Генераторы вздора

Вскоре после того, как патриоты советского закала и все честные граждане почтили память маршала Г. К. Жукова в связи с сорокалетием со дня его смерти, публицист Александр Севастьянов, патриот ельцинского пошиба, решил почтить память сборника «Из-под глыб» в связи с сорокалетием со дня его выхода и скоропостижной кончины.

Несколько знакомый с писаниями этого автора, я не стал бы читать его новый труд, но глаза невольно уловили на полосе имена А. И. Солженицына и И. Р. Шафаревича. Ну как же! Я давно знаю этих глыбалистов. С первым переписывался, встречался, давным-давно в ленинградской «Неве», а потом в воронежском «Подъеме», похвалил, однако позже накатал о нем целую книгу весьма скорбного характера; и со вторым виделся, однажды на каком-то торжестве в «Нашем современнике» он даже аплодировал моим стихам, но потом я и о нем, как о Солженицыне, тоже писал с большой печалью. Можно ли пройти мимо старых знакомых! И я стал читать статью…

Вообще-то, А. Севастьянов аттестует себя не патриотом, а «русским националистом с двадцатипятилетним стажем». Сразу ошарашил: подумать только, в таком духовном деле он стаж исчисляет, словно на работе в шахте. Конечно, слово «патриот» замызгали кремлевские обитатели и их прислужники. Назовусь и я националистом. Так вот, коли так, пусть послушает молодой человек, что думает о нем, о его кумирах и юбилеях русский националист, пожалуй, уже с восьмидесятилетним стажем. Правда, я националист не того разбора, как тов. Севастьянов. Я националист в том смысле, что мне ближе, дороже, интересней всего мой народ, его история, его культура, и это не связано с дурным отношением к другим народом. Но человека потомственно русского, помнящего, однако, что многие выдающиеся сыны нашего народа – хотя бы правители страны от Ивана Грозного до Сталина, до Дзержинского, писатели от Пушкина до Шолохова, полководцы от Багратиона до Рокоссовского, ученые от Сеченова до Алферова и т. д. – не отличались «этнической чистотой». Меня, в противоположность названному товарищу, эта «чистота» не шибко интересует. С другой стороны, ничего пушкинско-алферовского не вызывают у меня такие «этнически чистые» русские люди, как генералы Деникин и Краснов, президенты Горбачев и Ельцин, министры Степашин и Сердюков, писатели Борис Васильев и Астафьев, журналисты Невзоров и Пивоваров, артисты Табаков и Дуров… Вот такого рода я националист, которых антисоветчики нагло именуют шовинистами.

У нас с юбилятором Севастьяновым много, конечно, и других различий. Я, например, не могу сказать про своего отца, как он пишет в автобиографии о своем, что «его последний (!) фронт – взятие Будапешта, а в апреле 45 года он брал штурмом Кенигсберг». Не могу, потому что в двадцать лет я сам 8–9 апреля того года «брал штурмом» Кенигсберг, а Будапешт был взят на два месяца раньше, 13 февраля, и потому не мог быть «последним фронтом» отца нашего националиста, если его отец еще «брал» и Кенигсберг. Тут что-то с памятью автора, хотя он уверяет: «У меня с детства такая цепкая память, что помню, как мама кормила меня грудью и пела арии из опер». Жаль, что не помнит, из каких опер. Не из «Фауста»? – «Люди гибнут за металл…». Кроме того, я не был, как наш глыбалист, редактором «Национальной газеты», газеты «Русский фронт», не печатался в журнале «Декоративное искусство»…

Или взять такое важное дело. Я по трудности характера и житейских обстоятельств был трижды женат, и все жены – русские с прекрасными ликами и именами – Наталья, Ирина, Татьяна, а он, как рассказывает в той же автобиографии, которую вывесил в Интернете, при всей одержимости идеей «этнической чистоты» первый раз женился на еврейке и пять лет терпел такое сладкое «иудейское иго», что не мог оторваться.

