Глава десятая
Четыре человека сняли Зигфрида с платформы из сдвинутых повозок, с трудом подняв его кресло и осторожно опустив на землю. Он бросил на меня негодующий взгляд, словно я виноват в том, что он стал калекой. Полагаю, так оно и было.
Четыре человека перенесли кресло в дом Зигфрида, и Хэстен, который не поздоровался со мной и даже не подал виду, что меня заметил, если не считать хитрой улыбки, жестом велел нам следовать за ними.
– Стеапе нужно помочь, – сказал я.
– Женщина вытрет его кровь, – беспечно ответил Хэстен и вдруг рассмеялся. – Итак, ты выяснил, что Бьорн – всего лишь иллюзия?
– Хорошая иллюзия, – нехотя признал я.
– Он уже мертв, – сказал Хэстен так, будто говорил о сдохшей гончей. – Спустя две недели после того, как ты его увидел, он подхватил лихорадку. И больше уже не встанет из могилы, ублюдок!
Теперь Хэстен носил на шее тяжелую золотую цепь из толстых звеньев, свисавшую на его широкую грудь. Я помнил его молодым человеком, почти мальчиком, таким он был, когда я его спас. Но теперь я видел Хэстена взрослым – и мне не нравилось то, что я видел. Его глаза были достаточно дружелюбны, но смотрели настороженно, будто за ними скрывалась душа, готовая ужалить, как змея.
Он фамильярно стукнул меня по руке.
– Ты понимаешь, что королевская сука саксов будет стоить тебе кучу серебра?
– Если Альфред решит, что хочет ее вернуть, – беззаботно ответил я. – Полагаю, тогда он может кое-что заплатить.
Хэстен засмеялся.
– А если не захочет? Мы повезем ее по всей Британии, по Франкии и по нашим родным землям, раздев догола и привязав к раме с раздвинутыми ногами, и дадим всем прийти и посмотреть на дочь короля Уэссекса. Желаешь ей этого, господин Утред?
– Хочешь, чтобы я стал твоим врагом, ярл Хэстен? – спросил я.
– Думаю, мы уже враги, – ответил Хэстен, в кои-то веки сказав правду. Но тут же улыбнулся, обращая все в шутку. – Люди заплатят много серебра, чтобы посмотреть на дочь короля Уэссекса, как ты думаешь? И мужчины будут платить золотом, чтобы насладиться ею.
Он засмеялся.
– Думаю, твой Альфред захочет избежать такого унижения.
Конечно, он был прав, хотя я не осмеливался это признать.
– Ей что-нибудь сделали? – спросил я.
– Эрик не позволил к ней приблизиться! – Хэстена это явно забавляло. – Нет, на ней ни царапинки. Если продаешь свинью, ты же не бьешь ее палкой остролиста, верно?
– Верно, – ответил я.
Если свинью бить палкой остролиста, остаются такие синяки, что мясо уже не годится для хорошей засолки.
Люди Хэстена ждали неподалеку, среди них я узнал человека, в доме которого я ожидал восстания Бьорна из мертвых, – Эйлафа Рыжего. Он слегка поклонился мне. Я оставил его учтивость без внимания.
– Нам лучше войти, – сказал Хэстен, показав на дом Зигфрида, – и посмотреть, сколько золота мы сможем выжать из Уэссекса.
– Сперва я должен взглянуть на Стеапу, – ответил я.
Но Стеапу уже окружили рабыни-саксонки и смазывали его порезы и синяки целебной мазью. Во мне он явно не нуждался, и я последовал за Хэстеном в дом.
Вокруг центрального очага стояли кольцом табуреты и скамьи. Виллибальду и мне дали два самых низких табурета, в то время как Зигфрид сердито смотрел на нас из своего кресла, стоящего у дальней стороны пустого очага. Хэстен и Эрик заняли места слева и справа от калеки, остальные – на руках у каждого блестело много браслетов – заполнили пустые места круга. Я знал: тут собрались самые важные норманны, те, что привели два и более кораблей. Если Зигфрид преуспеет в стремлении завоевать Уэссекс, он наградит этих людей богатыми землями. Приверженцы этих вождей столпились по краям зала, где женщины разносили рога с элем.
– Делай свое предложение, – отрывисто приказал мне Зигфрид.
– Она – дочь, а не сын, – ответил я, – поэтому Альфред не заплатит огромную сумму. Триста фунтов серебра кажутся ему подходящей ценой.
Зигфрид долго смотрел на меня, потом пристально оглядел зал, где люди наблюдали и слушали.
– Я слышал, как пернул сакс? – вопросил он и был вознагражден смехом собравшихся.
Он нарочито втянул воздух, сморщил нос, и зрители начали дружно издавать неприличные звуки. Потом Зигфрид стукнул огромным кулаком по подлокотнику кресла, и в зале тут же воцарилась тишина.
– Ты оскорбил меня, – сказал он, и я увидел гнев в его глазах. – Если Альфред решил предложить так мало, то я приведу девчонку сюда и заставлю тебя смотреть, как мы все ее отымеем. Почему бы нет?
Он забарахтался в кресле, словно хотел встать, потом снова осел.
– Ты же этого хочешь, сакская вонючка? Хочешь посмотреть, как ее изнасилуют?
Мне подумалось, что гнев его притворный. Как я должен был пытаться преуменьшить цену Этельфлэд, так Зигфрид должен был преувеличивать грозящую ей опасность. Но я заметил промелькнувшее на лице Эрика отвращение, когда Зигфрид предложил изнасиловать дочь короля, и это отвращение относилось к брату, не ко мне.
Я заговорил по-прежнему спокойно:
– Король дал мне некоторую свободу действий, чтобы увеличить сумму выкупа.
– О, какая неожиданность! – саркастически произнес Зигфрид. – Тогда позволь мне выяснить предел этой свободы действий. Мы желаем получить десять тысяч фунтов серебра и пять тысяч фунтов золота.
Он сделал паузу, ожидая ответа, но я молчал.
– И эти деньги, – в конце концов продолжил Зигфрид, – должен доставить сюда сам Альфред. Он должен заплатить их лично.
То был длинный день, очень длинный день, сдобренный элем, медом и березовым вином. Переговоры перемежались угрозами, гневом и оскорблениями. Я пил мало, только немного эля, но Зигфрид и его капитаны сильно набрались и, возможно, поэтому уступили больше, чем я ожидал. Да, они хотели денег, целое судно серебра и золота, чтобы можно было нанять еще людей, купить еще больше оружия и, таким образом, начать завоевание Уэссекса. Я приблизительно прикинул число людей в этой крепости на высоком холме и решил, что Зигфрид может собрать армию примерно из трех тысяч воинов, а этого не хватило бы для вторжения в Уэссекс. Ему требовалось пять или шесть тысяч человек, и даже этого могло оказаться недостаточно. Но если под его началом окажутся восемь тысяч, он может победить. С такой армией он может завоевать Уэссекс и стать королем-калекой тамошних тучных полей.
А чтобы получить недостающих воинов, ему нужно серебро. Если же он не получит выкуп, даже те люди, которые сейчас с ним, быстро ускользнут прочь в поисках других господ, способных дать им яркое золото и блестящее серебро.
После полудня мы договорились о трех тысячах фунтов серебра и пятистах фунтах золота. Норманны все еще настаивали, чтобы Альфред доставил деньги лично, но я решительно отказался выполнить это требование. Я зашел так далеко, что даже встал и потянул за руку отца Виллибальда, сказав, что мы уходим, так как не смогли достигнуть соглашения.
Многие зрители уже заскучали, многие были пьяны; они гневно заворчали, увидев, что я встаю. На мгновение мне показалось – на нас сейчас нападут, но потом вмешался Хэстен.
– А как насчет мужа суки? – спросил он.
– А что насчет его?
Я снова повернулся, и зал медленно утих.
– Разве ее муж не называет себя лордом Мерсии? – спросил Хэстен, сопроводив этот титул издевательским смехом. – Так пусть лорд Мерсии и привезет деньги.
– И пусть молит вернуть ему жену, – добавил Зигфрид. – На коленях.
– Согласен, – сказал я, удивив всех тем, что так легко уступил подобному требованию.
Зигфрид подозрительно нахмурился: я сдался слишком легко.
– Согласен? – переспросил он, сомневаясь, что правильно расслышал.
– Согласен, – повторил я и снова сел. – Лорд Мерсии доставит выкуп и преклонит перед тобой колени.
Зигфрид все еще не мог избавиться от подозрений.
– Лорд Мерсии – мой кузен, – объяснил я, – и я ненавижу маленького ублюдка.
Теперь даже Зигфрид рассмеялся.
– Деньги должны быть доставлены сюда до полнолуния, – сказал он, показав на меня пальцем. – А ты явишься на день раньше, чтобы сообщить мне, что серебро и золото уже везут. На топе твоей мачты будет зеленая ветвь в знак того, что ты явился с миром.
Он хотел иметь в запасе целый день перед появлением выкупа, чтобы собрать как можно больше людей, которые станут свидетелем его триумфа.
Что ж, я согласился явиться за день до прибытия корабля с сокровищем, но объяснил, что корабль не сможет явиться скоро, потому что на сбор такой громадной суммы потребуется время. Услышав это, Зигфрид зарычал, но я поспешно заверил, что Альфред – человек слова и что к следующему полнолунию весь первый взнос, столько, сколько удастся собрать, будет доставлен в Бемфлеот.
Я настаивал на том, что после этого Этельфлэд следует отпустить, а оставшееся золото и серебро будет доставлено до следующего полнолуния. Они торговались и спорили с моими требованиями, но к тому времени скучающие люди в зале стали злиться и волноваться, поэтому Зигфрид уступил – ладно, пусть выкуп заплатят двумя частями, а я уступил в том, что Этельфлэд не освободят до тех пор, пока сюда не привезут вторую часть.
– И я желаю немедленно увидеть госпожу Этельфлэд, – сказал я, давая понять, что это мое последнее требование.
Зигфрид небрежно махнул рукой:
– Почему бы и нет? Эрик тебя проводит.
За весь день Эрик едва ли проронил пару слов. Он оставался трезвым, как и я, и не присоединялся ни к оскорблениям, ни к смеху.
– Сегодня вечером ты будешь ужинать с нами, – сказал Зигфрид и внезапно улыбнулся, продемонстрировав толику того обаяния, которое я ощутил в нем во время нашей первой встречи в Лундене. – Мы отпразднуем наше соглашение пиром, – продолжал он, – и твоих людей в Тунреслиме тоже накормят. А сейчас можешь поговорить с девчонкой! Ступай с моим братом.
Эрик повел меня и отца Виллибальда к дому поменьше, который охраняла дюжина людей в длинных кольчугах, с оружием и щитами. Было ясно, что там и держат Этельфлэд. Дом стоял недалеко от укреплений лагеря, обращенных к морю.
Пока мы шли, Эрик молчал. Казалось, он почти не замечает нашего присутствия. Он не отрывал взгляда от земли под ногами, и мне пришлось направить его в обход ко́злов, на которых люди острили новые копья. Длинные стружки пахли странно сладко в теплом предвечернем воздухе. Сразу же за козлами Эрик остановился и, нахмурившись, повернулся ко мне.
– Ты сегодня говорил всерьез? – сердито спросил он.
– Сегодня я много что говорил, – осторожно ответил я.
– Насчет того, что король Альфред не хочет платить за госпожу Этельфлэд большую сумму? Потому что она девушка?
– Сыновья стоят больше дочерей, – дал я достаточно правдивый ответ.
– Или ты просто торговался? – горячо спросил он.
Я колебался, не зная, что сказать. Вопрос показался мне странным, ведь Эрик явно был достаточно умен, чтобы видеть насквозь мои слабые попытки сбить цену Этельфлэд. Но в его голосе звучала настоящая страсть, и я почувствовал: ему нужно услышать правду. Кроме того, что бы я теперь ни сказал, это уже не изменит соглашения с Зигфридом. Мы с Зигфридом выпили шотландского эля, поплевали на руки и соприкоснулись ладонями, а потом поклялись на амулете-молоте верить друг другу. Договор был заключен, значит теперь я мог сказать Эрику правду.
– Конечно, я торговался, – ответил я. – Этельфлэд дорога своему отцу, очень дорога. Он страдает из-за того, что с ней случилось.
– Я так и думал, что ты обязан торговаться, – задумчиво сказал Эрик.
Он повернулся и уставился на широкое устье Темеза. Корабль с драконом на носу скользил с приливом к ручью, его весла поднимались и опускались, отражая блеск заходящего солнца с каждым ленивым гребком.
– Сколько король заплатит за свою дочь? – спросил Эрик.
– Сколько будет необходимо, – ответил я.
– Правда? – Теперь голос Эрика звучал сердито. – Он не устанавливал ограничений?
– Он велел мне, – правдиво ответил я, – согласиться на любую плату, какая потребуется, чтобы вернуть Этельфлэд домой.
– К мужу, – ровным голосом проговорил Эрик.
– К мужу, – согласился я.
– Который умрет, – сказал Эрик.
Его передернуло, и это показало мне, что и его душе не чужд гнев.
– Когда господин Этельред явится с серебром и золотом, – предупредил я Эрика, – вы не можете его тронуть. Он явится под знаменем перемирия.
– Он ее бьет! Это правда?
Вопрос был задан отрывисто.
– Правда, – ответил я.
Биение сердца Эрик пристально смотрел на меня, и я видел, как он старается совладать со внезапным приступом гнева. Потом он кивнул и отвернулся.
– Туда, – бросил он и повел меня к небольшому дому.
Я заметил, что все охранявшие дом воины – люди солидного возраста. Думаю, им доверяли больше, потому что они не только будут охранять Этельфлэд, но и не станут к ней приставать.
– Ей не сделали ничего дурного, – сказал Эрик, быть может угадав мои мысли.
– Меня в этом заверили.
– С ней три ее служанки, – продолжал Эрик, – и я дал ей двух датских девушек. Славных девушек. И поставил у дома этих охранников.
– Людей, которым ты доверяешь.
– Это мои люди, – тепло ответил он. – И – да, они достойны доверия.
Он поднял руку, останавливая меня.
– Я приведу ее сюда, чтобы вы с ней встретились, – объяснил Эрик. – Ей нравится бывать на свежем воздухе.
Я ждал. Отец Виллибальд тревожно оглянулся на норвежцев, которые наблюдали за нами от дома Зигфрида.
– Почему мы встретимся с ней тут, снаружи? – спросил он.
– Эрик говорит, что ей нравится бывать на свежем воздухе, – объяснил я.
– Но они убьют меня, если я ее тут причащу?
– Потому что подумают, что ты творишь христианское колдовство? – спросил я. – Сомневаюсь, отец.
Я наблюдал, как Эрик отдернул кожаную занавеску, служившую дверью дома. Сперва он что-то сказал охранникам, и эти воины отодвинулись, освободив пространство между фасадом дома и стенами крепости. Укрепления представляли собой широкий земляной вал всего в три фута высотой, но я знал, что с внешней стороны высота куда больше. Вал был увенчан палисадом из крепких, заостренных сверху дубовых бревен. Я не мог себе представить, как можно подняться на холм от ручья, а потом преодолеть эту грозную стену. Но я не мог и придумать, как атаковать с дальней от моря стороны укреплений, на виду у всех спустившись в ров, взобравшись на стену и преодолев защищающий крепость палисад. Это был хороший лагерь – не неприступный, но взятие его стоило бы невообразимо огромных жертв.
