В столице нашей родины в городе-герое Москве на Большой Пироговской улице стоит величественное здание Государственного архива Российской Федерации. Там в большом кабинете с паровым отоплением вот уже четверть века сидит около батареи Сергей Владимирович Мироненко, равноапостольный директор архива, доктор исторических наук, мультиорденоносец.

В «Литературной газете» я видел его красочный портрет. Незабываемое зрелище! Какая выразительная, прямо-таки вопиющая физиономия! На ней все написано: и что уже содеял, и что еще содеет… Любуясь таким ликом, я невольно подумал о кирпиче. Но кого Мироненко напоминает? Я пришел к выводу: скорее всего, постоянного посетителя чужих огородов. Он там на портрете и правую ручку протянул как бы за чужим кочном капусты или хотя бы кочерыжкой…

Признаться, не хотелось мне писать об этом персонаже, право, надоело, но невольно подумалось: ведь это не какой-то никому неведомый псих вроде Подрабинека (помните?) и даже не академик-погорелец Пивоваров, которого, кажется, судить собираются, а, можно сказать, Главный Страж нашей истории! Да еще он и доктор наук. Мало того – путинский орденоносец. И это не все, каким-то образом к нему на лацкан пиджака прилетел орден «За заслуги» аж из Парижа. Это почище, чем знаменитый хлестаковский суп оттуда же. Как тут умолчать! Тем более что хотя генеральский сынок Мироненко и в армии-то не служил, но ужасно любит рассуждать о войне во всех аспектах, обожает стирать «белые пятна» ее истории, просвещать нас об ошибках Сталина, о преступлениях Жукова, о «мифических панфиловцах» и т. д. Боевой клич «Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва!», которым тогда жили весь народ, вся армия, Мироненко стремится отвергнуть с таким пылом, словно это был совсем другой клич: «Братцы, штык в землю! Спасайся, кто как может! В Москву! Там есть где спрятаться!».

И вот пролез Мироненко в огород юбилея нашей великой Победы и что там натворил! Но – обождите…

Конечно, Мироненко очень любит, обожает архивные документы и пыль на них. Порой он спускается из кабинета в хранилище и при свечах, перебирая бумажки, читает монолог пушкинского Скупого Рыцаря:

А между тем есть документы и есть факты, и настоящие историки всегда верят фактам и не всегда – документам. Ведь порой они расходятся. Например, многочисленные документы утверждают, что в 1921–1922 годы начальником Политуправления Красной армии был Сергей Иванович Гусев, а на самом деле им был Яков Давидович Драбкин. Случается и так, что по неразумию или по злому умыслу документы выдают за непреложные факты.

Вспомните, например, телеграммы Ленина в годы Гражданской войны, кургузыми цитатами из которых пятьдесят лет потрясают антисоветчики. Вот одна:

Комитет 42 организаций голодающих рабочих Петрограда и Москвы жалуется на Вашу нераспорядительность. Требую максимальной энергии с Вашей стороны, неформального отношения к делу и всесторонней помощи голодающим. За неуспешность вынужден буду арестовать весь состав Ваших учреждений и предать суду <…> Хлеб от крестьян Вы обязаны принимать днем и ночью. Если подтвердиться, что Вы после 4 часов не принимали хлеб, заставляя крестьян ждать до утра, то Вы будете расстреляны.

Председатель Совнаркома Ленин».

(ПСС, т. 50. с. 238).

Крутенько. И кто же был расстрелян? А вот еще, да и в тот же самый день:

Немедленно арестовать Когана, члена Курского Центрозакупа, за то, что он не помог 120 голодающим рабочим Москвы и отпустил их с пустыми руками <…> За формальное и бюрократическое отношение к делу, за неумение помочь голодающим рабочим репрессии будут суровыми, вплоть до расстрела.

Предсовнаркома Ленин».

(Там же).

Вот это и суют нам в нос и голосят: «Какой антисемит, а! Хотел бедного Когана расстрелять…У-у-у…».