Однако вернемся в объекту юбилея. Сам Солженицын, закоперщик сборника, уверял в выступлении, которое было, по сути, предисловием к нему: «Я хотел бы подчеркнуть (он очень любит подчеркивать, акцентировать, выделять, обрамлять, выворачивать наизнанку. – В. Б.), что программа соавторов ни в коем случае не политическая, наша программа лежит в другой плоскости – в нравственной». В таком духе он и о себе всегда говорил: всю жизнь политиканствовал, книги, статьи и выступления его пронизаны политикой, ее страстями, политическими симпатиями и антипатиями, в своих письмах он читал именно политические наставления множеству сограждан от «вождей Советского Союза», то есть членов Политбюро, до патриарха. Ну в самом деле, о чем еще можно писать в Политбюро? Не о проблемах же эстетики! А мыслимо ли написать хотя бы книгу «Ленин в Цюрихе» и ни мизинцем не задеть политику? И при всем этом твердил: «Я – политик? Да вы что! Я художник и только! Ху-дож-ник! Служитель муз».

И дальше в том предисловии: «Этот сборник – мужественный поступок бесстрашных людей, которые рискуют высказать свое мнение, как оно сложилось независимо от марксизма-ленинизма». Александр Исаевич не был бы самим собой, если не назвал бы себя бесстрашным человеком, совершившим очередной мужественный поступок. А говорил-то он это в Цюрихе, где сборник бесстрашно и вышел.

А Севастьянов пишет: «Сегодня сборник “Из-под глыб” стал маяком, его можно уподобить глыбе, легшей в фундамент диссидентского концепта, изменившего судьбу России». Да, глыбу можно уподобить глыбе. Idem per idem. Я тоже когда-то учил латынь, но поскольку «перемолвиться словом не с кем» на роскошном языке Овидия и Катулла, то уже давненько подзабыл его. Поэтому не помню точный смысл слова «концепт», однако догадываюсь: под этим латинизмом автор замаскировал такие фигуры, как Ельцин, Гайдар, Чубайс, Кох и т. п. Что как не энергичные старания именно этого конгломерата и помощь ему советников ЦРУ, о коих недавно напомнил президент, «легли в фундамент» и искорежили судьбу России.

Автор признает, что «оценка сборника никогда не была однозначной». Конечно, ибо, как сказано дальше, «это был своего рода (!) вызов… советской власти и коммунистической доктрине». Вызов – да, только никакого «своего рода» в нем не было: заурядная подзабытая белогвардейщина с примесью банальной русофобии. Ведь Солженицын, закоперщик-то, не только легко соглашался с возможностью поражения СССР в войне с Германией («Эка беда! Висел портрет с усами – повесили бы с усиками, справляли елку на Новый год – стали бы на Рождество»), но в приступе злобы и ненависти доходил в лагере до явного русофобского полоумия: «Подождите, гады! Будет на вас Трумэн! Бросит вам атомную бомбу на голову!» (Архипелаг. М. 1989. Т. 3, с. 51). Он понимал же, что атомная бомба не подходит для «точечного удара» по головам, допустим, тюремщиков. И это звучало зловеще. Ведь стояло лето 1950 года. Именно тогда правительство Трумэна получило от своего военного ведомства взамен прежнего, более гуманного, плана «Дропшот» – план атомной бомбардировки 100 советских городов. И дух солженицынской ненависти витает в сборнике со страницы на страницу.

Конечно, вполне естественно: «Одних читателей сборник вдохновлял, других удручал». Юбиляр приводит высказывание юриста А. Брода, он вполне прав: «Не надо преувеличивать значение сборника. Даже и до нынешнего дня его прочитало не так много людей, да и содержание его было порой далеко от общественных настроений». Вот еще интервью Ольги Карлайль, внучки известного, даже знаменитого при жизни писателя Леонида Андреева. Оно озаглавлено «Опасности национализма Солженицына».

