* * *
Мы выступили на рассвете – армия, отправляющаяся на войну.
Люди Ульфа двигались в авангарде, потом шла толпа священников, несущих три драгоценных сундука аббата Эадреда, а за ними ехал Гутред на белой кобыле. Гизела шла рядом с братом, а я пешком двигался за ней, в то время как Хильда вела в поводу Витнера. Потом, заметив, что моя подруга устала, я настоял, чтобы она села в седло.
Хильда выглядела как монахиня. Она заплела в косы свои длинные золотистые волосы и обернула их вокруг головы, а поверх накинула светло-серый капюшон плаща. На шее у нее висел простой деревянный крест, и она все теребила его, пока ехала верхом.
– Они не дают тебе покоя? – спросил я.
– Кто?
– Священники. Отец Виллибальд и другие. Небось уговаривают тебя вернуться в монастырь?
– Мне не дает покоя Бог, – ответила Хильда.
Я поднял на нее глаза, и она улыбнулась, словно заверяя, что, несмотря на душевные терзания, не будет для меня обузой.
– Я молилась святому Кутберту, – сказала она.
– И он тебе ответил?
Хильда потеребила крест.
– Я просто молилась, – спокойно произнесла она, – и это еще только начало.
– Тебе не нравится быть свободной? – спросил я без обиняков.
– Я женщина. Как я могу быть свободной? – засмеялась Хильда.
Я ничего не ответил, и она улыбнулась мне.
– Мы, женщины, всегда подчиняемся, – сказала Хильда. – Богу, отцу, мужу. Так уж заведено на свете.
Она говорила без горечи, словно просто утверждала очевидное. И это было правдой. Она происходила из хорошей семьи, и если бы в детстве ее не отдали Церкви, то наверняка отдали бы мужчине. Такова уж женская доля. Правда, со временем я познакомился с женщиной, которая бросила вызов такой судьбе, но Хильда напоминала вола, который в праздничный день скучает по своему ярму.
– Теперь ты свободна, – сказал я.
– Нет, – ответила она. – Я завишу от тебя. – Она посмотрела на Гизелу, которая смеялась каким-то словам своего брата. – И ты хорошо заботишься обо мне, Утред, и не позоришь меня.
Хильда имела в виду, что я не унижаю ее, хотя вполне мог бы бросить и начать ухаживать за Гизелой. Заметив выражение моего лица, Хильда засмеялась.
– Во многих отношениях ты хороший христианин.
– Я?!
– Ты пытаешься поступать правильно, ведь так?
Хильда снова рассмеялась: наверняка вид у меня был ошарашенный.
– Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал, – сказала она.
– Если только это в моих силах, – осторожно ответил я.
– Поклянись, что не украдешь голову святого Освальда, чтобы у тебя стало восемь отрубленных голов.
Я засмеялся, почувствовав облегчение: обещание, которого Хильда от меня ждала, не имело отношения к Гизеле.
– Вообще-то, я подумывал об этом, – признался я.
– Знаю, что подумывал, но из этого ничего не выйдет. Освальд слишком стар. И Эадред будет убит горем.
– A что в этом плохого?
Хильда не обратила внимания на мои последние слова.
– Семи голов вполне достаточно, – настаивала она.
– Восемь было бы лучше.
– Нельзя же быть таким жадным, – заметила Хильда.
Семь голов были зашиты в мешок. Ситрик погрузил его на ослика, которого вел на веревке. Вокруг мешка жужжали мухи, и из него страшно воняло, поэтому Ситрик шел в одиночестве.
Мы были странной армией. Не считая священников, нас насчитывалось триста восемнадцать человек, причем с нами шли по крайней мере столько же женщин и детей и, как обычно, несколько десятков собак. Шестьдесят или семьдесят священников и монахов я охотно обменял бы на дополнительных лошадей и воинов. Откровенно говоря, я сомневался, что из трехсот восемнадцати человек хотя бы сотня стоила того, чтобы поставить ее в «стену щитов». Положа руку на сердце, мы были не армией, а настоящим сбродом.
Монахи распевали на ходу. Я полагал, что они поют на латыни, но не понимал ни единого слова. Они набросили на гроб святого Кутберта прекрасную зеленую ткань, вышитую крестами, и тем утром вороны обделали ткань. Сперва я принял это за дурное предзнаменование, но потом решил, что раз ворон – птица Одина, он просто выказывает свое неудовольствие мертвому христианину. Поэтому я поаплодировал шутке бога, заслужив тем самым злобные взгляды братьев Иды и Дженберта.
– A что мы будем делать, если, добравшись до Эофервика, обнаружим, что Ивар уже вернулся туда? – спросила Хильда.
– Убежим, конечно.
Она засмеялась.
– Ты счастлив, правда? – спросила она.
– Да.
– Почему?
– Потому что я далеко от Альфреда.
И я понял, что ответил чистую правду.
– Альфред – хороший человек, – укоризненно заметила Хильда.
– Хороший, – согласился я, – но, признайся, тебе хоть раз хотелось оказаться в его компании? Ты когда-нибудь запоминала шутку, чтобы поделиться ею с Альфредом? Кто-нибудь хоть раз сидел вместе с ним у огня, загадывая королю загадки? Мы когда-нибудь пели с ним вместе? Альфред только и знает, что беспокоиться о том, чего хочет бог, и составлять правила, чтобы ублажить своего бога, и если человек что-нибудь для него сделает, Альфреду всегда этого мало, потому что его несчастный бог всегда хочет большего.
Хильда улыбнулась своей обычной терпеливой улыбкой, как и всегда, когда я оскорблял ее Бога.
– Альфред хочет, чтобы ты вернулся, – сказала она.
– Ему нужен мой меч, а не я.
– Ты вернешься?
– Ни за что, – твердо ответил я.
Но кто из нас в силах увидеть свое будущее? Вот и я не знал, что уготовили мне пряхи, прядущие нити наших судеб. Я надеялся каким-то образом вместе со всем этим сбродом уничтожить Кьяртана и взять Беббанбург, однако суровый здравый смысл говорил мне, что это невозможно. С другой стороны, кто бы мог вообразить, что освобожденный раб будет принят в качестве короля как датчанами, так и саксами?!
– Неужели ты никогда не вернешься к Альфреду? – спросила Хильда с сомнением.
– Никогда, – сказал я.
И услышал, как пряхи смеются надо мной, и испугался, что судьба свяжет меня с Альфредом. Неужели я больше не буду сам себе господином? Ну уж нет, я не собираюсь, подобно Хильде, слепо подчиняться судьбе. Я должен свершить кровную месть.
Мы следовали через холмы по римской дороге. Очень медленно (у нас ушло на дорогу целых пять дней), но быстрее двигаться мы не могли, потому что монахи несли на плечах труп святого. Каждую ночь они читали молитвы, и каждый день к нам присоединялись все новые люди, поэтому в последний день нашего марша к Эофервику, когда мы пересекали плоскую равнину, нас было уже почти пятьсот человек.
Ульф, который гордо именовал себя ярлом Ульфом, возглавлял наше шествие под знаменем с орлиной головой. Он проникся расположением к Гутреду, и теперь мы с Ульфом были ближайшими советниками короля. Эадред, конечно, тоже был приближенным Гутреда, но аббат плохо разбирался в войне. Как и большинство церковников, он утверждал, что Бог дарует нам победу, этим весь его вклад в общее дело и ограничивался. Мы же с Ульфом, напротив, могли многое сказать о войне и армии. Суть наших высказываний сводилась к тому, что пятисот наполовину обученных людей далеко недостаточно, чтобы взять Эофервик, если Эгберт решит его защищать.
Но Эгберт был в отчаянии. В священной книге христиан есть история о короле, который увидел на стене некую надпись. Я слышал эту историю несколько раз, но не запомнил подробностей, кроме того, что слова, которые он прочитал на стене, страшно напугали короля. Думаю, их написал христианский бог, хотя и не уверен. Я мог бы при желании выяснить все детали у духовника своей жены, которая была очень набожной женщиной. Но всегда боялся, что священник начнет пресмыкаться и умолять, чтобы я увеличил паек рыбы, эля и дров, которые получает его семья. A мне совершенно не хотелось этого делать, поэтому я так и не узнал детали. Ну и не важно. Жил-был король, однажды он прочитал на стене какие-то слова, которые его напугали. Вот и все.
A сейчас Виллибальд тоже вспомнил историю о том короле. Он плакал, когда мы вошли в город, плакал от счастья, а когда выяснилось, что Эгберт не сопротивляется нам, Виллибальд начал кричать про короля, который увидел на стене надпись. Он выкрикивал это снова и снова, и тогда его слова не имели для меня смысла, но теперь я знаю, что он имел в виду. Виллибальд хотел этим сказать, что Эгберт знал: он проиграл, еще не начав сражения.
В Эофервике ожидали возвращения короля Ивара, и многие жители, боясь мести датчан, покинули город. У Эгберта, конечно, имелась личная стража, но большинство телохранителей бросили его, так что теперь стражников насчитывалось всего двадцать восемь человек. И ни один из них не захотел умирать за короля, который видит надписи на стенах, а оставшиеся жители даже не потрудились покрепче закрыть городские ворота или попробовать защитить палисад. Поэтому армия Гутреда вошла в город, не встретив никакого сопротивления. Мало того, нас приветствовали как желанных гостей.
Думаю, жители Эофервика считали, что мы явились защищать их от Ивара, а не отбирать корону у Эгберта, но даже когда они узнали правду, то все равно выглядели вполне довольными.
Разумеется, их особенно воодушевило присутствие святого Кутберта. Эадред водрузил гроб святого в церкви архиепископа, открыл крышку, и народ столпился, чтобы посмотреть на мертвеца и помолиться ему.
Вульфера, архиепископа, не было в городе, но отец Хротверд все еще был там и до сих пор читал свои безумные проповеди. Он немедленно прилип к Эадреду. Полагаю, Хротверд тоже видел надпись на стене. Что же касается меня, то я видел лишь кресты, нацарапанные на дверях домов. Это был знак, что здесь живут христиане, но большинство выживших датчан тоже на всякий случай выставили кресты. A люди Гутреда были настроены грабить. Эадред пообещал им распутных женщин и горы серебра, но теперь аббат прилагал все усилия, чтобы защитить христианский город от датчан Гутреда.
Беспорядки все-таки были, но небольшие. У горожан хватило ума самим предложить нашей армии монеты, еду и эль, чтобы не допустить грабежей, а Гутред обнаружил ящики с серебром во дворце и раздал деньги своим воинам. Ну а если учесть, что в тавернах имелось много эля, пришельцы из Камбреленда были вполне довольны и даже счастливы.
– Что бы сделал на моем месте Альфред? – спросил меня Гутред в первый же вечер, проведенный в Эофервике.
Я уже начал привыкать к этому вопросу, потому что Гутред каким-то образом убедил себя, что Альфред – король, которому стоит подражать. На сей раз Гутреда интересовало, как поступить с Эгбертом, которого нашли в королевской спальне. Его притащили в большой зал, где он упал перед Гутредом на колени и поклялся ему в верности. То было странное зрелище: один король, стоящий на коленях перед другим в старом римском зале, освещенном жаровнями, которые наполняли дымом верхнюю часть помещения. За спиной у Эгберта на коленях стояли его придворные и слуги, и все они, шаркая, ползли вперед, чтобы тоже присягнуть на верность Гутреду.
Эгберт казался старым, больным и несчастным, в то время как Гутред весь светился молодостью, здоровьем и силой. Я нашел кольчугу Эгберта и отдал ее Гутреду. Он надел ее, потому что это придавало ему царственный вид. Гутред был приветлив и великодушен со свергнутым королем: поднял его с колен и расцеловал в обе щеки, а потом вежливо пригласил сесть рядом с собой.
– Убей старого ублюдка, – посоветовал Ульф.
– Я желаю проявить милосердие, – царственно проговорил Гутред.
– Идиотское желание, – резко ответил Ульф.
Он был в дурном настроении, потому что не обнаружил в Эофервике и четверти того, что собирался награбить. С другой стороны, Ульф нашел здесь двух близняшек, которые ублажили его, поэтому не слишком жаловался.
После того как церемония подошла к концу и Эадред проревел благодарственную молитву, Гутред отправился вместе со мной прогуляться по городу.
Думаю, он хотел показать свою новую кольчугу, а может, просто проветриться, ибо дворец был наполнен дымом. Он пил эль в каждой таверне, шутил с людьми на датском и на английском, поцеловал не меньше пятидесяти девушек, а потом вдруг повел меня на укрепления, и некоторое время мы шагали молча, пока не дошли до восточной окраины города. Там я остановился и бросил взгляд через поля туда, где река блестела в лунном свете, словно лист серебра.
– Вот здесь погиб мой отец, – сказал я.
– С мечом в руке?
– Да.
