32. Эд

Иногда, – Джемма оглянулась на багрового вопящего ребенка, который выгибал спину за соседним столиком, – мне кажется, что худшие примеры заботы о детях наблюдают не социальные работники, а бариста.

Она энергично помешивала кофе, будто пыталась сдержать слова, которые рвались с языка.

Мамаша, по спине которой элегантно струились спиральные светлые кудри, продолжала ворковать, уговаривая ребенка прекратить и выпить свой «карапузо». Ребенок не обращал на нее внимания – возможно, не слышал из-за собственных криков.

– Надо было пойти в паб.

– В четверть двенадцатого утра? О господи, ну почему она не скажет ему прекратить? Или не выведет на улицу? В наше время никто не умеет справляться с детьми.

Ребенок завопил громче. У Эда заболела голова.

– Надо было пойти.

– Куда?

– В паб. Там было бы тише.

Джемма уставилась на него и задумчиво провела пальцем по его подбородку:

– Эд, сколько ты выпил прошлой ночью?

Он покинул полицейский участок выжатым как лимон. После они встретились с его барристером – Эд уже забыл его имя – вместе с Полом Уилксом и двумя другими солиситорами, один из которых специализировался на инсайдерской торговле. Адвокаты сидели вокруг стола из красного дерева и говорили, словно по нотам. Они изложили версию обвинения без обиняков, чтобы у Эда не осталось сомнений касательно его будущего. Против него: электронная переписка, показания Дины Льюис, телефонные звонки ее брата, новообретенная решимость Управления по финансовым услугам прижать к ногтю всех, замешанных в инсайдерской торговле. Его собственный чек с подписью.

Дина поклялась, что не знала, будто поступает нехорошо. Она заявила, что Эд практически всучил ей деньги. Она сказала, если бы знала, что его предложение незаконно, то никогда бы так не поступила. И ничего не сказала бы брату.

Свидетельства в его пользу: он не заработал на сделке ни цента. Команда юристов решила – на взгляд Эда, слишком охотно – сделать упор на его невежество, глупость, недавно обретенное богатство, непонимание последствий и ответственности, налагаемых руководящим постом. Они заявят, Дина Льюис прекрасно знала, что делает, что они с братом заманили Эда в ловушку. Комиссия по расследованию внимательно изучила счета Эда и не нашла ничего подозрительного. Он регулярно платил налоги. Не делал капиталовложений. Он вообще не любил усложнять.

И чек не был выписан Дине. Она вписала имя своим почерком. Юристы предложили заявить, будто Дина украла у него пустой чек.

– Но она не крала, – возразил Эд.

Похоже, никто не услышал.

Юристы сказали, что тюремное заключение пока под вопросом, но в любом случае придется выплатить огромный штраф. И разумеется, попрощаться с «Мэйфлай». Эду запретят занимать руководящие посты, возможно, надолго. Он должен быть к этому готов. Адвокаты начали совещаться между собой.

И тогда Эд сказал:

– Я хочу признать свою вину.

– Что?

Все замолчали.

– Я действительно посоветовал ей это сделать. Я не думал, что это противозаконно. Просто хотел, чтобы она убралась, и потому сказал ей, как немного подзаработать.

Все переглянулись.

– Эд… – начала Джемма.

– Я хочу рассказать правду.

Один из солиситоров наклонился к нему:

– Вообще-то, у защиты довольно сильные позиции, мистер Николс. Учитывая отсутствие вашего почерка на чеке – единственном вещественном доказательстве обвинения, – можно с уверенностью утверждать: мисс Льюис использовала ваш счет в личных целях.

– Но я и правда выписал ей чек.

Пол Уилкс тоже наклонился к нему:

– Эд, ты понимаешь, что делаешь? Если ты признаешь вину, твои шансы на тюремное заключение существенно возрастут.

– Мне все равно.

– Тебе будет не все равно, когда придется по двадцать три часа проводить в одиночке в Винчестере ради собственной безопасности.

Эд отмахнулся от Джеммы:

– Я просто хочу рассказать правду. Как все было.

– Эд, – схватила его за руку сестра, – правде не место в зале суда. Ты только сделаешь хуже.

Но он покачал головой и откинулся на спинку кресла. И больше ничего не говорил.

Он знал, что его считают странным. Ну и пусть. Он был не в силах притворяться, будто ему не все равно. Оцепенело сидел и молчал. Большинство вопросов задавала его сестра. Эд слышал: «Закон о финансовых услугах и рынках двухтысячного года, ля-ля-ля… тюрьма открытого типа, штрафные взыскания, Закон об уголовном правосудии тысяча девятьсот девяносто третьего года, ля-ля-ля», – и ему было абсолютно наплевать. Ну, сядет он на время в тюрьму, и что? Он все равно уже все потерял – в два приема.

– Эд? Ты слышал, что я сказала?

– Прости.

«Прости». Кажется, в последнее время он только и говорит: «Прости». Прости, я тебя не расслышал. Прости, я не слушал. Прости, я все испортил. Прости, мне хватило глупости влюбиться в женщину, которая считала меня полным идиотом.

Ну вот: привычный спазм при мысли о ней. Как она могла ему лгать? Как могла почти неделю сидеть рядом с ним в машине и не проболтаться?

Как она могла говорить с ним о своих финансовых проблемах? Как могла говорить с ним о доверии, падать в его объятия и все время помнить, что вытащила у него деньги из кармана?