Но, впрочем, надо ли слушать эту американку? Она же вообще склочница, правда, Севастьянов? В 1965 году ее отец Вадим Леонидович Андреев, которого Н. И. Столярова, секретарь Эренбурга, познакомила с Солженицыным, тайно под мышкой вывез на Запад микрофильм его романа «В круге первом». А в 1967-м сама Ольга была в Москве. В квартире моего соседа по площадке писателя Л. З. Копелева, однолагерника Солженицына, мадам тоже познакомилась с живым гением. Он обратился к ней с настоятельной просьбой как можно скорее издать его «Круг» в Америке.

И вот они с мужем Генри нашли хорошего переводчика, отредактировали перевод и, как она рассказывает, «в трудных условиях необыкновенной тайны обеспечили публикацию книги большим тиражом в солидном американском издательстве» (Возвращение в тайный круг. М. 2004. С. 7). А в 1968 году ее брат Александр с понятным риском вывез и «Архипелаг». «Нам с мужем была поручено организация перевода этой уникальной книги и издания ее… В полной тайне пять лет мы работали над “ГУЛагом”». Труд немалый, там ведь тыщи две страниц совершенной несъедобщины.

И что же в итоге? «Солженицын попытался опорочить нас, погубить нашу репутацию в западной литературной среде». Дело дошло до обвинений в финансовой непорядочности. В связи с этим Ольга Андреева вынуждена была написать целую книгу в свою защиту, где пишет, например: «За шесть лет работы на Солженицына с 1967 по 1974 Генри и я вместе получали от него 11 800 долларов в год, то есть по тысячи в месяц на двоих. Мое участие в работе продолжалось еще два года без всякого вознаграждения». В этой связи интересны данные, которые приводит Д. М. Томас, биограф Солженицына. В 1974 году, сразу как вышел «Архипелаг», он получил 320 тысяч долларов, а сбережения к концу этого года составили уже 1 миллион 800 тысяч долларов» (там же, с. 152). И это только в самом начале триумфального шествия «Архипелага» по антисоветским издательствам разных стран. В 1976 году журнал Publishers Weekly писал, что общий тираж книг супергения достиг 30 миллионов экз. на тридцати языках (там же). И ведь это, говорю, было только начало! Антисоветчики всего мира в поте лица своего землю рыли.

Думаю, что любой прихвостень севастьяновского национализма воскликнет тут: «Какая черная неблагодарность! Ей посчастливилось лично знать архигения, принять участие в эпохальных проделках, а она – о каких-то пошлых долларах! Ее имя осталось на скрижалях супергения, а она – о презренном металле! Вспомнила бы еще Нобелевскую. Вот, мол, огреб!.. Еще и папочку натравила на бедняжку. Он в ответ на милое письмецо супера писал ему, так легко ранимому: «Я вашим письмом возмущен. Прежде всего его тоном – самоуверенным, безапелляционным, пронизанным сознанием своего превосходства и, самое страшное, презрением к людям, которые осмеливаются думать не так, как вы». Да кто вы есть со своим папочкой по сравнению с Экстра-архи-супером!.». Однако мы задержались, нам пора идти дальше.

Помянутый А. Брод утверждает, что сборник был далек от общественных настроений. О чем речь! Он был космически далек от самой жизни, от здравого смысла. Ведь два «главных» его автора – Солженицын и Шафаревич – эти два математика, два академика, два ленинско-сталинских стипендиата-лауреата, ничего, кроме книг, в жизни не видели. Автобиографический герой Нержин в романе Солженицына «В круге первом» говорит о себе: «Живой жизни я не знал никогда, книгоед, каюсь». А сам создатель этого образа писал жене: «Вырастает тридцатилетний оболтус, прочитывает тысячи книг, но не может наточить топора или насадить молоток на рукоять». Да, ни разу в жизни не держал он подолгу в руках ни молоток или топор, ни пилу, ни лопату… И в лагере все кантовался по блатным работенкам: то библиотекарем, то нарядчиком, то переводчиком с немецкого, которого не знал, то завпроизводством… Так и писал жене: «Вот бы устроиться на канцелярское местечко!». И устраивался.

