Катастрофа
Я просто Мо — и ничего больше. Ещё подростком я поняла, как сильно родители колебались, оставить ли мне жизнь? Ненавижу! Чем дольше живу, тем больше ненавижу! Это от них я получила в наследство мозг, на котором не прочитывается большая часть зон кортекса. Врождённая аномалия. От таких, как я, избавляются. Всех смутило лишь то, что это был первый случай, единственный в рифе… возможно, во всех рифах. Они растерялись. Ещё бы: прогнозирование личности невозможно, как… как на заре человечества. Судьба за закрытым пологом, тёмная карта, пустая страница. Из меня мог получиться гений или идиот с одинаковой долей вероятности, патологическая убийца, дегенератка, сексуальная машина, тупица, маниакальная домохозяйка, — да что угодно… А вышло ещё хуже: уродка, гермафродит, оставленный лишь потому, что чудовищный, неслыханный гормональный сбой обнаружил себя не на двенадцатый день зачатия, а на двенадцатом году жизни. Я — уникум, подопытный зверёк, мне позволено жить лишь для того, чтобы снабжать фактами медицинскую профессуру. Уверена, что и после смерти отвратительное тело, к которому даже я привыкала с трудом, это тело не найдёт покой в конвекторе. Нет. Оно и после смерти будет служить учёному любопытству.
Ненавижу!
И — живу. Живу, живу — потому что не-жить — страшнее.
Небытие безысходно и непоправимо. А здесь ещё есть надежда. Сколько у меня их было, этих надежд! В раннем детстве кнопки вызова невероятно высоки, дотянуться до них — сложная задача. Зато какие возможности они сулят! Надежда — те же кнопки. Я живу рывками, сверхусилием заставляя мозг тянуться навстречу очередной мечте. Но вот пульт становится доступен. И я понимаю, что, по сути, для меня ничего не изменилось. Процветает «Нуво», моя лаборатория, моё детище. Открытия «Нуво» служат обществу Морских Колоний. Так говорят. Что ж. То, к чему я дотянусь в очередной раз, уже не будет просто научным прорывом. Это обещает освобождение для меня.
Настоящее.
Истинное.
Иногда я бываю почти счастлива. Когда завершаю очередную работу, как было с кибернитом.
Я позволила назвать кристалл, ха, нужно же и моим коллегам что-то делать.
И ещё папа…
Невероятный сплав ненависти к этому человеку и… непередаваемое чувство родственности. Возможно, даже благодарность за то, что всё-таки живу, дышу, мыслю… Мыслю! Вот оно — ключевое слово: мыслю — значит живу!
Отец держит на плаву.
Он сильно волнуется всякий раз, когда видит меня. Я чувствую его страдание. Капитан до сих пор решает задачу: прав ли, что оставил меня? Он тщательно скрывает это, но есть вещи, которые не обязательно знать, достаточно чувствовать. Странным было однажды открыть для себя, что чувства для человека могут значить так много. Очень много. Раньше я не понимала людей: рациональность не в состоянии объяснить все эти ужимки, недосказанности, настроения, чудовищную алогичность решений. С начала учёбы вокруг меня были лишь зрелые люди. Я не люблю вспоминать многие моменты, сопровождавшие мой рост и взросление. Пожалуй, все, кто был рядом, просто терпеливо и смиренно подчинялись, — редкое явление в обществе подводников. Спасибо папе — это он всё устроил. Он дал мне шанс выжить и не покончить с собой, прозорливо окружив именно такими людьми, которые в силах общаться с разумом напрямую, без посредников-чувств. Только на четвёртом десятке лет до меня стало доходить, что эмоции — это универсальная смазка трущихся частиц механизма всего мироздания. Я поздно начала чувствовать: ещё один несомненный признак уродства. Внутреннее соответствует внешнему. И наоборот. У меня так.
Я плохо знаю людей.
Сотрудников «Нуво» вряд ли можно считать людьми. Старые обломки со слуховыми аппаратами, искусственными челюстями и вживлёнными в сердце электродами. Всё это ходит, поскрипывая суставами, движется, заправляется витаминными коктейлями до сих пор, потому что у них есть главная для меня ценность — уникальные мозги. Я привыкла к этим человеческим реликтам. Моя юность прошла среди них.
Я плохо знаю ОСТАЛЬНЫХ людей.
