Аисты
У мужа от курева сделались желтые зубы.
Оксане казалось, что это проступила болезнь, внутренняя ржавчина его тела. Он похудел, лица сделалось совсем мало, потом остался вообще один профиль: муж редко смотрел на Оксану, больше отворачивался. В остальном он вел себя как обычно, ел тоже, как обычно, жадно. Поэтому Оксану брало сомнение, действительно ли между ними трещина, либо причина в ее искаженном зрении. Глаз замылился однообразием вида из окна и тесным кружком общения. В этот кружок, помимо мужа и малолетнего Сашки, входил мужнин друг Николай со своей женой Татьяной. А дом их как раз был виден в окно: они жили через дорогу.
У Николая было лицо скуластое, простое, квадратные руки и квадратный же череп. Будучи к тому же замкнут, Николай производил впечатление захлопнутого чемодана – из старомодных, дерматиновых, с металлическими уголками. Того же покроя была и его дочь Галинка, четырех лет от роду, которая то и дело ковыряла в носу. Еще Николай ел колбасу кусками, макая в солонку.
С женой его Оксаной говорить было особенно не о чем, кроме темы маленьких детей.
К лету Николай куда-то уехал, кажется, на заработки, и больше Оксана с Татьяной не виделись.
Когда к тому же родители Оксаны забрали Сашку на дачу, каждая ее чашка чая начала горчить одиночеством.
Муж казался вырезан из бумаги. Минуя Оксану в тесном коридоре, он почти не стеснял пространства – двигался как-то боком, плоско, будто не желая случайно ее коснуться.
Однажды под вечер позвонили в дверь. Мужа не было дома, но Оксана сразу поняла отчего-то, что этот звонок касается именно его…
На пороге стоял Оксанин брат. Едва ступив в прихожую, он спросил:
– Ты не догадываешься, отчего худеет твой муж?
Оксане представились мужнины ржавые зубы, и она ответила брату:
– Может, болезнь его сосет?
Брат помолчал, потом, набрав воздуху, выдохнул:
– Нет. Он у тебя от любви сохнет.
Оксана засмеялась, посчитав, что брат имеет в виду любовь к ней – к Оксане. Однако брат продолжил серьезно-строго:
– Хочешь сейчас взглянуть на своего мужа?
Оксана поняла, что отвечать на вопрос ей не нужно. Она быстро собралась, и брат повез ее за город, к речке, куда обычно ездили на шашлыки. По пути брат говорил, что он давно поджидал случая, и вот, наконец, представился удобный момент. Кстати, и Сашка на даче…
Машина шла окраиной города, и – по ходу исчезновения новостроек из виду – Оксана думала, что это уносится прочь ее прошлая жизнь. Она закрыла глаза и до конца пути сидела в деланой темноте. Наконец машина остановилась, и открыть глаза ей пришлось волей-неволей. Оксана увидела перелесок и дорогу, ведущую к реке…
– Приехали! – Брат оставил машину на обочине и уверенно зашагал к берегу.
Ориентируясь на его черную спину, Оксана больше ничего другого не замечала перед собой. Потом брат, схватив Оксану за руку, кивнул:
– Смотри!
Она увидела пока только машину на берегу – машину своего мужа, и в первый момент даже будто сбилась с направления – и мысли, и пути следования. Ей так почудилось, что это же они с мужем приехали на шашлыки. То есть она шла от машины и… вернулась почему-то снова к машине. Как в дурном сне, Оксана было повернула назад, чтобы от машины уйти, но брат резко остановил ее.
– Смотри! Смотри!
Оксана увидела, что прямо на капоте разложена какая-то еда, а возле колеса стоит бутылка из-под шампанского. Но главное – внутри машина была набита до отказа чем-то живым, ползающим по стеклу, подобно улитке. От этого зрелища Оксана сразу ощутила тошноту – еще прежде, чем поняла, что это самое, ползающее по стеклу, было массой голого тела.