И никто не интересуется дальнейшей судьбой бедолаги, документ подается как факт: расстреляли. А на самом-то деле 16 января Ленин послал еще одну телеграмму в Курск: «Освободите Когана, за которого ручаются серьезные партийцы» (Там же, с. 244). Освободили. И, по некоторым данным, тот Коган под псевдонимом Константин Эрнст и сейчас работает на телевидении и ничуть не исправился: все тоже бюрократическое отношение к делу и нежелание помочь голодающим без правды согражданам.

При этом антисоветчики и ленинофобцы никогда не вспоминают документы другого рода. Например:

Немедленно выпустить из тюрем всех большевиков и левых эсеров, арестованных по политическим делам.

Предсовнаркома Ленин».

(Там же, с. 8).

Или:

Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания, свободно выпуская их из дворца.

Предсовнаркома В. Ульянов (Ленин)».

(Там же, с. 26).

Оповестить матросов гвардейского экипажа, что они отвечают за жизнь арестованных офицеров и что они, матросы, будут лишены продуктов, арестованы и преданы суду. Принять экстренные меры к посылке охраны…

Предсовнаркома Ленин».

(Там же, с. 27).

Наконец:

Ради бога, принимайте самые энергичные и революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба!!!

Ради бога!

Ленин».

(Там же, с. 30).

При имени бога Владимир Ильич и должность свою называть счел неуместным, просто – Ленин.

Все эти сванидзы-млечины не желают знать, что такие телеграммы посылались в обстановки войны, в которой решалась судьба России, в пору голода и разрухи. Они берут их «в чистом виде» от эпохи.

Но вернемся к Мироненко. Вот его беседа с корреспондентом газеты «Коммерсант» Виктором Хамраевым. Беседа посвящена 70-летию нашей Победы. Чем дальше я читал, тем яснее видел, что передо мной именно посетитель чужих огородов и притом весьма странный, даже недобросовестный. Он пренебрегает доброкачественными плодами, а собрал множество замшелой туфты, давно известной по писаниям других антисоветчиков от Солженицына до Волкогонова, от Бжезинского до Радзинского, и выдает эту тухлятину за нечто новое, только что рассекреченное и пущенное им «в научный оборот».

Например, привел резкую, даже грубую резолюцию Сталина на одном документе, представленном ему в 1941 году наркомом госбезопасности В. Меркуловым, и радуется: «Документ рассекречен!». А он уже лет двадцать кочует по сочинениям сталинофобцев. Еще бы! Во-первых, Сталин тут был неправ. Значит, плохо соображал. Во-вторых, нагрубил. Это ж для них, как для дворняжки Бобика, мозговая косточка. И вот об этом не знал не кто-то, а директор Государственного архива! Поэтому, когда он предлагает собеседнику «Давайте говорить как профессионалы», меня это озадачивает: что он понимает под профессионализмом?..

Страсть к разного рода разоблачениям вообще-то снедает Мироненко давно. Так, еще в 2004 году он взялся популяризировать по телевидению как собственную новацию известную побрехушку Солженицына о плагиате «Тихого Дона», от которой (побрехушки) сам Солженицын тогда, кажется, уже отказался, как потом и Рой Медведев, во всяком случае, он помалкивал. Через несколько дней в кабинет Мироненко на Большой Пироговской с «Литературной газетой», скрученной в жгут, явились Юрий Бондарев, Василий Белов, Валентин Распутин, Николай Скатов, Владимир Карпов, и все по очереди отхлестали зарвавшегося фанатика правды. Увы, не подействовало… Очухался и вскоре дал интервью «Комсомолке». За это интервью хорошо отвесил ему маршал Язов Д. Т. И это не отрезвило…

И вот опять о великой Отечественной войне. У Мироненко есть самодельные жемчужины правды даже о ее предыстории. Так, он уверяет: «Антисоветские настроения перед войной в стране были сильны». И в чем же они выражались – в бунтах, в демонстрациях, в провале на выборах кандидатов блока коммунистов и беспартийных? Однажды у него вырвалось: «Я не жил в то время и не могу взять на себя роль внешне (?) беспристрастного судьи». Да, он не жил. А я жил и могу взять на себя роль внутренне беспристрастного свидетеля. Так вот, никаких помянутых выше проявлений враждебности к советской власти тогда не было. А на выборах советские люди голосовали, как ныне голосуют за Лукашенко и Назарбаева.