Да и с книгами-то у них как-то странно. Солженицын признается, например, что о знаменитом словаре Даля, он, университетский сталинский стипендиат, заочник знаменитого ИФЛИ (Института философии и литературы), узнал только лет в тридцать с лишним. А «Войну и мир» прочитал только в лагере на нарах. Писатель!.. Что же до Шафаревича, то тут и говорить не о чем. Даже в армии двух лет не отбыл.

И вот Севастьянов как одну из мудрейших приводит такую мысль Солженицына из его письма академику (еще один!) А. Сахарову: «Неужели право эмиграции важнее прав постоянной всеобщей жизни на местах? Неужели права немногих тысяч – важнее прав миллионов?». Мысль правильная. Но у читателя сборника есть полное моральное право тут же задать вопрос: «Неужели права немногих тысяч антисоветчиков важнее прав миллионов советских граждан, уважающих и ценящих свою власть и то, что она им дала?».

Желая превознести своего кумира как можно выше, Севастьянов утверждает, что «пробуждение русского самосознания началось с романа “Август Четырнадцатого”, вышедшего во Франции в 1971 году. А до сей великой даты жили русские люди безо всякого национального сознания. И немецких захватчиков топили в Чудском озере, и на Куликовом поле Антанту того времени расколошматили, и храм Василия Блаженного возвели, и Сибирь освоили, и первоклассную науку, и великую литературу, музыку, живопись создали, и вторую Антанту разгромили, и фашистский оккупантов раздолбали, и в космос первыми вышли – все это без малейшего проблеска национального сознания!.. И после этого вы, ветеран национализма, хотите, чтобы я с вами всерьез разговаривал? Говорите о себе лично, вот, допустим, этот «Август» открыл мне глаза и побудил развестись с женой-еврейкой, и я вам поверю, но у вас же сказано обобщено – «русское самосознание», то есть вы обо всем народе.

Он и не заметил в экстазе национализма, что опровергает, даже предает своего кумира: тот уверял, что в сборнике никакой политики, одна чистая, как детская слеза, нравственность, а он заявляет, что это вызов советской власти и коммунизму. Это и есть отъявленная политика. О русофобии умалчивает. Но художник «Литгазеты» прекрасно понял суть сборника. Он сопроводил статью о нем рисунком, на котором здоровенная книга «Из-под глыб» в обложке цвета вши, упавшей в обморок, лезет из земных недр и на виду Василия Блаженного и Мавзолея взламывает брусчатку священной для каждого русского Красной площади. Что это, как не выразительная иллюстрация не только к антисоветчине, но и русофобии?

Мало того, вот вам: «Одним из лучших и наиболее актуальных доселе достижений сборника я считаю его не просто антикоммунистическую, а антиленинскую направленность». Это уж такая жестокая правда, что еще раз наповал убивает покойного служителя муз. Ведь Ленин-то был не оперным певцом. И тут возникает вопрос: как же Шафаревич-то согласился приять Ленинскую премию? Почему до сих пор не отверг ее, не бросил к подножью Мавзолея? О какой его нравственности после этого можно говорить?

Но дальше у Севастьянова идет беспардонное вранье, ложь, невежество: «Именно в те годы в связи с ленинским столетним юбилеем (1970) по экранам и страницам стартовало (!) победное шествие ленинианы, в коем не преминул участвовать стар и млад от М. Шагинян до… Е. Евтушенко». Стыдитесь, сударь… Лениниана «стартовала» (сколько таких замусоленных словечек у этого русского националиста!) еще при жизни Владимира Ильича.