– Она жива, – выдохнул отец Виллибальд.
Я обернулся к дому и увидел Этельфлэд – пригнувшись, она прошла под кожаной занавесью, которую держала изнутри невидимая рука.
Этельфлэд казалась более маленькой и юной, чем когда-либо, хотя ее беременность наконец-то стала очевидна. И все равно она выглядела гибкой.
«Гибкой и беззащитной», – подумал я.
Потом она увидела меня и улыбнулась. Отец Виллибальд двинулся было к ней, но я удержал его, схватив за плечо. Что-то в поведении Этельфлэд заставило меня удержать священника.
Я почти ожидал, что Этельфлэд с облегчением побежит ко мне, но вместо этого она задержалась у двери, и обращенная ко мне улыбка казалась вымученной. Было ясно, что она рада меня видеть, но настороженность не ушла из ее глаз, когда она обернулась к вышедшему вслед за ней Эрику. Тот жестом показал, что она может со мной поздороваться, и, только получив его одобрение, она пошла ко мне. Теперь лицо ее сияло.
А я вспомнил день, когда Этельфлэд венчалась в новой церкви своего отца в Винтанкестере. Сегодня она выглядела так же, как тогда. Счастливой. Сияющей. Она шла легко, будто танцуя, и улыбалась так мило – и я вспомнил, как подумал, находясь в том храме, что влюблена она в любовь. И внезапно осознал разницу между тем днем и сегодняшним. Ее сияющая улыбка предназначалась не мне.
Она снова оглянулась, поймала взгляд Эрика, а я молча смотрел на них. Следовало догадаться еще по словам Эрика. Я должен был догадаться, потому что это бросалось в глаза, как только что пролитая кровь на девственно-чистом снеге.
Этельфлэд и Эрик влюбились друг в друга.
Любовь – опасная штука.
Она приходит тайком, чтобы изменить нашу жизнь. Я думал, что люблю Милдрит, но то была просто похоть, хотя некоторое время мне казалось, что это любовь. Похоть – обманщица. Похоть выворачивает наши жизни, пока все не становится не важным, кроме людей, которых, как кажется, мы любим. И под действием этих обманчивых чар мы убиваем за этих людей, отдаем все ради них, а потом, получив желаемое, обнаруживаем, что все оказалось лишь иллюзией, не более. Похоть – путешествие в никуда, в пустую землю, но некоторые любят такие путешествия и никогда не заботятся о цели назначения.
Любовь – тоже путешествие; путешествие, цель которого – лишь смерть, но это путешествие блаженства. Я любил Гизелу, нам с ней повезло, потому что нити наших жизней переплелись и остались вместе. Мы были связаны друг с другом, и три норны по крайней мере какое-то время были к нам добры.
Любовь имеет власть даже тогда, когда нитям жизни не очень удобно вместе. Я научился понимать, что Альфред любит Эльсвит, хотя та походила на примесь уксуса в молоке. Может, он просто к ней привык, а может, любовь – это скорее дружба, чем похоть, хотя боги знают: похоть есть всегда.
Мы с Гизелой тоже ощущали довольство, как и Альфред с Эльсвит, хотя я думаю, что наше путешествие было более счастливым, потому что наше судно танцевало по освещенным солнцем морям, подгоняемое порывистым теплым ветром.
А Этельфлэд?
Я видел это на ее лице. Я видел в ее сиянии всю внезапно посетившую ее любовь, и все несчастья, которые должны были последовать за этим, и все слезы, и все разбитые надежды. Она совершала путешествие, путешествие любви, но ее ждал шторм столь суровый и темный, что сердце мое почти разбилось от жалости к ней.
– Господин Утред, – сказала Этельфлэд, приблизившись.
– Моя госпожа, – ответил я и поклонился.
А потом мы стояли молча.
Виллибальд непрерывно болтал, но мы с Этельфлэд едва ли слушали его. Я смотрел на нее, она улыбалась мне, и солнце освещало тот весенний высокий холм, над которым пели жаворонки. Но я слышал только гром, сотрясающий небо, и видел только волны, разбивающиеся в белой ярости, и затопляемый корабль, и его отчаявшуюся тонущую команду.
Этельфлэд была влюблена.
– Твой отец посылает тебе свою любовь, – сказал я, обретя наконец дар речи.
– Бедный отец, – проговорила Этельфлэд. – Он на меня сердится?
– С виду он ни на кого не сердится, – ответил я. – Но он должен сердиться на твоего мужа.
– Да, – спокойно согласилась она. – Должен.
– И я здесь, чтобы договориться о твоем освобождении, – продолжал я, отметая уверенность, что освобождение – последнее, чего сейчас желает Этельфлэд. – Ты будешь рада узнать, моя госпожа, что все решено и ты скоро будешь дома.
Она не выказала радости, услышав эту новость. Отец Виллибальд, не сознавая ее истинных чувств, просиял, глядя на нее, и Этельфлэд одарила его кривой улыбкой.
– Я здесь для того, чтобы тебя причастить, – сказал Виллибальд.
– Мне бы этого хотелось, – серьезно ответила Этельфлэд.
Потом подняла на меня глаза, и на лице ее на мгновение отразилось отчаяние.
– Ты меня подождешь? – спросила она.
– Подожду?
Меня озадачил этот вопрос.
– Подождешь здесь, пока дорогой отец Виллибальд будет молиться со мной в доме? – объяснила она.
– Конечно, – ответил я.
Она благодарно улыбнулась и повела Виллибальда в дом, а я отправился к укреплениям, взобрался на невысокий вал, наклонился над согретым солнцем палисадом и уставился на ручей, бегущий далеко внизу.
Корабль с драконом (резная голова была уже снята) входил на веслах в ручей, и я наблюдал, как люди отвязывают цепь сторожевого корабля, преграждающего вход в Хотледж. Корабль этот был привязан за нос и за корму тяжелыми цепями, закрепленными на массивных стволах, торчащих из илистых берегов, и его команда сняла цепь с кормы и вытравила ее с помощью длинного каната. Цепь легла на дно ручья, и корабль повернулся на прибывающей воде прилива, удерживаемый цепью на носу. Он повернулся, как створка ворот, и освободил проход.
Вновь прибывшее судно прошло мимо, и команда сторожевого корабля потянула за канат, чтобы вернуть цепь на место и снова поставить корабль поперек русла.
На заграждающем корабле находилось не меньше сорока человек, и они были на борту не только для того, чтобы тянуть канаты и травить цепи. Борта корабля были надстроены толстыми досками, поэтому его бортовая линия находилась куда выше бортовой линии любого судна, которое могло бы на него напасть. Атаковать сторожащий русло корабль было все равно что штурмовать палисад форта.
Корабль с драконом скользнул вверх по Хотледжу, проходя мимо судов, вытащенных высоко на илистый берег – туда, где люди конопатили их шерстью и дегтем. Дым от костров под горшками с дегтем поднимался вверх, туда, где кружили чайки, чьи крики резко раздавались в полуденном теплом воздухе.
– Шестьдесят четыре корабля, – сказал Эрик.
Он поднялся на вал и встал рядом со мной.
– Знаю, – ответил я. – Сосчитал.
– А на следующей неделе у нас здесь будет сотня команд.
– И у вас кончится еда, когда придется кормить столько ртов.
– Здесь много еды, – отмахнулся Эрик. – Мы ставим верши на рыбу, ловушки на угрей, ловим сетями дичь и хорошо едим. А будущее серебро и золото позволяет закупать много пшеницы, ячменя, овса, мяса, рыбы и эля.
– И в придачу позволяет покупать людей, – сказал я.
– Да, – согласился он.
– Таким образом Альфред Уэссекский платит за собственное уничтожение.
– Похоже на то, – тихо проговорил Эрик.
Он пристально смотрел на юг, туда, где над Кентом громоздились огромные облака. Сверху они были серебристо-белыми, а снизу – темными, нависшими над далекой зеленой землей.
Я повернулся, чтобы взглянуть на лагерь в кольце укреплений, и увидел Стеапу – тот шел, слегка прихрамывая, с перевязанной головой. Он только что появился из хижины и, похоже, был слегка пьян. При виде меня он помахал и сел в тени стены дома Зигфрида, где вроде бы заснул.
– На что, по мнению Альфреда, вы будете тратить деньги выкупа, как ты считаешь? – спросил я, снова повернувшись к Эрику.
– Но что он может с этим поделать?
– Я не об этом, – сказал я, пытаясь намекнуть на то, каков ответ на мой вопрос.
По правде говоря, если семь или восемь тысяч норманнов появятся в Уэссексе, у нас будет один выход – сражаться. И я подумал, что битва будет ужасной. Это будет даже более грандиозное кровопролитие, чем сражение при Этандуне, и исходом его, скорее всего, станет появление нового короля Уэссекса и новое название для королевства. Может, Земля Норвежцев.
– Расскажи мне о Гутреде, – внезапно попросил Эрик.
– О Гутреде?
Я посмотрел на него, удивившись такому вопросу. Гутред был братом Гизелы и королем Нортумбрии, но какое он имел отношение к Альфреду, Этельфлэд и Эрику, я не мог себе представить.
– Он христианин, верно? – спросил Эрик.
– Так он говорит.
– Так он христианин или нет?
– Откуда мне знать? Он заявляет, что христианин, но я сомневаюсь, что он перестал поклоняться истинным богам.
– Он тебе нравится? – тревожно спросил Эрик.
– Гутред всем нравится, – ответил я.
И это была правда, хотя меня не переставало удивлять, что такой приветливый и нерешительный человек так долго продержался на троне. Я знал – мой шурин в основном продержался так долго потому, что его поддерживал Рагнар, брат моей души, и никто не хотел сражаться с его дикими воинами.
– Я тут подумал… – начал было Эрик и замолчал.
И по его молчанию я внезапно понял его мечту.
– Ты подумал, – выложил я жестокую правду, – что вы с Этельфлэд можете взять корабль, возможно корабль твоего брата, и отправиться в Нортумбрию, где окажетесь под защитой Гутреда?
Эрик уставился на меня так, будто я был волшебником.
– Она тебе рассказала?
– Мне рассказало твое лицо, – ответил я.
– Гутред нас защитит, – проговорил Эрик.
– Каким образом? – спросил я. – Думаешь, он поднимет армию, если за вами явится твой брат?
– Мой брат? – переспросил Эрик, как будто Зигфрид простил бы ему все, что угодно.
– Твой брат, – грубо сказал я, – ожидает получить три тысячи фунтов серебра и пятьсот фунтов золота. А если ты увезешь Этельфлэд, он потеряет эти деньги. Как думаешь, он захочет ее вернуть?
– Твой друг Рагнар… – нерешительно предположил Эрик.
– Хочешь, чтобы Рагнар сражался за вас? – спросил я. – А почему он должен это делать?
– Потому что ты его попросишь, – твердо сказал Эрик. – Этельфлэд говорит, что вы с Рагнаром любите друг друга, как братья.
– Так и есть.
– Так попроси его! – потребовал Эрик.
Я вздохнул и уставился на далекие облака. Я подумал о том, как любовь выворачивает наши жизни и вгоняет нас в сладкое безумие.
– А что ты будешь делать с убийцами, которые явятся в ночи? – спросил я. – С людьми, жаждущими мести, которые сожгут твой дом?
– Я буду защищаться, – упрямо ответил он.
Я наблюдал, как облака громоздятся все выше, и думал о том, что еще этим летним вечером Тор пошлет молнии на поля Кента.
– Этельфлэд замужем, – осторожно проговорил я.
– За жестоким ублюдком, – сердито сказал Эрик.
– А ее отец, – продолжал я, – считает, что брак священен.
– Альфред не вернет ее из Нортумбрии, – уверенно заявил Эрик, – ни одна армия восточных саксов не сможет добраться так далеко.
– Зато он пошлет священников, которые будут терзать ее совесть, – ответил я. – И откуда ты знаешь, что он не пошлет людей вернуть ее? Для этого не нужна армия. Достаточно и одной команды решительных людей.
– Все, о чем я прошу, – дать нам шанс! Дом где-нибудь в долине, поля, чтобы их пахать, скот, чтобы его выращивать, место, где можно жить в мире!
Некоторое время я молчал.
«Эрик, – подумал я, – строит корабль своих грез, красивый, быстроходный, изящный корабль, но это – всего лишь грезы!»
Я закрыл глаза, пытаясь найти нужные слова.
– Этельфлэд – приз, – в конце концов проговорил я. – Драгоценный приз. Она – дочь короля, ее приданым были земли. Она богата, она красива, она драгоценна. Любой мужчина, жаждущий разбогатеть, будет знать, где она находится. Любой падальщик, желающий получить выкуп, будет знать, где ее найти. Вы никогда не найдете мира.
Я повернулся и посмотрел на Эрика.
– Каждую ночь, запирая дверь на засов, тебе придется опасаться врагов во тьме, каждый день ты будешь высматривать врагов. Для вас не будет мира – нигде.
– Дунхолм, – решительно сказал он.
Я чуть было не улыбнулся.
– Мне знакомо это место, – сказал я.
– Тогда ты знаешь, что эту крепость нельзя взять, – упрямо произнес Эрик.
– Я взял ее.
– Никто больше не сделает этого. До тех пор, пока не рухнет мир. Мы сможем жить в Дунхолме.
– Дунхолм держит Рагнар.
– Тогда я принесу ему клятву верности, – неистово проговорил Эрик. – Я стану его человеком, поклянусь ему своей жизнью.
Минуту я размышлял об этом, взвешивая дикие мечты Эрика и суровую реальность жизни. Дунхолм на высоком утесе, покоящемся в изгибе реки, и в самом деле был почти неприступен. Человек мог умереть в своей постели, если у него был Дунхолм, потому что даже горстка воинов могла успешно защищать каменистую тропу – единственный путь к крепости. А я знал, что Рагнара развеселит история Эрика и Этельфлэд, потому что и сам чувствовал, как меня захватывает неистовство Эрика. Может, его мечты не такие сумасшедшие, как мне казалось?
– Но как ты заберешь туда Этельфлэд втайне от брата? – спросил я.
– С твоей помощью, – ответил он.
И в этом ответе я услышал смех трех норн. В лагере протрубили в рог – видимо, призывая на обещанный Зигфридом пир.
– Я дал клятву верности Альфреду, – решительно сказал я.
– Я не прошу тебя нарушать клятву, – ответил Эрик.
– Нет, просишь! – резко заявил я. – Альфред дал мне поручение. Я выполнил его только наполовину. Вторая половина – вернуть ему дочь!
Большие кулаки Эрика сжимались и разжимались на верхушке палисада.
– Три тысячи фунтов серебра, – сказал он, – и пятьсот фунтов золота. Подумай, сколько на них будет куплено людей.
– Я уже думал об этом.
– Команду испытанных воинов можно нанять за фунт золота, – сказал Эрик.
– Верно.
– И у нас уже достаточно людей, чтобы бросить вызов Уэссексу.
– Вы можете бросить вызов Уэссексу, но не победить его.
– Но победим, когда у нас будут золото и люди.
– Верно, – снова признал я.