– Это хорошо, – кивнул Гутред, забыв на миг, что он христианин. – Но для тебя то был печальный день.
– Не такой уж и печальный, – возразил я, – потому что я встретил ярла Рагнара. И мне никогда особо не нравился мой отец.
– Не нравился? – удивленно спросил Гутред. – Почему?
– Он был слишком угрюмым, – ответил я. – Люди жаждали его одобрения, а получали недоброжелательность.
– Значит, ты похож на него.
Пришел мой черед удивиться.
– Я?
– Мой угрюмый Утред, – сказал Гутред. – Весь – сплошной гнев и угроза. Так посоветуй, что мне делать с Эгбертом?
– Лично мне по душе предложение Ульфа.
– Ульф убил бы кого угодно, потому что это избавило бы его от всех проблем. A что бы сделал на моем месте Альфред?
– Думаю, это не важно.
– Нет, важно, – настаивал Гутред, – поэтому ответь мне.
Было в Гутреде что-то такое, что всегда заставляло меня говорить ему правду, ну или почти всегда. У меня возникло искушение ответить, что Альфред вытащил бы старого короля на рыночную площадь и отрубил бы ему голову, но я знал, что он сроду такого не сделал бы. Пощадил же Альфред своего предателя-кузена после Этандуна, оставил в живых своего племянника Этельвольда, хотя этот племянник имел больше прав на трон, чем он сам.
– Он бы не стал убивать Эгберта, – вздохнул я, – но Альфред – набожный дурак.
– Он не дурак, – возразил Гутред.
– Его приводит в ужас неодобрение Бога, – объяснил я.
– Ну что же, этого, пожалуй, стоит бояться.
– Убей Эгберта, мой господин! – воскликнул я. – Если ты оставишь его в живых, он попытается вернуть свое королевство. К югу отсюда у Эгберта есть поместья. Он может поднять тамошних людей, отведет их к Ивару, а Ивар захочет снова видеть Эгберта на троне. Эгберт – враг!
– Он старик, больной и испуганный, – терпеливо отвечал Гутред.
– Вот и избавь престарелого ублюдка от страданий, – гнул свое я. – Если пожелаешь, я сделаю это для тебя. Я еще никогда не убивал королей.
– A тебе бы хотелось?
– Я убью его для тебя, – повторил я. – Эгберт позволил своим саксам резать датчан! Он не так жалок, как ты думаешь.
Гутред неодобрительно посмотрел на меня.
– Я знаю тебя, Утред, – ласково произнес он. – Ты хочешь иметь полное право хвастаться, что не только убил Уббу на морском побережье и сбросил с коня Свейна Белую Лошадь, но и отправил короля Эофервика Эгберта в холодную могилу.
– И убил Кьяртана Жестокого, – отозвался я. – И зарезал Эльфрика, который незаконно захватил Беббанбург.
– Я рад, что не вхожу в число твоих врагов, – беспечно проговорил Гутред, потом поморщился. – Какой здесь кислый эль.
– В этих краях его делают по-другому, – объяснил я. – A что посоветовал тебе сделать аббат Эадред?
– Разумеется, то же самое, что ты и Ульф. Убить Эгберта.
– В кои-то веки я согласен с Эадредом.
– Но Альфред не убил бы его, – твердо заявил Гутред.
– Альфред – король Уэссекса, – ответил я. – Ему не угрожает Ивар, и у него нет соперника вроде Эгберта.
– Но Альфред – хороший король, – настаивал Гутред.
Я в отчаянии пнул частокол и поинтересовался:
– Почему ты хочешь оставить Эгберту жизнь? Чтобы понравиться здешнему народу?
– Да, я хочу нравиться людям.
– Они должны тебя бояться, – возмутился я. – Ты король! Ты должен быть безжалостным. Ты должен внушать страх!
– A разве Альфред внушает страх?
– Да, – ответил я и сам удивился, поняв, что сказал правду.
– Потому что он безжалостный?
– Нет, просто люди боятся вызвать его неудовольствие, – покачал я головой.
Я никогда не сознавал этого раньше, но теперь мне внезапно стало ясно: хотя Альфред вовсе не был безжалостным и был склонен проявлять милосердие, однако все равно внушал страх.
Думаю, люди подчинялись Альфреду, понимая, что он и сам живет под кнутом. Кнутом Альфреда был страх вызвать неудовольствие Бога. Он никогда не мог избавиться от этого страха. Ему никогда не удавалось быть настолько хорошим, как хотелось бы, но он никогда не переставал пытаться. Что касается меня, я уже давно принял то, что я несовершенен, но Альфред никогда не мог смириться с этим по отношению к себе.
– Мне бы хотелось, чтобы люди боялись вызвать мое неудовольствие, – мягко проговорил Гутред.
– Тогда позволь мне убить Эгберта, – ответил я.
Но я напрасно тратил время, убеждая его. Гутред, вдохновленный своим кумиром Альфредом, пощадил Эгберта, и в конце концов выяснилось, что он поступил правильно. Он вынудил старого короля удалиться в монастырь к югу от реки и приставил к нему монахов, которые следили за тем, чтобы Эгберт не покидал монастырских стен. Монахи выполнили приказ, и не прошло и года, как Эгберт умер от какой-то болезни, которая превратила его в истерзанный болью мешок костей и сухожилий. Его похоронили в большой церкви у Эофервика, хотя ничего из этого я не видел.
Лето было уже в разгаре, и каждый день я опасался увидеть людей Ивара, следующих на юг, но вместо этого до нас дошли слухи о великой битве между Иваром и скоттами. Поскольку вечно циркулировали подобные слухи, которые в основном оказывались ложными, я не обратил на них особого внимания, но Гутред решил поверить в эту историю и разрешил большей части своей армии вернуться в Камбреленд, чтобы собрать урожай.
Таким образом, в Эофервике остался лишь маленький гарнизон. В том числе и личная стража Гутреда, и каждое утро я заставлял их упражняться в сражении на мечах, со щитами, с копьями, и каждый день заставлял их чинить стену Эофервика, обвалившуюся в слишком многих местах.
Решение Гутреда позволить людям уйти показалось мне неразумным, но он заявил, что следует собрать урожай, дабы потом не голодать. И он был совершенно уверен, что все вернутся. И снова оказался прав. Люди действительно вернулись. Ульф привел их назад из Камбреленда и потребовал, чтобы ему рассказали, чем будет заниматься вновь собирающаяся армия.
– Мы отправимся на север, к поселению Кьяртана, – ответил Гутред.
– И Эльфрика, – настойчиво добавил я.
– Конечно, – отозвался Гутред.
– Сколько добычи можно взять у Кьяртана? – заинтересовался Ульф.
– Безмерно много, – ответил я, вспомнив рассказ Текиля. Я предусмотрительно умолчал о свирепых псах, охраняющих серебро и золото. – Такое богатство, как у Кьяртана, вам и не снилось.
– Ну, тогда пора точить мечи, – отозвался Ульф.
– A у Эльфрика припрятано еще больше богатств, – добавил я, хотя понятия не имел, правду ли говорю.
Так или иначе, я искренне верил, что мы сможем взять Беббанбург. Ну и что с того, что эту крепость еще никогда не брали враги? В жизни нет ничего невозможного. Все зависело от Ивара. Если удалось бы его победить, Гутред стал бы самым могущественным человеком в Нортумбрии. A поскольку Гутред был моим другом, я верил, что он не только поможет мне убить Кьяртана и таким образом отомстить за Рагнара Старшего, но и вернет мне мои законные земли и крепость у моря.
Таковы были мои мечты тем летом. Я думал, что меня ждет золотая судьба, если только я смогу укрепить королевство Гутреда, но я опрометчиво позабыл о трех коварных пряхах, что сидят у корней древа жизни и плетут нити наших судеб.
Отец Виллибальд хотел вернуться в Уэссекс, и я не мог его за это винить. Он был восточным саксом, и ему не нравилась Нортумбрия. Я помню, как однажды ночью, когда мы ужинали елдером – это спрессованное и запеченное коровье вымя, – я жадно поглощал это блюдо, говоря, что так вкусно не ел с тех пор, как был ребенком. Бедный Виллибальд не смог проглотить даже одного куска и выглядел так, как будто его вот-вот стошнит. Я насмехался над священником, называя его слабаком-южанином. Ситрик, который теперь был моим слугой, принес ему вместо вымени хлеб с сыром, а мы с Хильдой вдвоем доели елдер.
Хильда тоже была южанкой, но не такой привередливой, как Виллибальд. Именно той ночью, весь скривившись при виде елдера, он сообщил нам, что хочет вернуться к Альфреду.
До нас доходило мало новостей из Уэссекса, мы лишь знали, что там царит мир. Гутрум, конечно, был побежден и принял крещение как одно из условий мирного договора, который он заключил с Альфредом. При крещении он взял имя Этельстан, что означало «благородный камень», и Альфред стал его крестным отцом. В донесениях с юга говорилось, что Гутрум – или как там теперь его звали – хранит мир. Альфред жив, в Уэссексе все спокойно, – вот, пожалуй, и все, что нам было известно.
Гутред решил отправить к Альфреду послов. Он отобрал четверых датчан и четверых саксов, рассудив, что такой отряд сможет невредимым проехать на юг по территории обоих народов. Отца Виллибальда он назначил своим посланником. Священник записал письмо короля, скрипя пером по куску свежевыделанного пергамента.
– С помощью Божьей, – диктовал Гутред, – я взял королевство Нортумбрия…
– Которое зовется теперь Халиверфолкланд, – вставил Эадред.
Гутред вежливо махнул рукой, давая понять, что Виллибальд может сам решить, добавлять ли эту фразу.
– И с благословения Божьего я правлю этой землей мирно и справедливо…
– Не так быстро, мой господин, – попросил священник.
– И должен же кто-то научить здешних жителей правильно варить эль, – продолжал Гутред.
– И должен же кто-то научить… – повторил себе под нос Виллибальд.
– Нет-нет, святой отец! Этого писать не надо! – рассмеялся Гутред.
Бедный Виллибальд. Письмо оказалось таким длинным, что пришлось растянуть, выскоблить и обрезать шкуру еще одного ягненка. Послание все тянулось и тянулось – в нем говорилось о святом Кутберте и о том, как он привел Армию Святых Людей в Эофервик, а также сообщалось о намерениях Гутреда сделать для святого гробницу. В письме упоминалось, что у короля до сих пор еще есть враги, способные помешать всем этим благим намерениям, но они описывались, на мой взгляд, как-то очень уж легкомысленно, как будто Ивар, Кьяртан и Эльфрик были лишь мелкими, незначительными помехами. В послании короля Уэссекса просили молиться за Гутреда и его подданных и заверяли, что такие молитвы каждый день возносятся за него самого христианами Халиверфолкланда.
– Я должен послать Альфреду подарок, – сказал Гутред. – Как ты думаешь, что бы ему понравилось?
– Святые мощи, – угрюмо сказал я.
Это оказалось удачным предложением, потому что Альфред ничего не любил так, как святые реликвии, но их в Эофервике было немного. Правда, в церкви архиепископа раньше имелись сокровища вроде губки, с которой дали напиться вина Иисусу, когда тот умирал, или уздечки Валаамовой ослицы (лично я понятия не имел, кто такой Валаам, а уж почему его зад считался святым, оказалось для меня и вовсе неразрешимой загадкой). Всего таких реликвий было около дюжины, но архиепископ предусмотрительно забрал их с собой, и никто не знал наверняка, где сейчас Вульфер. Я полагал, что он присоединился к Ивару. Хротверд сказал, что у него якобы есть семена сикаморы, которая упоминается в Евангелии, но, когда он открыл серебряную шкатулку, в ней не оказалось ничего, кроме пыли.
В конце концов я предложил выдернуть зубы у святого Освальда. Эадред поначалу вознегодовал, услышав это, но потом решил, что идея не столь уж плоха. Принесли клещи, открыли маленький сундучок, и один из монахов выдернул два желтых, похожих на колышки зуба у мертвого короля. Мы положили их в красивый серебряный горшок, в котором Эадред обычно держал копченых устриц.
Посольство отбыло утром в конце августа. Гутред отвел Виллибальда в сторону и передал ему на словах последнее сообщение для короля Уэссекса. Гутред заверял его, что хотя он сам и датчанин, однако тоже христианин, и умолял Альфреда отрядить своих воинов, дабы сражаться за Господню землю, если Нортумбрии будут угрожать враги.
Я подумал, что это все равно что мочиться на ветер: у Уэссекса имелось достаточно своих собственных врагов, чтобы его короля заботила судьба Нортумбрии.
Я тоже отвел Виллибальда в сторону. Мне было жаль, что он уезжает: священник всегда нравился мне. Виллибальд был хорошим человеком, но я видел, что ему не терпится снова увидеть Уэссекс.
