Глава 15

Я смотрела в темноту. Какой это по счету подвал за всю мою жизнь? Насилие, побои? Не счесть. Я привыкла. Я сочлась с этой ямой, проклятым болотом, как с родным.

Сколько жизней у меня ещё осталось? Как говорил Макар: «ты живучая сучка, выкрутишься, твои мозги просчитают наперёд десять выходов, десять способов. Вот и пользуйся. Чему я тебя учил? Безвыходных и неисправимых ситуаций не бывает. Неисправима только смерть»

Я прекрасно знала цену этим словам. Смерть уносит то, что нам дорого навсегда, оставляя лишь пепел воспоминаний и сожалений. На всю жизнь. Там в уголках моей темной души остался этот клочок воспоминаний, на самом дне, в некоем гроте, шкатулке без ключа, к которой я не прикасалась долгие годы. Запрещала прикасаться. Потому что больно. Невыносимо. Настолько, что терпеть невозможно. Боль делала меня уязвимой. Нет, не физическая, та проходит, не оставляя следа, разве что шрамы на коже, существует другая боль у которой нет конца и края, нет лекарства и нет способа избавиться от навязчивой пульсации обнажённой раны, а шрамы они остаются на сердце и их никто не видит, только моя обнажённая, скорченная, грешная душа. Когда-нибудь, когда все это закончится, и я стану свободной, открою эту шкатулку и потону в кровавых озёрах слез и воспоминаний, но не сейчас. Я поплачу. Потом. Позже. Поплачу о НЕМ, я задолжала ему чертовски много слез, океаны, задолжала сердце, душу. Я верну, любимый. Все верну, без остатка, когда смогу. Прости меня, я обязана быть сильной ради… Не важно. Не сейчас. Не думать. Только не об этом иначе тронусь мозгами. Но пальцы непроизвольно легли на обнажённое плечо и дотронулись до маленького шрама, погладили его и в глазах запекло. Да я срезала это воспоминание собственноручно, закусив между зубами край полотенца, в ванной, опасной бритвой лет семь тому назад. А она… она все равно осталось под кожей. Маленькая буква «Л». Она могла означать все что угодно, для меня она означала то время, когда моё сердце было живым, билось, дышало, плакало и любило. Недолго. Очень мало. Ничтожно мало.

В двери повернулся ключ, и я внутренне напряглась, ощутила некий толчок, как будто в моем сознании кто-то щёлкнул пальцами — эмоции погасли, шкатулка захлопнулась и исчезла во мраке темных закоулков моей души. Там, где ее никто и никогда не найдёт. У Куклы нет души. Призрак включил свет, и я слегка поморщилась — резануло глаза, хоть лампочка и была тусклой. Он стоял в дверном проёме, склонив голову на бок и смотрел на меня, слегка прищурившись, в уголках, чётко очерченных, чувственных губ затаилась ухмылка, циничная и презрительная. На секунду в полумраке показалось, что его лицо мне знакомо. Нет, конечно он мне знаком, и я его отлично помню, но здесь нечто неуловимое, словно не принадлежащее ему, а кому-то другому. Я тряхнула головой и набрала в лёгкие побольше воздуха. Слишком устала, слишком напряжена, чтобы быть сосредоточенной, а должна. Он не просто так пришёл, а затем. чтобы тянуть клещами мои нервы, наматывать их на иголку и драть с мясом. Призрак хотел моей агонии. Долгой и мучительной. Я видела приговор в его стальных глазах, смотрела на смуглое лицо, больше похожее на маску, без эмоций, чувств. Как робот. Дьявольский механизм смерти. Он не красив, скорее у него самая стандартная внешность, очень выгодная для такой профессии, но в тот же момент привлекающая внимание именно, когда долго изучаешь. В толпе такого не заметишь, но если смотреть раз за разом начинаешь понимать, что он очень сексуален, излучает животный и опасный магнетизм, с особенным грубым шармом, некоей жёсткостью, властностью, подавляющей мощью и взгляд у него тяжёлый, свинцовый, как камень на шее, который тянет вниз, на самое дно. А я и так на дне, мне дальше падать некуда, где меня только не носило, в какой грязи не полоскало. Я смотрела на него, отмечая мелкие детали — это уже в силу профессии, замечать все, запоминать, «фотографировать». Черты грубые, резкие, словно вытесаны из гранита, на щёках густая щетина. Не брился пару дней, ровно столько сколько я сижу в этом подвале. Взгляд странный, не поддающийся «сканированию», пустой, но в то же время чувствуется, что за пустотой скрывается нечто страшное и разрушительное, какой-то внутренний хаос, бездна. Я его боялась с самой первой минуты как увидела. Меня в этой жизни мало чем напугаешь, а он пугал, до дрожи, до липкого пота, до судорог в желудке. И самое паршивое я не понимала почему. Скорей всего отсутствие контроля ситуации, рядом с ним я больше не могла ничего контролировать и не могла им манипулировать. То есть не находила слабых точек. Будь у меня в распоряжении, как раньше, весь мой арсенал: архивы, доступ к информации, помощь агентов я бы нарыла хоть что-то, а так могла полагаться только на интуицию, и она говорила мне: «беги пока не поздно, уматывай к такой-то матери, просто сваливай, он опасен, он тебя сломает».