Ей даже не пришлось ничего отвечать. Ее молчание сказало ему все. Доля секунды между тем, как она заметила пропуск, который Эд неверяще держал в руке, и, запинаясь, попыталась все объяснить.

Я собиралась тебе рассказать.

Это не то, что ты думаешь. Рука взметнулась ко рту.

Я не думала.

О боже. Это не…

Она оказалась хуже Лары. По крайней мере, Лара не скрывала, что ее привлекает. Ей нравились деньги. Нравилось, как Эд выглядит, – после того как она вылепила из него свой идеал. Пожалуй, в глубине души они оба понимали, что их брак – своего рода сделка. Эд говорил себе, что все браки – сделки, так или иначе.

Но Джесс? Джесс вела себя так, словно никогда никого по-настоящему не хотела, кроме него. Джесс позволила ему думать, будто он ей нравится, даже когда его рвало, когда он был покрыт синяками, когда боялся встречи с собственными родителями. Она мило улыбалась и позволяла ему считать себя особенным.

– Эд?

– Прости? – Он поднял голову.

– Я знаю, это нелегко. Но ты справишься. – Сестра потянулась через стол и сжала его руку. За ее спиной вопил ребенок. У Эда раскалывалась голова.

– Конечно, – сказал он.

Как только Джемма ушла, он отправился в паб.

Ввиду пересмотренного заявления Эда слушание его дела ускорили, и последние несколько дней до суда он провел с отцом. С одной стороны, он сам этого хотел, с другой – у него больше не было обставленной квартиры в Лондоне. Все вещи были убраны на хранение в ожидании завершения сделки. Покупатель согласился уплатить запрошенную сумму, даже не посмотрев квартиру. Агент по продаже недвижимости, похоже, не удивился. «У нас список ожидания на этот дом, – сказал он, когда Эд отдал ему запасные ключи. – Инвесторы ищут надежное место для вложения денег. Честно говоря, скорее всего, квартира простоит пустой несколько лет, пока ее не надумают выставить на продажу». До Эда дошло, что почти все квартиры вокруг постепенно опустели. Теперь понятно, почему вечерами в доме светилось так мало окон. На мгновение Эду захотелось выхватить у агента ключи. Разве это правильно? А как же люди, которым негде жить? Но он проглотил возражения. Когда он продаст оба дома, придется подыскать жилье поменьше и подешевле, но сперва надо узнать, сколько денег у него останется. Узнать, сможет ли он найти другую работу. Так странно находиться в таком подвешенном состояни.

Три ночи Эд провел в доме родителей, спал в своей старой комнате, просыпался на рассвете и водил пальцами по текстурным обоям над изголовьем кровати, вспоминая, как его сестра-подросток с топотом поднималась по лестнице и хлопала дверью своей комнаты, переваривая очередное оскорбление, которыми ее щедро осыпал отец. Завтракал Эд с матерью на кухне, в тишине. Он постепенно начинал понимать, что отец никогда не вернется домой. Никогда больше не сядет за стол, не расправит раздраженно газету, не возьмет кружку крепкого черного кофе без сахара. Время от времени мать разражалась слезами, извинялась и махала на Эда рукой, прижимая салфетку к глазам. «Ничего не случилось. Правда, милый. Просто не обращай внимания». В жарко натопленной палате номер три отделения «Виктория» Боб Николс все меньше говорил, меньше ел, меньше делал. Эду не нужно было разговаривать с врачами, чтобы видеть, что происходит. Плоть словно покидала его отца, таяла, оставляя на костях натянутую полупрозрачную кожу; глаза в запавших глазницах казались огромными: смерть утверждала на него права.

Они играли в шахматы. Разговоры утомляли отца, но, как ни странно, играть в шахматы он мог. Он часто засыпал посередине игры, погружался в забытье во время хода, и Эд терпеливо сидел у кровати и ждал, когда отец проснется. Он открывал глаза, мгновение-другое пытался понять, где находится, закрывал рот и хмурил брови, оценивая положение на доске. Эд двигал фигуру и делал вид, что из игры вырвана минута, а не час. Они беседовали. Не о том, что действительно важно. Наверное, они с отцом слеплены из другого теста. Они болтали о крикете, погоде, возмутительных тарифах на развлекательную систему, установленную в изножье больничной койки. Отец упоминал о медсестре с ямочками на щеках, которая всегда рассказывает что-нибудь забавное. Просил Эда позаботиться о матери. Беспокоился, что она слишком много работает. Боялся, что чистильщик канав будет драть с нее втридорога, если его не будет рядом. Его раздражало, что он потратил осенью кучу денег, чтобы убрать мох с лужайки, и не увидит результата. Эд не пытался спорить. Не хотел показаться снисходительным.

– А где юла? – спросил отец как-то вечером. Он готовился поставить мат через два хода. Эд пытался найти способ ему помешать.

– Какая юла?

– Твоя девушка.

– Лара? Папа, ты же знаешь, что мы…

– Не она. Другая.

Эд перевел дыхание.

– Джесс? Она… э-э-э… наверное, дома.

– Она мне понравилась. Она так на тебя смотрела. – Отец медленно подвинул ладью на черный квадрат. – Я рад, что ты ее нашел. – Он едва заметно кивнул. – Неприятности, – пробормотал он себе под нос и улыбнулся.

Стратегия Эда рассыпалась. Отец победил его в три хода.