– Сделай для меня кое-что, святой отец, – попросил я.
– Если это в моих силах, – осторожно ответил он.
– Передай мои приветствия королю.
Виллибальд явно почувствовал облегчение, как будто ожидал, что я попрошу о куда более обременительном одолжении. Ну что ж, так оно и было, и минуту спустя ему предстояло в этом убедиться.
– Король захочет узнать, когда ты вернешься, Утред, – сказал священник.
– Когда придет время, – ответил я, хотя, честно говоря, мог навестить Уэссекс лишь по одной-единственной причине – чтобы забрать клад, спрятанный мной в Фифхэдене.
Теперь я жалел, что закопал сокровища именно в Уэссексе.
– A еще я хочу, чтобы ты отыскал ярла Рагнара, – сказал я Виллибальду.
Он широко распахнул глаза и уточнил:
– Заложника?
– Найди его, – повторил я, – и передай ему от меня весточку.
– Если смогу, – сказал Виллибальд, по-прежнему очень осторожно.
Я с такой силой сжал плечи священника, желая убедиться, что он внимательно слушает, что бедняга поморщился.
– Ты найдешь Рагнара, – угрожающе произнес я, – и передашь ему послание! Скажи, что я собираюсь на север, чтобы убить Кьяртана. И еще передай, что его сестра жива и я сделаю все, что в моих силах, чтобы найти ее и уберечь. Скажи ему, что я клянусь в том своей жизнью. И еще передай, чтобы Рагнар явился сюда, как только его освободят.
Я заставил Виллибальда повторить все это и поклясться на распятии, что он доставит Рагнару мое сообщение. Священнику явно не хотелось произносить клятву, но он боялся моего гнева, поэтому сжал в руке маленький крест и дал торжественное обещание.
A потом он уехал.
* * *
И у нас снова появилась армия, потому что урожай был собран, и пора было двигаться на север.
Гутред отправлялся на север по трем причинам. Во-первых, чтобы победить Ивара; во-вторых, присутствие Кьяртана в Нортумбрии беспокоило его, словно гноящаяся рана; и в-третьих, Эльфрик должен был подчиниться власти Гутреда. Ивар был опаснее всех, и он наверняка разбил бы нас, если бы повел свою армию на юг. Кьяртан был менее опасен, но его следовало уничтожить, потому что в Нортумбрии не будет мира, покуда он жив. Эльфрик представлял собой еще меньшую угрозу, чем Кьяртан.
– Твой дядя – король Беббанбурга, – сказал мне Гутред, когда мы маршировали на север.
– Он сам себя так назвал? – сердито спросил я.
– Нет-нет! Для этого у него слишком много здравого смысла. Но в действительности он и есть король. Земли Кьяртана – своего рода барьер, так ведь? Поэтому правление Эльфрика не простирается дальше Дунхолма.
– Раньше мы были королями Беббанбурга, – сказал я.
– Да? – удивленно спросил Гутред. – Королями Нортумбрии?
– Берниции, – ответил я.
Гутред никогда не слышал этого названия.
– Она занимала весь север Нортумбрии, – объяснил я, – а все земли вокруг Эофервика были королевством Дейра.
– Потом они объединились? – заинтересовался Гутред.
– Потом мы убили их последнего короля. Но это было много лет тому назад. Задолго до появления христианства.
– Итак, ты заявляешь, что имеешь право быть королем этих земель? – спросил Гутред.
К моему удивлению, в голосе его слышалось подозрение.
Я пристально уставился на своего спутника, и он покраснел.
– Признайся, Утред, ты все-таки хочешь быть тамошним королем? – настаивал он, пытаясь сделать вид, что ему безразличен мой ответ.
Я засмеялся.
– Господин король, если ты вернешь мне Беббанбург, я встану перед тобой на колени и поклянусь в вечной верности тебе и твоим потомкам!
– Потомкам, говоришь? – весело отозвался он. – Ты видел Осбурх?
– Видел.
Осбурх была племянницей Эгберта, саксонкой и жила во дворце, когда мы взяли Эофервик. Ей исполнилось четырнадцать, она была пухленькой, темноволосой и довольно хорошенькой.
– Как думаешь, если я на ней женюсь, – спросил меня Гутред, – Хильда согласится стать ее компаньонкой?
– Спроси у нее сам, – ответил я, мотнув головой назад, в сторону следовавшей за нами Хильды.
Накануне я предложил ей вернуться в Уэссекс с отцом Виллибальдом, но Хильда заявила, что еще не готова встретиться с Альфредом. Я прекрасно понимал ее, а потому не настаивал.
– Думаю, она сочтет за честь стать компаньонкой твоей жены, – сказал я Гутреду.
* * *
В первую ночь похода мы встали лагерем в Онхрипуме, где маленький монастырь дал приют Гутреду, Эадреду и множеству церковников. Теперь в нашей армии насчитывалось около шестисот человек, почти половина из них – конные, поэтому огни нашего лагеря осветили все поля вокруг монастыря. Как командир личной стражи короля, я разбил свой лагерь поближе к зданиям монастыря, а мои подчиненные (теперь их насчитывалось сорок человек, почти все в кольчугах, награбленных в Эофервике) расположились неподалеку от монастырских ворот.
Первую часть ночи я стоял на часах вместе с Клапой и двумя саксами. Со мной был и Ситрик. Хотя я называл его своим слугой, но вовсю учил владеть мечом и щитом. Мне казалось, что через год-другой из мальчишки получится неплохой воин.
– Ты хорошо присматриваешь за головами? – спросил я его.
– Ох, и воняет же от них! – скривился Клапа.
– Не больше, чем от тебя самого, Клапа, – осадил я верзилу.
– Они в безопасности, мой господин, – заверил Ситрик.
– Вообще-то, у меня должно было быть восемь голов, – заметил я и шутливо обхватил пальцами шею парнишки. – У тебя костлявая шейка, Ситрик.
– Но крепкая, мой господин, – ответил он.
Как раз в этот миг дверь монастыря открылась, и из нее выскользнула Гизела в черном плаще.
– Тебе следовало бы спать, моя госпожа, – пожурил ее я.
– Я не могу уснуть. Хочу прогуляться.
Гизела с вызовом уставилась на меня. Ее губы были чуть приоткрыты, и пламя костра поблескивало на ее крупных красивых зубах и отражалось в бездонных глазах.
– Куда ты хочешь пойти? – спросил я.
Она пожала плечами, все еще глядя на меня, и я подумал, что Хильда спит в монастыре.
– Оставляю тебя за главного, Клапа, – сказал я, – и, если вдруг явится Ивар, убей ублюдка.
– Да, мой господин.
Я слышал, как стражники захихикали, когда мы с Гизелой пошли прочь. Пришлось хорошенько на них рявкнуть, чтобы они замолчали. Я повел Гизелу к деревьям, что росли к востоку от монастыря, потому что там было темно. Она взяла меня за руку.
Гизела молчала, довольствуясь тем, что идет рядом со мной.
– Ты не боишься ночи? – спросил я ее.
– С тобой – нет.
– Когда я был ребенком, – произнес я, – то превратился в скедугенгана.
– A что такое скедугенган?
Слово было саксонским, незнакомым для нее.
– Движущаяся Тень, – пояснил я. – Создание, которое крадется во мраке ночи.
Неподалеку заухала сова, и пальцы Гизелы невольно сжали мою руку.
Мы остановились под деревьями, кроны которых ерошил ветер. Сквозь листья пробивался скудный свет лагерных костров, и я приподнял лицо Гизелы и посмотрел на нее сверху вниз. Она была высокой, но все же на голову ниже меня. Она позволила себя рассматривать, потом закрыла глаза, и я осторожно провел пальцем вниз по ее длинному носу.
– Послушай… – начал было я, но потом замолчал.
– Да, – отозвалась она, как будто знала, что я собирался сказать.
Я заставил себя отвернуться от Гизелы.
– Я не могу сделать Хильду несчастной.
– Она сказала мне, что вернулась бы в Уэссекс с отцом Виллибальдом, но хочет посмотреть, возьмешь ли ты Дунхолм, – ответила моя спутница. – Она говорит, что молится, чтобы тебе это удалось, и что Бог подаст ей знак, будет ли сопутствовать тебе удача.
– Она так сказала?
– Хильда полагает, что это будет одновременно и зна́ком, говорящим, что она может вернуться в монастырь. Так она сказала мне этой ночью.
Похоже, Гизела говорила правду. Я погладил ее лицо.
– Тогда мы должны подождать, пока Дунхолм не будет взят, – ответил я, хотя собирался сказать совсем другое.
– Мой брат считает, что я должна стать коровой мира, – горько проговорила Гизела.
Корова мира – это женщина, которую отдают замуж в семью соперника в попытке завязать с ним дружбу. И, без сомнения, Гутред хотел выдать сестру за сына Ивара или найти ей супруга в Шотландии.
– Но я не буду коровой мира, – решительно заявила Гизела. – Я бросила палочки с рунами и узнала свою судьбу.
– И что ты узнала?
– У меня будут два сына и дочь.
– Вот и хорошо.
– Это будут твои сыновья, – с вызовом проговорила она, – и твоя дочь!
Мгновение я молчал. Мне внезапно стало очень жарко.
– Так сказали тебе палочки с рунами? – спустя несколько биений сердца ухитрился выговорить я.
– Они никогда не лгут, – ответила Гизела спокойно. – Когда Гутред был взят в плен, палочки сказали мне, что он вернется и что вместе с ним приедет мой будущий муж. Так и вышло.
– Но твой брат хочет, чтобы ты стала коровой мира, – напомнил я.
– Тогда ты должен увезти меня, – сказала Гизела, – так, как делали в старину.
Действительно, существовал древний датский обычай похищать невесту: жениху следовало ворваться в ее поместье и умыкнуть возлюбленную у родных. И сейчас невест время от времени еще похищали, но с обоюдного согласия: обычно предварительно велись переговоры с родителями, у девушки было время собрать свои пожитки, прежде чем явятся всадники.
– Я тебя увезу, – пообещал я, понимая, что завариваю кашу. Как переживет мою измену Хильда? Да и Гутред посчитает, что я его предал.
И все равно я запрокинул лицо Гизелы и поцеловал ее.
Она повисла у меня на шее, и как раз в этот момент раздались крики. Крепко прижимая к себе Гизелу, я внимательно прислушался. Крики доносились со стороны лагеря, и сквозь деревья я видел, как мимо костров люди бегут к дороге.
– Там что-то случилось, – сказал я, схватил девушку за руку, и мы вместе побежали к монастырю, где Клапа и другие стражники уже обнажили мечи.
Я втолкнул Гизелу в дверь и вытащил из ножен Вздох Змея.
Но, к счастью, ничего страшного не случилось. Во всяком случае, для нас. Свет лагерных костров привлек троих чужаков, один из которых был тяжело ранен. Вновь прибывшие принесли новости.
Не прошло и часа, как маленькая церковь монастыря была ярко освещена и все священники и монахи пели хвалы Господу. Послание, которое трое чужаков принесли с Севера, обошло весь наш лагерь, и те, кто только что проснулся, тоже пришли к монастырю, чтобы выслушать новости и убедиться, что это правда.
– Господь творит чудеса! – кричал Хротверд толпе.
Он вскарабкался по лестнице на монастырскую крышу. Несколько человек принесли пылающие факелы, и при их свете Хротверд казался огромным. Он поднял руки, и толпа замолчала. Он выждал некоторое время, глядя сверху вниз на запрокинутые лица, а позади него звучало торжественное пение монахов, и где-то в ночи кричала сова. Хротверд сжал кулаки и воздел руки еще выше, как будто мог коснуться небес в свете луны.
– Ивар побежден! – в конце концов прокричал он. – Славьте Господа и святых, тиран Ивар Иварсон побежден! Он потерял всю свою армию!
И жители Халиверфолкланда, которые боялись сражаться с могучим Иваром, радостно кричали, пока не охрипли, потому что самое серьезное препятствие для правления Гутреда в Нортумбрии было устранено. Он воистину мог называть себя королем. И теперь он им был. Королем Гутредом.
Глава четвертая
Мы услышали, что произошла битва, великая и страшная, битва, после которой вся долина наполнилась кровью, и Ивар Иварсон, самый могущественный датчанин Нортумбрии, был побежден Аэдом Шотландским. Потери с обеих сторон были просто ужасающими.
На следующее утро прибыло еще почти шестьдесят выживших, и мы узнали подробности недавнего сражения. Эти люди странствовали достаточно крупным отрядом, чтобы их не попытался схватить Кьяртан, и до сих пор еще не пришли в себя после страшной кровавой бойни, в которой им чудом удалось уцелеть. Как оказалось, Ивара заманили через реку в долину, где, как он считал, укрылся Аэд, но то была ловушка. Холмы с обеих сторон долины оказались полны вражеских воинов. С дикими криками ринулись шотландцы сквозь туман и вереск, чтобы врезаться в датскую «стену щитов».