Я научилась «читать» людей, особенно мужчин с первого взгляда, я всегда понимала, что им нужно от меня, здесь мне казалось, что передо мной какая-то гребанная матрёшка и притом бесконечная. Матрёшка с оскалом зверя очень жестокого, циничного, равнодушного. Зверя, который хочет меня разорвать, но не быстро, а медленно, с маниакальной страстью наслаждаясь моими страданиями и впервые я чувствовала, что именно у него может получится причинить мне невероятную боль.

Призрак медленно подошёл ко мне, и я обратила внимание на довольно странную походку. Нет, двигался он плавно, как танцор, но словно… словно … заставлял себя так двигаться. Словно, контролировал каждое движение, а ведь люди обычно ходят не задумываясь об этом. Походка, как почерк, его не изменишь, а он… он как будто менял. Я инстинктивно попятилась к стене. Мужчина приблизился, и я почувствовала запах спиртного. В другой ситуации меня бы это обрадовало — пьяный, значит потерян контроль, но Призрак не был похож на человека, который от спиртного начнёт делать глупости. Мне нужно потянуть время, разговорить его, сделать отвлекающий манёвр.

— Как насчёт принести мне тоже немного виски и сигарету.

Он усмехнулся, а взгляд не моргая прожигал во мне дыру, прорывался под тонкое вечернее платье и царапал кожу, словно кончиком опасной бритвы, нащупывая где мягче войдёт лезвие в плоть. Меня передёрнуло от этого взгляда. Он меня ненавидел, я чувствовала это каждой клеточкой своего тела.

— Перетопчешься без виски и сигарет.

Остановился напротив меня и мне стало страшно, до мурашек, до безумия. Я мысленно сосчитала до десяти, стараясь медленно вдыхать и медленно выдыхать, не поддаваться панике.

Призрак осмотрел меня с ног до головы, очень внимательно, задержал взгляд на моей груди, на сжатых кулаках, на бёдрах и снова вернулся к лицу. Серые радужки потемнели, стали темно-сизыми, как грозовое небо, между его бровей пролегла складка.

— Разденься, — скомандовал он и меня снова передёрнуло. Черт… черт… черт… нет. Только не это. Не сейчас.

— Ты меня держишь здесь для секса? Сними себе шлюху.

Он усмехнулся и в уголках глаз снова появились морщинки. Внутри меня что-то ёкнуло. Опять это чувство дежавю. Мне оно не нравилось. Это как понимать, что ты забыл название, слово или чью-то фамилию, но ты твёрдо уверен, что знаешь ее, только сейчас вспоминать было страшно, даже спина покрылась капельками пота. Словно мой мозг отказывался пустится в путешествие на поиски образов, взбунтовался выставляя в сознании глухую стену. Жуткую, покрытую кровавыми потёками.

— Нахрен мне снимать шлюху, если самая лучшая сейчас передо мной? Тем более совершенно бесплатно, и я могу ее трахать, когда хочу, сколько хочу и как хочу?

Я судорожно сглотнула.

— Так можно получить от этого обоюдное удовольствие. Налей мне виски, дай сигаретку. Я исполню любую эротическую фантазию для тебя. Только попроси, — я призывно облизала губы кончиком языка, а его зрачки сузились, — каким способом ты хочешь кончить?

— Просить будешь ты. Поверь, ты даже не догадываешься о моих фантазиях.