Образ великого вождя народа задолго до столетнего юбилея создавали лучшие, честнейшие в стране писатели, художники, артисты, режиссеры – Горький, Маяковский, Есенин, Пастернак, Дмитрий Кедрин, Смеляков, Твардовский, Борис Щукин, Штраух. Смоктуновский…

Между прочим, скажу несколько слов о «допотопном» и презренном для всех глыбалистов марксизме-ленинизме, уничтоженном ими в сборнике… Недавно отмечали 100-летие со дна начала Первой мировой войны. В числе многих публикаций к трагической дате вышел сборник статей «Война и мир в новейшей истории России». Это посодержательней ваших «Глыб», Севастьянов. Загляните. Из него вы узнаете, например, что классик марксизма Энгельс еще почти за тридцать лет до Первой мировой писал, что время локальных межгосударственных войн, как, допустим, франко-прусская война 1870—71 года, безвозвратно прошло и будущая война станет мировой. Это во-первых. Во-вторых, он предсказал, что война продлится четыре года. Наконец, будучи немцем, предсказал и то, что Германия потерпит поражение. Как же ему удалась такая точность пророчества? Да ведь именно благодаря марксистскому взгляду на мир.

Можно привести пример посвежей. В 1931 году Сталин мужественно и честно заявил: «Мы отстали о передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Или мы сделаем это, или нас сомнут». И опять поразительная точность, год в год! Откуда? От марксизма-ленинизма.

А что предсказали глыбалисты? Да вот, голосили, надо свергнуть советскую власть, изгнать коммунистов, и настанет рай. Свергли, изгнали и что получили? Предбанник ада. Вас бы там и попарить кровавым веничком…

А вот пример уже совсем свежий – из нынешних дней. О нем 22 августа рассказа в «Правде» Юрий Белов. Игорь Леонидович Григорьев работал инженером на знаменитом ленинградском производственном объединении «Светлана» и в молодые годы пять лет был секретарем комитета комсомола. Все прекрасно. Но пробил час – нагрянула гайдаро-чубайсова Золотушная орда и все разрушила. Что делать? Как жить? Григорьев собрал двадцать нужных человек, и они начали размышлять, начали работать, не жалея сил. Не знаю, сколько лет прошло, но уже давненько коммунист И. Л. Григорьев – директор наукоемкого новейшей технологии завода телекоммуникационного оборудования, на котором работает тысяча человек. За все 23 года у него ни разу не было задержки с выплатой зарплаты.

В прошлом году на вопрос корреспондента «Ленинградской правды», как ему буквально с нуля это удалось в условиях, когда власть делает все, чтобы истребить отечественное производство, Григорьев ответил, что ему помогли две вещи. Первое – хорошее знание политэкономии и понимание механизма капиталистического хозяйствования. Второе: «Мне постоянно подсказывал Маркс, как надо действовать в той или иной ситуации». Помог «Капитал», который он в это время пять лет штудировал. И привел конкретный пример, как благодаря Марксу он понял, что приближается кризис 2008 года, и завод стал заранее к нему готовиться и пережил его с минимальными потерями. И добавил: «Теория Маркса, развитая Лениным в работе «Империализм, как высшая стадия капитализма», в период глобальных рынков еще актуальнее, чем прежде». Да тут же и припомнил: «В 80-х годах по Первому каналу показывали интервью с японским миллиардером Хероси Теравама. На вопрос: «У вас есть настольная книга?» – он ответил: «Конечно. “Капитал” Маркса». А книжечка-то эта вышла полтора столетия тому назад, и вот – издают, читают, учатся по ней.

А можно ли вообразить психически нормального человека, настольной книгой которого ныне был бы «Архипелаг»? Ну, разве что Путин…

Севастьянов пишет: «Сборник “Из-под глыб” дал заявку на весьма высокий нравственный и умственный уровень обсуждения важных общественных тем». Прекрасно. О том и другом уровне глыбалиста № 1 я писал много. Кто интересуется, кому не лень, могу посоветовать мое проникновенное сочинение «Гений первого плевка» (М. 2003, 2006, 2008, 2010). А о нравственном и умственном уровне глобалиста № 2 (покойная Татьяна Глушкова называла их «авторитетами измены» № 1 и № 2. Оцените мою деликатность), хотя тут уже и упоминалось, можно поговорить и еще.