– Золото приведет сюда еще больше воинов, – неумолимо продолжал Эрик, – еще больше кораблей, и этой осенью или следующей весной мы приведем в Уэссекс целую орду. Мы соберем армию, в сравнении с которой армия, побежденная тобой при Этандуне, будет казаться маленькой. От наших воинов почернеет земля. Мы принесем в Уэссекс копья, топоры и мечи. Мы сожжем ваши города, возьмем в рабство детей, попользуемся вашими женщинами, заберем вашу землю и убьем ваших мужчин. Именно такой услуги хочет от тебя Альфред?
– Таковы планы твоего брата?
– И чтобы это сделать, – продолжал Эрик, не обратив внимания на мой вопрос, потому что знал – мне уже известен ответ, – Зигфрид должен продать Этельфлэд, вернув ее отцу.
– Да, – признал я.
Если выкуп не будет заплачен, люди, собравшиеся в Бемфлеоте и его окрестностях, исчезнут, как исчезает роса жарким утром. Сюда больше не явятся корабли, и Уэссексу ничего не будет угрожать.
– Твоя клятва, как я ее понимаю, – уважительно проговорил Эрик, – заключается в том, чтобы служить Альфреду Уэссекскому. Ты и вправду служишь ему, господин Утред, позволяя моему брату разбогатеть настолько, чтобы он мог уничтожить Альфреда?
«Итак, – подумал я, – любовь обратила Эрика против брата. Любовь заставит его рассечь клинком любую клятву, какую он когда-либо приносил. Любовь сильнее самой силы».
Рог протрубил снова, более настойчиво. Люди спешили к большому дому.
– Твой брат знает, что ты любишь Этельфлэд? – спросил я.
– Он считает, что моя влюбленность пройдет, что я отдам Этельфлэд за серебро. Он думает, что я пользуюсь ею, чтобы получить удовольствие, и это его забавляет.
– А ты ею пользуешься? – резко спросил я, глядя в его честные глаза.
– А тебе какое дело? – с вызовом отозвался он.
– Никакого, – ответил я. – Но тебе нужна моя помощь.
Он поколебался, потом кивнул.
– Я бы это так не назвал, – защищающимся тоном сказал он, – но мы любим друг друга.
«Итак, Этельфлэд выпила горькой воды перед тем, как согрешила, и это было очень умно с ее стороны», – подумал я.
Я улыбнулся, подумав о ней, а потом отправился на пир Зигфрида.
* * *
Этельфлэд посадили на почетном месте, справа от Зигфрида, я сидел рядом с ней. Эрик разместился по левую руку Зигфрида, рядом с Эриком сел Хэстен.
Я заметил, что Этельфлэд ни разу не взглянула на Эрика. Ни один из наблюдавших за ней людей – а множество мужчин в зале интересовались дочерью короля Уэссекса – не мог с уверенностью сказать, что она стала любовницей Эрика.
Скандинавы знают, как задавать пиры. Было много еды, вволю эля и развлечений. Там были жонглеры и люди на ходулях, музыканты, акробаты и сумасшедшие, заставлявшие гостей за столами разражаться смехом.
– Мы не должны смеяться над безумцами, – сказала мне Этельфлэд.
Она едва прикоснулась к еде, только слегка поклевала из миски с вареными моллюсками.
– С ними хорошо обращаются, – ответил я. – И у них наверняка есть неплохой кров и еда.
Я наблюдал за тем, как голый сумасшедший судорожно искал свой пах. Он все время оглядывал хохочущих гостей, не в силах понять, откуда раздаются звуки. Женщина со спутанными волосами, подстрекаемая хриплыми криками, снимала свои одежды одну за другой, не сознавая, почему она это делает.
Этельфлэд уставилась на стол.
– Есть монастыри, где присматривают за безумными, – сказала она.
– Только не в тех местах, где правят датчане, – ответил я.
Некоторое время Этельфлэд молчала.
Два карлика потащили полностью раздевшуюся женщину к голому мужчине, и зрители рухнули от смеха.
Этельфлэд на мгновение подняла глаза, содрогнулась и снова опустила взгляд.
– Ты говорил с Эриком? – спросила она.
Мы могли без опаски разговаривать по-английски, потому что никто не мог нас подслушать. И даже если бы нас услышали, бо́льшая часть сказанного нами осталась бы непонятной.
– Как ты и хотела, – заметил я, поняв, что именно поэтому Этельфлэд постаралась увести отца Виллибальда в дом. – Ты как следует исповедалась?
– А тебе какое дело?
– Никакого, – ответил я и засмеялся.
Этельфлэд посмотрела на меня с очень смущенной улыбкой и покраснела.
– Итак, ты нам поможешь?
– Помогу сделать что?
Она нахмурилась.
– Эрик тебе не сказал?
– Он сказал, что ты желаешь моей помощи, но какой именно?
– Помоги нам отсюда уехать.
– А что сделает твой отец, если я тебе помогу? – спросил я – и не получил ответа. – Я думал, ты ненавидишь датчан.
– Эрик норвежец, – ответила Этельфлэд.
– Датчане, норвежцы, норманны, викинги, язычники – они все враги твоего отца.
Этельфлэд посмотрела на открытое пространство рядом с очагом, где два голых безумца теперь боролись, вместо того чтобы заниматься любовью, как, без сомнения, предвкушала аудитория. Мужчина был больше, но тупее, и женщина под громогласные ободряющие крики била его по голове пучком подобранного с пола тростника.
– Почему они позволяют им это делать? – спросила Этельфлэд.
– Потому что их это развлекает, – ответил я, – и потому что у них нет своры одетых в черное клириков, которые рассказывали бы им, что правильно, а что неправильно. И за это, моя госпожа, я их и люблю.
Она снова опустила глаза.
– Я не хотела влюбляться в Эрика, – тихо проговорила Этельфлэд.
– Но влюбилась.
В глазах ее стояли слезы.
– Я ничего не могла с собой поделать. Я молилась, чтобы этого не произошло, но чем больше молилась, тем больше о нем думала.
– И вот ты его любишь.
– Да.
– Он хороший человек, – заверил я.
– Ты так думаешь? – жадно спросила она.
– И я вправду так думаю.
– И он собирается стать христианином, – воодушевленно продолжала Этельфлэд. – Он мне это пообещал. Он хочет стать христианином. Правда!
Это меня не удивило. Эрик давно показывал, как его зачаровывает христианство, и я сомневался, что Этельфлэд пришлось долго его уговаривать.
– А как же Этельред? – спросил я.
– Я его ненавижу!
Этельфлэд прошипела это так яростно, что Зигфрид повернулся и уставился на нее. Он пожал плечами, не понимая, что она сказала, и снова стал смотреть на драку голых.
– Ты потеряешь семью, – предупредил я.
– Я обрету семью, – твердо сказала Этельфлэд. – Мы с Эриком станем семьей.
– И ты будешь жить среди датчан, которых ненавидишь.
– Ты ведь живешь среди христиан, господин Утред, – ответила она с проблеском былого озорства.
Я улыбнулся:
– Ты уверена? Насчет Эрика?
– Да, – с силой ответила она.
Конечно, то говорила любовь.
Я вздохнул:
– Я помогу вам, если смогу.
Она положила маленькую руку на мою:
– Спасибо.
Теперь подрались две собаки, и гости криками подбадривали животных. Когда снаружи летний вечер стал переходить в ночь, зажгли свечи и поставили во главе стола.
Подали еще эля и березового вина, и уже хрипло распевали первые пьяные.
– Скоро они начнут драться, – сказал я Этельфлэд.
Так и вышло.
Четверым сломали кости, не успел закончиться пир, а еще одному выдавили глаз, прежде чем его сердитого, пьяного противника успели оттащить. Стеапа сидел рядом с Веландом, и, хотя они говорили на разных языках, они передавали друг другу оправленный в серебро рог с выпивкой и отпускали пренебрежительные комментарии насчет дерущихся, которые в пьяной ярости валились на пол. Веланд явно хорошо упился, потому что обхватил Стеапу огромной ручищей за плечи и начал петь.
– Ты ревешь, как теленок, которого кастрируют! – заорал Зигфрид Веланду.
Потом потребовал, чтобы привели настоящего певца, и слепому скальду дали кресло возле очага. Он ударил по струнам арфы и начал петь о могуществе Зигфрида. Он рассказывал о франках, которых убил Зигфрид, о саксах, сраженных мечом Зигфрида – Внушающим Страх, и о фризских женщинах, которых сделал вдовами облаченный в медвежью шкуру норвежец. В поэме упоминались имена многих людей Зигфрида, перечислялись их геройские подвиги в битвах, и всякий раз, когда назывался очередной человек, он вставал, а его друзья разражались приветственными криками. Если упомянутый герой был мертв, слушатели трижды ударяли по столу, чтобы мертвец услышал торжественную овацию, находясь в зале Одина. Но самые громогласные крики звучали в честь Зигфрида, который каждый раз, когда упоминалось его имя, поднимал рог с элем.
Я оставался трезвым. Это было трудно, потому что меня подбивали не отставать от Зигфрида: против каждого осушенного им рога – мой. Но я знал, что на следующее утро мне предстоит вернуться в Лунден, значит нужно было закончить разговор с Эриком этой ночью. Хотя, по правде говоря, небо на востоке уже светлело, когда я покинул зал.
Этельфлэд в сопровождении наиболее трезвых охранников солидного возраста отправилась в постель несколько часов назад. Пьяные громко храпели, растянувшись под скамьями, Зигфрид полулежал на столе, когда я вышел. Он открыл один глаз и нахмурился, увидев, что я ухожу.
– Так мы договорились? – сонно спросил он.
– Договорились, – подтвердил я.
– Привези деньги, сакс, – прорычал он и снова уснул.
Эрик ждал меня у дома Этельфлэд. Я знал, что он будет там, и мы заняли прежние места на укреплениях, откуда я наблюдал, как серый свет растекается, как пятно, по спокойным водам устья.
– Вон «Покоритель волн», – сказал Эрик, кивнув на корабли, вытащенные внизу на илистый берег.
Может, он и в состоянии был различить красивое судно, которое построил сам, но для меня все корабли были лишь темными силуэтами на сером фоне.
– Я дочиста выскоблил корпус, – сказал Эрик, – проконопатил его, и теперь у судна снова быстрый ход.
– Твоей команде можно доверять?
– Все они поклялись мне в верности. Им можно доверять.
Эрик помолчал.
Легкий ветерок шевельнул его темные волосы.
– Но вот чего они не станут делать, – продолжал он тихо, – так это сражаться с людьми моего брата.
– Возможно, им придется с ними сразиться.
– Они будут защищаться, но не нападут. У них родня среди людей Зигфрида.
Я потянулся, зевнул и подумал о долгом пути в Лунден.
– Итак, проблема в корабле, который перегораживает ручей? – сказал я.
– На котором команда из людей моего брата.
– Не Хэстена?
– Его людей я бы убил, – горько проговорил Эрик, – тут кровных связей нет.
Я заметил, что и привязанности тоже нет.
– Итак, ты хочешь, чтобы я уничтожил корабль? – спросил я.
– Я хочу, чтобы ты открыл ручей, – поправил он.
Я уставился на темный заграждающий корабль с надстроенными бортами.
– Почему бы тебе просто не потребовать, чтобы он убрался с твоего пути?
Это казалось мне самым простым и безопасным способом бегства. Команда прикованного корабля привыкла передвигать тяжелое судно, чтобы дать кораблям покинуть ручей, так зачем им останавливать Эрика?
– Ни один корабль не выйдет отсюда, пока не доставят выкуп, – объяснил Эрик.
– Ни один?
– Ни один, – решительно ответил он.
И это имело смысл, – что могло помешать какому-нибудь предприимчивому человеку взять три или четыре корабля, отвести их вверх по реке и ждать в ручье, спрятанном в камышах, пока мимо не проследует флот Альфреда с сокровищем? А потом выскользнуть из ручья – пенящие воду весла, обнаженные мечи, завывающие люди…
Огромные амбиции Зигфрида зависели от выкупа, и он не стал бы рисковать и не отдал бы его в руки каких-то викингов, еще более подлых, чем он сам. Мысль эта подсказала мне имя человека, который, вероятно, олицетворял подобные страхи Зигфрида.
– Хэстен? – спросил я Эрика.
Тот кивнул.
– Он ловкач.
– Ловкач, – согласился я. – И человек ненадежный. Он нарушил клятву.
– Конечно, с ним поделятся выкупом, – сказал Эрик, отметая тот факт, что выкуп не будет выплачен, если мечта его исполнится. – Но я уверен, что он предпочел бы заполучить все.
– Итак, ни один корабль не поплывет, – сказал я, – пока не поплывете вы. Но сумеешь ли ты забрать Этельфлэд на свое судно без ведома брата?
– Да, – ответил Эрик.
Он вытащил нож из висящих на поясе ножен.
– До полнолуния осталось две недели.
Он сделал глубокую зарубку на заостренном конце дубового бревна.
– Это – сегодняшний день.
Он постучал по свежей зарубке и острым концом ножа сделал еще одну.
– Завтрашний рассвет, – сказал он, показав на новую метку.
Эрик продолжал полосовать верхушку палисада, пока не сделал на ней семь зарубок.
– Ты явишься на рассвете через неделю?
Я осторожно кивнул.
– Но стоит мне напасть, – заметил я, – как кто-нибудь подует в рог и разбудит лагерь.
– Мы будем на плаву, готовые отправиться в путь. Никто не доберется до тебя из лагеря, ты успеешь вернуться в море.
Похоже, его беспокоили мои сомнения.
– Я тебе заплачу!
Я улыбнулся, услышав это.
Рассвет белил мир, окрашивая длинные низкие пряди облаков бледно-золотыми полосками, а края – сияющим серебром.
– Моя плата – счастье Этельфлэд, – сказал я. – И через неделю после сегодняшнего дня я открою тебе ручей. Вы сможете уплыть вместе, подойти к берегу у Гируума, во весь опор поскакать к Дунхолму и передать мои приветствия Рагнару.
– Ты передашь для него послание? – тревожно спросил Эрик. – Предупредишь, что мы явимся?
Я покачал головой.
– Ты передашь послание за меня, – ответил я.
И тут некий инстинкт заставил меня повернуться – и я увидел, что за нами наблюдает Хэстен.
Он вместе с двумя товарищами стоял у большого дома и пристегивал мечи, которые принес ему управляющий Зигфрида оттуда, где все оставили оружие перед пиром. В том, чем занимался Хэстен, не было ничего странного, но он казался таким настороженным, что это обострило мои чувства. У меня появилось ужасное подозрение, что он знает, о чем говорим мы с Эриком.
Хэстен продолжал смотреть на меня. Он стоял совершенно неподвижно, но наконец чуть заметно издевательски поклонился и пошел прочь. Я увидел, что один из его спутников – Эйлаф Рыжий.
– Хэстен знает о тебе и Этельфлэд? – спросил я Эрика.
– Конечно нет. Он просто думает, что я отвечаю за ее охрану.
– Он знает, что Этельфлэд тебе нравится?
– Это всё, что он знает, – настойчиво проговорил Эрик.
Проныра, не стоящий доверия. Хэстен, обязанный мне жизнью. Тот, кто нарушил клятву. Человек, чьи амбиции, вероятно, превосходили даже мечты Зигфрида. Я наблюдал за ним до тех пор, пока Хэстен не вошел в дом, который, как я решил, принадлежит ему.