Но главное вот что. Если антисоветские настроения были так сильны, то почему же Власову удалось наскрести для своей «Освободительной армии» всего-то две дивизии да и то лишь к концу войны? Удивляться надо не тому, что во время войны возникли антисоветские воинские формирования, а тому, что они были столь малочисленны, ибо после революции прошло всего лишь двадцать с небольшим лет, а обиженных ею было немало, и многие были еще вполне в солдатском возрасте, но патриотизм возобладал над обидой.

Чтобы уже не возвращаться к Власову, замечу, что Мироненко говорит о нем, конечно же, с симпатией и похвалой, словно в один детский сад ходили, на одном горшке сиживали. Уверяет, что «Власов был лучшим комдивом Красной армии, награжден орденом Ленина за оборону Москвы. Это факт». Можно с уверенностью сказать, кто сегодня лучший шахматист или лучший штангист, но что такое лучший комдив? Нет никаких доказательств, что Власов был лучшим: обычная армейская карьера без всяких неожиданных взлетов. А за оборону Москвы, да, он получил орден, а вот Рокоссовский, тоже командарм, и командующий фронтом Жуков да и сам Верховный Главнокомандующий не получили ничего. Это факт. И вот из этого следует, что Власов лучший? А надо бы еще знать, что с 19 ноября по 21 декабря сорок первого года Власов с воспалением уха лежал в больнице и больше месяца участия в обороне Москвы, а потом в наступлении, начавшемся 5 декабря, не принимал. Командовали армией два талантливых полковника – его заместитель А. И. Лизюков (1900–1942), Герой Советского Союза и начальник штаба армии Л. М. Сандалов (1900–1987), впоследствии генерал-полковник, автор интересных воспоминаний.

Мироненко волнует дальнейшая судьба любимца: «Его 2-я ударная армия в апреле 1942 года оказалась загнанной на болота у Лисьего Носа». Что за Нос, откуда взялся? Можно только предположить, что в голове доктора Лисьим Носом оказался известный историкам войны Мясной Бор.

«От Власова требовали выводить из окружения в первую очередь технику». Кто? «Ворошилов требовал». При чем здесь Ворошилов, который в это время был в Москве и возглавлял штаб по руководству партизанским движением? А попавшая в окружение 2-я ударная входила в состав Волховского фронта. Им командовал генерал К. А. Мерецков, но Мироненко не знает этого и потому приписывает вздорное требование Ворошилову.

И наконец: «Власов остался с солдатами в окружении, вскоре сдался в плен, и дальше произошло то, что произошло». «То, что» У него язык не поворачивается сказать, что в плену у его любимца «произошло предательство». А в окружении он остался в конце концов не с солдатами, а с любовницей-поварихой. Нет, говорит Мироненко, «с предательством не все так просто, как вам кажется». Конечно, Власов хотел свергнуть советскую власть, а те, кто сделали из Мироненко доктора наук, посадили в кресло директора Госхрана, повесили ему орден – эти люди обманом, ложью, наглостью свергли советскую власть. Какой же для них и для директора Госхрана Власов предатель? Первопроходец. Дружбан. Мученик их идеи. Ему, конечно, скоро поставят памятник, как поставили памятник Столыпину, Бандере, Шухевичу.

Но вернемся к хронологии. Советско-германский договор 1939 года о ненападении, заявляет доктор наук, «это же стратегическая ошибка, если не сказать – преступление советского руководства и лично Сталина». Своим умом пришел к такому выводу? Едва ли. Откуда же взял? Да скорее всего, это подал ему с того света известный политпрохиндей Яковлев А. Н. Он же 24 декабря 1989 года в докладе Второму съезду народных депутатов СССР проклял сей договор, как «сговор двух хищников». Ну а потом это подхватили все шакалы прессы и гиены телевидения.