Даже в патриотической печати о нем публикуют статьи с такими заголовками: «Век Шафаревича», «Рыцарь Истины», «Наш свет», «Наша совесть» (после Солженицына, Лихачева, Сахарова – четвертая), «Мыслитель»… В таком духе пишет о нем и Севастьянов: «Мыслитель, на долгие десятилетия занявший место интеллектуального лидера в русском движении. Его слава и авторитет начались именно со сборника “Из-под глыб”… Его подлинно научный стиль мышления, его безукоризненно логическая манера изложения, его библиографическая подкованность (!), высокий уровень постановки проблем – все эти достоинства в высшей степени свойственны ему как ученому, академику, дали блестящий результат, когда были перенесены в область идейно-политическую…». Опять он предает Солженицына! Тот же клялся, что и в сборнике, и во всем, что вытворяет его компашка – никой политики, одна безупречная нравственность. Ну ладно, сделаем скидку на молодость… А с мыслителя, с умственного уровня и начнем.

Главные движущие страсти академика Шафаревича – ненависть к советской эпохе и антикоммунизм, но из этого естественно вырастает и дремучая русофобия, несмотря на то что он когда-то написал во многом убедительную книгу против русофобии. Но как же ты сам не русофоб – а все эти три страсти часто спутываются в один клубок, – если ненавидишь и проклинаешь тех, кто спас твою родину от развала в 1917 году, спас ее от порабощения в 1945-м, а потом вывел в первый ряд человечества. Где ж тут «безукоризненная логика»?! И ведь как ненавидит! «До стона и до бормотанья…».

В 1989 году Станислав Куняев, сменивший в «Нашем современнике» Сергея Викулова в должности главного редактора, привлек Шафаревича в редколлегию, и он оказался весьма активен. Писал даже передовые статьи. И в одной из них (№ 1’92) с досадой упрекал президента Ельцина: «Останавливаться на запрете компартии несерьезно… Ведь последствия коммунистической идеологии не могут быть ликвидированы административными мерами». И тотчас – где же опять хотя бы элементарная логика? – услужливо предлагал помочь алкашу именно административными мерами: «Есть у нас Антифашистский комитет. Это затея довольно академическая. А вот Антикоммунистический комитет действительно необходим!». В том же административном духе и продолжает: «Солженицын подсчитал, что в ФРГ на процессах по денацификации осуждено 86 тысяч человек…». Этот самый «научный стиль мышления» обязывает иметь ясное представление о качестве источника, которым пользуешься. И академик должен бы знать, что Солженицын никогда ничего не подсчитывал, все числа, что он приводит в своих книгах, взяты с потолка или из собственного кумпола. А количество осужденных нацистов в ФРГ и подсчитывать не было никакой нужды: данные публиковались в газетах. И было их не 86 тысяч, а 90 921 нацист. Однако осудили только 6479 («Правда». 10 марта 1988), то есть процентов 9 преступников.

А он подводит итог: «Если это перевести на нас по пропорции, то получится четверть миллиона». Какой расторопный угодник! И подсчитал «по пропорции»! Математик же! Вот все клеймят 42 автора (из коих осталось уже только 12) известного письма «Раздавите гадину!» по тому же адресу. И справедливо клеймят. Но статейка Шафаревича, пожалуй, покруче. Дай тогда Ельцин ему отмашку – и он кинулся бы сам сооружать виселицы. Можно себе представить, с каким наслаждением смотрит он сейчас расправы над коммунистами на Украине…

Но какова редколлегия-то! Ведь все во главе с Куняевым – члены партии, и они печатают передовую статью – а тираж-то был тогда не 9, как сейчас, а 200 тысяч, – суть которой в том, что вас, коммунистов, надо вешать. И они даже не спрашивают, со своими ли веревками приходить на площадь – веревки у них уже приготовлены, даже намылены. Они придут.

Так вот, непонимание только что сказанного и многие другие факты свидетельствуют о весьма странном для академика и умственном и нравственном уровне И. Шафаревича. Приведу еще два-три уж особенно характерных факта.

