предполагалось, что на этом собрании будет мало участников. Время было назначено на 4 часа дня, но существовала приписка: «Если не будет кворума, то собрание в любом случае начнется в 4:30 дня». Эта приписка заставила Купера задуматься о членах ПАВВ – бывших солдатах и летчиках, согбенных старых вояках, которые гордятся медалями, пришпиленными к их мундирам, и часть из которых наденут свои береты парашютистов с белыми орлами вместо кокард. Их осталось так мало, что они уже не могли гарантировать кворум на своем ежегодном собрании, заранее соглашаясь с тем, что смерти и болезни могли значительно проредить их ряды за последние двенадцать месяцев.

Констебль видел их и раньше, таких же стариков, которые каждый День памяти погибших строились в ряды возле могилы Неизвестного солдата в Лондоне. Но количество этих людей уменьшалось с каждым годом, и кажется, жить их заставляли только воспоминания о былых сражениях. Некоторые из тех, кто принимал участие в параде в прошлом году, выглядели такими хрупкими и полупрозрачными, что вполне могли сойти за миражи. И может быть, существовали они только потому, что публика верила в них, как верила в Тинкербеллу или Санта-Клауса.

– Питер приглашает вас пройти, – сказала женщина с кухни.

Диана Фрай заколебалась.

– Он правда сказал: «Добро пожаловать», – заверила ее женщина.

Сержант вошла в зал, а Купер задержался на пороге, прежде чем последовать за ней. Он испытывал какое-то странное чувство, как будто собирался ступить на территорию иностранной державы. Нет, даже не иностранной державы, а параллельной вселенной, которая все еще была Англией, но которую населяли не англичане.

На первый взгляд окружение показалось констеблю знакомым. Он вошел в просторный зал с деревянным полом, сценой и небольшим баром, расположенным сбоку. Пивные краны и бутылки в баре ничем не отличались от тех, которые можно было увидеть в тысячах других баров, вот только этикетки на бутылках невозможно было прочитать. В центре зала стояли столы, накрытые белоснежными скатертями, с разложенными на них столовыми приборами и расставленными цветочными украшениями. Все это вполне можно было принять за рождественский вечер пенсионеров Идендейла, или за обед членов местного теннисного клуба, или за сборище членов Шотландского общества любителей Роберта Бернса. Люди, сидевшие за столами, выглядели как обычные жители Дербишира, получающие удовольствие от всего происходящего, – вот только говорили они на языке, которого Купер не понимал. Говорили громкими голосами, но Бен не мог разобрать ни одного слова. В зале было много детей, что придавало собранию особую атмосферу.

И ароматы! На столах стояла еда, но это были не жалкий ростбиф и пудинг, разогретые в микроволновке, и даже не ветчина с жареным картофелем. Запах был слишком острым – это была комбинация жирного мяса и ароматных трав. Даже алкоголь в некоторых стаканах был неправильного цвета. Бену захотелось развернуться и выйти, а потом зайти еще раз, чтобы наваждение рассеялось. Несовпадения слишком сбивали с толку, а запахи слишком сильно отдавали чужой страной.

За одним из столов он увидел Зигмунда Лукаша в окружении нескольких стариков. Было видно, что они пьют какой-то бесцветный алкоголь. Поляки ведь, как и русские, предпочитают водку, не так ли? Старики опрокидывали стопки одним движением и резко поворачивали кисть руки, чтобы напиток попадал им прямо в горло. А потом они ставили стопки на стол и принимались за закуски – блюда с ними были украшены кусочками картофеля и огурцов, но пахли рыбой.

Из любопытства Бен взял со стойки бара меню. Закуской была sledzie w smietanie. Предусмотрительно размещенный перевод объяснял, что речь идет о сельди в сметане, и желудок полицейского взбунтовался. Это было точно не то, что он унюхал, войдя в зал. Может быть, так пахли pierogi или bigos, которые стояли в меню дальше. Хотя это не имело большого значения. Все, что ждало констебля на Уэлбек-стрит, по сравнению с этим было жалкими полуфабрикатами.