Я почувствовала, как в горле засаднило, под языком появилась горечь. Эти слова могли означать что угодно, и волна панического ужаса прошла по спине от затылка до копчика, заставив каждый волосок на теле задрожать. Он протянул руку и коснулся пряди моих волос, намотал на палец. Я изо всех сил старалась не поддаваться истерике, но сердце колотилось в горле, а адреналин зашкаливал. Когда мужчина чуть склонился ко мне я инстинктивно дёрнулась, и он вдруг обхватил моё лицо пятерней, сжимая щеки. Я изловчилась и ударила его коленом в живот. Бесполезно Призрак даже не охнул, железный пресс, стальные нервы, только пальцы сдавили мои щеки сильнее, стиснули так, что у меня заболели челюсти. Его зрачки расширились, раздался щелчок и острие перочинного ножа впилось мне в грудь.

— Без резких движений… он острый, насколько? Думаю, ты не хочешь проверить, — очень тихо сказал Призрак и от звука его голоса у меня вспотели ладони. Он — маньяк. Психопат. Порежет меня и глазом не моргнёт. Вот зачем я ему нужна.

— Тебя возбуждает, когда женщина не хочет? Проблемы детства? Молодости? Тебе не давали?

Я должна вывести его на эмоции, на злость, ярость, что угодно, тогда у меня появится шанс. Какой? Да какой угодно, только не это напряжение и ожидание. В ответ его рука сместилась на моё горло и сильно сдавила, обездвиживая. Проклятый ублюдок, извращенец, гребаный маньяк. Кончик ножа поцарапал кожу до крови.

— Давай! — заорала я, — Насилуй! Трахай! Что ты там мне приготовил? Конченный придурок! Мне насрать! Я уже все это проходила. Меня этим не сломать! Придумай что-то поинтересней!

Он даже не вздрогнул, выражение его лица не изменилось, а у меня от ужаса внутри скрутился узел. Меня пугало его спокойствие. Призрак склонился ко мне и медленно слизал с ножа каплю моей крови. Я мелко дрожала, ожидая чего угодно, а он просто смотрел, одной рукой продолжая сжимать за горло. Я понимала, что ему не составит особого труда задушить меня и очень быстро, или прирезать. Он вдруг резко развернул меня к себе спиной и прислонил к стене. Холодные пальцы собрали мои волосы в кулак и подняли их наверх, обнажая спину и затылок. Я дрожала от страха, чувствовала его взгляд кожей, покрывалась мурашками. Гребаный извращенец. Сукин сын. Он неплохо знал психологию. Пугает неизвестность, пугает ожидание, доводит до безумия. Почувствовала, как тронул мою спину лезвием ножа и дёрнулась снова. Сдавил волосы сильнее и впечатал в стену, закусила губу до крови, чтобы не заорать. Я была на грани. Пальцы Призрака коснулись шрама на моем плече, он погладил его, а я судорожно глотнула воздух, чувствуя, как он касается моего позвоночника, очень осторожно, позвонок за позвонком, холодным металлом, спускается к копчику. По телу прошла странная волна дрожи. Уже знакомая. Как в прошлый раз, когда он меня касался. Снова развернул лицом к себе, и я зажмурилась, сглотнула, закусила губу. Посмотрела ему в глаза и ужаснулась — я ещё никогда не видела такой жуткой ярости, испепеляющей ненависти и в тот же момент голода.

«Это личное» — уже в который раз запульсировало в мозгах. Он меня ненавидит. Он меня знает… и он хочет меня сломать, уничтожить и никто, и ничто не спасёт меня от него.

Лезвие ножа коснулось ключиц прошлось между грудями.

— Смотри на меня, — приказал он и я подчинилась. Меня учили в таких ситуациях вести себя спокойно, лучше быть покорной чем изуродованной. Холодный металл коснулся соска, слегка пощекотал и внизу живота все скрутилось в жгут. Я почувствовала противоестественное возбуждение, мои оголённые нервы отреагировали на прикосновение по-иному, чем должны были. Призрак прислонился щекой к моей щеке и втянул воздух, словно хищник который обнюхивает свою добычу. Я закрыла глаза, напряжение возросло во сто крат и грозилось порвать мои нервы.

— Грязная шлюха… мы будем играть в мою игру пока мне это не надоест. Раздвинь ноги.

Я содрогнулась от захлестнувшей меня ярости.

— Лучше убей, добровольно ты ничего не получишь, ублюдок!

Он криво усмехнулся и, подкинув нож в воздухе, поймал его за лезвие. Я хотела отшатнуться, проскользнуть сбоку, ступени лестницы так близко, но он опередил меня, молниеносным движением вдавил в стену и приставил нож к моему горлу.

— Дёрнешься и я перережу твою красивую тонкую шейку.

— Сволочь! Чего ты хочешь? — заорала я чувствуя, что мои нервы сдают.