– Их были тысячи, – поведал нам один из выживших, все еще трясясь от ужаса.
«Стена щитов» Ивара поначалу держалась, но я мог вообразить себе, сколь неистовой была та битва. Мой отец сражался со скоттами много раз, и он всегда называл их дьяволами. «Безумные дьяволы, – говорил он, – дьяволы с мечами, завывающие дьяволы». И датчане Ивара рассказали нам, как, придя в себя после первой атаки, они пустили в ход мечи и копья, чтобы сразить этих дьяволов. Однако шотландцы, издавая воинственные вопли, продолжали нападать, перебираясь через собственных мертвецов, волосы этих дикарей покраснели от крови, мечи шипели, и Ивар попытался выбраться из долины на север, чтобы оказаться на возвышенности.
Для этого ему требовалось рубить направо и налево, буквально прокладывая себе дорогу через плоть, – и он проиграл. Тогда Аэд повел свои отборные войска против лучших людей Ивара, и щиты сталкивались со щитами, и клинки звенели, и люди умирали один за другим.
Уцелевшие сказали, что Ивар сражался как демон, но получил удар мечом в грудь, а в ногу его вонзилось копье. Личная стража оттащила его назад из «стены щитов». Он бесновался, требуя, чтобы ему позволили умереть лицом к лицу с врагом, но люди Ивара сдержали его и отогнали дьяволов – к тому времени на поле сечи уже пала ночь.
Задняя часть колонны датчан все еще держалась, и выжившие, большинство из которых истекали кровью, притащили своего вождя к реке. Сын короля, тоже Ивар, всего шестнадцати лет от роду, собрал тех, кто был ранен не так тяжело, – и они пошли в атаку и прорвались сквозь окруживших их скоттов. Но много датчан погибло, когда они пытались в темноте переправиться через реку. Некоторые утонули, уйдя на дно под тяжестью своих кольчуг. Других враги прирезали на мелководье, но примерно шестая часть армии Ивара все-таки преодолела водную преграду. Мокрые, уставшие, они сидели на южном берегу, слушая крики умирающих и боевые кличи скоттов.
На рассвете выжившие вновь построились «стеной щитов», ожидая, что скотты переправятся через реку и довершат истребление их армии, но люди Аэда почти так же истекали кровью и почти так же устали, как побежденные датчане.
– Мы убили сотни врагов, – безрадостно завершил рассказчик.
Позже мы узнали, что это правда и что Аэд похромал обратно на Север, чтобы зализать раны.
Сам ярл Ивар был ранен, но выжил. Говорили, что он прячется в холмах, боясь попасть в плен к Кьяртану, и Гутред послал на север сотню всадников, чтобы его найти. Вскоре те обнаружили, что отряды Кьяртана тоже прочесывают холмы. Ивар, должно быть, понимал, что его все равно найдут, и предпочел стать пленником Гутреда, чем узником Кьяртана, поэтому он сдался отряду людей Ульфа, которые привезли раненого ярла в наш лагерь сразу после полудня.
Ивар не мог ехать верхом, поэтому его несли на щите. Его сопровождали сын Ивар и еще около тридцати уцелевших воинов. Некоторые из них были ранены так же тяжело, как их вождь. Но когда Ивар понял, что должен встретиться с человеком, который самовольно захватил трон Нортумбрии, он настоял на том, чтобы идти самому. И он встал и пошел.
Представляю, с каким трудом это ему далось, потому что боль его, должно быть, была невыносима, но Ивар все-таки заставил себя идти: он шел, хромая, и через каждые несколько шагов опирался на копье, словно на костыль. Я видел, насколько плохо было этому человеку, но он был слишком горд и не мог позволить, чтобы его несли в присутствии Гутреда.
Словом, Ивар, хоть и с большим трудом, но все-таки подошел к нам. Делая очередной шаг, он вздрагивал от боли, но при этом был полон гнева и не собирался сдаваться.
Я никогда не встречался с этим человеком раньше, потому что его воспитывали в Ирландии, но он выглядел в точности как его покойный отец, Ивар Бескостный. То же смахивающее на череп лицо с запавшими глазами, те же желтые волосы, стянутые в хвост, та же угрюмая злоба. Да, в нем чувствовалась сила.
Гутред ждал у входа в монастырь, и его личная стража построилась двумя шеренгами, между которыми Ивару пришлось пройти.
Слева и справа от Гутреда стояли его главные помощники: я, аббат Эадред, отец Хротверд и остальные церковники.
Не дойдя до Гутреда нескольких шагов, Ивар остановился, оперся на копье и окинул всех нас испепеляющим взглядом. Он сперва принял меня за короля, потому что мои кольчуга и шлем были гораздо лучше, чем у Гутреда.
– Это ты тот самый мальчишка, который называет себя королем? – вопросил он.
– Я тот самый мальчишка, который убил Уббу Лотброксона, – ответил я.
Убба был родным дядей Ивара, поэтому лицо его невольно перекосилось, и я увидел в его глазах странный зеленый блеск. То были глаза настоящей ядовитой змеи. Ивар, может, и был тяжело ранен, его мощь была сломлена, но в тот миг он хотел одного – убить меня.
– Кто ты такой? – вопросил он.
– Ты прекрасно знаешь, кто я, – пренебрежительно ответил я.
Высокомерие – это все для молодого воина.
Гутред сжал мою руку, словно веля мне замолчать, потом шагнул вперед.
– Господин Ивар, – сказал он, – мне жаль видеть, что ты ранен.
Ивар презрительно ухмыльнулся, услышав это.
– Тебе полагалось бы радоваться и сожалеть лишь о том, что я не мертв. Так, значит, ты Гутред?
– Я скорблю, что ты ранен, мой господин, – ответил Гутред, – и скорблю о людях, которых ты потерял. Но я возликовал, узнав, что ты убил столько врагов. Мы у тебя в долгу.
Он сделал шаг назад и посмотрел мимо Ивара на нашу армию, что собралась вокруг дороги.
– Мы должны поблагодарить Ивара Иварсона! – воскликнул Гутред. – Он уничтожил угрозу, что подстерегала нас к северу! Король Аэд похромал домой, зализывать раны, оплакивать павших и утешать вдов Шотландии!
На самом деле, конечно, это Ивар сейчас хромал, а Аэд был победителем, но слова Гутреда вызвали приветственные крики, и это удивило Ивара. Он, должно быть, ожидал, что Гутред его убьет, и это было бы вполне логично. Однако вместо этого с Иваром обращались с почетом.
– Лучше убей этого ублюдка, – пробормотал я Гутреду.
Тот удивленно взглянул на меня, как будто такая мысль никогда не приходила ему в голову.
– Зачем? – тихо спросил он.
– Просто убей его, и побыстрее, – настаивал я. – A заодно и этого крысеныша, его сына.
– Ты одержим убийствами, – ответил Гутред так, словно это его развлекало.
Тут я увидел, что Ивар наблюдает за нами. Должно быть, он догадывался, что я говорю.
– Воистину – добро пожаловать, господин Ивар! – Гутред отвернулся от меня и улыбнулся Ивару. – Нортумбрии нужны великие воины, – продолжал он, – а тебе, мой господин, обязательно нужно хорошенько отдохнуть.
Я заметил в змеиных глазах Ивара удивление. Нетрудно было догадаться, о чем он думает: «Ох и глупец же этот Гутред». Но именно в тот момент я понял, что Гутреда ждет золотая судьба. Wyrd bið ful aræd.
Когда я спас его от Свена и Гутред заявил, что он король, я воспринял это как шутку. Когда он стал королем Кайр-Лигвалида, я все еще думал, что да, шутка хороша. И даже в Эофервике я еще сомневался, что мы сможем смеяться над этой шуткой дольше нескольких недель, потому что Ивар был сюзереном Нортумбрии, великим и жестоким. Но теперь Аэд сделал за нас всю работу. Ивар потерял большинство своих людей, он был тяжело ранен, и в Нортумбрии остались только три великих владыки. Эльфрик, цепляющийся за украденные у меня земли в Беббанбурге, Кьяртан, черный паук в своей крепости у реки, и король Гутред, властитель Севера и единственный датчанин в Британии, возглавляющий как датчан, так и добровольно идущих за ним саксов.
Мы остались в Онхрипуме. Вообще-то, раньше это не входило в наши планы, но Гутред настоял на том, чтобы мы подождали, пока Ивар не оправится от ран. Монахи усиленно лечили его, и Гутред навещал раненого ярла, принося ему еду и эль. Большинство выживших людей Ивара тоже были ранены, и Хильда промывала им раны и приносила чистую ткань для перевязок.
– Им нужна еда, – сказала она мне.
Но еды у нас осталось мало, и каждый день мне приходилось отправлять отряды фуражиров искать зерно или скот все дальше и дальше. Я убеждал Гутреда поскорее двинуться в путь, чтобы добраться до мест, где будет больше припасов, но он был просто очарован Иваром.
– Этот человек мне нравится! – говорил мне Гутред. – И мы не можем его здесь оставить!
– A почему бы нам не похоронить его здесь? – предложил я.
– Он же наш союзник! – возмутился Гутред.
Похоже, он и впрямь так считал. Ивар осыпа́л его похвалами, а Гутред верил каждому слову этого предателя.
Поскольку монахи хорошо делали свою работу, Ивар быстро поправлялся. Я надеялся, что он умрет от ран, но через три дня он уже ездил верхом. Он все еще испытывал боль, это было ясно. Должно быть, ужасную боль, но он заставлял себя ходить и взбираться на лошадь, точно так же как заставил себя присягнуть на верность Гутреду.
По правде говоря, у него не было особого выбора. У Ивара теперь осталось меньше сотни человек, многие из которых были ранены, и он больше не был великим владыкой, поэтому он и его сын были вынуждены опуститься на колени перед Гутредом и поклясться в верности королю. Сын Ивара, шестнадцатилетний парнишка, был похож на отца и деда – такой же тощий и коварный. Лично я не доверял им обоим, но Гутред меня не слушал.
– Король должен быть великодушным, – сказал он.
И он искренне верил, что, проявив к Ивару милосердие, навеки привяжет к себе этого человека.
– Так поступил бы Альфред, – объяснил мне король.
– Альфред взял бы в заложники сына и отослал бы отца прочь, – возразил я.
– Но Ивар дал клятву, – настаивал Гутред.
– Вот увидишь: он соберет новых людей, – предупредил я.
– И замечательно! – заразительно улыбнулся Гутред. – Нам нужны воины, способные сражаться.
– Ивар захочет, чтобы его сын стал королем.
– Если он сам не хочет быть королем, то с какой стати ему желать такой судьбы для своего сына? Тебе повсюду мерещатся враги, Утред. Юный Ивар красивый парень, как ты думаешь?
– Он похож на полумертвую от голода крысу.
– Он как раз такого возраста, как Гизела! Кобылья Морда и Голодная Крыса – славная выйдет парочка, а?
Гутред ухмыльнулся, и мне захотелось стереть ухмылку с его лица кулаком.
– A что, неплохая идея? – продолжал он. – Ей пора замуж, и такой брак привяжет ко мне Ивара.
– A не лучше ли тебе будет привязать к себе меня? – прямо спросил я.
– Мы с тобой и так уже друзья, – ответил он, все еще ухмыляясь. – И я благодарю за это Бога.
* * *
Мы двинулись на север, когда Ивар достаточно оправился. Он был уверен, что многие его воины пережили устроенную шотландцами резню, поэтому брат Дженберт и брат Ида поехали впереди в сопровождении пятидесяти человек. Эти два монаха, как заверил меня Гутред, хорошо знали местность у реки Туид и могли возглавить спасательные отряды, которые искали пропавших людей Ивара.
Бо́льшую часть пути Гутред ехал рядом с Иваром. Его честолюбию польстило, что такой человек принес ему клятву верности. Король приписал этот успех христианской магии, и, когда Ивар отстал, чтобы ехать вместе со своими людьми, Гутред призвал отца Хротверда и стал расспрашивать бородатого священника о Кутберте, Освальде и Святой Троице. Гутред хотел уразуметь, как работает магия, и был сбит с толку объяснениями Хротверда.
– Сын – это не Отец, – попытался внушить ему священник. – A Отец – не Дух Святой, а Дух Святой – не Сын, но Отец. Сын и Дух Святой едины, неделимы и вечны.
– Выходит, всего богов три? – спросил Гутред.
– Бог один! – сердито сказал Хротверд.
– Ты это понимаешь, Утред? – окликнул меня Гутред.
– Никогда не понимал, мой господин, – отозвался я. – Для меня это полная чушь.
– Никакая это не чушь! – зашипел на меня Хротверд. – Представь себе листок клевера, мой господин, – обратился он к Гутреду. – Три отдельных лепестка, но при этом одно растение.