– Думаю, что наше землячество – одно из самых традиционных в этой стране, – заметил Питер Лукаш, увидев, как Купер читает меню. Сколько мы так еще продержимся – не знаю. Естественно, что все это во многом зависит от наших стариков. Таких, как мой отец и как моя тетка Кристина. Выпьете что-нибудь?

– Мы сюда не пить приехали, – покачала головой Диана, но Бен решил, что может себе позволить немного свободы.

– А у вас есть пиво? – поинтересовался он.

– «Zagloba Okocim», – ответил Питер.

– Не знаю, что это значит, но давайте попробуем.

Полки за баром ломились от количества водочных бутылок, которые стояли нескончаемыми рядами. Некоторые из них были пугающего цвета, как будто в них были налиты образцы мочи пациентов, страдающих болезнями почек. Бен присмотрелся к этикеткам. Все это были разные варианты ароматизированных водок – в глаза ему бросились лимонная, апельсиновая, ананасовая, грушевая, вишневая, дынная и перцовая настойки. А в одной бутылке, бледно-зеленоватого цвета, виднелся росток какой-то травы.

Лукаш держал в руках небольшую стопку с толстым дном и выгравированным на стекле орлом. Купер заметил, что свой напиток поляк пьет маленькими глотками, а не опрокидывает залпом, как это делали старики.

– А вы сами что пьете? – спросил он у Питера.

– Крупник, – ответил тот. – Это польская водка на меду. Если вы вообще сможете найти ее в продаже, то бутылка будет стоить вам около двадцати фунтов. А дома ее продают за пятьдесят пенсов.

Констебль согласно кивнул. Ему было гораздо интереснее то, что Лукаш сказал «дома», чем само описание водки на меду.

– Это в Польше? – уточнил он.

– Ну конечно, – ответил Питер и сделал еще глоток крупника. Бен прекрасно знал, что этот человек родился в Идендейле и прожил здесь всю свою жизнь.

Поляк провел их в небольшой бар-салон, и детектив сел на то место, с которого он мог наблюдать за Зигмундом и другими стариками в главном зале. Некоторые из них были одеты в блейзеры, к нагрудным карманам которых были прикреплены боевые награды. Куперу пришло в голову, что любой из них может оказаться восьмидесятилетним Дэнни Мактигом. Пилот вполне мог изменить свою внешность и жить все эти пятьдесят семь лет жизнью совсем другого человека. Но почему тогда после всех этих лет он послал жене свою медаль? Хотел, чтобы кто-нибудь приехал и нашел его здесь? Или желал, как Зигмунд, подвести итог своей жизни?

Как только Зигмунд открывал рот, все старики немедленно поворачивались к нему. Женщины суетились вокруг него, а маленькие дети стояли рядом и улыбались ему. А его бледные голубые глаза реагировали на все одинаково – со спокойной гордостью.

– Мистер Лукаш, нам надо поговорить с вами о человеке по фамилии Истон, – начал Купер.

– О ком? – повернулся к нему Питер.

Было видно, что это имя ничего не значит для Лукаша, хотя гарантировать этого Бен не стал бы. Некоторые люди умели лучше других скрывать свои чувства. Внутри у них все могло кипеть, но снаружи они были воплощением спокойствия.

– И что же вы хотите меня спросить? – поинтересовался его собеседник.

– Жаль, что вы не узнали его, когда были в морге в эту пятницу.

– Ах, так речь идет о вашем мертвеце?

– Вот именно.

– А почему вы считаете, что я мог узнать его? Помнится, тогда вы думали, что это мой сын.

Купер ощущал, что в этом зале он чужак, посторонний человек. Казалось, что все поляки краем глаза следят за ним. Пока и его, и Фрай считали гостями, но в любой момент они могли превратиться во всеобщих врагов.

– Мы полагаем, что это Ник Истон был у вас седьмого января, – сказала Диана. – То есть в прошлый понедельник.

– И кто же этот человек?

– Нам бы хотелось, чтобы вы сами рассказали нам об этом, сэр.