В. Хамраев переспросил: «Прямо-таки преступление?». А что же! – ответил Мироненко. «Германия создавала “армию вторжения”, под штыки поставила несколько миллионов немцев. Армию надо кормить. Вот и поставлял Советский Союз зерно, мясо, молоко…». А до этого, что ж, армию не кормили? И теперь мы даже молоко гнали в цистернах! И как же оно за время пути под стук колес в масло не сбивалось? Интересно, а пиво «Жигулевское» не гнали? Да как же вообще жили немцы до этого договора?

«Создав армию, – вовсе и не желая рассмешить, нас продолжает профессионал-орденоносец, – Германия стала захватывать страны Европы». Не соображает архивариус, что ему могут сказать: во-первых, вы рисуете дело так, словно неизвестно почему Советский Союз бескорыстно снабжал немцев. Это сейчас мы с изумлением слышим, например, что вертолетоносцы «Мистрали» нам вовсе не нужны, их для доказательства своего вселенского альтруизма Кремль заказал только для того, чтобы создать бедным французам рабочие места. А большевики-то умели считать деньги. Их договор с немцами говорил о взаимных поставках. Что ж вы умалчиваете, что Германия со своей стороны тоже поставляла нам крайне необходимую технику, в том числе военную. И какую! От крейсера «Лютцов», который, будучи доведен до ума и получив имя «Петропавловск», сыграл достойную роль в Балтийском море во время великой Отечественной войны, до уникального медицинского оборудования. А сколько станков, танков, самолетов. Немцы уже запланировали войну против Советского Союза и были так уверены в своей молниеносной победе через два-три месяца, что считали эти поставки бесполезными для нас. Это, говорю, во-первых.

Во-вторых, план нападения на Польшу был подписан еще в апреле 1939 года, и через восемь дней после подписания договора с нами немцы обрушились на нее. Так что ж, за эти восемь дней именно на наших хлебах Гитлер и взрастил многомиллионную «армию вторжения»? Да поставки-то наши еще не начались, для них время требовалось. А кто до этого оккупировал Австрию, Чехословакию – не армия, а туристы с альпенштоками? Стыдитесь, батюшка, пороть чушь. Вы же, повторяю, доктор важных наук.

Но доктор уверен еще и в том, что если бы мы не заключили договор с Германией и не приняли в состав Советского Союза Латвию, Литву и Эстонию, то эти три богатыря были бы для нас защитой, и «в случае немецкой агрессии» три могучие армии выступили бы на нашей стороне и грудью встретили захватчиков, «и не было бы никакого внезапного нападения». Ах, какой шанс был упущен!

Но вот война все-таки началась. И мы читаем: «Темпы наступления немецких войск были ошеломляющими». Хотите верьте, читатель, хотите нет, но и это – подарок генеральскому сынку из загробного мира. От упомянутого Солженицына. Именно он писал в своем бесподобном «Архипелаге» о таких темпах – 120 километров в день. Но вот загадка: почему же при таких темпах немцы с их современнейшей по тому времени быстроходной и грозной техникой, сотнями тысяч автомашин, начав вторжение с той же позиции, что Наполеон, и даже на два июньских дня раньше, подобрались к Москве только в конце ноября, а в декабре их уже раздолбали и отбросили от столицы, Наполеон же с его пехтурой и конной тягой был в два раза ошеломительней и в начале сентября оказался уже не около Москвы, а в самой первопрестольной.

Ну а коли немцы так резво наступали, то, естественно, говорит историк, «Советская армия (она называлась Красной. – В. Б.) не отступала – она бежала». Разумеется, с еще большей скоростью – как иначе? «А перед отступающими войсками пулеметные расчеты, которые расстреливали своих же». Об этих расстрелах мы слышим уже тоже лет пятьдесят. Но в вашем грандиозном Госархиве есть хоть один документ хоть об одном расстреле? За такое-то время никто не привел ни одного факта, его нет ни в воспоминаниях, ни в опубликованных письмах фронтовиков, ни в чьих-то подслушанных разговорах? Да вы, архивист, просто пошевелили бы мозгами. Ведь в 41 году отступали до Москвы. А в 42-м до Волги. И что было бы, если отступающих расстреливали бы?