– Сие великое таинство, мой господин, – вставила Хильда.
– Ты о чем?
– Бог есть великое таинство, мой господин, – пояснила она, не обращая внимания на злобный взгляд Хротверда. – И великое чудо. Тебе и не надо понимать, просто дивись этому.
Гутред повернулся в седле, чтобы взглянуть на Хильду.
– Надеюсь, ты все-таки станешь компаньонкой моей жены? – жизнерадостно спросил он.
– Сперва женитесь, мой господин, – ответила Хильда, – тогда и поговорим об этом.
Он ухмыльнулся и отвернулся от нее.
– Я думал, ты решила вернуться в монастырь, – потихоньку обратился я к Хильде.
– Это Гизела тебе сказала?
– Да.
– Я жду знак, ниспосланный Богом, – пояснила Хильда.
– Падение Дунхолма?
– Может быть, – нахмурилась она. – Дунхолм – средоточие зла. Если Гутред возьмет город и тот окажется под знаменами святого Кутберта, это покажет волю Господа. Может, именно такой знак мне и нужен.
– Мне сдается, ты уже получила свой знак.
Она направила кобылу в сторону от Витнера, который косил на ее лошадь злым глазом.
– Отец Виллибальд хотел, чтобы я вернулась с ним в Уэссекс, – сказала Хильда, – но я отказалась. Я ответила, что, прежде чем удалиться от мира, я хочу узнать этот мир.
Несколько шагов она проехала в молчании, а потом заговорила очень тихо:
– Я всегда любила детей.
– Ты можешь родить детей, – сказал я.
– Нет, у меня другая судьба, – отрицательно покачала она головой. Взглянув на меня, Хильда спросила: – Ты знаешь, что Гутред хочет выдать Гизелу замуж за сына Ивара?
Этот неожиданный вопрос заставил меня вздрогнуть.
– Я слышал, что он подумывает об этом, – осторожно ответил я.
– Ивар согласился. Прошлой ночью.
У меня упало сердце, но я попытался не показать виду. И поинтересовался:
– Откуда ты знаешь?
– Мне сказала Гизела. Но возникла загвоздка с приданым.
– Извечный камень преткновения, – грубо отозвался я.
– Ивар хочет получить Дунхолм.
До меня не сразу дошло, что именно сказала Хильда, но потом я осознал всю чудовищность этой сделки. Ивар потерял большинство своих воинов, когда его армию вырезал Аэд, но если ему отдадут Дунхолм и окрестные земли, он снова станет силен. Люди, которые теперь следуют за Кьяртаном, станут людьми Ивара, и в мгновение ока он обретет былую мощь.
– Надеюсь, Гутред не согласился? – спросил я.
– Пока еще нет.
– Он не может быть настолько глуп!
– Глупости мужчин, похоже, нет предела, – ядовито заметила Хильда. – Утред, ты помнишь, как перед отъездом из Уэссекса сказал мне, что в Нортумбрии полным-полно твоих врагов?
– Помню.
– По-моему, врагов тут еще больше, чем ты думаешь, – сказала Хильда, – поэтому я пока на всякий случай останусь с тобой. – Она прикоснулась к моей руке. – Иногда я думаю, что я здесь твой единственный друг, – продолжала Хильда, – поэтому позволь мне остаться до тех пор, пока я не буду знать наверняка, что ты в безопасности.
Я улыбнулся ей и, прикоснувшись к рукояти Вздоха Змея, твердо заявил:
– Я в безопасности.
– Ты самонадеян, – вздохнула Хильда, – и порой бываешь слеп. – Она произнесла это с упреком, потом посмотрела на дорогу и поинтересовалась: – Ну и что ты собираешься делать?
– Осуществить кровную месть, – ответил я. – Именно поэтому мы здесь.
Это была правда. Как раз за этим я и ехал на север – чтобы убить Кьяртана и освободить Тайру. Но к тому времени, когда я сделаю все это, Дунхолм будет принадлежать Ивару, а Гизела будет принадлежать его сыну. Я чувствовал себя так, словно меня предали, хотя о каком предательстве могла идти речь: Гизелу никогда не обещали отдать мне в жены. Гутред был волен выдать ее замуж за того, за кого пожелает.
– Хотя не лучше ли нам с тобой просто уехать прочь? – горько спросил я свою подругу.
– Уехать куда?
– Да куда угодно.
– Обратно в Уэссекс? – улыбнулась Хильда.
– Нет!
– Тогда куда?
Да никуда. Если я и вернусь однажды в Уэссекс, то лишь для того, чтобы вырыть свой клад, когда у меня появится надежное место, в которое можно будет его перенести. Судьба держала меня крепкой хваткой, судьба послала мне множество врагов. И враги эти были повсюду.
* * *
Мы пересекли вброд реку Виир далеко к западу от Дунхолма, а потом двинулись к поселению, которое местные звали Канкесестером. Оно лежало поперек римской дороги в пяти милях севернее Дунхолма. В свое время римляне построили в Канкесестере крепость, и стены ее до сих пор сохранились, хотя теперь превратились всего лишь в невысокие насыпи на зеленом поле.
Гутред велел устроить привал у стен обветшавшей крепости, а я возразил, что армия должна продолжить марш до тех пор, пока не доберется до Дунхолма. Мы впервые поспорили, потому что Гутред не желал менять своего решения.
– Какой смысл, мой господин, – спросил я, – задерживать армию в двух часах марша от врага?
– Эадред говорит, что мы должны остановиться здесь.
– Аббат Эадред? Он что, знает, как брать крепости?
– Ему приснился вещий сон.
– Опять?
– Святой Кутберт хочет, чтобы его гробница находилась здесь, – ответил Гутред. – Прямо вот здесь! – Он показал на маленький холм, где гроб со святым окружали молящиеся монахи.
Лично мне все это показалось полнейшей бессмыслицей.
Место как место, ничем не примечательное, если не считать руин крепости. Тут были холмы, поля, пара ферм и маленькая речка. Все вместе выглядело довольно симпатично, но почему именно это место идеально подходило для гробницы святого, оставалось выше моего понимания.
– Наша задача, мой господин, – сказал я, – заключается в том, чтобы взять Дунхолм. Если мы построим здесь церковь, это делу не поможет.
– Но сны Эадреда всегда сбывались, – настойчиво проговорил Гутред, – и святой Кутберт еще ни разу меня не подводил.
Я стал спорить – и проиграл. Хотя меня и поддержал Ивар, утверждавший, что мы должны подвести армию ближе к Дунхолму. Однако вещий сон аббата предписывал разбить лагерь у Канкесестера.
Монахи немедленно начали возводить церковь. Разровняли холм, срубили деревья, и теперь Эадред втыкал в землю колышки, чтобы показать, где должны быть стены. Поскольку для фундамента требовались камни, следовало найти карьер, а еще лучше – старое римское здание, которое можно разобрать. Но только это должно было быть большое здание, потому что аббат задумал построить грандиозную церковь, превышающую размером тронные залы некоторых королей.
Лето заканчивалось. На следующий день под высоким небом, на котором изредка попадались облака, мы двинулись на юг, к Дунхолму. Мы ехали туда, чтобы бросить вызов Кьяртану и испытать силу его крепости. Путь предстоял недолгий.
Нас было сто пятьдесят человек. Ивар и его сын ехали справа и слева от Гутреда, Ульф и я следовали за ними, ну а церковники остались в Канкесестере. Среди нас были датчане и саксы, воины с мечами и копьями, и мы ехали под новым знаменем Гутреда с изображением святого Кутберта – одну руку тот поднял в благословляющем жесте, в другой держал изукрашенное драгоценностями Евангелие с острова Линдисфарена. Не слишком-то вдохновляющее знамение – во всяком случае, на мой взгляд, и я жалел, что не догадался попросить Хильду сшить мне личное знамя с изображением волчьей головы, то был символ Беббанбурга. Вот у ярла Ульфа имелось собственное знамя с орлиной головой, да и Ивар ехал под потрепанным полотнищем с двумя во́ронами, которое он спас во время поражения датчан в Шотландии. И только я ехал без своего штандарта.
Ярл Ульф выругался, когда впереди показался Дунхолм. Он впервые понял, сколь неприступна эта высокая скала, стоящая в излучине реки Виир. Скала не была отвесной, ее крутые склоны густо поросли сикоморами и грабами. Но вершина была ясно видна, и мы могли разглядеть крепкий деревянный палисад. Входом в крепость служили высокие ворота, увенчанные валом. На нем трепетало треугольное знамя, украшенное изображением корабля со змеиной головой, – своего рода напоминание о том, что Кьяртан некогда был капитаном судна. Под знаменем стояли люди с копьями, на палисаде висели ряды щитов.
Ульф, Гутред и Ивар внимательно разглядывали Дунхолм. Все молчали, потому что сказать тут было нечего. Крепость выглядела неприступной. Правда, к ней вела тропа, но такая крутая и узкая, что требовалось совсем немного человек, чтобы ее оборонять. Тропа петляла вокруг деревьев, мимо валунов, поднимаясь к высоким воротам.
Не было никакого смысла бросать нашу армию вверх по этой тропе: в некоторых местах она так сужалась, что даже двадцать человек могли бы сдержать там целое войско, причем все это время на наши головы дождем сыпались бы копья и камни.
Гутред, который явно решил, что Дунхолм взять невозможно, молча бросил на меня умоляющий взгляд.
– Ситрик! – позвал я, и мальчик поспешил ко мне. – Скажи, эта стена – она что, идет вокруг всей вершины?
– Да, мой господин, – ответил он. Потом поколебался и добавил – Вот только…
– Только что?
– На южной стороне, мой господин, есть небольшой промежуток, там находится скала, оттуда сбрасывают дерьмо.
– Скала? – переспросил я.
– Совсем маленькая. – Ситрик взмахнул рукой, показывая, что это просто обломок камня.
– На эту скалу можно взобраться? – спросил я.
– Нет, мой господин.
– A как насчет воды? Там есть колодец?
– Целых два, мой господин, оба снаружи палисада. Тем, который на западе, пользуются нечасто. Другой – на восточной стороне. Он расположен высоко на склоне, где растут деревья.
– Снаружи стены?
– Да, мой господин, но этот колодец обнесен собственной стеной.
Я бросил Ситрику в награду монету, хотя его ответы меня не подбодрили. Я думал, что, если люди Кьяртана берут воду из реки, мы сможем выставить лучников и остановить их, однако, увы, невозможно пустить стрелу сквозь дерево и стену, чтобы помешать брать воду из колодца.
– Так что же нам делать? – спросил меня Гутред.
Я был так зол, что меня просто подмывало в ответ ядовито поинтересоваться: почему бы королю не узнать это у священников, авось аббату приснится очередной вещий сон? Однако я все-таки сдержался и сказал следующее:
– Ты можешь предложить Кьяртану вступить с тобой в переговоры, мой господин, а когда он откажется, просто заморить его голодом.
– Урожай только что убрали, – возразил Гутред.
– Значит, на осаду уйдет год, – резко ответил я. – Поставь стену поперек горловины Дунхолма. Запри Кьяртана здесь. Дай ему знать, что мы не уйдем. Пусть он увидит, что на него надвигается голод. Если ты построишь стену, – продолжал я, мне и самому начинала нравиться эта идея, – тебе не придется оставлять здесь армию. Достаточно будет шестидесяти человек.
– Шестидесяти? – спросил Гутред.
– Да, они вполне смогут справиться.
Огромная масса камней, на которой стоял Дунхолм, имела форму груши, с ее нижнего узкого конца, горловины, мы сейчас и смотрели на высокие стены.
Река бежала справа от нас, омывая огромную скалу, потом исчезала слева, и здесь расстояние от одного ее берега до другого составляло чуть меньше трехсот шагов. Ушла бы неделя на то, чтобы расчистить эти три сотни шагов от деревьев, и еще неделя потребовалась бы, чтобы выкопать ров и возвести палисад. Ну и приблизительно столько же времени мы бы укрепляли палисад, чтобы шестьдесят человек могли его успешно защищать.
Горловина была не плоской полосой земли, а неровным нагромождением камней, поэтому палисад должен был бы тянуться через этот холм. Шестьдесят человек никогда бы здесь не справились, не будь бо́льшая часть горловины непроходимой из-за каменных утесов – оттуда уж точно никто не сможет напасть. Таким образом, получалось, что я прав: и в самом деле требовалось всего шестьдесят человек, чтобы защитить палисад в трех или четырех местах.
– Шестьдесят, говоришь? – злобно переспросил до сих пор молчавший Ивар: он выплюнул эти слова, как проклятие. – Тебе понадобится гораздо больше. Ночью воинам надо будет сменяться. A еще кому-то придется ходить за водой, пасти скот и патрулировать берег реки. Может, шестьдесят человек и сумеют удержать стену, но тебе понадобится еще две сотни, чтобы эти шестьдесят смогли здесь продержаться.