– Я уже говорил вам – меня в тот момент вообще не было в доме. Я дежурил в больнице. Жена рассказала мне, что к нам кто-то приходил, и сообщила в полицию, когда услышала обращение по телевидению. Боюсь, что это все, что я знаю. Грейс была единственным человеком, который его видел. Но с ней вы уже говорили, так что знаете это и без меня.

– Однако миссис Лукаш не рассказала нам всего. Она не сказала, с какой целью приходил Истон. А вам она этого не говорила, сэр?

Лукаш промолчал и уставился на свой напиток медового цвета.

– Боюсь, что нам придется еще раз поговорить с вашей супругой, – сказал Купер.

– Грейс очень легко расстроить, – вздохнул поляк.

– Тогда лучше, чтобы вы все рассказали сами.

– Грейс рассказывала, что мужчина спросил мистера Лукаша. Она решила, что ему нужен мой отец, потому что на тот момент он был единственным мужчиной в доме. Посетитель был очень настойчив, и Грейс испугалась, что он может ворваться в дом силой. Поэтому она прогнала его. Моя жена считает себя очень уязвимой, когда в доме только она и мой отец. Вы должны понимать, что мой отец смертельно болен – мы не можем позволить людям беспокоить его своими бесконечными расспросами, будь то Истон, та канадская женщина или вы сами. Мы будем стараться держать отца дома до тех пор, пока это будет возможно, но боюсь, что скоро нам придется поместить его в хоспис. Необходимо, чтобы с его приступами боли боролись на постоянной основе.

– Это визит Истона заставил вашего отца начать писать собственную версию крушения «Милого Дядюшки Виктора»? – задал Купер еще один вопрос.

– А почему вы так подумали? – с удивлением взглянул на него Питер.

– Из-за времени и из-за того, что Ник Истон был дознавателем ВВС.

Лукаш резко поставил стакан на стол. Стакан чуть не разбился, и из него выплеснулась часть медовой водки.

– Королевских ВВС? – переспросил он.

– Да, сэр. Никаких идей, почему Истон интересовался вашим отцом?

– Никаких. Абсолютно никаких.

Выражение лица Питера было трудно понять. С одной стороны, он был явно озадачен, а с другой, подумал Купер, на его лице появилось облегчение.

– Вы уже связались с вашим сыном? – поинтересовалась Фрай.

– Нет.

– И вы не знаете, где он может быть?

– Нет.

– Расскажите нам, что Эндрю делал, пока гостил в Идендейле.

– Он сказал, что у него здесь дела.

– Какие дела?

– Этого он нам не сказал. Честно говоря, мы больше говорили о… э-э-э… о семейных проблемах.

– О каких именно?

– После того как сын уехал в Лондон, он успел жениться. Нас на свадьбу он не пригласил. Его будущую жену мы видели только однажды, и Грейс она мгновенно не понравилась.

– У вашей жены было какое-то предчувствие? – уточнила Фрай.

– Да.

– Так ваш сын что, приезжал мириться? – задал вопрос Купер.

– Я же уже сказал, что он приезжал по делам.

– Сейчас время облаток, – заметил Бен. – Разве это не означает примирение и воссоединение?

– А вы быстро учитесь, – улыбнулся Лукаш. – Но на обед с облатками Эндрю не остался. Он исчез так же неожиданно, как и появился. Просто вышел из дома в прошлое воскресенье, и с тех пор мы о нем ничего не слышали.

– Вы поссорились?

– Он говорил с моим отцом. Не знаю о чем, но знаю, что мой отец сильно рассердился. Грейс слышала, как он что-то кричал по-польски. Меня дома не было – я дежурил. А теперь отец отказывается рассказывать, из-за чего возник спор с Эндрю. – Питер обернулся и посмотрел на группу стариков, которые наслаждались обедом с облатками. – Так что, как видите, детектив-констебль Купер, вы не единственный, с кем он отказывается разговаривать.

– Мистер Лукаш, – вмешалась в разговор Фрай, – а чем занимается ваш сын?

– Он работает в компании, которая занимается поставками товаров медицинского назначения.