Оксана приблизилась – испытывая пока что только упрямое любопытство, как же это все попало в ее машину. Из того же беззаботно-детского любопытства она дернула ручку дверей – голое тело разделилось пополам, подобно амебе, и часть его, оторвавшись, вытянулась вслед за дверью. На земле голое тело неожиданно превратилось в Оксаниного мужа, а то, что оставалось в машине, стало Татьяной.
Оксана успела удивиться, что голый муж ее оказался неожиданно широким, но все же бледным, с синеватым оттенком кожи. Она заглянула ему в лицо, прошитое строчками тонких морщин… Муж резко вскочил, выхватил с капота кухонный нож и страшно закричал:
– Не подходи, сука! Убью!
Лицо его исказилось, перестав быть человеческим. И что-то первобытное, звериное сквозануло в его оскале. Тогда наконец Оксана осознала, что происходит, и тоже закричала – пронзительно, дав волю голосу, как могут кричать только птицы. Брат осторожно приблизился к ее голому мужу, сжимавшему нож, и вдруг резким выпадом схватил того за руку. Однако муж вывернулся, на миг опять вернув впечатление склизкой улитки, но тут же снова проступило в нем то самое страшное, звериное. Теперь он кинулся с ножом на брата:
– Выследили, скоты? Я вас тут обоих порешу!
Брат кое-как удерживал руку с занесенным ножом, но лицо его перекосило от напряжения и страха… Тогда Оксана подняла с земли пустую бутылку и с силой обрушила ее на голову своего мужа. Тело его сразу обмякло и повалилось набок. Оксана вынула нож из его руки – просто для того, чтобы ее голый муж больше никому не смог угрожать… И тут только она заметила голую Татьяну, которая, выбравшись из машины, пыталась чем-то прикрыть свою наготу. Оксане бросилось в глаза только одно: насколько прекрасна была эта Татьянина нагота. Оксана подумала, что сама она никогда не обладала подобной красотой и что все, что случилось, – случилось только из-за этого бесстыдно-прекрасного тела… Она приблизилась к голой Татьяне, которая, сжимая блузку в руках, дрожала от холода и страха… Оксана сперва осторожно потрогала ее плечо – прохладное, тугое. Затем, с силой дернув Татьяну на себя, вонзила нож ей повыше груди, – стекавшей с плеча, как крупная капля… У Татьяны хрустнуло что-то там внутри, под ножом, она только чуть вскрикнула и повалилась на землю – тихо, покорно. Оксана подумала, что вот так же покорно, тихо, она, наверное, предавалась любви…
Откуда-то очень издалека раздался голос брата:
– Ты что?
В этом голосе по-прежнему звучал страх, только теперь его страх почему-то относился к Татьяне, хотя ведь ей больше ничто не угрожало…
Оксана обернулась – брат был с лица белый как простыня и белой же рукой указывал на что-то там, на земле. Оксана перевела взгляд по направлению его руки: на земле лежало прекрасное тело Татьяны с пятном красной розы чуть повыше груди и рукояткой ножа, воткнутой в эту розу… Оксане стало нестерпимо жаль, что это чудесное тело умерло… и что… умерло не только тело, – умерла сама Татьяна. То есть нет, Татьяна не сама умерла. Это Оксана только что ее убила.
Она стекла на землю и с силой выдернула из груди нож. Опять что-то хрустнуло под рукой, и на траву хлынула освобожденная кровь… Брат оттащил ее от трупа.
Тогда Оксана заново увидела голое тело мужа и припала к его груди – ухо ее не расслышало ничего – в том месте, где у всех бьется сердце. Оксана подумала, что, может быть, она оглохла от потрясения, и попросила брата сказать что-нибудь ей. Брат сказал:
– Будем делать искусственное дыхание.