Он не ответил, а сжал мою грудь, чувствительно, но не грубо, лаская, сдавливая и отпуская, потирая ладонью сосок. Твою мать, меня окатило такой бешеной волной возбуждения, что от презрения к самой себе я содрогнулась. Убийственное ощущение страха и похоти. Словно разум отделился от тела, я не контролировала его больше, особенно когда мужские пальцы сжали сосок и слегка оттянули. Лезвие впилось в кожу сильнее, и я почувствовала влагу между ног. Во второй раз. Бл…ь он делает это уже во второй раз, какого хера со мной происходит? Я больная истеричка. Или это реакция на опасность, страх, панику? Ладонь мужчины скользнула по моему животу вниз, задирая подол платья, он касался очень нежно, осторожно, скорее щекотал кожу.

— В глаза смотри!

Лезвие впилось сильнее, и я посмотрела, в тот же момент пальцы, отодвинув полоску взмокших трусиков, с лёгкостью скользнули во внутрь моего лона. Я всхлипнула, мышцы непроизвольно сжались вокруг его пальцев, серые глаза Призрака потемнели, в них засиял триумф, дьявольское удовольствие от моего унижения.

— Мокрая, влажная, горячая. Так кого из нас заводит насилие?

— Пошёл ты! — прошипела я.

— А так?

Пальцы безошибочно нашли пульсирующий клитор и сжали, по телу прошла предательская судорога дикого возбуждения на грани с полной потерей контроля.

Он склонился к моей груди и захватил губами напряженный, ноющий сосок, через материю платья, обвёл языком, и я тихо застонала. Кто он мать его? Дьявол? Так я сама ещё то исчадие ада. Какого черта я ТАК на него реагирую, как похотливая самка? Руки непроизвольно вскинулись вверх на его плечи, но лезвие снова впилось в кожу:

— Руки! — прорычал очень тихо и я обессиленно прислонилась к стене.

Он прикусил сосок, продолжая ласкать меня там внизу, где все горело под его пальцами, меня выкручивало от противоречивых чувств, меня подбрасывало от ненависти к нему, граничащей с диким желанием перегрызть этому психу глотку. Я задохнулась, спазмы оргазма приближались неумолимо и неотвратимо, как и порочное желание чтобы не прекращал ненормальную ласку. Призрак снова проник в меня пальцами, резко, грубовато, имитируя движения членом, продолжая дразнить мой сосок, кусать, лизать, посасывать. Трение о материю, промокшую от его слюны, стало невыносимым. Я непроизвольно потёрлась о его пальцы и захлебнулась унизительным стоном, чувствуя, что вот-вот кончу, у меня не было оргазма с той самой ночи… когда он взял меня прямо на балконе гостиницы, и вдруг все прекратилось. Я распахнула глаза и увидела, как он беззвучно смеётся.

Призрак спрятал нож и вытер пальцы о подол моего платья. От унижения и разочарования внутри поднялась волна яростной ненависти.

— Сукин сын! — я хотела впиться когтями ему в лицо, но он схватил меня за запястья и выкрутил руки так, что меня согнуло от боли.

— В следующий раз сломаю.

Призрак разжал пальцы, взял меня за шкирку и поволок по лестнице. Я не сопротивлялась, меня все ещё колотило. Он затащил меня наверх и втолкнул в ванную комнату.

— Помойся, потекла, как сучка, — сказал с презрением, со смаком, наслаждаясь каждым словом. Открыл воду, и пинком загнал под душ. Как собаку.

— Остынь немного.

Я чуть не вскрикнула, когда холодные капли коснулись разгорячённой кожи.

— Тебе понравилось? — спросил уже у самых дверей.

— Что б ты сдох! — прошипела я, сгибаясь пополам, приседая на корточки, чувствуя себя вывалянной в грязи. Униженной, раздавленной… улиткой. Он отымел меня. Ментально трахнул мне мозги. У меня зуб на зуб не попадал.

— Помечтай об этом в одиночестве. У тебя ещё одни сутки на размышление. Завтра я закопаю тебя живьём во дворе этой гребаной вилы, твой труп не найдут даже с собаками. Я обещаю. Да и кто будет искать проститутку, а? На чью помощь ты надеешься, Кукла? Всем насрать на тебя, а многие просто спят и видят, что ты сдохла…, впрочем, я их прекрасно понимаю. Их сны довольно скоро станут явью. Обещаю.

— Ты — больной на голову сукин сын!