– Необходимо, чтобы завтра с утра вы пришли к нам и рассказали все под протокол, мистер Лукаш. Так же как и ваша жена, – заявили Диана. – И боюсь, что нам также придется организовать официального переводчика, чтобы допросить вашего отца.

– А это действительно так необходимо? – вздохнул Питер.

– Боюсь, что с каждой минутой это становиться все необходимее, – ответила Фрай.

Уровень шума в главном зале повысился, как будто люди готовились к какому-то зрелищу. И действительно, на маленькой сцене шли какие-то приготовления. Куперу опять вспомнились новогодние вечера в домах для престарелых, на которых часто выступал хор полицейских. Правда, половина их аудитории засыпала уже к третьей песне – еда и стаканчик сладкого шерри делали свое дело. А эта аудитория только разогревалась. Бен не мог себе представить, какие развлечения могут быть на таком вечере.

– Это пьеса о Рождестве Спасителя, – сказал Лукаш, проследив за его взглядом.

– Что?

– Пьеса о Рождестве… Я уверен…

– Я представляю себе, что такое рождественская пьеса, но ведь сейчас уже середина января.

– Это обед с облатками, – пояснил Лукаш. – Праздник для всего землячества. В отличие от Вигилии, которую празднуют семьей. А рождественскую пьесу сыграют дети из субботней школы.

– Вы хотите сказать, из воскресной, – поправил его Купер, который решил, что начинает кое-что понимать. Многие поляки были добрыми католиками, и, проезжая мимо костела Девы Марии, он видел рядом с ним небольшое здание школы.

– Из субботней, – повторил Питер. – По субботам дети учат польский язык. В этом году некоторые из них будут сдавать экзамен по программе средней школы на обычном уровне. Я сам такой сдавал. И получил оценку «хорошо». Мой отец страшно этим гордился. Говорил, что я говорю по-польски почти так же хорошо, как дети на родине. А теперь в субботней школе учатся мои младшие – Ричард и Алиса.

– Мы, пожалуй, пойдем, – сказала Фрай.

– Если хотите, можете посмотреть пьесу. Я вас искренне приглашаю, – сказал Лукаш.

– Нет, спасибо. Да, вот еще что – нам нужен адрес Эндрю в Лондоне.

– Конечно.

Купер не торопясь допивал свое пиво. У его напитка не было арбузного или перцового привкуса, и травинки в кружке тоже не плавали, и это Бена, честно сказать, расстроило. И тем не менее у пива было какое-то трудно определимое послевкусие, которое, как уже понял полицейский, будет мучить его до самого утра.

– Мистер Лукаш, – произнес Купер, – а что-нибудь еще выводило вашего отца из себя до визита Ника Истона?

– Вы правы, – кивнул Питер. – Моего отца взбесило растаскивание обломков самолета, которое продолжается вот уже много лет. Последней каплей стал портсигар Клемента, который появился неизвестно откуда. Это старый серебряный портсигар, который Клемент привез сюда еще из Польши и на котором были выгравированы его инициалы. Мой отец тогда здорово разозлился. Он хотел знать, откуда портсигар взялся и кто забрал его у Клемента. Отец считает, что растаскивание обломков равно осквернению могил, потому что они по сути и есть военные могилы. И вот вся его ненависть выплеснулась из-за этого портсигара. Она была направлена против людей, которых он называет стервятниками.

– Стервятниками?

– Ну да, стервятниками. Пожирателями падали. Отец говорит, что эти люди, как стервятники, питаются трупами.

– Ваш отец сам видел этот портсигар или ему о нем рассказали?

– Сам, и даже держал его в руках. Так что ошибки здесь быть не может.

– А кто его ему показал, мистер Лукаш?

– Ну…

– Позвольте я сам попытаюсь угадать. Может быть ваш сын, Эндрю? – Купер подождал, пока поляк слегка кивнул. – Как вы думаете, могли они сцепиться по этому поводу в прошлое воскресенье?

– Боюсь, что именно так все и произошло, – согласился Питер, допив последнюю каплю своей медовой водки.