Они уложили тело мужа на спину. Набрав воздуху, Оксана припала к мужниному рту, чтобы отлить ему своей жизни, а брат с силой стал давить на грудь, заставляя сердце работать… Что-то снова хрустнуло, как будто, не выдержав напряжения, лопнули мужнины ребра. Брат откинулся и отряхнул руки:
– Он умер.
– Я убила его? – спросила Оксана и тут же действительно в оглушении, не слыша себя, запричитала: – Я убийца, убийца!
Губы больше не слушались ее, и из дрожащего рта выходило одно жалобное мычание, – между тем как Оксане хотелось кричать, что она убила своего мужа, отца Сашки, она убила мать маленькой Галинки… Потом ей как-то удалось слепить губами, что нужно вызвать милицию. Брат ответил коротко, что никого вызывать не надо: мертвым все равно уже не помочь, но себе можно навредить.
– Меня, может, выпустят, Оксана, а вот тебя упекут. Ну, скажешь, что защищались, так ведь Татьяна не нападала. Сколько тебе дадут, а? Отсидишь, ладно, – а как дальше жить? – Так он уговаривал ее неизвестно какое время, повторяя много раз одни и те же слова.
Наконец Оксана поддалась.
– А что же нам теперь делать? – покорно спросила она, готовая следовать любому совету брата.
Тот сказал, что утопить трупы нельзя: рано или поздно они всплывут, и по ранам на телах станет ясно, что их убили. Трупы надо закопать, а дело обставить так, будто они утонули сами.
У Оксаны вновь застучало в висках, и она разрыдалась:
– Нет! Лучше я отсижу!
– А Саньку кто воспитает? Я? Нас же никто не видел.
В багажнике нашлась лопата. Брат выкопал яму – недалеко в лесу, в удобной ложбине за кустарником. Они перетащили туда трупы – сперва тело Оксаниного мужа… Яма оказалась недостаточно широка для двоих, и муж лег слегка боком. Тело Татьяны упало в яму плашмя, на живот, на бок, и получилось так, будто любовники продолжали свои объятия в последнем сне. Когда тела закидывали землей, самым жутким представлялся вид черных комков на розоватой и, казалось, живой коже Татьяны. Комья скатывались с ее тугого бедра, скользя как по мрамору, не оставляя никакого следа. Оксана больше не могла смотреть и отошла в сторону, пока брат завершал работу. Последним запечатленным кадром перед глазами ее осталась случайная картинка: лягушка, прыгнувшая в могилу.
Наконец земля целиком поглотила тела. Влажный воздух дрожал в вечернем солнце, и казалось так, что это дышит свежая могила… Излишки земли они раскидали, а могилу присыпали листьями и сухой травой. Потом возвратились к реке и разложили одежду убиенных возле самой воды, осколки бутылки брат убрал, а в кружки на капоте машины плеснул спирту, который всегда возил с собой про запас. Все это он проделывал в рукавицах.
Они договорились, что скажут милиции.
– А ты больше молчи! – наказал брат Оксане. – Делай вид, будто убита горем. Что я ни скажу – подтверждай.
– Может быть… Послушай… – Оксана сглотнула подкативший к горлу комок. – Если бы… – Она так и не смогла выговорить: «Я убила». – Если бы… тогда он убил нас – и тебя, и меня…
Поверх раскаяния над самим убийством свербила глупая, ненужная мысль: а что же стало с той лягушкой в могиле?..
– Молчи! – приказал брат.
– Их надо похоронить по-людски! – Оксана заплакала уже без надрыва, слезы сами хлынули из глаз. – Давай откопаем их, я хочу признаться…
– Молчи! Молчи! – Брат крепко стиснул ее, зажал рот ладонью и почти силой поволок от страшного места к дороге, – где ждала их машина.
Заводя мотор, он тихо сказал:
– Не стоило тебя сюда привозить. Достаточно было рассказать. Ты бы развелась с мужем, и … этого бы не случилось.
Съездили в милицию. Прибывший на место участковый понюхал оставленные на капоте кружки.