Он бросил на меня испепеляющий взгляд. Конечно, Ивар был прав. Но если осадой Дунхолма будут заняты две или три сотни людей, то эти люди не смогут охранять Эофервик, патрулировать наши границы и выращивать урожай.
– Однако это единственный способ взять Дунхолм, – сказал Гутред.
– Пожалуй, – согласился Ивар, хотя в голосе его звучало сомнение.
– Итак, мне просто нужны люди, – заключил король. – Мне нужно больше людей.
Я повел Витнера на восток, прикидывая, где можно будет построить стену. Люди наверху у ворот Дунхолма наблюдали за нами.
– Может, на это и не уйдет целый год! – обернувшись, крикнул я Гутреду. – Езжай сюда и посмотри на это!
Он направил лошадь ко мне, и я подумал, что никогда еще не видел короля таким удрученным. До сих пор все давалось Гутреду легко – трон, Эофервик, клятва в верности Ивара, но Дунхолм, эта огромная саднящая язва, воплощение грубой силы, поневоле поколебала его жизнелюбие.
– Что ты хочешь мне показать? – спросил он, озадаченный тем, что я увел его с тропы.
Я оглянулся, убедившись, что Ивар и его сын не могут меня услышать, и показал на реку. Со стороны все выглядело так, как будто мы обсуждали ландшафт.
– Мы можем взять Дунхолм, – тихо сказал я Гутреду, – но я не стану помогать тебе в этом, если ты отдашь Дунхолм Ивару в награду.
Он хотел было возмутиться, но поневоле смутился, наверняка гадая, откуда мне известна правда. И король не стал отрицать, что собирался отдать Дунхолм Ивару.
– Сейчас Ивар слаб, – сказал я. – И пока он слаб, он будет тебе другом. Но, позволив ему стать сильным, ты сделаешь его врагом.
– A что толку от слабого друга? – спросил король.
– Он полезнее сильного врага, мой господин.
– Но Ивар не хочет быть королем, – возразил Гутред. – Так зачем ему быть моим врагом?
– Ивар хочет управлять королем, дергая его за ниточки, словно марионетку. Неужели тебя привлекает такая роль?
Гутред уставился на ворота крепости.
– Кто-то должен взять Дунхолм, – слабо проговорил он.
– Так позволь сделать это мне, – сказал я, – потому что я твой друг. Или ты сомневаешься?
– Нет, Утред, в этом я не сомневаюсь.
Он прикоснулся к моему локтю. Ивар наблюдал за нами своими змеиными глазами.
– Я пока еще не давал Ивару никаких обещаний, – продолжал Гутред, но когда он это говорил, вид у него был тревожный. Потом он заставил себя улыбнуться. – Ты сумеешь взять эту крепость?
– Я думаю, мы сможем выманить Кьяртана оттуда, мой господин.
– Каким образом?
– Сегодня ночью я сотворю волшебство, мой господин. A завтра ты сможешь с ним поговорить. Скажи Кьяртану, что, если он здесь останется, ты его уничтожишь. Скажи, что начнешь с того, что подожжешь его поместья и спалишь его загоны для рабов в Гирууме. Пообещай, что разоришь его. Дай Кьяртану понять, что его не ждет ничего, кроме огня, смерти и всяческих бедствий, если он останется здесь. Потом предложи ему способ уйти. Позволь ему покинуть это место, отплыв за море.
Откровенно говоря, я хотел вовсе не этого. Я мечтал, чтобы Кьяртан Жестокий корчился под Вздохом Змея, но готов был поступиться своей местью, лишь бы выманить его из Дунхолма.
– Ну так твори же свое волшебство, – сказал Гутред.
– A если оно сработает, мой господин, ты обещаешь не отдавать это место Ивару?
Он заколебался, потом протянул мне руку.
– Если оно сработает, мой друг, тогда я обещаю отдать Дунхолм тебе.
– Спасибо, мой господин, – поклонился я, и король одарил меня такой широкой улыбкой, что я просто не мог не улыбнуться в ответ.
* * *
Наблюдавшие за нами люди Кьяртана наверняка были порядком озадачены, когда в тот же день, чуть позднее, мы отправились прочь. Мы не уехали далеко, а разбили лагерь на склоне холма к северу от крепости и разожгли костры, чтобы Кьяртан знал: мы все еще близко.
Потом, в темноте, я вместе с Ситриком поскакал обратно к Дунхолму. Я отправлялся творить свое волшебство: следовало испугать Кьяртана, а для этого мне требовалось стать скедугенганом, Движущейся Тенью. Скедугенган бродит по ночам, когда честные люди боятся оставить свои дома. Именно ночью по земле ходят странные твари: все эти потусторонние создания, привидения, безумцы, эльфы и дикие звери скитаются во тьме ночной.
Однако я всегда чувствовал себя ночью уютно. С детства я учился быть Движущейся Тенью, пока не стал одним из тех созданий, которых боятся люди. И той ночью мы с Ситриком отправились вверх по тропе, к высоким воротам Дунхолма. Мальчишка вел наших лошадей, и они, похоже, боялись не меньше его самого.
Мне было нелегко держаться тропы: луна спряталась за недавно появившимися облаками, и я находил путь на ощупь, с помощью Вздоха Змея и палки нашаривая кусты и камни. Мы продвигались вперед медленно; Ситрик держался за мой плащ, чтобы не потеряться. Когда мы поднялись выше, идти стало легче, потому что в крепости горели огни и отсвет их пламени над палисадом служил нам маяком.
Я различал темные силуэты часовых над высокими воротами, но, когда мы добрались до выступа, где тропа устремлялась вниз на несколько футов, прежде чем начать последний длинный подъем к воротам, сами караульные видеть нас не могли. Весь склон между выступом и палисадом был очищен от деревьев, чтобы никакой враг не смог подобраться незамеченным к защитникам крепости и попытаться внезапно напасть.
– Оставайся здесь, – велел я Ситрику.
Я взял с собой мальчишку, чтобы он охранял лошадей и нес мой щит, шлем и мешок с отрубленными головами, который я теперь у него забрал. Я велел Ситрику спрятаться за деревьями и ждать.
Я положил головы на тропу: первую – меньше чем в пятидесяти футах от ворот, последнюю – у самых деревьев, что росли у выступа. Вынимая головы из мешка, я чувствовал, как под моими пальцами извиваются черви. Я на ощупь положил головы так, чтобы мертвые глаза были обращены в сторону крепости. К тому времени, когда я наконец закончил свою работу, мои руки стали скользкими от гниющей плоти.
Часовые ничего не услышали и не увидели. Темнота окутала меня плащом; и ветер дул через холмы, и река шумно бежала по камням внизу.
Я нашел дрожащего Ситрика, и тот отдал мне черный шарф, которым я обмотал лицо, завязав узел сзади, у основания шеи. Потом я с силой нахлобучил поверх ткани шлем и взял щит.
И стал ждать.
Медленно разгорелся свет туманной зари. Сперва то была просто серая дрожь, тронувшая восточный край неба. Некоторое время в наполнившей мир холодной серости, которая не была ни светом, ни тьмой, лишь летучие мыши бесшумно скользили обратно в свои пещеры. Деревья делались черными по мере того, как бледнел горизонт, а потом первый солнечный луч слегка расцветил мир.
Запели птицы. Их было не так много, как весной или ранним летом, но я слышал голоса крапивников, пеночек и малиновок, приветствовавших наступление нового дня, а где-то внизу застучал по стволу дерева дятел.
Черные силуэты деревьев теперь стали темно-зелеными, я увидел неподалеку ярко-красные ягоды рябины…
И тут стражи у ворот заметили головы.
Я услышал их громкие крики и увидел, что на укреплениях появились еще люди. И ждал, что будет дальше.
Над высокими воротами подняли знамя, на стену взошло еще больше народу, а потом ворота открылись, и двое крадучись вышли наружу. Вид у них был нерешительный. Я прятался среди деревьев, обнажив меч, нащечники моего шлема были открыты, так что в пространстве виднелась черная ткань. Поверх кольчуги, которую Хильда до блеска натерла речным песком, я надел черный плащ. И еще на мне были черные сапоги. Я снова стал мертвым воином и наблюдал, как двое наших врагов осторожно спускались по тропе к цепочке голов.
Когда они добрались до первой заляпанной кровью головы, один из них крикнул в сторону крепости, что это голова воина из отряда Текиля. A потом спросил, что с ней делать.
Ответил ему Кьяртан. Я был уверен, что это он: хотя не мог видеть лица, но узнал его громкий, как рык, голос.
– Пни их хорошенько, чтобы улетели! – прокричал он.
И воины послушались, пинками посылая головы прочь с тропы, так что те покатились вниз, в высокую траву, где раньше стояли деревья, которые потом срубили.
Затем двое подошли еще ближе – осталась последняя из семи голов, – и, как только они шагнули к ней, я выступил из-за деревьев.
Они увидели воина с темным лицом и в блестящих доспехах, высокого, с мечом и щитом в руках. Легендарный мертвый воин просто стоял в десяти шагах перед ними, не двигаясь, ничего не говоря. Люди Кьяртана в ужасе уставились на меня, а потом один из них издал звук, похожий на мяуканье котенка, и оба без единого слова пустились наутек.
Я, по-прежнему неподвижный, стоял на месте. Всходило солнце. Кьяртан и его люди все таращились на меня, и в этом рассветном сиянии я был темнолицей смертью в сияющих доспехах, смертью в ярком шлеме… A потом, не дожидаясь, когда они догадаются спустить собак и обнаружат, что я вовсе не призрак, а человек из плоти и костей, я вернулся в тень и присоединился к Ситрику.
Я сделал все, что мог, чтобы нагнать на Кьяртана настоящий ужас. Теперь Гутред должен уговорить его сдаться, а потом, как я осмелился надеяться, великая крепость на этой скале станет моей, а вместе с ней и Гизела. Я дерзнул лелеять подобную надежду, потому что считал Гутреда своим другом. И собственное будущее представлялось мне таким же золотым, как и судьба Гутреда. Я уже видел, как успешно свершил кровную месть, видел, как мои люди осуществляют набеги на земли Беббанбурга, видел, что мой злодей-дядя посрамлен, а Рагнар возвращается в Нортумбрию, чтобы биться бок о бок со мной. Короче, я совсем забыл про богов и сам сплел себе судьбу из сияющих нитей, а три коварные пряхи тем временем вовсю смеялись надо мной, сидя у подножия древа жизни Иггдрасиля.
* * *
Тридцать всадников вернулись в Дунхолм к середине утра. Клапа ехал впереди, держа в руках зеленую ветку, чтобы показать, что мы явились с миром. Мы все были в кольчугах, хотя я оставил свой добрый шлем, поручив его Ситрику. Я подумывал было переодеться в мертвого воина, но потом рассудил, что тот уже свершил свое волшебство, и теперь нам надлежит проверить, сработало ли оно.
Мы приехали к тому месту, где я стоял на рассвете и наблюдал, как двое людей Кьяртана пинали отрубленные головы, сбрасывая их с тропы. Там мы и остановились в ожидании. Клапа энергично размахивал веткой, а Гутред ерзал в седле, наблюдая за воротами.
Я же смотрел на запад, где собирались зловещие темные облака.
– Надвигается непогода, – сказал я.
Ивар прихлопнул слепня на шее своего коня, потом нахмурился, глядя на высокие ворота.
– Похоже, этот ублюдок не желает с нами говорить.
– Мне бы хотелось выступить завтра, – мягко произнес Гутред.
– Там ничего нет, – сказал я.
– Там загоны, которые соорудил для рабов Кьяртан, – ответил Гутред. – И ты сказал мне, что мы должны их разрушить. Кроме того, мне бы хотелось увидеть старый монастырь. Я слышал, что это величественное здание.
– Тогда отправляйся туда, когда закончится ненастье, – предложил я.
Гутред ничего не сказал, потому что со стороны высоких ворот внезапно прозвучал горн. Мы все замолчали, когда ворота распахнулись и навстречу нам выехал десяток людей.
Их возглавлял Кьяртан верхом на высокой пегой лошади. Этот широколицый здоровяк с окладистой бородой и маленькими подозрительными глазками держал огромный боевой топор так, словно оружие ничего не весило. На голове у Кьяртана был шлем с парой вороньих крыльев; с широких плеч свисал грязно-белый плащ. Он остановил коня, не доезжая нескольких шагов, и некоторое время просто молча смотрел на нас. Я пытался разглядеть страх в его глазах, но вид у него был воинственный, хотя, когда Кьяртан заговорил, голос его звучал подавленно.
– Господин Ивар, – сказал он, – мне жаль, что ты не убил Аэда.
– Но и он тоже меня не убил, – сухо произнес Ивар.