– Будь поосторожнее с Хэстеном, – предупредил я Эрика, – думаю, его легко недооценить.
– Он – хорек, – ответил Эрик, отмахнувшись от моих опасений. – Какое послание я должен доставить Рагнару?
– Скажи ему, что его сестра счастлива, и позволь Этельфлэд рассказать новости о ней.
Не было смысла отправлять письменное послание: даже если бы у меня имелись пергамент и чернила, Рагнар не умел читать. Но Этельфлэд знала Тайру, и ее вести о жене Беокки убедят Рагнара, что сбежавшие любовники говорят правду.
– И спустя одну неделю после сегодняшнего дня, – сказал я, – когда нижний край солнца коснется кромки мира, будь наготове.
Эрик подумал одно биение сердца, быстро подсчитывая в уме.
– Будет отлив, – сказал он, – стоячая вода. Мы будем готовы.
«Для безумия, – подумал я, – или для любви».
Безумие. Любовь. Безумие.
Как, должно быть, смеялись три сестры у корней Иггдрасиля, древа жизни!
* * *
Я был неразговорчив по дороге домой. Финан радостно болтал о том, что Зигфрид не поскупился на еду, эль и рабынь. Я слушал его вполуха, пока ирландец наконец не понял, в каком я настроении, и из чувства солидарности не замолчал.
Только когда показались знамена на восточных укреплениях Лундена, я жестом попросил Финана поехать вперед вместе со мной, чтобы остальные не могли нас услышать.
– Через шесть дней ты должен подготовить «Морского орла» к плаванию, – сказал я. – Нам понадобится эль и еда на три дня.
Я не ожидал, что мы будем отсутствовать так долго, но на всякий случай лучше было приготовиться.
– Вычисти корпус в промежутке между приливом и отливом, – продолжал я, – и позаботься, чтобы к плаванию все до единого были трезвы. Трезвы, с наточенным оружием, готовые к битве.
Финан слегка улыбнулся, но ничего не сказал.
Мы ехали между хижин, разбросанных по краям болот близ Темеза. Многие из живущих здесь людей были рабами, сбежавшими из Восточной Англии, от датских господ. Они добывали пропитание, роясь в городских отбросах, хотя некоторые возделывали крошечные поля ржи, ячменя и овса. Сейчас они как раз собирали скудную жатву, и я слышал звук лезвий, срезающих пригоршни стеблей.
– Никто в Лундене не должен знать, что мы отплываем, – сказал я Финану.
– Они не узнают, – мрачно ответил ирландец.
– Люди должны быть готовы к битве, – повторил я.
– Они будут готовы, еще как.
Некоторое время я ехал молча.
Люди при виде моей кольчуги поспешно давали нам дорогу. Они прикасались к своим лбам или становились на колени в грязь, а потом ползли вперед, когда я бросал им пенни.
Наступил вечер, солнце скрылось за огромным облаком дыма, поднимающимся от огней Лундена, на которых готовилась еда, в воздухе плыла городская вонь – кислая и густая.
– Ты видел корабль, преграждающий ручей у Бемфлеота? – спросил я Финана.
– Видел краешком глаза, господин.
– Если мы на него нападем, они заметят, как мы приближаемся, из-за надстроенного борта.
– Они будут выше нас почти на человеческий рост, – согласился Финан, тем самым дав понять, что смотрел на корабль не только краешком глаза.
– Поэтому думай, как убрать тот корабль.
– Мы ведь не собираемся этого делать, господин, правда? – с хитрым видом спросил Финан.
– Конечно не собираемся, – ответил я, – но все равно думай.
Потом раздался скрип несмазанных петель, возвестивший, что ближайшие ворота открываются, и мы въехали в полумрак города.
* * *
Альфред ждал нас: гонцы уже рассказали ему о нашем возвращении, поэтому я даже не успел поздороваться с Гизелой, как меня призвали в стоящий на холме дворец.
Я отправился туда с отцом Виллибальдом, Стеапой и Финаном.
Король ожидал нас в большом зале, ярко освещенном свечами, по которым Альфред подсчитывал время. Воск оплывал, густо стекая по опоясанным метками свечам, и слуга подреза́л фитили, чтобы пламя не мерцало. Альфред писал, но бросил работу, когда мы вошли.
В зале находились также Этельред, а еще брат Ассер, отец Беокка и епископ Эркенвальд.
– Ну? – рявкнул Альфред.
Не гнев, а беспокойство сделало его голос таким резким.
– Она жива, – сказал я. – И невредима. С ней обращаются с уважением, подобающим ее положению, ее очень бдительно охраняют, и ее нам вернут.
– Слава Богу! – сказал Альфред и перекрестился. – Слава Богу, – повторил он, и я подумал, что он сейчас упадет на колени.
Этельред ничего не сказал, он просто пристально смотрел на меня змеиными глазами.
– Сколько? – вопросил епископ Эркенвальд.
– Три тысячи фунтов серебра и пятьсот фунтов золота, – ответил я.
После чего объяснил, что первую часть следует выплатить к следующему полнолунию, а остальное следует доставить вниз по реке месяцем позже.
– И госпожу Этельфлэд не выпустят до тех пор, пока не будет выплачена последняя монета, – закончил я.
И епископ Эркенвальд, и брат Ассер вздрогнули, услышав о размере выкупа, но Альфред и глазом не моргнул.
– Мы будем платить за собственное уничтожение, – прорычал епископ Эркенвальд.
– Моя дочь дорога мне, – мягко проговорил Альфред.
– С такими деньгами они соберут тысячи человек! – предупредил епископ.
– А без денег? – Альфред повернулся ко мне. – Что ее ждет, если выкуп не будет уплачен?
– Унижение, – ответил я.
По правде говоря, Этельфлэд могла бы обрести счастье с Эриком, если бы выкуп не заплатили, но об этом не расскажешь. Потому я описал судьбу Этельфлэд так, как ее жадно расписывал Хэстен.
– Ее доставят в каждое селение норманнов и покажут издевающейся толпе голой.
Альфред вздрогнул.
– Потом, – безжалостно продолжал я, – ее изнасилуют те, кто даст самую высокую цену.
Этельред глядел в пол, церковники молчали.
– На кон поставлена честь Уэссекса, – тихо произнес Альфред.
– Значит, люди должны погибать за честь Уэссекса? – спросил епископ Эркенвальд.
– Да!
Альфред вдруг рассердился.
– Страна – это история страны, епископ, это собрание всех ее историй. Мы – то, чем сделали нас отцы; их победы дали нам то, что у нас есть, а вы заставляете меня оставить потомкам историю унижения? Вы хотите, чтобы люди рассказывали о том, как Уэссекс стал посмешищем воющих варваров? Эта история, епископ, никогда не умрет, и если ее будут рассказывать, каждый человек, думая об Уэссексе, будет думать о принцессе Уэссекса, которую язычники выставили голой. Всякий раз, думая об Англии, люди будут думать об этом!
«Интересно», – подумал я.
В те дни мы редко употребляли название «Англия». То была лишь мечта, но Альфред в приступе гнева приподнял занавес, скрывающий его грезы. И тогда я понял: он хочет, чтобы его армия продолжила путь на север – и еще дальше на север, пока не будет больше Уэссекса, не будет Восточной Англии, не будет Мерсии и Нортумбрии, а будет только Англия.
– Господин король, – непривычно покорно проговорил Эркенвальд, – не знаю, будет ли существовать Уэссекс, если мы заплатим язычникам и те соберут армию.
– Чтобы собрать армию, требуется время, – твердо проговорил Альфред, – и ни одна языческая армия не нападет до окончания жатвы. А как только урожай будет собран, мы сможем созвать фирд. У нас будут люди, чтобы им противостоять.
Это было верно, но большинство наших людей будут необученными фермерами, в то время как Зигфрид приведет воющих, голодных норманнов, приученных к мечу.
Альфред повернулся к зятю:
– И я ожидаю, что нас поддержит фирд Южной Мерсии.
– Так и будет, господин, – с жаром заверил Этельред.
Болезнь, которая скрутила его тогда, когда я в последний раз видел его в этом зале, не оставила следов на его лице. На щеки вернулся румянец, бойкая самоуверенность Этельреда, кажется, вовсе не пострадала.
– Может, это промысел Божий, – сказал Альфред Эркенвальду. – В милосердии своем Он дал нашим врагам шанс собраться тысячами, чтобы мы могли одолеть их в одной великой битве. – Голос его окреп при этой мысли. – Господь на моей стороне, – твердо сказал Альфред, – и я не боюсь!
– Таково слово Бога! – набожно сказал брат Ассер, крестясь.
– Аминь, – проговорил Этельред. – И еще раз аминь. Мы победим их, господин!
– Но прежде чем вы одержите эту великую победу, – обратился я к Этельреду, испытывая злорадное удовлетворение при мысли о том, что сейчас скажу, – тебе придется исполнить свой долг. Ты должен будешь доставить выкуп лично.
– Клянусь Богом, я этого не сделаю! – негодующе сказал Этельред, но перехватил взгляд Альфреда и осел в кресле.
– И ты должен будешь опуститься перед Зигфридом на колени, – сказал я, повернув нож в его ране.
Даже Альфред ужаснулся.
– Зигфрид настаивает на этом условии? – спросил он.
– Настаивает, господин, – ответил я, – хотя я и спорил с ним! Я умолял, господин, возражал и молил, но он не сдался.
Этельред молча смотрел на меня; на его лице читался ужас.
– Тогда быть по сему, – сказал Альфред. – Иногда Господь Бог ждет от нас больше, чем мы в силах вынести, но ради славы Его мы должны вытерпеть все.
– Аминь, – истово сказал я.
Я заслужил скептический взгляд, который бросил на меня король.
Они говорили столько, сколько потребовалось одной из свечей Альфреда, чтобы сгореть на две отметки, показав, что прошло два часа. И все это было пустой болтовней – разговорами о том, как собрать деньги, как перевезти их в Лунден и как потом доставить в Бемфлеот. Я вносил свои предложения, Альфред делал пометки на пергаменте, и все это было напрасной тратой времени и сил, потому что, если я преуспею в своих намерениях, выкуп не будет выплачен, Этельфлэд не вернется, а трон Альфреда будет в безопасности.
И я собирался сделать все от меня зависящее, чтобы этого добиться. Через одну неделю.
Глава одиннадцатая
Тьма. Последний дневной свет угас, и теперь нас окутывала тьма.
Лунного света тоже не было, но луна пряталась за облаками, поэтому края их серебрились. И под этим громадным серебряным небом, черным и звездным, «Морской орел» скользил вниз по Темезу.
За рулевым веслом стоял Ралла. Не приходилось даже мечтать стать когда-нибудь таким же хорошим мореходом, как он, и я верил, что Ралла проведет нас в кромешной тьме по широким изгибам реки.
По большей части невозможно было сказать, где кончается вода и начинаются болотистые берега, но Раллу это как будто не беспокоило. Он стоял, широко расставив ноги, время от времени топая – знак замедлить движения весел. Он говорил мало, но временами слегка выправлял курс длинной рукоятью рулевого весла; и перо руля ни разу не коснулось отлогого илистого берега реки.
Порой луна выскальзывала из-за облаков и вода перед нами начинала мерцать ярким серебром. На берегах то появлялись, то исчезали красные искры – маленькие огни в хижинах на болотах.
Мы пользовались последними часами отлива, который нес нас вниз по реке. Недолгое мерцание луны на воде показывало, что берега все дальше отходят друг от друга – река едва ощутимо расширялась, вливаясь в море.
Я все время поглядывал на север, ожидая увидеть сияние в небе – отблеск костров в высоком лагере Бемфлеота и вокруг него.
– Сколько языческих кораблей в Бемлфеоте? – внезапно спросил Ралла.
– Неделю назад было шестьдесят четыре, – ответил я. – Но, вероятно, сейчас около восьмидесяти. Может, даже сотня или больше.
– И мы против них одни, а? – забавляясь, спросил он.
– Одни, – согласился я.
– А вверх по берегу будут еще корабли. Я слышал, что у Скеобирига тоже сооружают лагерь.
– Они там уже месяц, – сказал я. – И там по крайней мере пятнадцать команд. А сейчас, может, и все тридцать.
Скеобириг был пустынной илистой косой в нескольких милях к востоку от Бемфлеота, и команды причаливших там пятнадцати датских кораблей соорудили форт с земляными стенами и деревянным палисадом. Я подозревал, что они выбрали Скеобириг потому, что в ручье у Бемфлеота уже не осталось места, и потому, что близость флота Зигфрида давала им защиту. Без сомнения, они заплатили Зигфриду серебром и, без сомнения, надеялись последовать за ним в Уэссекс, чтобы урвать часть добычи, какую смогут.
На берегах каждого моря, по лагерям, стоящим вверх по рекам, по всему миру норманнов уже распространились вести о том, что королевство Уэссекс беззащитно, – поэтому здесь собирались воины.
– Но мы не собираемся сегодня драться? – спросил Ралла.
– Надеюсь, нет, – ответил я. – Потому что сражения очень опасны.
Ралла захихикал, но ничего не сказал.
После паузы я заявил:
– Боя быть не должно.
– А то на случай боя у нас на борту нет ни одного священника, – заметил Ралла.
– У нас никогда и не было священников на борту, – в свою защиту сказал я.
– Но нам следовало бы иметь священника, господин, – возразил Ралла.
– Зачем? – воинственно спросил я.
– Потому что ты хочешь умереть с мечом в руке, – с упреком проговорил Ралла, – а нам нравится умирать причащенными.
Эти слова заставили меня устыдиться. Моим долгом было заботиться о своих людях, и, если они умирали без священника, какая бы польза ни была от него умирающим, значит я их подводил. На мгновение я не знал, что ответить, потом мне в голову пришла одна идея.
– Брат Осферт мог бы стать нашим священником на сегодня, – сказал я.
– Хорошо, – отозвался Осферт с гребцовой скамьи.
Мне понравился этот ответ, потому что Осферт наконец-то с охотой вызвался сделать то, что явно не желал делать. Позже я выяснил, что неудавшийся послушник не имел права совершать христианские обряды. Но мои люди верили, что Осферт ближе к их богу, чем они сами, и оказалось, что им этого довольно.
– Но я не ожидаю сражения, – твердо проговорил я.
К нашей беседе прислушивалась дюжина человек, те, что были ближе всего к рулевой площадке. Финан, конечно, плыл со мной, как и Сердик, Ситрик, Райпер и Клапа. То были мои личные войска, моя гвардия, карлы из моего домашнего круга, мои товарищи, кровные братья, люди, давшие мне клятву верности, и они следовали за мной этой ночью в море. Они доверяли мне, хотя и не знали, куда мы плывем и чего ожидать.
– Итак, что мы собираемся делать? – спросил Ралла.
Я помедлил, зная, что ответ его взволнует.
– Мы собираемся спасти госпожу Этельфлэд, – в конце концов ответил я.
Я услышал, как задохнулись слушающие меня люди, потом – бормотание голосов, когда весть передавалась по скамьям к носу «Морского орла». Мои люди знали, что от этого путешествия жди беды и были заинтригованы моим свирепым требованием держать все втайне. Должно быть, они догадывались, что наше плавание связано с пленением Этельфлэд, но теперь я это подтвердил.