Эта туфта о расстрелах по достоверности то же самое, что столь же многочисленные разговоры о том, будто в начале войны так плохо было с командными кадрами, что полками командовали лейтенанты, дивизиями – капитаны и т. д. Но опять же за все время никто не назвал ни один такой полк, ни одну такую дивизию!

А с клеветой о расстреле своих уже не на Отечественной войне, а в Афганистане в 1989 году выступил в иностранной печати академик Сахаров. Но на съезде народных депутатов он от самих афганцев получил такую взбучку, что не выдержал, замолк…

Вранье же Мироненко о бегстве Красной армии так возмутило товарища В. В. Самарина, что он в интернете бросил ему в лицо «Фальсификатор!» и не поленился, выписал и ткнул в нос доктору выдержки из широко известного у нас военного дневника генерала Ф. Гальдера, начальника Генштаба сухопутных сил Германии. Это записи с 22 июня по 31 июля, за сорок первых дней войны, то есть за то время, когда, по уверению Мироненко, Красная армия драпала особенно лихо. И вот какая музыка там преобладала: «Имели место случаи тактического отхода, признаков же оперативного отхода нет и следа… Войска группы армии “Север” почти на всем фронте отражали танковые контратаки… русские сражаются упорно и ожесточенно… ясно, что русские не думают об отступлении… отходят лишь на отдельных участках… сопротивление фанатически сражающихся русских вызвало у нас большие потери… противник организованно отходит… упорное сопротивление противника… отдельные группы беспрерывно переходят в контратаки… на отдельных участках экипажи танков запираются в машинах и предпочитают сжечь себя вместе с машинами… 22 сд понесла тяжелые потери в результате танковых контратак русских… противник беспрерывно контратакует… намерения отойти на большую глубину нигде не обнаружено… несмотря на отход на отдельных участках, признаков общего отхода не замечено… 11-я танковая и 60-я моторизованная дивизии вынуждены перейти к обороне… противник произвел очень сильную контратаку, на отдельных участках ему удалось даже продвинуться… ожесточенные контратаки…» и т. д. в том же антимироновском духе. Это записи лишь за половину названного срока. И В. Самарин сделал вывод: «Гитлеровский генерал Гальдер честнее и справедливее в отношении Красной армии, чем директор Госархива России, доктор наук, орденоносец Мироненко, сын генерала КГБ». И кто может это опровергнуть?

Не мог умолчать доктор, конечно, о роли Сталина в войне. Она, говорит, «стала для него лично катастрофой». Что такое? Как так? Личная катастрофа политического деятеля, главы государства – это отречение от должности, от поста, как было с царем Николаем; или бегство из страны, как через неделю после нападения немцев бежали из Варшавы все члены правительства Польши; это, наконец, пуля в лоб, кроме которой ничего не оставалось Гитлеру. А Сталин? Привел Красную армию в Берлин, заставил немцев подписать безоговорочную капитуляцию, а сам лично заслужил благодарность своего народа, всего мира да еще и получил звание генералиссимуса, два ордена Победы.

Ах, оказывается, под словом «катастрофа» доктор имел в виду нечто иное, с ним это случается: говорит одно, а надо понимать совсем другое. Ну что ж, среди нынешних докторов разных наук, даже академиков (вспомните Ю. Пивоварова), это довольно распространенный недуг. Мироненко, видите ли, хотел сообщить нам еще одну недавно рассекреченную государственную тайну: в первые дни войны, недели полторы, у Сталина, оказывается, «наступила полная прострация». Ее, мол, породила в душе Сталина ужасная обстановка. О, кто только не мурлыкал об этом! Первым еще в 1956 году – Хрущев в своем бессмертном докладе на ХХ съезде партии, о котором, как теперь установлено, уместно будет сказать словами Михаила Булгакова: «Интереснее всего в этом вранье то, что оно – вранье с первого до последнего слова». Мироненко признается, что Хрущев и подарил ему эту цацку. Но что мог Хрущев знать о тех днях в Москве, если он находился в это время в Киеве или в Тернополе в штабе Юго-Западного направления. Была возможность получить цацку и от пуровского генерала Д. Волкогонова, тот по времени ближе. В 1989 году у этого оборотня вышла ныне давно забытая книги о Сталине, в которой есть глава о первых днях войны, даже так и названная – «Парализующий шок» (Триумф и трагедия, кн. 1, ч. 2, с. 164).