– Я рад этому, – ответил Кьяртан.
Потом посмотрел на меня долгим взглядом. Я находился чуть в стороне от остальных, по другую сторону тропы и немного выше того места, где тропа эта поднималась к поросшему деревьями холмику, прежде чем круто устремиться к горловине Дунхолма. Кьяртан, должно быть, узнал меня, сообразив, что я приемыш Рагнара, тот самый, из-за которого его сын лишился глаза, но решил не обращать на меня внимания. Он снова посмотрел на Ивара.
– Чтобы победить Аэда, тебе нужен был колдун, – сказал Кьяртан.
– Колдун? – Похоже, Ивара позабавило это заявление.
– Вождь скоттов боится старой магии, – пояснил Кьяртан. – Он никогда не стал бы сражаться с человеком, который с помощью колдовства может отрубать головы.
Ивар ничего не ответил, а вместо этого повернулся и выразительно уставился на меня, выдав таким образом, кто исполнял роль мертвого воина, и объяснив Кьяртану, что тот стал жертвой не колдовства, но происков старого врага. На лице Кьяртана отразилось облегчение. Он внезапно засмеялся коротким, лающим, презрительным смехом, но все еще демонстративно не обращал на меня внимания. Он повернулся к Гутреду и вопросил:
– Ты кто?
– Я твой король, – ответил Гутред.
Кьяртан снова засмеялся. Теперь он окончательно успокоился, уверившись, что ему не угрожает темная магия.
– Это Дунхолм, щенок, – сказал он, – и у нас нет короля.
– Ошибаешься, король у вас есть, и он здесь, – ответил Гутред, выказав полнейшее равнодушие к попытке его оскорбить. – И я останусь здесь до тех пор, пока твои кости не побелеют под солнцем Дунхолма.
Кьяртана это развеселило.
– Надеешься взять меня измором? С помощью своих священников? Думаешь, я умру от голода, потому что ты здесь? Так слушай, щенок. В реке есть рыба, в небе есть птицы, и Дунхолм не будет голодать. Ты можешь торчать здесь до тех пор, пока хаос не разорвет мир на клочки, но все это время я буду есть лучше, чем ты. Почему бы тебе не объяснить ему это, господин Ивар?
Ивар лишь пожал плечами, как будто честолюбивые замыслы Гутреда его не касались.
– Ну ладно, – Кьяртан положил топор на плечо, словно придя к выводу, что оружие ему не понадобится, – и что же ты хочешь предложить мне, щенок?
– Ты можешь забрать своих воинов в Гируум, – сказал Гутред, – и мы дадим вам корабли, чтобы было на чем уплыть. Твои люди могут отправиться с тобой, кроме тех, что пожелают остаться в Нортумбрии.
– Ты играешь в короля, мальчишка! – Кьяртан снова посмотрел на Ивара. – Неужели ты его союзник?
– Я его союзник, – без выражения ответил Ивар.
Кьяртан снова взглянул на Гутреда:
– С какой стати мне покидать Дунхолм, щенок? Мне здесь нравится. Я прошу одного – чтобы меня оставили в покое. Мне не нужен твой трон, мне не нужна твоя земля, хотя я мог бы заинтересоваться твоей женщиной, если бы она у тебя была и оказалась достаточно хорошенькой. Поэтому я сделаю тебе встречное предложение. Ты оставишь меня с миром, и я забуду о твоем существовании.
– Ты мешаешь мне жить в мире, – ответил Гутред.
– Да насрать мне на тебя, щенок! Берегись, если отсюда не уйдешь! – прорычал Кьяртан, и в его голосе чувствовалась сила, которая напугала юного короля.
– Так, значит, ты отказываешься от моего предложения? – спросил Гутред.
Он утратил преимущество в переговорах и знал это.
Кьяртан покачал головой с видом крайнего разочарования.
– И ты называешь это королем? – обратился он к Ивару. – Если тебе нужен король, найди мужчину.
Затем Кьяртан указал на меня боевым топором.
– A с тобой у меня старые счеты, – проговорил он, – но еще не пришел день, когда я заставлю тебя вопить, как трусливую бабу. Однако этот день обязательно придет.
Он плюнул в мою сторону, потом круто повернул лошадь и поскакал обратно к высоким воротам, не промолвив больше ни слова. Его люди последовали за ним.
Гутред глядел ему вслед, а я пристально смотрел на Ивара, который намеренно разоблачил мое «колдовство». Думаю, ему сказали, что король обещал мне Дунхолм в случае успеха, а потому Ивар позаботился о том, чтобы крепость не пала. Он посмотрел на меня, сказал что-то своему сыну, и оба засмеялись.
– Через два дня, – обратился ко мне Гутред, – ты начнешь строить стену. Я дам тебе две сотни человек, чтобы возвести ее.
– Почему бы не начать завтра? – спросил я.
– Потому что мы собираемся в Гируум, вот почему. Мы отправляемся на охоту.
Я пожал плечами. Короли имеют право на капризы, вот и Гутреду захотелось поохотиться.
* * *
Мы поскакали обратно в Канкесестер, где выяснилось, что Дженберт и Ида, монахи, посланные на поиски выживших людей Ивара, уже вернулись.
– Нашли кого-нибудь? – спросил я, когда мы спешились.
Дженберт лишь уставился на меня с таким видом, как будто вопрос его озадачил, а Ида торопливо покачал головой.
– Никого не нашли, – ответил он.
– Выходит, вы зря потратили время, – заключил я.
Дженберт ухмыльнулся, услышав это, а может, из-за его искривленного рта мне просто так показалось. Потом обоих монахов призвали к Гутреду, который хотел узнать подробности, а я отправился к Хильде и спросил ее, произносят ли христиане проклятия. Если да, то пусть она пошлет на голову Ивара десяток отборных проклятий.
– Натрави на него дьявола! – попросил я.
* * *
В ту ночь Гутред попытался возродить в нас былое воодушевление, задав пир. Он выбрал для этого ферму в долине под холмом, где аббат Эадред возводил свою церковь, и пригласил всех людей, которые утром вместе с ним бросили вызов Кьяртану. Нас потчевали бараниной и свежей форелью, да и эль был хорош. Присутствующих развлекал арфист, и я рассказал историю о том, как Альфред пошел в Сиппанхамм, переодевшись арфистом. Моя история заставила всех смеяться: я красочно описал, как обозленный датчанин стукнул короля, потому что тот оказался никудышным музыкантом.
Эадред тоже был в числе гостей, и, когда Ивар вышел, аббат предложил прочесть молитву. Христиане собрались по одну сторону очага, и в результате мы с Гизелой остались вдвоем неподалеку от двери. На поясе у девушки висел кошель из овчины, и, пока Эадред нараспев произносил слова молитвы, она открыла кошель и вынула связку перетянутых шерстяной нитью палочек с рунами. Гизела подняла их, закрыла глаза – и разжала пальцы.
Палочки, как всегда, упали в беспорядке. Гизела опустилась рядом с ними на колени, ее лицо освещали отблески умирающего огня. Она долго и внимательно рассматривала перепутавшиеся палочки, затем пару раз взглянула на меня и вдруг ни с того ни с сего начала плакать.
Я прикоснулся к ее плечу и спросил:
– Что случилось?
И тут Гизела громко завопила. Она воздела руки к закопченным стропилам и принялась причитать.
– Нет! – выкрикнула она так, что аббат Эадред испуганно замолчал. – Нет!
Хильда поспешно обошла очаг и обняла за плечи плачущую девушку, но Гизела вырвалась и снова склонилась над палочками с рунами.
– Нет! – в третий раз воскликнула она.
– Гизела! – Ее брат присел рядом с ней. – Что с тобой, Гизела?
Она повернулась к Гутреду и вдруг со всей силы отвесила ему пощечину, а потом начала задыхаться, словно ей не хватало воздуха. Гутред, чья щека моментально покраснела, поднял палочки.
– Это языческое колдовство, мой господин, – сказал Эадред. – Ну и мерзость!
– Уведи ее, – велел Гутред Хильде, – уведи Гизелу в ее хижину.
И Хильда увлекла Гизелу прочь; ей помогали две служанки, заинтригованные странным поведением своей госпожи.
– Дьявол наказывает ее за колдовство, – настаивал Эадред.
– Что Гизела видела? – спросил меня Гутред.
– Она не сказала.
Король продолжал смотреть на меня, и на одно биение сердца мне показалось, что я вижу слезы в его глазах, но потом он резко отвернулся и бросил палочки в огонь. Раздался громкий треск, жгучее пламя взметнулось к крыше, а потом они превратились в черные головешки.
– Кого ты предпочитаешь: сокола или ястреба? – поинтересовался король.
Я озадаченно уставился на него.
– Когда завтра мы отправимся на охоту, – пояснил Гутред, – кого ты предпочитаешь взять?
– Сокола, – ответил я.
– Тогда ты сможешь поохотиться с Быстрым, – решил Гутред.
Это была одна из его птиц.
– Гизела больна, – сказала мне Хильда той же ночью. – У бедняжки лихорадка. Ей не стоило есть мясо.
* * *
На следующее утро я купил связку палочек с рунами у одного из людей Утреда. Они были черного цвета, длиннее сгоревших накануне и обошлись мне недешево. Я отнес подарок в хижину Гизелы, но одна из служанок сказала мне, что ее госпожа больна женским недугом и не может меня видеть. Я оставил ей палочки. Теперь-то я понимаю, насколько было бы лучше, если бы я метнул их сам, желая выяснить собственное будущее.
Вместо этого я отправился на охоту.
День выдался жарким. На западе громоздились темные облака, но они, казалось, не приближались, и солнце пекло так отчаянно, что лишь десять стражников надели кольчуги. Мы не ожидали, что встретим врага.
Гутред вел наш отряд, и Ивар с сыном тоже ехали с нами, и Ульф был там, и оба монаха, Дженберт и Ида, которые отправились в путь, чтобы молиться за монахов, злодейски убитых в Гирууме. Я не сказал им, что присутствовал при этих убийствах, учиненных Рагнаром Старшим. У него была причина так поступить. Монахи эти убили датчан, и Рагнар наказал их, хотя в наши дни все почему-то утверждают, будто те монахи были безгрешны: дескать, они лишь молились и погибли, как настоящие мученики. На самом деле они были безжалостными убийцами женщин и детей, но разве смогу я поведать людям правду и уличить во лжи священников?
Гутред в тот день был радостно возбужден и счастлив. Он без умолку болтал, смеялся собственным шуткам и даже пытался вызвать улыбку на похожем на череп лице Ивара. Тот говорил мало, если не считать советов, которые давал своему сыну насчет соколиной охоты.
Гутред одолжил мне своего сокола, но поначалу мы ехали по лесистой местности, где сокол не мог охотиться, в отличие от его ястреба-тетеревятника, который сбил двух грачей, настигнув их среди веток. Гутред приветствовал каждое убийство радостным воплем. Только когда мы достигли открытой местности у реки, мой сокол смог высоко взлететь и нырнуть вниз, чтобы ударить утку. Но он промахнулся, и утка улетела в безопасное укрытие среди зарослей ольхи.
– Сегодня у тебя неудачный день, – сказал мне Гутред.
– Скоро у всех нас может испортиться настроение, – ответил я и указал на запад, где собирались тучи. – Надвигается гроза.
– Надеюсь, она будет сегодня ночью, – отмахнулся Гутред. – И мы успеем вернуться до наступления темноты.
Мы отдали своих птиц слугам. Теперь река была слева от нас, а развалины монастыря Гируума виднелись впереди – на речном берегу, на возвышенности над солончаками. Сейчас был отлив, и плетеные верши тянулись в реку, впадавшую в море неподалеку отсюда.
– У Гизелы лихорадка, – сказал Гутред.
– Я слышал.
– Эадред обещал дотронуться до нее тканью, покрывавшей лицо святого Кутберта. Он говорит, что это вылечит ее.
– Надеюсь, что так и будет, – ответил я, не желая спорить.
Впереди нас ехали Ивар и его сын с дюжиной своих людей, облаченных в кольчуги.
Помню, я еще подумал, что если они сейчас вдруг повернутся, то смогут легко прирезать и Гутреда, и меня. Поэтому я подался вперед и проверил, в порядке ли королевский конь, чтобы в случае чего Ульф и его люди могли к нам присоединиться.
Гутреда позабавила моя бдительность.
– Ивар не враг, Утред.
– Однажды, – сказал я, – тебе все-таки придется его убить. И с того дня, мой господин, ты будешь в безопасности.
– A разве сейчас я не в безопасности?
– У тебя есть лишь малочисленная и необученная армия, а Ивар снова соберет людей. Он будет нанимать датчан с мечами, датчан со щитами, датчан с копьями до тех пор, пока опять не станет повелителем Нортумбрии. Теперь он слаб, но он не всегда будет слабым. Вот почему ему нужен Дунхолм. Это снова сделает его сильным.