– От такой дозы и бегемот утонет. – Он хохотнул легко, беззаботно. Потом совсем уж весело махнул рукой: – Езжайте себе домой. Куда им теперь деваться? А может, еще объявятся сами. Испугались, завидя вас…
Когда Оксана вышла из машины возле своего подъезда, старухи на лавке разом умолкли, стянув узелком губы. Во дворе все уже откуда-то знали про утопленников. Соседка, качая головой, сказала, что Татьянина дочка оставлена у чужой бабки, с которой та обычно договаривалась за деньги, и что хорошо бы Оксане девочку оттуда забрать. Соседка объяснила, как найти эту бабку. Оксане подумалось так, что всем давно было известно про связь ее мужа с Татьяной. Но это стало теперь безразлично, холодно, никак.
За девочкой она сходила. Само собой придумалось сказать Галинке, что мама поехала встречать папу, поэтому придется немного пожить у тети Оксаны. Она купила пирожных и после чаю уложила Галинку на Сашкином диване.
К ночи началась гроза. Оксана сидела на кухне, поскольку не могла спать. В голове свербила только одна мысль: вот и хорошо, что гроза. Дождь окончательно смоет следы, сровняет могилу и взбаламутит воду в реке: водолазам будет трудно искать. Через некоторое время у нее разболелась голова, она выпила таблетку, но сна не могло быть. Каждая вещь в доме стала памятью убитого мужа, как будто он только вышел и вот-вот вернется за рубашкой, полотенцем, портфелем… Вещи хранили его запах – смесь табака и одеколона, который она было уже перестала замечать, но вот теперь почувствовала вновь очень резко. В каждом углу из этого запаха вырастал его призрак. Им становился халат в ванной и пальто на вешалке. Или, может быть, муж для Оксаны просто давно уже воспринимался как собрание разных вещей, которые ей приходилось чистить, стирать, а как человека его давно уже не было.
С противоположной стороны улицы на Оксану пялился пустыми глазницами дом.
С утра на речке работали водолазы. Они не нашли ничего, кроме браконьерских сеток. Один из них запутался в сетях, и его самого пришлось спасать. Следователь на берегу очень смеялся.
Вечером приехал Николай. Он встал на пороге, заняв собой весь дверной проем, вписавшись ровно в квадрат. В руках квадратный человек держал дерматиновый чемодан.
– Я получил телеграмму, – Николай сказал застенчиво, как бы оправдываясь. – Сразу сел на самолет…
«На самолет» или «в самолет»? – ненужно, случайно отреагировала про себя Оксана.
Рот у Николая был широкий, растянутый почти во все скуластое лицо. Поэтому казалось, что он говорил улыбаясь:
– Можно, Галинка побудет пока у вас? Я вещи ейные принесу. А то там… мамкин халатик висит, помада ее, туфли… Не надо этого сейчас…
Пока Николай ходил за вещами, Оксана думала, как объяснить, почему его жена оказалась у реки с ее мужем. Однако Николай так ничего и не спросил, и снова Оксане показалось, что он тоже обо всем уже знал заранее или просто догадался…
Галинке он привез медведя – почти вдвое больше ее. В его дерматиновом чемодане оказалось много других подарков. Николай достал бутылку вина, водку, коробку конфет. И опять сказал виновато, будто оправдываясь:
– Вот. Тут ветчина, рыба, сыр… Готовился к встрече, а вышли поминки, что ли. Кстати, еще вареные яйца. В дороге, думаю, не протухли.