Но Мироненко не так прост. У него есть свои аргументы-документы. По журналу посетителей кремлевского кабинета Сталина, говорит, видно, мол: «нет вождя в Кремле день, нет второй, то есть 28 июня». Смотрит доктор в книгу, а видит доктор фигу, но не видит, что в этот именно день Сталин был в своем кабинете и к нему приходили Молотов, Маленков, Буденный, Меркулов, Булганин, Жигарев, Петров, Булганин, Тимошенко, Жуков, Голиков, Кузнецов, Кабанов, Стефановский, Супрун, Берия (На приеме у Сталина. М. 2008. С. 340). Как видим, в состоянии прострации и шока Сталин принял 16 человек. И был так ловок, что никто ничего не заметил. А в первый день войны у него в том же чрезвычайном состоянии духа состоялось 29 встреч. В первый!.. Всего же за первую неделю – 173 встречи. И ведь не для того же приходило к нему столько народу, чтобы чайком побаловаться.

Но Мироненко говорит, что Сталин уехал со своей прострацией на дачу и они вдвоем ловили там сачком бабочек. А 30-го июня к нему нагрянули озадаченные члены Политбюро. Видят: Стали не один, рядом – довольно полная Прострация Иосифовна. Однако, несмотря на это, почему-то все-таки предлагают именно ему создать и возглавить Государственный комитет обороны. И он, не расставаясь с Прострацией, делает это. Взваливает на себя должность председателя ГКО, а вскоре, оставаясь главой правительства, – и председателя Ставки, и Верховного Главнокомандующего, и наркома обороны. Вот только обязанности Генсека, по слухам, попросил временно исполнять то ли папу Мироненко, генерала КГБ, то ли свою дочку Прострацию.

Горя желанием уж вовсе обесславить Сталина, наш доктор говорит; да какой же это Верховный Главнокомандующий, если он «не мог залезть на лошадь». Это он намекает, что Сталин не принимал Парад Победы. Но, друг ситцевый, залезть-то на лошадь можно, а вот парад принимать в седле, когда тебе под семьдесят, совсем другое дело. Это по плечу лишь профессиональному кавалеристу, да лет на двадцать помоложе. Такими и были маршалы Жуков и Рокоссовский. А по его представлению, Верховный должен с шашкой наголо лететь в атаку во главе кавалерийского эскадрона. Дядя, но ведь это примерно то же самое, что требовать от директора Госхрана, чтобы он был боксером или играл нападающим в сборной России по хоккею и забивал шайбы.

Война идет, с обеих сторон много пленных. И вот что слышим от Мироненко: «С первых дней войны под общую установку “Победа или смерть” закладывалось отношение к плену как предательству». Тут два вопроса. Во-первых, а какую он «установку» хотел? Вроде такой, что ли? «Ребята, если трудно будет, не мешкайте – руки вверх! И – “Сталин капут!”». Видно, эти уши, забитые архивной пылью, никогда не слышали хотя бы знаменитую песню времен русско-японской войны:

Вот она, та самая установочка. Да ведь так испокон веку и было. 18 июня 1815 года в битве при Ватерлоо англичане на свое предложение французской гвардии сдаться услышали: «Гвардия умирает, но не сдается!». Кто именно это сказал, мнения расходятся. Но генералу Камбронну, который был назван первым, поставили памятник, украшенный этим изречением. Да и у нас в первые годы революции распевали:

Имелось в виду, конечно, что умрем, но победа будет за нами.