– Знаю, – терпеливо проговорил Гутред. – Я все это знаю.
– Тогда скажи, если ты выдашь Гизелу за сына Ивара, сколько новых воинов это тебе даст?
Он недовольно посмотрел на меня и спросил:
– A сколько человек можешь привести мне ты?
Но не стал ждать ответа, а пришпорил коня и поспешил вверх по склону к разрушенному монастырю, который Кьяртан и его люди использовали в качестве жилища. Они соорудили меж каменных стен соломенную крышу, а под крышей имелись очаг и дюжина настилов, на которых можно было спать. Люди, жившие тут, вернулись в Дунхолм, прежде чем мы пересекли реку, двигаясь на север, и длинный зал был теперь пуст. Очаг остыл.
За холмом, в широкой долине между монастырем и старой римской крепостью, на мысу, находились загоны для рабов, огороженные только плетнями. Сейчас все загоны были пусты.
Несколько человек жили наверху, в старой крепости, и они обычно зажигали на маяке огонь, которому полагалось освещать всадникам путь к реке. Я думал, что это делалось исключительно для удобства датчан, разъезжавших по землям Кьяртана, однако сейчас под холмом, на котором находился маяк, там, где река Тайн делает поворот к морю, одиноко стоял на якоре какой-то корабль.
– Посмотрим, что за дела его сюда привели, – угрюмо проговорил Гутред, как будто появление корабля было ему очень и очень не по душе.
Король приказал своей страже повалить плетеные изгороди и сжечь их вместе с соломенной крышей.
Глядя, как люди начинают работать, Гутред ухмыльнулся мне:
– Посмотрим, что там за корабль?
– Наверняка торговый, – ответил я.
То был датский корабль, потому что никакой другой не приплыл бы к этому берегу, но явно не военный – его корпус был короче и шире, чем у любого военного судна.
– Тогда давай скажем капитану, что отныне здесь больше не будет никакой торговли, – проговорил Гутред. – Во всяком случае, торговли рабами.
Мы с ним поскакали на восток. С нами отправилась дюжина людей, в том числе Ульф и Ивар с сыном. Позади тащился Дженберт, который все время убеждал Гутреда начать отстраивать монастырь.
– Мы должны сначала закончить церковь Святого Кутберта, – ответил ему король.
– Но здешнее здание можно восстановить, – настаивал монах, – и это священное место. Сам Беда Достопочтенный жил здесь.
– Со временем монастырь будет отстроен, – пообещал Гутред.
Потом он остановил свою лошадь у каменного креста, который был сброшен с постамента и лежал, наполовину похороненный в земле, поросший травой и сорняками. То был прекрасный образец резьбы по камню – в узоре переплелись изображения зверей, растений и святых.
– И этот крест тоже будет снова стоять, – сказал Гутред, после чего кинул взгляд за излучину широкой реки. – Славное место.
– Да, – согласился я.
– Если монахи вернутся, мы сможем снова сделать его процветающим: рыба, соль, зерно, скот. Как Альфред получает деньги?
– С помощью налогов, – ответил я.
– Он облагает налогами и Церковь?
– Да, хотя Альфреду подобное и не по душе. Но он делает это, потому что жизнь сурова. В конце концов, церковники должны платить, чтобы их защищали.
– Альфред чеканит собственные деньги?
– Да, мой господин.
– До чего же все-таки непросто быть королем, – засмеялся Гутред. – Может, мне стоит как-нибудь навестить Альфреда? Попросить у него совета?
– Ему бы это понравилось, – ответил я.
– Думаешь, он радушно примет меня? – осторожно поинтересовался Гутред.
– Да.
– Несмотря на то, что я датчанин?
– Благодаря тому, что ты христианин, – пояснил я.
Король обдумал мои слова, а потом поехал туда, где тропа петляла через топь и пересекала маленький мелкий ручей, – там два простолюдина ставили ловушки на угрей. Они опустились на колени, когда мы проезжали мимо, и Гутред приветствовал их улыбкой. Ни один из них не увидел этой улыбки, потому что оба низко склонили головы.
Четыре человека вброд сошли с корабля на берег. Ни один из них не носил оружия, и я предположил, что они хотят просто поприветствовать нас и сообщить, что пришли с миром.
– Скажи, – внезапно заговорил Гутред, – Альфред особенный, потому что он христианин?
– Да, – ответил я.
– Чем именно он отличается от других?
– Он полон решимости быть хорошим человеком, мой господин.
– A наша религия, – сказал Гутред, на мгновение забыв, что он и сам принял христианство, – совсем не такая, да?
– Разве?
– Один и Тор хотят, чтобы мы были храбрыми, хотят, чтобы мы уважали их, но они вовсе не требуют от нас быть хорошими.
– Не требуют, – согласился я.
– Поэтому христиане отличаются от нас, – настаивал король.
Гутред придержал лошадь в том месте, где на низком холмике из песка и гальки тропа заканчивалась.
Те четверо, что сошли с корабля, ждали в сотне шагов отсюда, на дальнем конце берега.
– Отдай мне свой меч, – внезапно произнес Гутред.
– Зачем?
Он терпеливо улыбнулся.
– Эти моряки не вооружены, Утред, а я хочу, чтобы ты пошел и поговорил с ними, поэтому дай мне меч.
При мне был только Вздох Змея.
– Я терпеть не могу оставаться без оружия, мой господин, – мягко запротестовал я.
– Это правило вежливости, Утред, – настаивал Гутред.
Он протянул руку.
Я не шевельнулся. Что-то я никогда не слышал о таком кодексе вежливости, согласно которому полагалось бы отдавать господину свой меч, отправляясь поговорить с обычными мореходами. Я уставился на Гутреда и услышал, как за моей спиной шипят, покидая ножны, клинки.
– Отдай мне меч, – сказал Гутред, – а потом ступай к тем людям. Я подержу твою лошадь.
Помню, как я оглянулся и увидел болото позади и единственный холмик впереди – и подумал, что мне нужно всего лишь пришпорить коня, и я смогу галопом умчаться прочь. Но Гутред протянул руку и схватил поводья моего скакуна.
– Поприветствуй же этих людей от моего имени, – натянуто проговорил он.
Я все еще мог бы ускакать, вырвав поводья из его руки, но тут Ивар и его сын подались ко мне. Оба были с мечами наголо, и скакун Ивара преградил путь Витнеру, который недовольно огрызнулся.
Я успокоил своего коня.
– Что происходит, мой господин? – спросил я Гутреда.
Он молчал одно биение сердца. A потом, отведя глаза, с трудом выдавил из себя ответ:
– Ты как-то сказал мне, что Альфред сделал бы все необходимое, чтобы сохранить свое королевство. Именно это я сейчас и делаю.
– И что же именно ты делаешь?
У него хватило совести выглядеть пристыженным.
– Эльфрик Беббанбургский ведет сюда войска, чтобы помочь мне взять Дунхолм, – сказал он.
Я молча смотрел на него.
– Он идет сюда, – продолжал Гутред, – чтобы принести мне клятву верности.
– Я уже дал тебе такую клятву, – горько проговорил я.
– И я пообещал освободить тебя от нее, – сказал Гутред. – Сейчас как раз настало время.
– Ты собираешься отдать меня моему дяде?
Он покачал головой:
– Сначала Эльфрик Беббанбургский просил у меня в обмен на помощь твою жизнь, но я отказался. Тебя просто увезут подальше, Утред. Вот и все. Ты должен быть далеко отсюда. A в обмен на твою ссылку я получаю союзника, у которого много воинов. Ты был прав. Мне нужны воины. Эльфрик Беббанбургский сможет дать мне их.
– С какой стати я должен отправляться в ссылку безоружным? – возмутился я, тронув рукоять Вздоха Змея.
– Отдай мне меч, – сказал Гутред.
За моей спиной стояли два человека Ивара, оба с мечами наголо.
– С какой стати я должен отправляться туда безоружным? – повторил я.
Гутред взглянул на корабль, потом снова на меня. И все-таки заставил себя сказать:
– Ты пойдешь без оружия потому, что должен стать тем, кем прежде был я. Такова цена Дунхолма.
Одно биение сердца я не мог дышать и говорить, не в силах поверить тому, что Гутред имеет в виду именно то, о чем я подумал.
– Неужели ты продаешь меня в рабство? – наконец спросил я.
– Наоборот. Я заплатил за то, чтобы тебя забрали в рабство. Итак, ступай с Богом, Утред.
Как же я ненавидел тогда Гутреда, хотя краем сознания и понимал, что король должен быть безжалостным. Я мог предложить ему только Вздох Змея и Осиное Жало, тогда как мой дядя Эльфрик пообещал привести целых триста мечей и копий, и Гутред сделал свой выбор. Полагаю, то был правильный выбор. Но каким же я сам оказался доверчивым глупцом!
– Ступай же, – более резко проговорил Гутред.
И в этот момент, поклявшись отомстить, я изо всей силы пришпорил Витнера.
Но конь Ивара мгновенно сбил моего скакуна с ног: Витнер рухнул на колени, а я повалился на его шею.
– Не убивать его! – прокричал Гутред.
Тогда сын Ивара плашмя ударил меня по голове клинком меча – так, что я упал с седла. К тому времени, как я начал подниматься, Витнера уже схватил под уздцы Ивар, а люди Ивара стояли надо мной, приставив мечи к моему горлу.
Гутред не двигался. Он просто наблюдал за мной, но позади него, усмехаясь искривленным ртом, стоял Дженберт – и тогда я понял все.
– Этот ублюдок устроил сделку? – спросил я Гутреда.
– Брат Дженберт и брат Ида – они оба из поместья твоего дяди, – признался тот.
Ну разве можно быть таким безнадежным слепцом? Два монаха давным-давно пришли в Кайр-Лигвалид и с тех пор торговали моей судьбой, а я ничего этого даже не замечал.
Я отряхнул свой короткий кожаный плащ.
– У меня к тебе просьба, мой господин.
– Выполню, если смогу.
– Отдай мой меч и моего коня Хильде. Отдай ей все, что принадлежит мне, и вели сохранить все это для меня.
Гутред помолчал.
– Ты не вернешься, Утред, – ласково проговорил он.
– Пожалуйста, выполни эту просьбу, мой господин, – настаивал я.
– Хорошо, – пообещал Гутред, – но сперва отдай мне меч.
Я отстегнул ножны. Меня так и подмывало обнажить Вздох Змея и начать наносить удары направо и налево его добрым клинком. Однако здравый смысл удержал меня, ибо я погиб бы в мгновение ока. Поэтому я просто поцеловал рукоять и протянул меч Гутреду.
Затем я снял браслеты – знаки отличия воина – и тоже вручил их Гутреду.
– Отдай их Хильде, – попросил я.
– Отдам, – сказал он, беря браслеты.
Потом посмотрел на четверых ожидавших меня работорговцев.
– Ярл Ульф нашел этих людей, – сказал Гутред, кивнув в их сторону, – и они не знают, кто ты такой. Им известно только то, что тебя следует увезти прочь.
Ну что ж, и на том спасибо. Если бы работорговцы знали, как сильно я нужен Эльфрику и какую сумму Кьяртан Жестокий согласен заплатить за мои глаза, я не прожил бы и недели.
– Теперь иди, – приказал мне Гутред.
– Ты мог бы просто отослать меня прочь, – горько сказал я.
– Твой дядя назначил цену, – ответил король. – И цена его именно такова. Он поначалу и вовсе желал твоей смерти, но взамен все-таки согласился на это.
Я посмотрел мимо Гутреда, туда, где черные тучи громоздились на западе, как горы. Они стали ближе и темнее, и свежеющий ветер холодил воздух.
– Поторопись домой, мой господин, – сказал я, – потому что надвигается шторм.
Король ничего не ответил, и я пошел прочь.
Судьба неумолима. Сидящие у корней древа жизни три пряхи решили, что золотая нить, делавшая мою судьбу удачливой, должна подойти к концу.
Я помню, как мои сапоги скрипели по гальке, помню, как летали надо мной белые свободные чайки.
Как выяснилось, на самом деле четверо незнакомцев все-таки были вооружены, но не мечами или копьями, а короткими дубинками. Они наблюдали за моим приближением, а Гутред и Ивар смотрели, как я иду прочь, ну а я… Я знал, что сейчас произойдет, и не пытался сопротивляться.
Я подошел к работорговцам, и один из них шагнул вперед и изо всех сил ударил меня в живот, чтобы у меня отшибло дыхание. Второй врезал мне сбоку по голове, и я рухнул на гальку. A затем последовал еще один удар, и дальше я ничего не помню.
В тот страшный день я, законный владелец Беббанбурга, прославленный воин, тот самый человек, который убил Уббу Лотброксона и одолел Свейна Белую Лошадь, стал рабом.