Оксана молча накрыла на стол. Открыли вино. Николай ел, макая кусок ветчины в солонку. Слегка захмелев, он заплакал:
– Завтра съездим на это место? Покажешь сама там, где что. Я памятник хочу им поставить на берегу. Могилы нет, пусть хоть памятник…
Потом он выгреб из своего чемодана два пакета с одеждой:
– Держи! У вас с Танькой вроде один размер. Это все я для нее купил. Теперь будет твое. Эх, Танька-Танька…
Николай настоял, чтобы Оксана примерила одежду при нем. Забрав вещи, Оксана вышла в другую комнату и там, раздевшись перед зеркалом, некоторое время стояла, разглядывая свое нескладное тело, слегка оплывшее в талии, кряжистые ноги… Одежда все же пришлась ей впору. Нарядившись в Татьяну, она вернулась к столу. Николай сидел уже совсем пьяный. Едва на нее взглянув, он одобрительно кивнул:
– Ну вот, теперь хоть не пропадет.
Потом, уставившись в стакан, добавил:
– Если денег надо, скажи…
Только тут Оксану прорвало. Едва сдерживая рыдания, она бросилась в ванную и там, сунув лицо под кран, раздирала, царапала ногтями свое лицо, которое почему-то оставалось лицом женщины, – после всего, что она натворила.
Когда, наплакавшись, Оксана вернулась в комнату, Николая не было. На столе лежала пачка денег. Галинка спала, обняв плюшевого медведя. Девочка и медведь лежали именно так, как спали в могиле обнявшись тела убиенных любовников.
Через неделю с дачи привезли Сашку. Кажется, он так ничего и не понял своим пятилетним умом.
Николай заходил каждый день. Приносил продукты, гулял с детьми.
Памятник он заказал из серого гранита, с именами, но без фотографий. Устанавливать ездили вместе. На том самом берегу, недалеко от потаенной могилы, развели костер, выпили водки, помянув погибших. «А ведь им хорошо тут лежать», – невольно подумалось Оксане, но тут же она одернула себя, поразившись, что сама поверила в историю утопления.
Дети жарили на костре сосиски, насадив их на прутик. Они жили нынешним солнечным мгновением жизни, смеялись, не обращая никакого внимания на серый гранит. Николаю было вроде как неудобно за детское веселье на могиле, он пытался было одернуть расшалившуюся Галинку…
– А как мы сами ведем себя на старых погостах? – Оксана рассуждала вслух. – На очень старых, где сто лет никого уже не хоронят?.. Разве нам становится хоть чуточку больно?
Она замолчала, прикинув, что слова ее на самом деле очень циничны.
Николай плеснул себе водки, звучно глотнул…
– Знаешь… У меня ведь никого не осталось, кроме вас… Разве плохо нам вместе?
Оксана насторожилась, подняла голову…
– Да что говорить! – Николай смотрел не на нее, а куда-то вбок, в лес. – Выходи за меня замуж. И девочке, кстати, без матери нехорошо, – последнее он произнес, как бы извиняясь за свое предложение.
Оксана глядела на спокойную равнодушную воду, в которой играли солнечные блики…
– Николай, что ты обо мне знаешь?
– То, что до меня было, меня никак не касается. – Николай ответил спокойно, уверенно и продолжил как о деле, давно решенном: – Продадим все, уедем в Судимир, у меня там двоюродный брат, давно приглашал. Там природа красивая и климат теплее. Аисты живут прямо на крышах. Аистов видала?
– Аисты… – растерянно повторила Оксана.
Подбежали дети, размахивая сосисками на прутах.
– Мама, мама! – прыгая, кричал Сашка.
– Мама! – подхватила Галинка.
– Мама? – Оксана запнулась.
Николай заплакал, отвернулся, закрыв лицо рукавом.
Поезд тянулся сквозь ночь медленно, вяло, то и дело запинался на маленьких станциях, где чужие голоса непонятно гундели в микрофон. Тогда в окно проникал мертвенно-бледный свет, вырезая в сумраке купе силуэты спящих.
Они уже считались одной семьей. Хотя Оксане было все равно, как там сложится дальше. Из прошлой жизни был только Сашка, да и тот носил теперь новую фамилию: так захотел Николай.
Сна не было, едва набегавшую дрему всякий раз прерывали гнусавые голоса.