Или:

В дни Отечественной войны даже у Ахматовой вырвалось:

Опять то же самое: сами умрем, но победим для других, которым не обойтись без русского слова…

Но архивариус неколебим, как водокачка: «Окончательно укрепилось отношение к пленным как к предателям, после того как Сталин отказался поменять (!) своего сына Якова, оказавшегося в немецком плену, на фельдмаршала Паулюса». Сергей Владимирович, очухайтесь! Ваш архивный ум уже совершенно зашел за архивный разум. Вы не соображаете даже, кто у кого в плену был. Ну как Сталин мог распоряжаться своим сыном, когда тот находился в лапах Гитлера? Это вы опять, не соображая, что говорите, списали у других. Они часто уверяют, будто Сталин решительно заявил: «Я солдат на фельдмаршалов не меняю». Но, во-первых, Яков был не рядовой солдат, а старший лейтенант. Во-вторых, никаких предложений об обмене не было. А главное, Сталин и не мог пойти на обмен. Ну подумайте сами, позовите на помощь Артизова, может, вдвоем догадаетесь все-таки, почему Сталин не мог этого сделать, когда в плену находились миллионы наших солдат и офицеров.

Не обошел Мироненко и сталинский «тост за русский народ». Так он его назвал. А на самом деле Сталин тогда сказал так: «Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний, тост. Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа, и прежде всего русского народа». Есть разница, архивист? Но даже в такой форме тост вызвал бешенство всех русофобцев и антисоветчиков. В тосте были и такие слова: «У нашего Правительства (неслучайно с большой буквы! – В. Б.) было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Прибалтики, Ленинградской области, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было иного выхода». Эти слова честного признания ошибок и трудности борьбы Мироненко не вспомнил. Он в безбожно перевранном виде вспомнил, что Сталин сказал дальше: «Иной народ мог бы сказать Правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это…». Тут архивист разглядел, унюхал «отголоски того кризиса, который Сталин лично пережил в июне сорок первого», то есть ему опять померещилась та самая Прострация Иосифовна. Да при чем здесь эта бедная девочка, коли Сталин говорил об ошибках не только своих, а всего «Правительства», то бишь и правительства, и партии, и наркомата обороны, и ГКО, и Ставки.

«Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества – над фашизмом.

Спасибо ему, русскому народу, за это доверие!

За здоровье русского народа!».

Разве мог власофил Мироненко процитировать это! Да он скорее покинет свой кабинет с паровым отоплением на Пироговке.

И уж самое последние: «Сталин в 1947 году отменил празднование дня Победы 9 мая». Самарин воскликнул: «Идиот! Что, Указ был: отменить? Постановление Политбюро: запретить?». Ну в самом деле, подумал бы, зачем Сталину отменять День Великой Победы, которая была одержана под его прямым руководством и содействовала прославлению народа, армии и его лично. Да и как можно отменить всенародный праздник, тем более что тогда едва ли не в каждой семье были фронтовики. Как встречались мы у Большого театра, в парке Горького, во всех городах и селах, так и продолжали встречаться, возглашать тосты, поминать погибших… Другое дело, что 9 мая стал не выходным днем и не было парада. Так надо же понимать, в каком положении была страна, пережившая такую страшную войну, ее хозяйство, а выходные дни и парады – это большие деньги. Вот сейчас, когда положение страны хуже, чем в 1947-м, кремлевские временщики устраивают нам на Новый год и на Рождество чуть не две недели безделья. Этому и Власов на том свете аплодирует.

Мироненко едва ли знает, чем закончилась Великая Отечественная война. Во всяком случае, из его беседы с журналистом В. Хамраевым понять, как мы могли победить, невозможно, ибо у него речь только о наших просчетах, неудачах, бегстве, панике и т. д. И это печатается по случаю юбилея Победы! Да вот еще Мироненко счал нужным сказать, что судьба 2 миллионов наших военнослужащих до сих пор неизвестна. Журналист спрашивает: «Это много?». Директор уверенно отвечает: «В армии США – единицы, в армиях европейских стран – десятки». Так ведь у нас потери были неизмеримо больше, говорит собеседник. В самом деле, во-первых, Франция, Англия и их соседи не знали внезапности нападения, немцы обрушились на них лишь 10 мая 1940 года на восьмом месяце «странной войны», и, сидя за линией Мажино, они имели полную возможность подготовиться к обороне как следует. Нам бы эти семь с лишним месяцев! Во-вторых, на землю США и Англии не ступала нога оккупанта. А у нас? Во-первых, немцы грянули всей мощью именно внезапно, ибо были же два договора, исключавшие всякую возможность любого конфликта. Во-вторых, по нашей земле война прошла своим кровавым катком до Волги и обратно, и больше 30 городов переходили из рук в руки несколько раз. В-третьих, немцы вели войну на уничтожение, они хотели иметь «чистую территорию». В результате всего этого у нас солдат погибло и мирного населения было уничтожено 26 миллионов 600 тысяч, а там – счет на сотни тысяч. Но доктор и знать об этом не желает, ему начхать на миллионы. Он ведет речь так, словно война была подобием шахматного турнира, где у всех игроков на одинаковых досках в 64 клетки по 16 фигур, равное время на обдумывание ходов и т. д.