Бен Купер почувствовал холод, когда они вышли из Дома комбатантов. Он увидел, что стоит на Харрингтон-стрит, недалеко от дома Уолтера Роланда.

– Мы должны найти Эндрю Лукаша, – сказал он Диане.

– Тогда добавь его в свой список, – ответила та. – Малышка Хлоя, Эдди Кемп, Эндрю Лукаш… А что, если они все трое прячутся где-то в одном месте? Правда, для это понадобится вся твоя знаменитая удача, а, Бен?

– Похоже, Ник Истон задавал вопросы не о тех людях, – заметил Бен.

– О стервятниках? О тех, кто так разозлил старика из-за того, что занимался мародерством на обломках самолета?

– Может быть, и так. А еще нам надо обязательно поговорить с Грэмом Кемпом, братом Эдди. Все говорит за то, что он здесь самый крупный коллекционер всего, что связано с воздухоплаванием. И если кто-то и знает о том, откуда берутся такие предметы, как, например, портсигар Клемента Ваха, то это он.

– А он живет в Идендейле?

– Если верить тому мужику, в Лиденхолле.

Они добрались до «Тойоты» и подождали, пока отопитель не очистил ветровое стекло от измороси, предвещавшей очередную холодную ночь. Небо было абсолютно безоблачным и звездным. Для уборочной техники предстояла еще одна тяжелая ночная смена.

– Интересно, насколько Грэм Кемп близок со своим братом, – вслух размышляла Фрай. – А вдруг он тоже принимал участие в двойном нападении в ночь на понедельник?

– Это может быть связующим звеном, – взглянул на нее Купер.

– Думаю, завтра на брифинге мы сможем представить парочку многообещающих направлений расследования, – потерла руки Диана.

– Тогда преимущество будет у нас в руках, – заметил Купер. – Сержант Кодвелл будет впечатлена.

– Ладно, Бен. Соглашусь, что это тоже важный фактор.

– А с другой стороны, – продолжил констебль, – что, если кто-то принял самого Истона за такого вот мародера?

– Что?

– Если он задавал не те вопросы, то мог произвести не то впечатление. На кого-то, кто был недоволен тем, что обломки авиакрушения растаскиваются.

– Например, на кого?

– На кого-то, у кого есть в этом личная заинтересованность. На кого-то, кто потерял в катастрофе близкого родственника. На того, кто считал это мародерством и осквернением могил.

– Ты хочешь сказать, на кого-то вроде Зигмунда Лукаша?

– Со стороны Питер Лукаш выглядел абсолютно спокойным, – сказал Купер. – И всю ненависть к стервятникам он приписал своему отцу. А вдруг в глубине души он полностью с ним согласен?

Купер завел «Тойоту», и они поехали по Харрингтон-стрит мимо костела Девы Марии Ченстоховской, мимо польской субботней школы и освещенных окон Дома комбатантов.

Бен подумал, что старые традиции обедов с облатками неизбежно исчезнут со смертью стариков. В семье Лукашей Зигмунд и его сестра Кристина были последними, кто родился в Польше. Остальные были уже англичанами, даже Питер Лукаш, хотя в присутствии старика отца он так же расправлял плечи и так же смотрел на собеседника, как молодые Зигмунд и Клемент на той старой фотографии, которую видел Купер.

Констебль чувствовал, что вступает на не известную ему территорию – ведь этих людей нельзя было сравнить с беженцами из Ирана или Албании. Поляки жили в Дербишире вот уже почти шестьдесят лет. И он тоже жил рядом с ними, хотя и ничего о них не знал.

Возвращаясь в центр города, Бен поднял глаза на линию холмов к западу от Идендейла. Их голые вершины сверкали в свете звезд, древние и не меняющиеся с того самого момента, когда их создали глобальные тектонические сдвиги миллионы лет назад. Но, глядя на эти знакомые пейзажи, полицейский чувствовал, как меняется его восприятие: они принимали неясные очертания, не имеющие никакого отношения к холмам. Впервые в жизни Бен увидел в них нечто, напоминающее тюремные стены.