Оксана путешествовала очень редко, а последние лет семь – после первого замужества – вообще не выезжала из города. Она почти забыла, как это – ехать в поезде. В голову лезли пустые мысли: хорошо ли спрятаны деньги, не протухнут ли котлеты в мешке. Потом, из-под вороха пустяков, все-таки проклюнулось то самое, страшное…
Она лежала, уставившись в темноту, и думала, а вдруг мертвые все-таки чувствуют – там, в земле. Видят такую же темноту, ощущают шевеление червей в собственном теле, слышат медленное тление плоти… Разве может кто-то знать наверное, что это не так?
Незаметно в ее распахнутые глаза затек рассвет. Поезд медленно плыл в тумане раннего утра, но уже можно было заметить, что пейзаж в окне изменился. Исчез обычный придорожный мусор, домики сделались аккуратные, обсаженные яркими большими цветами. Леса почти не было, но потянулась геометрия полей – золотых, бурых, зеленых… Оксана смотрела во все глаза, едва сдерживаясь, чтобы не разбудить детей, показать им. Теперь она боялась только, а вдруг это чудо развеется и начнется прежняя серятина сараев и покосившихся крыш?..
Состав сделал заворот, показав в окно собственный хвост. На хвосте его прилепилось огромное алое солнце. Потом хвост пропал, и осталось одно только солнце. На него еще не больно было смотреть, притом оно не багрило небо, но висело в утренней серой рогожке четкое, будто вырезанное по циркулю… Состав вроде еще замедлил ход, и тут в окно медленно, торжественно вплыла громада сухого дерева – почти без коры, которое простирало голые сучья небу, как будто исполинская рука выдернулась из земли… На этой серо-голой руке застыли большие птицы. Оксане показалось так, что они будут в рост человека. Алые их клювы покоились на гордо выпяченной груди, сильные спины дышали спокойствием, миром… Птицы лениво наблюдали за ходом состава, ничуть не тревожась от вторжения людей… Аисты? Да неужели на свете еще существуют аисты?
– А-а… – Оксана произнесла вслух. – Аисты!
Аисты являли себя еще несколько раз за утро. Они уже не казались Оксане такими большими. Исказила ли силуэты тех, первых, призма рассвета, либо они действительно относились к какой-то особой породе… Оксана так и не поняла. А может, просто глаз замылился быстро, ослеп на чудо.
Проводник объявил: «Суди-мир», – с расстановкой, с непонятной такой интонацией, которая заставила вздрогнуть. Она наконец-то прочла название: Суди мир! Господи, суди мир! Или, может быть, так: Суди, мир! То есть суди меня, мир!
И что предпочтительней – суд мирской или Божий, – Оксана не знала.
В Судимире их ждал дом, купленный на деньги от двух квартир. В доме было пять или шесть больших комнат и еще какие-то закутки, комнатенки… Оксана бродила по дому в невозможности определить для себя место. Она никак не могла понять, что этот дом – ее дом, и что почему-то ничего страшного не случается с ней. Напротив, жизнь каким-то чудесным образом повернулась. Но почему? За что? Или тем горче будет расплата?..
Николай устроил ее работать учительницей младших классов. Просыпаясь всякое утро, Оксана думала так, что она участвует в каком-то спектакле, где ее заставляют представлять других женщин: жену Николая, мать Галинки, учительницу… Какое право имеет она входить к детям в класс? Однако все реже и реже задавала она себе этот вопрос. Вернее, даже не она сама-нынешняя, но какая-то иная, бывшая Оксана, от которой осталось теперь только имя. Да и оно выросло, удлинилось отчеством: Оксана Степановна. Так обращались к ней и ученики, и соседи. И как-то тихонько, подспудно, прокрался в ее мысли другой въедливый вопросик: ну не окажись она тогда в том злополучном месте на берегу – а?..
К зиме с Оксаной что-то неладное стало твориться. Вечером болела голова, аппетита не было никакого, вид манной каши почему-то вызывал тошноту. Она еле-еле дотягивала положенные часы уроков. Может быть, все же сказалась перемена климата?