Тут Владимир Самарин опять не выдержал. «Лжец!» – воскликнул он и с дотошной ссылкой на источники, назвал подлинные цифры. Оказывается, потери США убитыми во Второй мировой войне – 407 тысяч человек. А пропавшими без вести на сегодняшний день числятся не «несколько человек», а 73 515 душ. Англичан погибло 380 тысяч, а пропали без вести не «десятки», а 6244 человека британских войск да еще 14 208 колониальных. В Германии пропавшими без вести числятся от 1,2 до 2 миллионов человек. Это во сколько же раз, в каких масштабах врет архивариус-орденоносец с целью поношения своей родины!

И спокойно продолжает: нет, мол, дело совсем не в этом. Наши потери так велики только «потому, что в советское время о людях у нас не думали вообще». А вот теперь – вы же сами видите! – очень даже думают вообще, ночи не спят. С одной стороны, таких, как Мироненко, Чубайс, Ливанов, Сердюков, Зурабов, назначают на важные государственные должности и не только десятилетия не трогают, но еще и награждают, и защищают при нужде. С другой стороны, когда люди гибнут в бесчисленных ныне авариях, крушениях, наводнениях, пожарах, то родственники по утвержденному правительством прейскуранту получают «компенсацию». Так и говорят: вот вам компенсация за мужа – 600 тысяч, вот компенсация за дочь – 350 тысяч, вот компенсация за брата – 200 тысяч и т. д. Это ли не забота о людях!

А тогда, говорит, суть советского отношения к людям четко выразил Ворошилов, требуя от Власова спасения техники: «Солдат не жалеть! Бабы еще нарожают». И снова В. Самарин вспылил: «Подлец! Подонок! Тебе же сказано, что Ворошилов тут ни при чем». В самом деле, Ворошилова еще в сентябре 1941 года заменил на Ленинградском фронте, где он мог бы иметь отношение к Власову, Жуков, и он вскоре отбыл в Москву. Власов же – это весна и лето 1942 года.

И Самарин выяснил, что первым еще в 1989 году запустил в «научный оборот» фразу о бабах генерал-оборотень Волкогонов, приписавший ее Сталину. Потом в 2001 году его собрат Володарский в беседе с Дейчем на страницах «МК» повесил эту фразу на маршала Жукова. За Володарским в том же году поспешил известный пустопляс Веллер, возопивший в «Огоньке»: «Буденный!..». Полный разнобой! Но собрать конференцию и принять какое-то единое решение, увы, они уже не могут: всех, кроме Веллера, Господь уже вызвал к ответу.

О вранье Володарского мне довелось писать. Ведь он ссылался на воспоминания Эйзенхауэра. У меня эти воспоминания есть, и я со страниц «Завтра» приглашал звонаря прийти ко мне и показать, где это написано. Конечно, не пришел, поскольку ничего подобного там нет и не могло быть.

Удивительный человек этот В. Самарин. О невежестве и лживости Миронова, о том, что это позор – такой человек четверть века на таком месте, – он дважды писал Путину и дважды Медведеву. На пятый раз получил ответ: «Ваше письмо получено и зарегистрировано». Писал и самому Мироненко. В ответ – молчание как из могилы… А Самарин мечтал: ах, если бы это фальсификатор, лжец и подонок подал на меня в суд!

Но дорогой Владимир Владимирович, как вы не понимаете, что нынешней власти на всех важных постах именно такие и нужны – невежественные и бездарные, лживые и бесстыдные, то есть такие именно, каковы и сами правители. Но