Рулевое весло скрипнуло, когда Ралла слегка изменил курс.
– Как же мы ее спасем? – спросил он.
– В любой день, – ответил я, не обратив внимания на вопрос и говоря достаточно громко, чтобы меня услышали все люди на судне, – король начнет собирать выкуп за дочь. Если у тебя есть десять браслетов, он захочет получить четыре из них! Если у тебя припрятано серебро, люди короля найдут его и заберут свою долю! Но то, что мы сделаем сегодня, предотвратит это.
Люди снова начали тихо переговариваться. Уэссекс уже хандрил при мысли о деньгах, которые будут отобраны у землевладельцев и торговцев. Альфред поручился, что отдаст собственные богатства, но ему нужно было больше денег, гораздо больше, и единственная причина, почему сбор еще не начался, – споры, кипевшие среди королевских советников. Некоторые хотели, чтобы церковь внесла свой вклад, ведь, несмотря на настойчивые заверения клира, что у них нет денег, все до единого знали, что монастыри ломятся от богатств. Ответом церкви на такие требования была угроза отлучить от церкви любого, кто осмелится прикоснуться хоть к одному серебряному пенни, принадлежащему богу, – а точнее, божьим епископам и аббатам. Хотя я втайне надеялся, что в выкупе не будет необходимости, я рекомендовал собрать всю сумму с церкви, но этот совет, конечно, был отвергнут.
– А если выкуп будет заплачен, – продолжал я, – наши враги станут достаточно богаты, чтобы нанять десять тысяч мечей! Война охватит весь Уэссекс! Ваши дома сожгут, ваших женщин изнасилуют, ваших детей продадут в рабство, а ваши богатства отберут. Но то, что мы сегодня сделаем, помешает этому!
Я слегка преувеличивал, но ненамного. Выкуп наверняка мог помочь собрать пять тысяч копий, топоров и мечей – вот почему викинги собирались в устье Темеза. Они чуяли слабость, а слабость означала кровь, а кровь означала богатство. Длинные корабли шли на юг, их кили вспарывали море, когда они двигались к Бемфлеоту. А потом викинги собирались вторгнуться в Уэссекс.
– Но норманны жадны! – продолжал я. – Они знают, что в лице Этельфлэд имеют настоящее сокровище, и огрызаются друг на друга, как голодные псы! Что ж, один из них готов предать остальных. Сегодня на рассвете он выведет Этельфлэд из лагеря! Он отдаст ее нам за куда меньший выкуп! Доле из большого выкупа он предпочитает выкуп поменьше, который целиком достанется ему! Но он недостаточно богат, чтобы нанять войска.
Я решил рассказать такую историю. Я не мог вернуться в Лунден и сказать, что помог Этельфлэд убежать с любовником, поэтому притворился, что Эрик предложил предать своего брата, а я решил помочь этому предательству. Потом я притворюсь, что Эрик предал меня, нарушив наше соглашение. Вместо того чтобы отдать мне Этельфлэд, заявлю я, он просто уплыл с нею.
Альфред все равно разъярится, но он не сможет обвинить меня в том, что я предал Уэссекс. Я принес на борт большой деревянный сундук, полный песка, замкнутый на два огромных запора, закрепленных железными штырями, скованными в круг, так что крышку нельзя было поднять. Все люди видели, как сундук принесли на «Морского орла» и поместили под рулевой площадкой, и все наверняка подумали, что в этом сундуке находятся деньги для Эрика.
– Еще до рассвета, – продолжал я, – госпожу Этельфлэд приведут на корабль! А когда солнце коснется края мира, это судно унесет ее прочь! Но на пути стоит сторожевой корабль, корабль, прикованный поперек устья реки от одного берега до другого. Наша работа состоит в том, чтобы убрать его с дороги! Вот и все! Мы просто должны передвинуть одно судно – и госпожа Этельфлэд будет свободна, и мы заберем ее обратно в Лунден, и нас будут чествовать как героев! Король будет благодарен нам!
Им это понравилось. Им понравилось, что король вознаградит их, а я почувствовал укоры совести, потому что знал – мы только разгневаем Альфреда, хотя и спасем от необходимости собирать выкуп.
– Я не рассказал вам об этом раньше, не рассказал и Альфреду, потому что, если б я это сделал, один из вас или один из людей короля мог бы напиться и выболтать все в таверне. А шпионы Зигфрида доложили бы норвежцу, и, едва добравшись до Бемфлеота, мы обнаружили бы целую армию, желающую поприветствовать нас, вместо того чтобы спать. Итак, мы спасем Этельфлэд!
Они разразились одобряющими криками. Только Ралла молчал и, когда шум стих, задал тихий вопрос:
– И как мы передвинем тот корабль? Он больше нашего, его борта надстроены, на нем боевая команда, и команда эта спать не будет.
– «Мы» не будем его передвигать, – ответил я. – Я его передвину. Клапа! Райпер! Вы двое поможете мне. Втроем мы передвинем корабль.
И Этельфлэд будет свободна, и любовь победит, и всегда будет дуть теплый ветер, и всю зиму будет еда, и ни один из нас никогда не состарится, и на деревьях будет расти серебро, и золото будет появляться, как роса, на траве, и яркие звезды влюбленных будут блистать вечно.
Все было так просто.
Пока мы шли на веслах на восток.
* * *
Прежде чем покинуть Лунден, мы сняли мачту «Морского орла», и теперь она лежала на подпорках вдоль центральной линии корабля. Я не укрепил на форштевне и ахтерштевне головы чудовищ, потому что хотел, чтобы наш корабль не бросался в глаза. Я хотел, чтобы он был лишь черным силуэтом на фоне тьмы, без орлиной головы и высокой мачты, которые виднелись бы над горизонтом. Мы тайком явимся перед рассветом. Мы были Движущимися Тенями в море.
И я прикоснулся к рукояти Вздоха Змея – и не почувствовал в ней дрожи, не услышал пения, не ощутил голодной жажды крови. Это утешило меня. Я подумал, что мы откроем выход из реки и будем наблюдать, как Этельфлэд плывет навстречу свободе, а Вздох Змея будет молча спать в выстланных овчиной ножнах.
Потом я наконец-то увидел сияние высоко в небе, тускло-красное зарево там, где горели костры укреплений Зигфрида на вершине холма. Зарево становилось все ярче, пока мы гребли по спокойной воде прилива. А за этой водой, на холмах, постепенно понижающихся к востоку, на изнанке облаков виднелись отсветы других костров. Эта красные зарева отмечали места от Бемфлеота до низинной земли Скеобирига, где протянулись новые укрепления.
– Даже не получив выкупа, они могут попытаться напасть, – заметил Ралла, обращаясь ко мне.
– Могут, – согласился я, хотя сомневался, что у Зигфрида достаточно людей, чтобы он чувствовал уверенность в успехе.
Уэссекс с его недавно построенными бургами было нелегко атаковать, и я полагал, что Зигфрид захочет собрать по крайней мере еще три тысячи человек, прежде чем кинуть игральные кости войны. А чтобы заполучить этих людей, ему требовался выкуп.
– Ты знаешь, что делать? – спросил я Раллу.
– Знаю, – терпеливо ответил он, понимая, что вопрос продиктован скорее нервозностью, чем необходимостью. – Я пройду мористее Канинги и заберу тебя на восточном конце острове.
– А если река не будет открыта? – спросил я.
И почувствовал, как Ралла ухмыльнулся в темноте:
– Тогда я заберу тебя, а ты примешь решение.
Потому что, если мне не удастся передвинуть корабль, запирающий вход в ручей, Этельфлэд окажется в ловушке; тогда мне придется решать – бросить ли «Морского орла» в бой против корабля с высокими бортами и злой командой. Такого боя я не хотел и сомневался, что мы сможем в нем победить. Значит, я должен был найти выход, прежде чем появится необходимость в сражении.
– Гребите медленней! – крикнул Ралла гребцам.
Он повернул корабль на север, теперь мы медленно и осторожно шли к черному берегу Канинги.
– Ты промокнешь, – сказал он мне.
– Сколько осталось до рассвета?
– Часов пять-шесть, – предположил Ралла.
– Хватит, – ответил я.
Тут нос «Морского орла» коснулся грязи на отмели, и длинный корпус корабля вздрогнул.
– Греби назад! – прокричал Ралла.
Гребцы вспенили веслами мелкую воду, чтобы отвести нос от предательского берега.
– Скорей, – велел мне Ралла, – здесь быстро начинается отлив. Я не хочу сесть на мель.
Я повел Клапу и Райпера на нос.
Я колебался – надеть ли кольчугу, надеясь, что мне не придется сражаться в приближающемся летнем рассвете. Но в конце концов осторожность победила, и я надел кольчужную куртку, взял два меча, но оставил шлем. Я боялся, что в моем шлеме со сверкающей волчьей головой отразится неяркий ночной свет, поэтому вместо него надел темный кожаный. Еще я носил черный плащ, который соткала для меня Гизела, тот самый плащ с неистовым зигзагом молнии, бегущим по спине от ворота до подола, что прятал меня в ночи.
Райпер и Клапа тоже носили темные плащи поверх кольчуг, оба взяли мечи, а к спине Клапы был пристегнут огромный военный топор с крючком на обухе.
– Ты должен позволить пойти и мне, – сказал Финан.
– Ты остаешься здесь за главного, – ответил я. – И если мы попадем в беду, тебе, возможно, придется нас бросить. Решение будет за тобой.
– Греби назад! – снова закричал Ралла, и «Морской орел» отступил еще на несколько футов, избегая угрозы очутиться на мели при отливе.
– Мы тебя не бросим, – сказал Финан и протянул руку.
Я стиснул ее, потом позволил ему опустить меня за борт корабля, откуда плюхнулся в смесь воды и грязи.
– Увидимся на рассвете, – окликнул я темный силуэт Финана и повел Клапу и Райпера через широкую береговую полосу, затопленную водой.
Я услышал поскрипывание и плеск весел «Морского орла», когда Ралла отвел корабль от берега, но, когда я повернулся, судно уже исчезло.
Мы высадились на западном конце Канинги, острова, граничащего с ручьем у Бемфлеота, и вышли на берег вдалеке от того места, где были вытащены на берег или стояли на якоре корабли Зигфрида. До высоких стен укреплений было достаточно далеко, чтобы часовые не увидели, как наш темный корабль без мачты подошел к темной земле. Во всяком случае, я молился, чтобы не заметили. А теперь нам предстоял долгий путь пешком.
Мы пересекли широкую полосу грязи, на которой отсвечивала луна; теперь, когда вода отступала, эта полоса все ширилась. Местами мы не могли идти, а только барахтались, с трудом продвигаясь вперед. Мы брели и спотыкались, борясь с засасывающей грязью, ругались и хлюпали. Береговая полоса представляла собой ни воду, ни сушу, а густую, липкую трясину.
Я торопливо продвигался вперед, пока наконец под ногами не стало больше земли, чем воды, и нас не окружили крики просыпающихся птиц. Ночной воздух был полон биения крыльев и пронзительных птичьих протестов. Я подумал, что шум этот наверняка встревожит врага, но все, что я мог сделать, – это стремиться вглубь острова, молясь о том, чтобы выбраться на место повыше.
И в конце концов идти стало легче, хотя земля все еще пахла солью.
Ралла сказал, что, когда прилив достигает верхней точки, Канинга может полностью исчезнуть под волнами. И я подумал о датчанах, которых утопил на западе заливаемых морем болот, заманив их именно в такой прилив. Это случилось до битвы при Этандуне, когда Уэссекс, казалось, был обречен. Но Уэссекс все еще жил, а датчане погибли.
Мы нашли тропу. Овцы спали среди пучков травы; то была овечья тропа, хотя и трудная, предательская, потому что ее то и дело пересекали канавы, в которых извивались щупальца отступающего отлива. Я гадал, нет ли поблизости пастуха. Может, раз овцы на острове, их не надо охранять от волков, значит пастуха при них нет. Еще лучше, если при них нет собак и не будет собачьего лая. Но даже если там были собаки, они спали, пока мы продвигались на восток.
Я высматривал «Морского орла», но, хотя на водах устья блестел лунный свет, я не видел корабля.
Спустя некоторое время мы отдохнули, сперва пинками разбудив нескольких овец, чтобы занять их теплые места на сухой земле. Клапа вскоре заснул и захрапел, а я глядел на Темез, снова пытаясь увидеть «Морского орла», но корабль был тенью среди теней. Я думал о Рагнаре, моем друге, и о том, как тот среагирует, когда Эрик и дочь Альфреда появятся в Дунхолме. Я знал – это его развеселит, но долго ли продлится веселье? Альфред отправит посланников к Гутреду, королю Нортумбрии, требуя, чтобы его дочь вернули, и каждый норманн с мечом будет жадно поглядывать на утес Дунхолма.
«Безумие», – подумал я, когда ветер прошелестел по жесткой болотной траве.
– Что там такое, господин? – спросил Райпер, заставив меня вздрогнуть.
Голос его звучал встревоженно, и я перестал рассматривать воду, повернулся и увидел огромное пламя, поднявшееся над холмом Бемфлеота. Пламя взметнулось в темное небо, высветив силуэты укреплений, и над этим мечущимся огнем в толстом столбе дыма, что клубился над холмом Зигфрида, кружили яркие искры.
Я выругался, пинком разбудил Клапу и встал.
Дом Зигфрида был в огне, значит все в крепости проснулись, но случайно вспыхнул пожар или дом подожгли, можно было только гадать. Может, это спланировал Эрик как отвлекающий маневр, чтобы тайно увести Этельфлэд из ее маленького дома. Но я почему-то не думал, что Эрик рискнул бы заживо сжечь своего брата.
– Почему бы ни разгорелся пожар, – мрачно сказал я, – это дурные вести.
Огонь только что разгорелся, но соломенная кровля, должно быть, была сухой, потому что пламя распространялось неслыханно быстро. Зарево стало ярче, освещая вершину холма и бросая четкие тени на низкую болотистую землю Канинги.
– Они нас увидят, господин, – нервно сказал Клапа.
– Мы должны смириться с этим риском, – ответил я и понадеялся, что люди на корабле, перекрывающем ручей, глядят на огонь, а не высматривают врагов на Канинге.
Я собирался добраться до южного берега ручья, где громадная цепь, привязанная к толстому столбу, удерживала корабль против течения. Отвяжи или разруби эту цепь – и судно снесет отливом. Цепь, которой оно привязано за нос к столбу на северном берегу, удержит его, судно повернется и откроет путь, как огромные ворота.
– Пошли, – сказал я.
И мы двинулись по овечьей тропе. Теперь идти было легче, потому что путь нам освещал огромный пожар.
Я все время поглядывал на восток, где небо становилось все бледнее. Близился рассвет, но солнце появится еще очень нескоро. Один раз мне показалось, что я вижу «Морского орла», его длинный корпус на фоне мерцания серого и черного, но я не был уверен, что мне не померещилось.
Подойдя ближе к пришвартованному сторожевому кораблю, мы покинули овечью тропу и начали пробираться через заросли тростника. Тростник тут был достаточно высоким, чтобы нас спрятать. Снова раскричались птицы. Мы останавливались через каждые несколько шагов, и я взглядывал поверх тростника: команда сторожевого корабля смотрела вверх, на высокий пылающий холм. Теперь огонь был гигантским – преисподняя в небе, окрашивающая красным высокие облака.