Разглядывая себя тайком в зеркало, Оксана ухмылялась злорадно: что, голубушка, получила? У нее сильно отекли ноги, тело потеряло форму, раздалось, оплыло, черты лица смазались… Оксана распухала на глазах, как покойник, однако внутренне оставалась равнодушна к тому, что творилось с ней, готовая принять все, что бы ни ожидало ее впереди: инвалидность, паралич, слепота. Ну и пусть. Значит, так тому и положено быть.
Перед самыми зимними каникулами, на одном из последних уроков, Оксана упала в обморок. Очнулась она в школьном медпункте на жесткой кушетке. Школьная медсестра Таисия Павловна держала ее за руку, а рядом хлопотал врач «Скорой помощи». Таисия Павловна почему-то ей улыбалась.
– Что со мной? Что это? – спросила ее Оксана.
– А то вы сами не знаете, Оксана Степановна, двоих-то как носили?
– Двоих? – Оксану сковал ужас. Носили двоих? Два трупа? Неужели она проболталась в бреду? – Ко-го носили?
– Галинку и Сашку, – медсестра засмеялась. – Я и то ваших детей по именам помню. Да вы, голубушка, больше нас испугались.
Галинка и Сашка? При чем тут дети?
– А где мои дети? – Оксана приподнялась на локтях.
– В садике оба, и пацан, и девчонка, где им еще-то быть, – медсестра опять засмеялась. – Ну а кто у вас тут, – она похлопала Оксану по животу, – я не знаю.
– Вам бы следовало предупредить, Оксана Степановна, – строго отозвался врач. – Взрослая женщина все-таки. В консультации на учете состоите?
– В консультации?.. – Оксана повторила растерянно.
– Вот-вот, а еще учительница. Стыдно мне-то вас поучать, – журил врач. – Четвертый или пятый месяц, а она и в ус не дует! Позор! Беременность сложная…
Оксана захлебнулась воздухом, напугав медсестру. Беременность? Она тут же вскочила с кушетки… Да как же это случилось с ней? С ней, с Оксаной, которая и за женщину себя уже не считала?.. Как это случилось… с убийцей!?
Да, у нее давно не было месячных. Как давно, она не считала, принимая отсутствие их за должное, за то, что это тоже ей в наказание. Но беременность, новое материнство – за что?..
И тут она ощутила, как плод шевельнулся внутри, будто разбуженный ее немым криком. Он толкался, объявляя о неизбежности собственного рождения. Она оттолкнула руки врача:
– Не надо, я сама пойду. Мне уже хорошо, ничего не надо…
В том же ошарашенном состоянии неверия своему телу она отправилась в консультацию. Николай сопровождал ее и сидел в коридоре, пока пожилая врач, похожая на мышь в очках, ощупывала ее живот, прослушивала стетоскопом с обеих сторон… Оксана уже начинала бояться, что там, внутри ее, что-то не так. Может быть, это и не ребенок вовсе, а выродок, чертов подкидыш от семени содеянного ею зла… Почему-то вспомнилась лягушка, запрыгнувшая в могилу.
Наконец врач оторвалась от живота, помедлила, протерла очки:
– Сейчас пройдете на ультразвук, нам нужно убедиться… Плод или странно лежит, или… я слышу два сердца.
Оксана так до конца и не поняла, о чем говорила врач. Ее провели по коридору мимо Николая, который было приподнялся навстречу. Оксана кивком усадила его, натянуто улыбнулась…
В кабинете ультразвукового исследования живот намазали чем-то скользким. Врач принялся водить щупом по скользкому животу, одновременно заглядывая в экран монитора. И в том, что производили над ее телом, Оксана ощущала какую-то странность, будто и тело-то было уже не ее, а само по себе. Оно совершило обычную женскую работу, никак не завися от Оксаны, и поэтому еще пугало.
– Ну что там? – Оксана не выдержала напряжения нервов.
