Глава 7
У смерти неповторимый запах, на месте преступления его подмечаешь сразу же. В Майями жара и влажность делают свое дело: разложение наступает быстрее. Некоторые копы привыкли к этому, я – нет. Именно запах смерти вспомнился мне, стоило войти в отделение «Скорой помощи».
Палата интенсивной терапии в любой больнице – место стерильное, и вони смерти тут не учуешь, однако здесь пахло бессилием. Оно чувствовалось даже сквозь резкий запах дезинфицирующего средства: кал, отбеливатель, рвота, лекарства и пот.
В приемном покое сидели девять взрослых и трое детей. Я всмотрелся в каждое лицо, пытаясь определить: может, кто-то из ожидающих связан с жертвой? Три афроамериканца, остальные – белые.
За стойкой на посту сидела медсестра. Не обращая на меня внимания, она что-то набирала на клавиатуре компьютера.
– Извините, – обратился я к ней. – К вам утром привезли на вертолете девушку. Хотелось бы узнать, как у нее дела?
Тут же сидел доктор. Перестав писать, он обернулся.
– Фамилия пациентки? – спросила сестра.
– Не знаю. Это молодая женщина, у нее повреждено лицо. Скорее всего, ее изнасиловали.
– Фамилию назовите.
– Много к вам сюда за последние сутки доставили вертолетом избитых девушек? С ней все хорошо?
– Вы родственник?
– Нет.
– Простите, такую информацию мы выдаем только родственникам или сотрудникам полиции. – Сказав это, сестра вновь принялась печатать на клавиатуре.
Рука сама собой потянулась за значком, который я уже год как сдал.
– Меня зовут Шон О’Брайен, это я нашел жертву. Я бывший сотрудник убойного отдела полиции Майями, вот мои водительские права. Я просто хочу узнать о состоянии девушки.
– Это строго конфиденциальная информация. Таковы правила.
Я чуть не сказал, мол, чихать мне на ваши правила, но тут врач, оторвавшись от бланков, встал и подошел ко мне. Жестом попросил следовать за ним и отвел в пустую нишу. Пристально взглянул на меня темными глазами, в которых читались одновременно усталость и сострадание.
– Я доктор Сондерс, – представился он. – Значит, это вы нашли девушку, которую сегодня утром привезли на вертолете, я правильно расслышал?
– Да. Как она?
– К ней, кроме полицейских, никто не приходил. У нее нет документов, мы не можем оформить свидетельство о смерти…
– О смерти?
– Мы сделали все, что могли. С такими ранами не живут.
Я ничего не сказал. В желудке разлилась кислота.
– Она потеряла слишком много крови. Нам даже пришлось удалить матку.
– Что?
– Девушку жестоко изнасиловали, выбора не оставалось. Надеюсь, насильника нашли. – Он хотел уже уйти, но, вспомнив что-то, обернулся: – Вы сказали, что служили в убойном отделе. Думаете самостоятельно отыскать того, кто погубил бедняжку?
Я хотел ответить, но тут доктора Сондерса вызвали по внутренней связи.
Он вставил магнитную карту в слот на консоли у двойных дверей и отправился в глубь лабиринта процедурных кабинетов. Я взглядом проводил его по длинному коридору надежды и отчаяния.
Звуки резко сделались четче и громче: пищали кардиомониторы, кто-то тихо плакал за ширмой, ревел маленький ребенок.
Выйдя на улицу, я вдохнул полной грудью. Хотелось поскорее избавиться от больничного запаха – запаха человеческой боли. В воздухе витали ароматы роз, скошенной травы и сосновой хвои. Сверкнула молния, озарив облака над океаном.
Усталость камнем легла на плечи. Хотелось вернуться к Макс, она так хорошо умеет выслушать: молчит, не перебивает, только внимательно и сочувственно слушает. Только бы она продержалась еще полчасика – тогда я вернусь домой, выпущу ее на улицу опорожнить мочевой пузырь, разогрею себе чили и сяду на веранде, с Макс на коленях и стаканом виски в руке.
Я уже подошел к джипу, когда на стоянку вышли двое.
– Ну все, О’Брайен, стойте, – сказал один из них. – Держите руки на виду.