Меня колотило, как в приступе лихорадки, похоже начинается истерика, впервые за всю мою жизнь.

— Возможно. Тебе от этого легче?

Нет, мне не было от этого легче, я понимала, что мною овладевает отчаяние, и очень скоро я не смогу контролировать себя. Похоже, я все же начинаю ломаться. Даже у кукол есть срок годности.

— Горячую воду включи, — бросил перед тем как захлопнуть дверь.

— Алексей Алексеевич, я адвокат и я веду ваше дело. Меня зовут Николай Арсеньевич Бецкий.

Адвокат протянул руку арестованному, но тот даже не посмотрел на него. Странный тип, во время изучения его дела Никитин представлялся Бецкому совсем иначе. Сильнее что ли, даже каким-то зверем, нелюдем, а сейчас он видел перед собой раздавленного и сломленного человека.

— Я не просил адвоката, — голос прозвучал глухо.

— Вам положено по закону.

Мужчина в строгом сером костюме, в отутюженной рубашке стального цвета с черным аккуратно завязанным галстуком сел напротив арестанта. Тот молчал, обхватив голову крупными ладонями, покрытыми мелкими порезами, с жгутами вен на запястьях. Пальцы арестованного слегка подрагивали.

— Закурите?

Подтолкнул пачку к Никитину. Мужчина протянул руку достал сигарету, на широких запястьях звякнули наручники. Адвокат поднёс зажигалку и чиркнул кремнем.

— Вы должны мне все рассказать, возможно я смогу добиться для вас смягчения наказания.

В этот момент мужчина истерически засмеялся.

— Наказания? Вы в самом деле думаете, что меня это волнует? Да хоть вышка, плевать.

Серые глаза заключённого сверкнули и тут же погасли, он сильно затянулся сигаретным дымом.

— Я должен…

— Никто никому и ничего в этой жизни не должен. Я не хочу смягчения наказания. Меня устроит любой приговор. Мне насрать. Так что катитесь отсюда и займитесь теми, кому реально нужна ваша помощь. А я со своим дерьмом сам разберусь.

Адвокат все же отодвинул пластиковый стул и сел напротив заключённого.

— Почему вы так пессимистично настроены? Я мог бы…

Заключённый поднял голову и Бецкий невольно отшатнулся — в совершенно пустых глазах он увидел отражение бездны, некоего персонального ада, заглянул в омут мрака и ненависти.

— Что вы можете? Отмотать время назад можете?

— Нет, но я могу сократить вам срок, хотя бы попытаться это сделать. Например, найти смягчающие обстоятельства, причины… Это моя работа.

— Нет никаких смягчающих обстоятельств. Я виновен. И свою вину признал. Так что поздно, господин адвокат. Идите, не тратьте время зря, а за сигареты спасибо.

— Вы знаете в чем вас обвиняют, Никитин?

Арестант отвернулся к окну и снова затянулся сигаретой.

— Да. В убийстве. В преднамеренном убийстве.

Заключенный резко обернулся, и адвокат вздрогнул — казалось на него смотрит живой труп, точнее человек которому в этой жизни больше нечего терять. Бецкому показалось, что в этот момент на него выплеснулась волна дикой боли, ощутимой на физическом уровне. Чужой боли, осязаемой, живой. Она, как червь, пожирала этого человека, подтачивала изнутри. В деле было указано что ему тридцать пять — выглядел он лет на десять старше и самое страшное, что он уже сам себя приговорил. Бецкий почувствовал, как вспотели собственные ладони и стало трудно дышать, словно его заперли в клетку с раненным зверем, который способен на что угодно в приступе предсмертной агонии.

Но его наняли, ему заплатили огромные бабки за то чтобы он вытащил этого человека из-за решётки, на определённых условиях, конечно. Для адвоката это дело имело особое значение, приказ поступил сверху. Сам клиент как таковой отсутствовал.

— Вы ещё здесь? — заключённый больше не смотрел на адвоката, он закурил вторую сигарету и закрыл глаза, — Уходите.

— Вы неправильно осведомлены, Алексей Алексеевич, вас обвиняют…

— Уходите! Нахрен валите отсюда! Я сказал — мне ничего не нужно! Я знаю в чем меня обвиняют. Я во всем признался. Какого хера вы пришли сюда? Достаньте ваш блокнот и запишите заглавными буквами: что я, Никитин Алексей Алексеевич, признаюсь, что убил выстрелом из пистолета, в упор, мою мачеху — Никитину Марию Андреевну. И да — это преднамеренное убийство. Достаточно?