Академик размышляет, пишет обо всех возможных вещах и кое о чем сверх того. Например, о Второй мировой войне. И вот как, в частности, о роли Англии: «Вся война для англичан заключалась в том, чтобы вовлечь (!) в войну какую-то другую страну: Голландию, Данию, Швецию (?), Францию, Грецию (?), Югославию…». Какая неряшливость мысли! Даже хронология не выдержана, а Швеция тут и вовсе ни при чем, она избежала войны. Но главное, «вовлечь» – значит натравить на Германию. Ничего другого это слово означать здесь не может. И выходит, что они были не жертвами фашистской агрессии, а сами агрессоры. Да это же прямое оправдание Гитлера. Мыслитель этого не соображает…

1999 год. США бомбят Югославию, гибнут рядовые граждане. Ельцин что-то грозное пробормотал, но потом струсил, не посмел помочь даже оружием. Наш народ негодует. Негодует и Шафаревич. Но как! Он пишет: «На наших глазах человечество как бы обрушилось лет на двести… Ведь все эти двести лет строилось международное право, выдвигались идеи о том, как бы зло войны локализовать…». И представьте себе, читатель, академик считает, что все так и было в соответствии с этими прекрасными идеями: «Воевали, как правило, люди в мундирах – и только против людей в мундирах. Гражданское население как бы выделялось из рамок войны». И это сказано после Великой Отечественной, во время которой мирных граждан фашисты уничтожили больше, чем наших солдат погибло в боях. Такое впечатление, словно человек только что катапультировался с Луны, где просидел лет двести, оттачивая там свой подлинно научный стиль мышления. Ничего не слышал он и об атомных бомбежках Хиросимы, Нагасаки, о налетах англо-американцев на Дрезден, Гамбург… Все это – сотни тысяч погибших мирных граждан. А он о мундирах…

Не избегла проницательного взгляда академика и литература. Сообщает, например, что «под конец» советской власти стали издавать «даже Достоевского». Впрочем, можно ли тут корить математика, если гораздо позже то же самое твердил писатель Андрей Битов, да не рядовой писарчук, а президент ПЕН-центра. И где! В изысканном литературном обществе. Мало того, еще и уверял, что «Войну и мир» Шолохову удалось лишь разочек пропихнуть в каком-то издательстве. А о Достоевском то же самое еще в 1967 году долдонил и друг наперсный Солженицын.

Но вот – шедевр из шедевров. Академик решил внести вклад в пушкиноведение и опубликовал комментарий к знаменитому стихотворению «Клеветникам России». Там есть такие строки:

То есть под Наполеоном. И вот что обнаружил ученый – внимание! – в словах «под кем дрожали вы»: «Пушкин использует здесь очень грубый образ, на грани непристойности, но очень точный». Вы читатель, еще не догадались, на что намекает академик, но не решается сказать прямо? Я тоже не решаюсь…

Кто-то мне говорил, что за глубину этого анализа Шафаревич получил Пушкинскую медаль.

Этим сексуально-патриотическим открытием академика можно бы и закончить, но есть еще один просто патриотический вопрос. Вот какого рода.

Конечно, не всем обязательно служить в армии, бывают причины, обстоятельства, которые дают возможность не служить. Но если вы, все трое – Солженицын, Шафаревич, Севастьянов, – такие беззаветные националисты, столь щирые патриоты, то вы должны бы рваться в армию, сапоги и портянки должны бы сниться вам по ночам. А что мы видим?

Солженицын по возрасту и здоровью должен был надеть шинель в первый же день мобилизации – 23 июня 1941 года. А он каким-то образом улепетывает из Ростова еще дальше от фронта, в Морозовск, и там преподает в школе возвышенную науку астрономию. Его биограф Л. Сараскина уверяет, будто он в Ростове больше месяца «предпринимает попытки призваться (!) на фронт», но его не призвали. Почему? Ведь потом-то призвали, значит, был вполне годен. И забрить его удалось только во второй половине октября. И попал он не на фронт, а в штаб Приволжского военного округа, тогда тыловом, в гужтранспортный батальон и не ездовым, как уверяет Сараскина, – ездовый должен уметь обращаться с лошадью, – а конюхом, то есть кормил-поил лошадей и убирал за ними навоз. Об этом он писал жене. В лошадином обществе Солженицын провел почти полгода. А 8 апреля уже 1942 года каким-то таинственным, по его выражению, «сверхчеловеческим усилием» он попал на Артиллерийские курсы усовершенствования командного состава (АКУКС) в городе Семенов. Лия Горчавова-Эльштейн, живущая с 1994 года в Израиле, в книге «Жизнь по лжи» недоумевает: во-первых, конюхи никогда ни в одной армии не принадлежали к командному составу. Во-вторых, какие могут быть артиллерийские курсы усовершенствования для конюхов? Действительно…