Мы добрались до края тростниковых зарослей и присели там в сотне шагов от огромного столба, к которому была привязана корма корабля.
– Может, нам и не понадобится твой топор, – сказал я Клапе.
Мы принесли топор, чтобы попытаться перерубить тяжелые железные звенья.
– Ты собираешься перекусить цепь зубами, господин? – весело спросил Райпер.
Я дружески хлопнул его по голове.
– Если ты встанешь Клапе на плечи, то сможешь снять цепь со столба. Так будет быстрее.
– Мы должны сделать это прежде, чем рассветет, – сказал Клапа.
– Нельзя дать им время снова пришвартовать корабль, – ответил я.
И подумал: стоило ли мне высаживать людей на берег? Потом понял, что поступил правильно. Потому что на Канинге мы были не одни.
При виде чужаков я положил ладонь на руку Клапы, чтобы заставить его замолчать. И все, что казалось простым, стало трудным.
Я увидел людей, бегущих вниз по южному берегу ручья. Их было шестеро, вооруженных мечами и топорами, и они бежали к столбу, на который нацелились мы. И тут я понял, что произошло. Во всяком случае, понадеялся, что понял, – но в тот момент все висело на волоске.
У меня оставался всего один миг, чтобы принять решение, и я вспомнил о трех норнах, сидящих у корней Иггдрасиля. Если я сделаю неправильный выбор (выбор, о котором норны знали наперед), я могу погубить все, чего я хотел тем утром добиться.
«Возможно, – подумал я, – Эрик решил сам открыть выход из ручья».
Может, он решил, что я не приду. Или понял, как открыть выход, не нападая на людей своего брата. Может, те шестеро были воинами Эрика. А может, и нет.
– Убейте их, – сказал я, едва сознавая, что говорю, едва сознавая, какое решение я принял.
– Господин? – переспросил Клапа.
– Немедленно!
Я уже двигался.
– Быстро, пошли!
Команда сторожевого корабля метала копья в шестерых воинов, но ни одно копье не попало в цель; а трое из бегущих уже добрались до столба.
Райпер, гибкий и быстрый, обогнал меня, и я оттащил его назад левой рукой, прежде чем обнажить Вздох Змея.
И так в безжалостном зареве перед рассветом явилась смерть. Смерть на грязном берегу.
Шестеро добрались до столба раньше нас, и один из них, очень высокий, замахнулся топором на цепь, обвивающую столб. Но брошенное с корабля копье ударило его в бедро, и он, шатаясь, с ругательствами отступил. Пятеро его товарищей повернулись к нам; они казались изумленными. Мы застали их врасплох.
Я издал боевой клич, клич без слов, и прыгнул на этих пятерых. То была безумная атака. Меч мог пронзить мой живот и оставить меня корчиться в крови, но боги были со мной. Вздох Змея ударил в центр щита, отбросив его владельца назад и сбив с ног. Я последовал за упавшим, веря, что Райпер и Клапа не дадут скучать четырем остальным. Клапа размахивал огромным топором, Райпер танцевал танец меча, которому научил его Финан.
Я полоснул Вздохом Змея человека, пытавшегося подняться, и клинок разрубил его шлем, так что он снова упал. Я извернулся, чтобы сделать стремительный выпад, метя Вздохом Змея в того высокого воина, что пытался перерубить цепь.
Он обернулся, взмахнув мечом, и в небе хватило света, чтобы я разглядел под ободом шлема ярко-рыжие волосы, а между нащечниками – торчащую ярко-рыжую бороду. Это был Эйлаф Рыжий, давший клятву верности Хэстену. И тут я понял, что случилось в то предательское утро.
Пожар запалил Хэстен.
И Хэстен должен был увезти Этельфлэд.
А теперь ему нужно было открыть выход из ручья, чтобы его корабли могли уйти.
Поэтому мы должны оставить выход из ручья закрытым. Мы явились, чтобы его открыть, а теперь нам придется сражаться на стороне Зигфрида, чтобы русло осталось перегороженным… И я ткнул мечом в Эйлафа, который, однако, ухитрился увернуться от клинка. Его топор попал мне по запястью, но слабо – я едва почувствовал удар сквозь кольчугу и плащ. Мимо просвистело копье, брошенное с корабля, потом еще одно тяжело ударилось в столб и осталось торчать в нем, дрожа.
Я, спотыкаясь, миновал Эйлафа, неуверенно ступая по болотистой земле.
Эйлаф был быстр, а у меня не было щита. Я нырнул под замах топора, повернувшись к противнику, потом двумя руками попытался вогнать ему в живот Вздох Змея, но щит Эйлафа остановил выпад. Я услышал позади плеск и понял, что команда сторожевого корабля идет нам на выручку. Там, где сражались Клапа и Райпер, кто-то вопил, но у меня не было времени проверить, что там случилось.
Я снова сделал выпад. Меч проворнее топора, и Эйлаф Рыжий все еще заносил правую руку; ему пришлось щитом отразить мой клинок, а я сделал быстрое движение снизу вверх, и Вздох Змея, скрипя и звеня, скользнул по железному ободу щита. Из-за этого удара верхняя кромка щита Эйлафа врубилась в его череп под краем шлема.
Я почувствовал, как сломалась кость. Топор продолжал двигаться, я перехватил топорище левой рукой и дернул. Эйлаф покачнулся, глаза его стали стеклянными из-за только что полученной раны. Я пнул его в ногу, в которую попало копье, высвободил Вздох Змея и ткнул им сверху вниз. Клинок пробил кольчугу, заставив Эйлафа дернуться. Потом он грузно рухнул в грязь и попытался вырвать топор из моей хватки. Он рычал на меня, его лоб превратился в кровавое месиво.
Я обругал его, пинком отбросил его руку от топорища и полоснул по шее Вздохом Змея. А потом наблюдал за его предсмертными содроганиями.
Люди из команды сторожевого корабля пробежали мимо меня, чтобы убить людей Эйлафа, а я сорвал с окровавленной головы Рыжего шлем. Со шлема капала кровь, но я надел его поверх своего кожаного и понадеялся, что нащечники скроют мое лицо.
Люди, явившиеся с корабля, скорее всего, видели меня на пиру Зигфрида и если узнают меня, то повернут свои мечи против меня. На острове было десять или двенадцать членов команды, они убили пятерых товарищей Эйлафа Рыжего, но перед этим Клапа получил свою последнюю рану.
Бедный Клапа, такой тугодум, обычно такой ласковый, а во время сражения такой сильный, лежал теперь с открытым ртом, и по его бороде текла кровь. Я увидел, как он задрожал, и прыгнул к нему, нашел упавший меч и вложил в пустую правую ладонь Клапы, а после сомкнул его пальцы на рукояти. Грудь Клапы изувечил топор, смешавший его ребра, легкое и кольчугу в кровавое булькающее месиво.
– Кто ты? – закричал человек с корабля.
– Рагнар Олафсон, – назвался я выдуманным именем.
– Зачем ты здесь?
– Наш корабль сел на мель у берега, – ответил я, – и мы отправились на поиски помощи.
Райпер плакал. Он держал Клапу за левую руку, снова и снова повторяя имя друга.
В битве мы заводим себе друзей. Мы дразним друг друга, насмехаемся друг над другом и оскорбляем, но все равно любим друг друга. В битве мы становимся ближе братьев, и Клапа с Райпером стали такими близкими друзьями. А теперь датчанин Клапа умирал, а сакс Райпер плакал. Однако его слезы были не слезами слабости, а слезами дикого гнева, и, крепко сжимая руку Клапы, сомкнутую на рукояти меча, я заметил, как Райпер повернулся и поднял свой меч.
– Господин, – сказал он.
Я круто повернулся и увидел, что по берегу спускаются новые люди.
Хэстен послал целую команду, чтобы открыть выход из ручья. Их корабль был вытащен на сушу в пятидесяти шагах вниз по берегу, а за этим кораблем я увидел множество других судов, ожидающих возможности выйти в море, когда им освободят путь.
Хэстен и все его люди бежали из Бемфлеота и увозили с собой Этельфлэд.
А за ручьем, на холме под горящим домом, я увидел воинов Зигфрида и Эрика, бесстрашно несущихся вниз по крутому склону, чтобы напасть на предателя Хэстена. А его люди, намного превышая нас числом, теперь угрожали нам.
– «Стена щитов»! – проревел кто-то.
Я понятия не имел, кто это прокричал. Помню только, мне подумалось: «Мы все умрем на этом илистом берегу».
Я похлопал Клапу по окровавленной щеке, увидел его топор, лежащий в грязи, и почувствовал такую же ярость, какую чувствовал Райпер. Вложив в ножны Вздох Змея, я схватил этот огромный, с широким лезвием и длинным обухом, военный топор.
Команда Хэстена мчалась с воплями, подгоняемая необходимостью поскорее вырваться из ручья, прежде чем люди Зигфрида придут, чтобы их прикончить. Хэстен делал все, что в его силах, чтобы задержать погоню, – он поджег корабли Зигфрида, вытащенные на дальний берег ручья. Я смутно сознавал, как вспыхнули эти новые огни, как пламя быстро струится по покрытому дегтем такелажу, как ветер гонит клубы дыма через ручей, вздувшийся от наступающего прилива. Но наблюдать за всем этим мне было некогда.
Я успел лишь приготовиться встретить вопящих людей… Но когда им осталось промчаться последние несколько шагов, а нам – умереть здесь, кто-то позвал нас в «стену щитов». «Стена» выбрала удачное место для построения: перед нами извивалась одна из многочисленных канав Канинги. То была не ахти какая канава, просто ложе илистого ручья, но атаковавшие нас люди начали спотыкаться на ее скользких склонах. И тогда мы ринулись вперед.
Пришла наша очередь вопить, и моя ярость выплеснулась в красном неистовстве битвы.
Я замахнулся громадным топором на споткнувшегося человека. Тот не успел восстановить равновесие, и мой боевой клич превратился в торжествующий вопль, когда лезвие врезалось в его шлем, разрубив пополам череп и мозг. Хлынувшая кровь казалась черной. Все еще крича, я выдернул топор и замахнулся снова.
Я забыл обо всем, остались только безумие, отчаяние и гнев.
Веселье битвы. Безумие крови.
Воины, которых следовало убить.
И наша «стена щитов» двинулась к краю канавы, в которой барахтались наши враги.
То были мгновения неистовой резни; клинков, сверкающих в свете луны; черной как деготь крови и криков людей – криков диких, как вопли птиц в темноте.
И все-таки врагов было куда больше, и они окружали нас с флангов. Все мы погибли бы там, у столба с цепью сторожевого корабля, если бы с бортов привязанного судна не попрыгали новые люди и не побежали по мелководью, чтобы атаковать наших врагов слева.
Но людей Хэстена все равно было больше, и они протискивались из задних рядов, мимо умирающих товарищей, и кидались на нас.
Нам пришлось медленно отступать – не только под натиском их оружия, но и под натиском их массы, а у меня не было щита. Я размахивал топором, сжимая топорище двумя руками, рыча, удерживая людей на расстоянии тяжелым лезвием, хотя копейщик, находившийся за пределами досягаемости моего топора, все время тыкал в меня копьем. Рядом со мной был Райпер: он подобрал упавший щит и делал все, что мог, чтобы меня прикрыть, но все равно копейщик ухитрился нанести удар мимо щита и пропороть мне лодыжку. Я замахнулся топором, и тяжелое лезвие ударило врага в лицо.
Потом я выхватил из ножен Вздох Змея; его вопль был песней войны. Моя рана была несерьезной, чего нельзя было сказать о ранах, которые наносил Вздох Змея.
Какой-то безумец, широко разинув рот и показывая беззубые десны, замахнулся на меня топором. Вздох Змея легко и изящно отобрал его душу – так изящно, что я торжествующе засмеялся, выворачивая клинок из живота врага.
– Мы сдерживаем их! – взревел я, и никто не заметил, что я кричу по-английски.
Но хотя наша маленькая «стена щитов» и впрямь стойко держалась, стоя перед громадным столбом, нападающие обошли нас слева, и люди на нашем левом фланге, на которых напали с двух сторон, бросились бежать. Спотыкаясь, мы подались назад, чтобы последовать за ними.
В наши щиты вреза́лись клинки, топоры расщепляли доски, мечи звенели о мечи – и мы отступали, не в силах сдержать такое множество врагов. Нас оттеснили от огромного причального столба, и в небе теперь было достаточно света, чтобы я увидел зеленую слизь, облепившую столб, на котором ржавела цепь.
Люди Хэстена издавали оглушительный победный клич, широко разинув рты; их глаза ярко блестели от разгоревшегося на востоке света. Они знали, что победили, – а мы просто бежали прочь.
У меня нет слов, чтобы описать момент перед тем, как рассвет начался в полную силу.
Шестьдесят или семьдесят человек пытались нас убить, они уже расправились с несколькими членами команды сторожевого корабля, а остальные люди с этого судна бежали обратно на затопляемую приливом береговую полосу, в густую грязь. Я снова подумал, что мне предстоит умереть здесь, где море гонит рябь по скользкому мелководью…
Но нападавшие удовольствовались тем, что отогнали нас от столба, а потом вернулись к нему и намотанной на него цепи.
Некоторые наблюдали за нами, словно приглашая осмелиться и вернуться на твердую землю, бросить им вызов, в то время как остальные рубили цепь топорами.
За ними – там, где гасли последние звезды, – я увидел корабли Хэстена, дожидающиеся возможности выскользнуть в море: они чернели на фоне самой темной части неба.
Топоры со звоном рубили, а потом прозвучал радостный крик, и я увидел, что тяжелая цепь скользнула по грязи, как змея. Отлив уже превратился в сильный прилив, и сторожевой корабль поворачивал на восток – его несла в ручей вздымающаяся вода. А я ничего не мог сделать, только наблюдал, как Хэстену открывают путь к бегству.
Теперь нападавшие на нас люди бежали обратно на свой корабль. Цепь исчезла в мелкой воде – сторожевой корабль медленно тащил ее прочь.
Я помню, как брел по грязи, спотыкаясь, держа одну руку на плече Райпера, а моя левая нога хлюпала в полном крови сапоге.
Сжимая Вздох Змея, я понимал, что не могу помешать увезти Этельфлэд в плен куда хуже нынешнего.
«Теперь выкуп удвоят, – подумал я, – а Хэстен станет повелителем воинов, человеком, чье богатство превосходит даже его безмерную алчность. Он соберет армию. Он явится, чтобы уничтожить Уэссекс. Он сделается королем, и все это произойдет лишь потому, что перерубили цепь и наконец-таки открыли путь из Хотледжа».
И тут я увидел Хэстена. Он стоял на носу своего корабля, который, как я знал, носит название «Дракон-мореплаватель». Это судно держалось впереди всех кораблей, ожидающих, когда устье ручья будет открыто.
Хэстен в доспехах и плаще гордо стоял под головой ворона, венчающей нос его корабля. Его шлем блестел в наступившем рассвете, клинок обнаженного меча сиял, сам он улыбался. Он победил. Я не сомневался – Этельфлэд на этом корабле, а за ним двадцать других: флот Хэстена, его люди.