– Двойня. Вам говорили?.. Беременность явно двуяйцевая – мальчик и девочка. Как странно, неудобно лежат плоды…
– Можно… Можно мне самой посмотреть?
Врач развернул монитор к Оксане.
Она заглянула в себя. Внутри нее была яма. В яме сладко спали два человечка, которые успели пробиться, прорасти корешками обратно в жизнь. Один из них будто лежал на спинке… Оксана закричала. Ее крик слышали все – в коридоре, в кабинетах и даже на улице. Так громко могут кричать только птицы. Выпустив с криком ужас, Оксана забилась в истерике, срывая с себя провода и простыни, царапая ногтями по скользкому животу:
– Это неправда! Нет! Они умерли оба! Они умерли, умерли!
И дальше, когда уже прибежали врачи, она продолжала кричать, что плоды умерли, она сама их убила.
Во всяком случае, так поняли врачи – из того, что она кричала.
К Николаю вышли и стали расспрашивать, не пыталась ли Оксана сделать аборт или как-то иначе навредить плодам.
– Да вы не обращайте внимания, – виновато оправдывался Николай будто бы за себя. – Она учительница, работа нервная, сами знаете, когда и сорвется. Свои дети еще мотают кишки…
Врачи с пониманием кивали:
– Такое случается иногда при беременности. Навязчивые идеи, страхи… Ей надо бы подлечиться…
– Ничего, обживемся, – отвечал невпопад Николай. – А к лету, глядишь, заведем козу.
Потом вывели Оксану. Она была ко всему безразлична после успокоительного укола, будто в ступоре. Позволила надеть на себя пальто. На улице Оксана окинула пустым взглядом голые кроны и сказала Николаю равнодушно, спокойно:
– Это я их убила. Сперва своего мужа, потом и твою жену. Не знала только, как тебе рассказать.
– Пойдем присядем. – Николай подвел ее к скамейке. Стряхнув варежкой снег, усадил.
Возле его ботинок с тупыми квадратными носами беззаботно скакали воробушки.
– Я как приехал, на следующий день, – ну, после того, как у тебя побывал, – Николай говорил торопливо, будто желая быстрее досказать до сути, – я к брату твоему пошел. Опять водка, то-се, он, видать, выпить горазд… Набрался, и тут я: «Выкладывай все как есть!» – говорю. Он заплакал: «А что мне будет?». «А ничего!» – говорю. В общем, расколол я его.
Оксана перевела взгляд – от ботинок на лицо Николая:
– Ты знал?
– Знал.
– И ты женился на мне?
– Я же сразу тебе сказал: все, что до меня было, – не считается. А ты думала, зачем я в Судимир тебя увез?
– Чтобы как отрезало. Я так решил.
– Зачем ты на мне женился?
В паузе стало слышно короткое, прерывистое дыхание Николая:
– Я про Таньку догадывался давно, да все как-то не верилось. Если бы я ее на том бережку засек – горло перерезал бы, вот те крест! – И он грубо, решительно рубанул ладонью по горлу. – Но я только так подумал, а ты – сделала. Ну как еще объяснить… Это я не умею… ну, вроде ты мой грех на себя взяла… Потому что раз уж я так подумал… А ты себя защищала, свою жизнь, любовь…
Оксана впервые услышала от Николая «любовь». И только сейчас ей открылось его лицо. Она увидела, что у человека, сидящего рядом, высокий ровный лоб, глаза в сетке тонких морщинок, крупный, всегда будто чуть растянутый улыбкой, рот…
– Николай!
– Ну.
– Николай, а как же близнецы?..
Она хотела спросить: «Разве я еще способна произвести на свет что-то доброе?»
– Близнецы… А что близнецы? Летом в сандалиях ходить будут. Да… – Он звучно выдохнул, как бы выпустив остатки того, что свербило внутри. – А там, глядишь, обживемся и заведем козу.
Сентябрь 2001