Обычно, особенно во время войны, курсы усовершенствования – это три-четыре месяца, а конюх Солженицын совершенствовался крутить хвосты кобылам целый год, после чего получил звание лейтенанта и лишь в мае 1943 года оказался на фронте. Фронт это был такой, что он – невиданное дело! – два раза ездил на побывку в Ростов, а к нему из Ростова приезжала жена, неделями жила у него, переписывала его тут между кровопролитными боями написанные сочинения, читали вместе «Жизнь Матвея Кожемякина», он учил ее стрелять из пистолета по воронам. Все это не помешало ему в известном письме IV съезду писателей изобразить себя «всю войну провоевавшем командиром батареи» (Слово пробивает себе дорогу. М. 1998. С. 215). А в батарее-то не было ни одной пушки, а только приборы, циркули да хорошо заточенные карандаши, ибо это была батарея звуковой разведки и, по свидетельству той же Л. Сараскиной, располагалась километров в 10–12 от линии фронта (С. 905). А ведь она писала книгу почти под диктовку ее героя.

Все это плохо вяжется с образом беззаветного патриота, тем более если учесть, что Солженицын сознательно организовал свой арест и сократил свой фронтовой стаж на два самых отчаянных месяца войны. Сараскина пишет, что это случилось из-за того, что его крамольные письма приятелю «были перехвачены цензурой». Никого перехвата. Письма с фронта подвергались цензуре на законном основании военного времени, о чем на них ставился штамп «Просмотрено военной цензурой». Солженицын не мог этого не знать. Тем не менее глумился над нашим командованием. За это, как за агитацию в пользу врага и за подрыв авторитета командования в военное время, взяли бы за мягкое место в любой армии мира. Вот такой патриот-глыбалист № 1.

Ну а Шафаревич? Побывал несколько дней в Приднестровье, когда там шла борьба за независимость, он уже считает себя вправе стыдить других: «Сколько у нас патриотов, которые любят ходить в форме, а почему-то ни один из них не сражается в Приднестровье» (ЛР, 5 июня 1992). И ведь не постеснялся, не побоялся, что ему могут ответить: «А ты, батя, в цветущем солдатском возрасте где был если уж не в июне 41-го, то хотя бы в мае 45-го?». Ведь он вообще в армии не служил, даже в мирное время. И это большой патриот? И это русский националист?

Но вот и вы, Севастьянов. В своей автобиографии в Интернете вы подробно рассказываете о разных вещах – об отце, «ученом с мировым именем»; о матери, которую помните с грудного возраста; о двух женах; о пятикомнатной квартире, бесплатно полученной от ненавистной Советской власти; о том, что вы член Союзов и писателей, и журналистов, и какого-то еще Союза литераторов, и Славянского С. Ж., и Ассоциации искусствоведов – зачем все это вам в шестьдесят лет? Ведь на одних членских взносах можно разориться… Еще вы сообщаете и о своих сочинениях, но о службе в армии – ни слова! Так вы, как Шафаревич, способны только других корить? Какой же вы после этого националист? А ведь вы сын фронтовика, орденоносца. Не испытываете некоторого неудобства или смущения?

В числе названных вами ваших трудов есть и сочинение «Чего от нас хотят евреи». По-моему от вас лично такие из них, как Радзинский, Сванидзе, Млечин, Немцов, хотят одного – чтобы вы больше писали о своем национализме.