Воины Зигфрида и Эрика добрались до ручья и спустили на воду несколько судов, которые пощадил огонь. Они завязали сражение с кораблями Хэстена, находившимися в арьергарде, и в зареве горящих кораблей я увидел блеск оружия. Там снова гибли люди – но все это было слишком поздно. Ручей был открыт.
Сторожевой корабль, который удерживала только цепью на носу, поворачивался все быстрее. Я знал – спустя несколько биений сердца узкий проход станет широким. Я наблюдал, как весла Хэстена глубоко погружаются, чтобы удержать «Дракона-мореплавателя» против прибывающего прилива, и понимал, что в любой момент на эти весла сильно налягут и я увижу, как стройное судно промчится мимо сидящего на мели сторожевого корабля. «Дракон-мореплаватель» пойдет на восток, к новым укреплениям, к судьбе, которая принесет Хэстену королевство, некогда называвшееся Уэссексом.
Мы молчали. Я не был знаком с людьми, рядом с которыми сражался, а они не знали меня. Мы стояли молча, безутешные незнакомцы, и наблюдали, как выход из ручья ширится и светлеет небо.
Солнце почти коснулось кромки мира, восток разгорелся красным, золотым и серебряным светом. И солнечный свет отразился на мокрых лопастях весел корабля Хэстена, когда его люди вынесли их далеко вперед.
На мгновение эти отражения ослепили меня, а потом Хэстен прокричал команду, лопасти исчезли в воде, и длинный корабль рванулся вперед.
И только тут я осознал, что в голосе Хэстена звучит паника.
– Гребите! – кричал он. – Налегайте!
Я не понял, почему он паникует. Ни одного из кораблей Зигфрида, на которые в спешке погрузились люди, не было рядом, перед Хэстеном лежало открытое море, и все-таки голос его звучал отчаянно.
– Гребите! – завопил он. – Гребите!
И «Дракон-мореплаватель» еще быстрее скользнул навстречу ярко-золотому морю. Его драконья голова, с задранным носом и оскаленными зубами, бросала вызов восходящему солнцу.
А потом я увидел, почему паникует Хэстен. Приближался «Морской орел».
Финан принял решение. Позже он объяснил мне, почему решил именно так, но даже много дней спустя ему давалось это трудно. Им руководил не только разум, но и инстинкт. Он знал: я хочу открыть ручей, однако, приведя «Морского орла» в Хотледж, Финан снова преграждал путь в море. И все-таки он это сделал.
– Я увидел твой плащ, – объяснил он.
– Мой плащ?
– Зигзаг молнии, господин. И ты защищал столб с цепью, а не атаковал его.
– А если меня убили? – предположил я. – Если мой плащ забрал враг?
– А еще я узнал Райпера, – сказал Финан. – Этого уродливого коротышку ни с кем не спутаешь, верно?
Поэтому Финан велел Ралле привести «Морского орла» в ручей. Они притаились у восточного конца острова Двух Деревьев – клочка болот и грязи, образовывавшего северный берег входа в канал, и с прибывающим приливом Ралла вошел в Хотледж. Перед тем как войти в ручей, он приказал втянуть весла, а потом направил «Морского орла» так, чтобы корабль прошелся по веслам одного из бортов «Дракона-мореплавателя».
Я наблюдал за этим. «Морской орел» находился в центре ручья, в то время как корабль Хэстена был ближе ко мне, поэтому я не видел, как сломались длинные весла, но слышал треск. Я слышал, как расщепляется дерево, когда ломается весло за веслом, слышал вопли людей Хэстена, когда отброшенные назад вальки крушили им груди – то было ужасное ранение. Крики все еще звучали, когда «Дракон-мореплаватель» внезапно вздрогнул и остановился. Ралла налег на рулевое весло, чтобы толкнуть корабль Хэстена, направляя на илистый отлогий берег Канинги.
А потом «Морской орел» тоже внезапно остановился, пойманный в ловушку между севшим на мель сторожевым судном и только что оказавшимся на мели «Драконом-мореплавателем».
Ручей снова был перекрыт, теперь сразу тремя кораблями.
А солнце уже совсем поднялось над морем, сверкающее, как золото, заливающее землю ослепительным новым светом. И ручей у Бемфлеота превратился в место убийств.
Хэстен приказал своим людям взять на абордаж лишенного мачты «Морского орла» и перебить его команду. Я сомневался, что Хэстен знает, чей это корабль, – он знал только, что это судно разрушило все его надежды. И люди Хэстена начали с воплями прыгать на борт «Орла», где обнаружили Финана во главе моих гвардейцев; и две «стены щитов» сошлись у передних скамей гребцов.
Топор и копье, меч и щит.
Мгновение я мог только наблюдать. Я слышал треск щитов, врезающихся друг в друга, видел, как блестит свет на воздетых клинках, видел, как все больше людей Хэстена толпится на носу «Морского орла».
Сражение шло по всему устью ручья. Позади трех сцепившихся кораблей прилив гнал остальной флот Хэстена обратно, к горящим судам на берегу. Но не все суда Зигфрида горели, и все больше и больше кораблей, на которые погрузились люди, шли на веслах к арьергарду флота Хэстена. Там тоже начался бой.
А надо мной, там, где виднелись очертания зеленого холма Бемфлеота, все еще горел дом; на берегу Хотледжа пылали суда, и свет золотистого утра затеняли клубы дыма, под которыми умирали люди, и клочки черного пепла, трепеща, как мотыльки, плыли с небес.
Люди Хэстена на берегу – те, что загнали нас в грязь и разрубили цепь сторожевого корабля, – прошлепали по мелководью, чтобы взобраться на «Дракона-мореплавателя», а потом присоединиться к бою на борту «Морского орла».
– Следуйте за ними! – крикнул я.
У людей Зигфрида не было никаких причин мне повиноваться. Они меня не знали, знали только, что я сражался рядом с ними. Но они поняли, что я хочу сделать, и их переполняла боевая ярость. Хэстен предательски нарушил соглашение с Зигфридом, а они были на стороне Зигфрида, поэтому люди Хэстена должны были умереть.
Те, кто заставил нас обратиться в постыдное бегство, уже забыли про нас. Теперь они находились на борту «Дракона-мореплавателя» и пробирались к «Морскому орлу», собираясь убить команду, которая помешала Хэстену сбежать. Мы не встретили отпора, взбираясь на борт их корабля. Люди, которых я вел, были моими врагами, но они этого не знали и охотно последовали за мной – им не терпелось послужить своему господину.
И вот мы ударили по людям Хэстена с тыла и на мгновение стали хозяевами положения. Наши клинки разили воинов в спины, и те умирали, даже не успев понять, что на них напали. А потом выжившие повернулись, и мы превратились всего лишь в горстку людей, противостоящих сотне.
На борту корабля Хэстена было слишком много людей, и на носу «Морского орла» не хватило места, чтобы все они присоединились к битве. Но теперь у команды «Дракона-мореплавателя» появился собственный враг. У них появились мы.
А корабль был узким. Наша «стена щитов», которую легко могли обойти с флангов на суше, растянулась здесь от одного борта «Дракона-мореплавателя» до другого, а скамьи гребцов останавливали тех, кто рвался к нам. Этим людям приходилось притормаживать, иначе они рисковали споткнуться о скамьи, доходившие им до колена. И все равно они спешили до нас добраться.
У них была Этельфлэд, и каждый человек сражался за свою мечту разбогатеть, и все, что им было нужно, чтобы стать богачами, – это нас убить.
Я поднял щит человека, которого сразил во время нашей первой неожиданной атаки. И теперь – с Райпером по правую руку и с незнакомым воином по левую – я позволил врагам приблизиться. И пустил в ход Вздох Змея. Мой короткий меч, Осиное Жало, обычно лучше подходил для сражения в «стене щитов», но сейчас враг не мог сойтись с нами вплотную, потому что мы стояли позади скамей гребцов.
Там, где я стоял, в центре корабля, не было скамей, а препятствием для нападавших служила подпорка мачты. И я все время посматривал влево и вправо, мимо огромной подпорки, чтобы вовремя заметить опасность.
Человек со всклокоченной бородой взобрался на скамью перед Райпером, собираясь рубануть того топором по голове. Но этот воин слишком высоко держал щит, и Вздох Змея пронзил его живот снизу вверх. Я повернул клинок, дернул вбок, и топор норвежца упал позади Райпера, пока враг вопил и дергался на моем клинке.
Что-то врезалось в мой щит – топор или меч. Человек со вспоротым животом упал на это оружие, и кровь побежала по клинку Вздоха Змея, согревая мою руку. Рядом со мной воткнулось копье – его отразил мой щит. Наконечник копья исчез, когда копье дернули назад, и я внахлест сомкнул свой щит со щитом Райпера как раз перед тем, как копейщик ударил снова.
Я помню, как думал: «Пускай! Они могут все утро тыкать копьями в щиты, и без толку!»
Чтобы нас сломить, нужно было перебраться через мешающие атаке скамьи и сразиться с нами лицом к лицу. Посмотрев поверх края щита, я увидел лица и бороды врагов. Враги кричали. Я понятия не имел, какими оскорблениями они нас поливают, знал только, что они нападут снова.
И они напали, и я снова вскинул щит. Слева от меня человек вскочил на скамью, а я ткнул его в ногу Осиным Жалом. То был слабый удар, но умбон моего щита попал противнику в живот и отбросил его назад. Чей-то клинок ударил меня в низ живота, но кольчуга не порвалась.
Теперь они толпой двигались по кораблю; те, что были в задних рядах, заставляли передних идти прямо на наши клинки. Они теснили нас своим весом, и я смутно сознавал, что кое-кто из наших людей защищает нам спины от контратаки воинов Хэстена, взявших на абордаж «Морского орла», а теперь пытающихся отбить у нас «Дракона-мореплавателя».
Два человека сумели пройти мимо подпорки мачты и обрушили на меня свои щиты. Эта сокрушительная атака заставила меня качнуться вбок и назад. Я обо что-то споткнулся, сел на край гребцовой скамьи и в слепой панике ткнул Вздохом Змея мимо края щита. Я почувствовал, как клинок пронзил кольчугу, кожаную одежду, кожу, мышцы и плоть. Что-то врезалось в мой щит, и я толкнул его вперед – мой меч застрял в теле противника. Это было чудом, что никто не помешал мне встать. Края моего щита соприкоснулись с краями щитов стоявших слева и справа, я проревел боевой клич и, вывернув Вздох Змея, вырвал его из тела врага.
Топор зацепился за верхнюю кромку моего щита; противник попытался оттянуть его вниз, открыв меня для удара. Но я резко опустил щит, высвободил его, а потом снова вскинул вверх. Мой меч снова был свободен, и я смог сделать им выпад, целясь в того, кто держал топор.
Теперь во мне смешались воедино инстинкты, ярость и вопящая ненависть.
Сколько длился этот бой?
Может, мгновения, а может, час. Я не знаю и по сей день. Я слушаю, как мои поэты поют о былых боях, и думаю: «Нет, все было не так». И уж наверняка тот бой на борту корабля Хэстена не имел ничего общего с песнями, которые распевают мои поэты. Тот бой был не героическим и грандиозным, и не лорд войны приносил смерть своим непобедимым искусством владения мечом.
Была паника. Был малодушный страх. Люди обделывались в том бою, люди мочились, люди истекали кровью, люди гримасничали и люди плакали жалобно, как высеченные дети.
То был хаос взлетающих клинков, ломающихся щитов, увиденных краем глаза промельков, отчаянного парирования ударов и выпадов вслепую. Ноги скользили по крови, мертвые лежали со скрюченными руками, раненые зажимали ужасные смертельные раны, и плакали, и звали матерей, и кричали чайки. И все это воспевают поэты, потому что такова их работа. Они заставляют все это выглядеть просто чудесным.
Мягкий ветер дул над приливом, заполняющим ручей Бемфлеота, где крутилась вода. Только что пролитая кровь струилась и растворялась, растворялась и струилась, пока ее не поглощало зеленое море.
Вначале было две битвы. Моя команда на борту «Морского орла», возглавляемая Финаном, при помощи уцелевших воинов Зигфрида со сторожевого корабля отчаянно сражалась против гвардейцев Хэстена. Мы помогали им, взобравшись на «Дракона-мореплавателя», до тех пор, пока в конце ручья, где ярко горели корабли, люди Зигфрида и Эрика не атаковали задние суда флота Хэстена.
Теперь все переменилось.
Эрик увидел, что случилось у устья ручья, и, вместо того чтобы сесть на корабль, повел своих людей вверх по южному берегу, шлепая по мелководью маленького канала, который вел к острову Двух Деревьев. А потом они ринулись на очутившийся на мели сторожевой корабль. С этого корабля они перепрыгнули на «Морского орла» и присоединились к «стене щитов» Финана. Финану нужна была эта помощь, потому что корабли Хэстена наконец-то начали грести, чтобы спасти своего господина, и на борт «Морского орла» взбирались новые люди, а другие карабкались на «Дракона-мореплавателя».
То был хаос. И когда люди Зигфрида увидели, что сделал Эрик, многие последовали за ним, и сам Зигфрид, на борту длинного корабля поменьше, нашел достаточно глубокое место, чтобы грести против прилива. Он повел корабль туда, где шло сражение у устья ручья, туда, где сцепились вместе три судна, где люди дрались, не ведая с кем.
Казалось, все были против всех. Помню, мне подумалось, что так будут выглядеть битвы, которые ожидают нас в зале мертвых Одина, – вечное веселье, когда воины будут сражаться весь день и воскресать, чтобы всю ночь напролет пить, есть и любить женщин.
Люди Эрика, хлынув на борт «Морского орла», помогли Финану отогнать назад абордажную команду Хэстена. Некоторые из этой команды попрыгали в ручей, который был здесь достаточно глубок, чтобы в нем утонуть, другие спаслись на только что подошедших кораблях флота Хэстена, а оставшиеся упрямцы построились дерзкой «стеной щитов» на носу «Морского орла».
Финан с помощью Эрика выиграл эту битву, поэтому многие люди Финана смогли взойти на борт «Дракона-мореплавателя», придя на помощь нашей окруженной «стене щитов».
И бой на корабле Хэстена стал не таким яростным, когда его воины поняли: их не ждет ничего, кроме смерти. Они подались назад, перешагивая через скамьи и бросая своих погибших, и зарычали на нас с безопасного расстояния. Теперь они ждали, когда мы атакуем.
Именно тогда, во время этой маленькой передышки, когда противники с обеих сторон взвешивали вероятность жизни и смерти, я увидел Этельфлэд.
Она съежилась под рулевой площадкой «Дракона-мореплавателя» и оттуда смотрела на путаницу смертей и клинков. На лице ее не было страха. Она обхватила руками двух своих служанок и наблюдала за боем широко раскрытыми глазами, но страха не выказывала. Она должна была быть в ужасе, потому что последние несколько часов не видела ничего, кроме огня, паники и смерти вокруг.
Как выяснилось позже, Хэстен приказал поджечь крышу дома Зигфрида, и в последовавшем затем хаосе его люди ринулись на охранников, которых Эрик поставил у дома Этельфлэд. Охранники погибли, а Этельфлэд похитили из ее жилища и стремительно потащили вниз по склону холма, туда, где ждал «Дракон-мореплаватель».
Это было хорошо проделано; умный, простой и жестокий план. И он мог бы сработать, если бы не «Морской орел», ожидавший сразу за устьем ручья. А теперь сотни людей рубили и кололи друг друга в дикой схватке, где никто в точности не знал, кто его враг. Люди сражались просто потому, что сражение было их весельем.
– Убейте их! Убейте их!
Это кричал Хэстен, побуждая своих людей вернуться к бойне. Ему нужно было только убить наших людей и людей Эрика – и он вырвался бы из ручья. Но позади него быстро плывущий корабль Зигфрида пронесся мимо других судов Хэстена. Рулевой Зигфрида направил судно на три корабля, блокировавшие ручей. Там оказалось достаточно места, чтобы весла сделали три сильных гребка – и меньший корабль с силой врезался в нос «Морского орла», на котором шел бой. Врезался как раз туда, где последние люди из абордажной команды Хэстена стояли «стеной щитов».
И я увидел, как эти воины качнулись вбок от удара, а еще увидел, как обшивку «Морского орла» вогнало внутрь, когда ахтерштевень корабля Зигфрида с силой врезался в мое судно. Зигфрида столкновение чуть не выбросило из кресла, но он сумел сесть прямо, облаченный в медвежий плащ, с мечом в руке, и взревел, обращаясь к своим врагам, чтобы те пришли и погибли от его меча – Внушающего Страх.
Люди Зигфрида прыгали через борт, спеша присоединиться к битве, в то время как Эрик, с взлохмаченными волосами, с мечом в руке, уже перебрался через корму «Морского орла», чтобы взобраться на борт «Дракона-мореплавателя». Он дико рубился, прокладывая дорогу к Этельфлэд.
Чаша весов боя стала клониться в другую сторону.
Появление Эрика и его людей, атака корабля Зигфрида заставила воинов Хэстена перейти к обороне. Остатки этих воинов на «Морском орле» дрогнули первыми. Я увидел, что они стараются вернуться на «Дракона-мореплавателя», и подумал, что люди Зигфрида, должно быть, атаковали с воющей яростью, раз их противники так быстро обратились в бегство. Но потом увидел, что мой корабль тонет: судно Зигфрида расщепило его борт, и морская вода хлестала через сломанные доски.
– Убейте их! – вопил Эрик. – Убейте их!
И под его предводительством мы двинулись вперед, а люди перед нами отступили, попятились, пройдя мимо ряда скамей. Мы следовали за ними, перебираясь через препятствия, чтобы вновь и вновь обрушивать на их щиты град ударов.
Я сделал выпад Вздохом Змея, но попал только в щит. Топор просвистел мимо моей головы, удар не попал в цель лишь потому, что «Дракон-мореплаватель» в тот момент резко качнулся. И я понял, что прибывающий прилив поднял корабль со дна. Мы были на плаву.
Раздался громовой крик:
– Весла!
Топор застрял в моем щите, расщепив дерево, и я увидел безумные глаза уставившегося на меня человека, который пытался вытащить свое оружие. Я далеко толкнул щит и вонзил Вздох Змея в его грудь, вложив в удар всю свою силу, так что клинок проткнул кольчугу. А человек все таращился на меня, когда мой меч нашел его сердце.
– Весла!
Это кричал Ралла, обращаясь к тем моим людям, которым больше не приходилось защищаться от нападающих воинов Хэстена.
– Весла, вы, ублюдки! – гаркнул он, и мне подумалось, что он, должно быть, спятил, раз пытается грести на тонущем корабле.
Но Ралла не спятил. Он рассуждал весьма разумно. «Морской орел» тонул, но «Дракон-мореплаватель» был на плаву, и нос его нацелился на устье Темеза. Однако Ралла расщепил весла с одного борта «Дракона», поэтому теперь посылал нескольких моих людей перенести весла «Морского орла» через разделявшее два корабля пространство. Он собирался захватить корабль Хэстена.
Вот только «Дракон-мореплаватель» превратился теперь в водоворот обезумевших людей. Команда Зигфрида перебралась через погружающийся в воду нос «Морского орла» и столпилась на рулевой площадке над головой Этельфлэд. Оттуда они рубили людей Хэстена, которых теснили назад мои товарищи и команда Эрика, сражавшегося с яростью безумца. У Эрика не было щита, только длинный меч, и я подумал, что он уже дюжину раз должен был погибнуть, кидаясь на врагов, но боги любили его в тот момент – Эрик оставался жив, а враги его погибали. И все больше людей Зигфрида наступали с кормы, так что Хэстен и его команда оказались зажаты с двух сторон.
– Хэстен! – закричал я. – Иди сюда и умри!
Он увидел меня и явно удивился, но я не знал, услышал ли он мой крик. Хэстен хотел жить, чтобы сражаться снова. «Дракон-мореплаватель» плыл, но по такому мелководью, что я чувствовал, как киль его ударяется о дно. А позади были другие корабли Хэстена.
Хэстен прыгнул за борт, оказавшись по колено в воде, и его команда последовала за ним: они побежали по берегу Канинги к их следующему кораблю, где были бы в безопасности.
И сражение, только что такое неистовое, угасло в мгновение ока.
– Сука у меня! – закричал Зигфрид.
Он каким-то образом сумел высадиться на корабль Хэстена. Его туда не перенесли, потому что кресло с шестами, на котором его поднимали, все еще стояло на корабле, потопившем «Морского орла». Но огромная сила рук Зигфрида помогла ему перебраться через опускающийся борт, а потом взобраться на «Дракона-мореплавателя». А теперь он лежал, вытянув бесполезные ноги, и в одной руке держал меч, а другой сжимал волосы Этельфлэд.
Его люди ухмылялись. Они победили. Они вернули свой трофей.
Зигфрид улыбнулся брату.
– Сука у меня, – повторил он.
– Отдай ее мне, – сказал Эрик.
– Мы заберем ее обратно, – ответил Зигфрид, все еще не понимая.
Этельфлэд пристально смотрела на Эрика. Ей пришлось распластаться по палубе, потому что ее золотые волосы были в огромной ручище Зигфрида.
– Отдай ее мне, – повторил Эрик.
Не скажу, что наступила тишина. Тишины не могло быть, потому что вдоль линии кораблей Хэстена все еще кипела битва, и ревел огонь, и стонали раненые, но все равно как будто наступила тишина.
Зигфрид обвел глазами людей Эрика и остановил взгляд на мне. Я был выше остальных, и, хотя стоял спиной к восходящему солнцу, Зигфрид, должно быть, увидел что-то, что помогло ему меня узнать, и потому он поднял меч и указал на меня клинком.
– Сними шлем, – приказал он своим удивительно высоким голосом.
– Я не твой человек, чтобы ты отдавал мне приказы, – ответил я.
Со мной все еще было несколько людей Зигфрида, тех самых, что явились со сторожевого корабля, чтобы помешать первой попытке Хэстена вырваться из ручья. Теперь эти люди повернулись ко мне с поднятым оружием, но Финан тоже был здесь, а с ним – мои гвардейцы.
– Не убивайте их, – сказал я. – Просто выбросьте за борт. Они сражались рядом со мной.
Зигфрид выпустил волосы Этельфлэд, пихнув ее назад, к своим людям, приподнял свое громадное, искалеченное тело, облаченное в черное, и подался вперед.
– Ты и сакс, а? – обратился он к Эрику. – Ты и этот предатель-сакс? Ты предаешь меня, брат?
– Я заплачу твою долю выкупа, – ответил Эрик.
– Ты? Заплатишь? Чем? Мочой?
– Я заплачу выкуп, – настаивал Эрик.
– Ты не можешь заплатить даже козе, чтобы она слизала пот с твоих яиц! – взревел Зигфрид. – Заберите ее на берег!
Последние слова были обращены к его людям.
И Эрик напал. Ему не следовало этого делать. Люди Зигфрида не смогли бы свести Этельфлэд на берег, потому что «Дракон-мореплаватель» был подхвачен приливом и его несло мимо наполовину затонувшего «Морского орла». Теперь мы дрейфовали вниз по течению, двигаясь на следующие корабли Хэстена, и я боялся, что в любую минуту нас возьмут на абордаж.
Ралла тоже этого боялся, поэтому потащил нескольких людей к гребцовым скамьям.
– Гребите! – закричал он. – Гребите!
А Эрик бросился в бой, собираясь сразить тех, кто теперь держал Этельфлэд. Ему пришлось пройти мимо брата, который припал к скользкой от крови палубе, – черный и сердитый. И я увидел, как Зигфрид поднял меч, увидел удивленный взгляд Эрика при виде того, как родной брат обратил против него оружие. И я услышал вопль Этельфлэд, когда ее любовник наткнулся на Внушающего Страх.
Лицо Зигфрида ничего не выражало, ни ярости, ни сожаления. Он держал меч, когда его брат согнулся на клинке… А потом, не дожидаясь приказа, мы напали.
Люди Эрика и мои, плечом к плечу, снова начали убивать, и я помедлил лишь для того, чтобы схватить за плечо одного из своих воинов.
– Позаботься о том, чтобы Зигфрид остался жив, – приказал я, даже не посмотрев, с кем именно говорю.
А потом понес Вздох Змея в последнюю резню, случившуюся тем кровавым утром.
Воины Зигфрида умерли быстро. Их было мало, а нас – много. Они продержались мгновение, встретив наш натиск сомкнутой «стеной щитов», но мы налетели на них с яростью, рожденной горьким гневом, и Вздох Змея пел, как вопящая чайка.
Я отбросил щит, желая лишь одного – рубить этих людей, и первый же мой удар сбил вниз вражеский щит и рассек челюсть человека, который попытался завопить, но только выплюнул кровь, когда Ситрик вогнал клинок в открытую красную утробу его рта.
«Стена щитов» сломалась под нашей яростью. Люди Эрика сражались, чтобы отомстить за своего господина, а мои – за Этельфлэд, которая скорчилась, прикрыв руками голову, пока вокруг нее погибали люди Зигфрида. Она пронзительно вопила, безутешно, как женщина на похоронах, и, может, именно потому осталась в живых: в резне на корме «Дракона-мореплавателя» люди боялись ее ужасных воплей. То были ужасные, затопляющие весь мир звуки скорби, и они не умолкли даже после того, когда последние люди Зигфрида прыгнули за борт, чтобы спастись от наших мечей и топоров.
Зигфрид остался один, а «Дракон-мореплаватель» шел теперь полным ходом против прилива, чтобы на немногочисленных веслах выбраться из ручья.
Я набросил на плечи Этельфлэд свой пропитанный кровью плащ. Корабль стал двигаться быстрее, когда гребцы Раллы поймали ритм и еще несколько человек, бросив щиты и оружие, схватили длинные весла и просунули их в отверстия в бортах «Дракона-мореплавателя».
– Гребите! – крикнул Ралла.
Он сошел с палубы, на которой хлюпала кровь, чтобы взять рулевое весло.
– Гребите!
Зигфрид остался на корабле. Зигфрид был жив. Он сидел на палубе, подогнув бесполезные ноги, без меча, у его горла держали меч. Осферт, сын Альфреда, сжимал рукоять этого меча и нервно поглядывал на меня.
Зигфрид ругался и брызгал слюной. Тело его брата с Внушающим Страх, все еще торчащим в животе, лежало рядом с Зигфридом.
Небольшие волны захлестывали мыс Канинги: вода заливала широкую полосу, затопляемую во время приливов.
Я пошел к Зигфриду и встал над ним, глядя на него сверху вниз, не слыша его оскорблений.
Потом посмотрел на труп Эрика и подумал, что этого человека я мог бы полюбить, мог бы сражаться рядом с ним, мог бы узнать его как брата. После я взглянул в лицо Осферта, так похожее на лицо его отца.
– Я сказал тебе когда-то, – обратился я к нему, – что, убивая калек, ты не заработаешь себе репутацию.
– Да, господин, – ответил он.
– Я был не прав. Убей его.
– Дайте мне мой меч! – потребовал Зигфрид.
Осферт заколебался, когда я оглянулся на норвежца.
– Я проведу жизнь после смерти в зале Одина, – сказал я ему. – И буду там пировать с твоим братом. И ни он, ни я не хотим оказаться в твоей компании.
– Дайте мне меч!
Теперь Зигфрид умолял. Он потянулся к рукояти Внушающего Страх, но я пинком отбросил его руку от трупа Эрика.
– Убей его, – велел я Осферту.
* * *
Мы швырнули Зигфрида Тарглисона за борт где-то в море, по которому плясал солнечный свет, за островом Канинга. Потом повернули на запад, чтобы наступающий прилив понес нас вверх по реке.
Хэстен ухитрился подняться на борт одного из своих кораблей и некоторое время гнался за нами, но наше судно было длиннее и быстрее, и мы уходили от него все дальше. В конце концов он бросил погоню, и дым Бемфлеота становился все меньше, пока не стал походить на длинное низкое облако.
А Этельфлэд все плакала.
– Что нам делать? – спросил меня кто-то.
Это был главный из двадцати трех уцелевших воинов Эрика, которые спаслись вместе с нами.
– Все, что угодно, – ответил я.
– Мы слышали, твой король вешает норманнов, – сказал этот человек.
– Тогда первым он повесит меня, – сказал я. – Вы будете жить, – пообещал я. – И в Лундене я дам вам корабль, чтобы вы могли отправиться куда захотите. – Я улыбнулся. – Вы можете даже остаться и служить мне.
Эти люди благоговейно уложили тело Эрика на плащ. Они вытащили меч Зигфрида из тела своего господина и отдали мне, а я передал его Осферту.
– Ты его заслужил, – сказал я.
Так и было, потому что в этой убийственной неразберихе сын Альфреда сражался как мужчина.
В мертвой руке Эрика был зажат его меч, и я подумал, что Эрик уже в пиршественном зале и наблюдает за мной оттуда.
Я увел Этельфлэд от трупа ее любовника на корму и обнимал, а она плакала. Ее золотые волосы касались моей бороды, она цеплялась за меня и плакала, пока слезы ее не иссякли. Тогда она заскулила и спрятала лицо на моей окровавленной кольчуге.
– Король будет нами доволен, – сказал Финан.
– Да, – ответил я.
Выкуп не будет выплачен. Уэссекс в безопасности. Норманны передрались и убили друг друга, их корабли горели, их мечты обратились в пепел.
Я чувствовал, как Этельфлэд дрожит, прижимаясь ко мне. А я смотрел на восток, где ослепительное солнце стояло над горящим Бемфлеотом.
– Ты отвезешь меня обратно к Этельреду, да? – обвиняющим тоном спросила она.
– Я отвезу тебя к твоему отцу, – ответил я. – Куда еще я могу тебя отвезти?
Она не ответила, потому что знала – выбора нет.
Wyrd bið ful aræd. Судьбы не избежать.
– И никто никогда не должен узнать, – тихо продолжал я, – о тебе и об Эрике.
Она опять ничего не ответила, да и не могла уже ответить. Она слишком бурно всхлипывала, а я обхватил ее руками так, как будто мог укрыть от наблюдающих людей, и от мира, и от мужа, который ее ждал.
Длинные весла погружались в воду, речные берега становились ближе, а на западе дым Лундена пятнал летнее небо.
Когда я вез Этельфлэд домой.