Что ж, тем лучше для них. Если бы не надежда на освобождение, если бы не жажда вырваться из клетки уродливого тела, я могла бы пойти путём, подсказанным генералом Оберманном. Отец хочет войны. Сверхоружие — вот его мечта. Могла бы я осуществить её? Могла. До сих пор мозг Мо справлялся со всеми задачами, которые ставили перед лабораторией. Но сейчас я слишком занята, отец. И взволнованна. Непривычное состояние. Вот оно как бывает. Предчувствую, мой уход будет похож на бегство. Счастье, что мне это дано! Бежать, бежать без оглядки! Надежда, которая в сегодняшнем дне нереальна, но осуществима в завтрашнем дне. Когда-нибудь я смогу продолжить жизнь в новом теле!
Осталось недолго. Я на верном пути.
Странно, как быстро вызревает в человеке всепоглощающее чувство! Даже в таком уродливом, как я.
ОН явился!
Он — как озонированное дыхание вентиляторов в начале весны, как освежающая струя воды, как яркий прожектор: ОН! Он вошёл в лабораторию в первый раз — все обернулись на звуки его голоса. Не помню, что он говорил. Казалось, он дразнит, смеётся, зовёт на волю — прочь из стен, увешанных панелями чутких приборов, из леса прозрачных голографических экранов, до отказа заполнивших лабораторию. И мне стало тесно, как в клетке. И привычные стены сделались пленом. ОН! Я боялась смотреть в его сторону. Слишком плотно его окружали ароматы а, может, гормоны или флюиды — аура здорового самца, нереальная, метафизическая, — она в тот момент стала реальностью, и я обоняла, я чувствовала, почти осязала то, что окружало его.
Он!
Мне казалось, его появление здесь — невозможное, невероятное чудо, как падение небесной звезды на рабочий стол. Я искала след похожих эмоций на лицах сотрудников «Нуво», но не находила ничего подобного. Лица старых соратников не выражали ничего, кроме вежливого и заинтересованного внимания к представителю СУББОТ. Мой персонал старался самым наилучшим образом представить работу лаборатории. У нас есть что показать. Все были озабочены этим и только этим. В сравнении с прекрасным пришельцем лица лучших профессоров Союза потеряли остатки эфемерной привлекательности, которую накладывает привычка. Как будто кто-то снял с меня очки, делавшие окружающее сносным. Без этого флёра смотреть в лица людей, которым я безраздельно доверяла, стало неприятно до боли. И… я так и не решилась обернуться к гостю. Ему не нужно видеть моё лицо… Достаточно горбатой широкой спины, красноречиво свидетельствующей о том, что анфас будет ещё страшнее… Случись мне прочесть даже лёгкую тень испуганного недоумения или брезгливости в межбровье, в складках его благородного высокого лба, в глазах — сияющих, лучезарных — и рану в сердце не залечить ничем. И все талисманы Колоний будут бессильны. Нет. Этому не бывать. Я украдкой рассматривала его в отражении экранов…
Он — яркий и изысканный, как цветок экзотической лианы. Он пахнет чем-то невероятным. Я не знала, что так может пахнуть мужчина: пряно, с тонкой холодной нотой… даже названия этому нет, потому что нет слов в моей лексике. И приходится идти в электронную сеть и искать там объяснения всему, что несёт он в себе: запахи, цвет, жесты, символизм причёски и сигналы, которые излучает его тело…
Лишь после его ухода до меня дошло, что, как его отражение служило мне, так и я была видима ему.
Я испытала сильнейшее потрясение.
Впервые я не в состоянии была работать. Работать? О! Я была не в состоянии есть, спать, думать о чём-то кроме него!.. Я была сломлена, смята, раздавлена!
Чтобы скрыть безнадёжное своё положение, на следующий день я ускорила работы над проектом «Лунные Питри». Я загнала своих людей, бросив их на алтарь науки. Уверена, они стали ненавидеть меня. Они понимали, что задание станет последним в их жизни: никакая любовь к науке не оправдывает эту бешеную гонку.
Но я добилась своего.
Последние исследования выполнены, измерения точны, расчеты проверены, мощности введены в действие. Точность эксперимента ожидается порядка девять в третьей, — а этого достаточно, чтобы быть уверенной в успехе.
Не знаю, кто последует за мной и двумя патриархами — самыми старыми учёными «Нуво». Не знаю, сколько лет понадобится, чтобы люди Моря ощутили потребность пойти по нашему пути. Но сегодня я торю дорогу в космос в надежде, что она понадобится не мне одной. И не старым развалинам, дни которых уже сочтены. Она понадобится всему подводному человечеству.
ОН являлся не раз.
СУББОТ в его лице ведёт наблюдение за работами «Нуво». Его визиты могли стать обыденностью, но не стали. Он продолжал волновать. Просто я уже могла справиться с собой.
Невероятно умён.
Выдержал все проверки, которые я задумала для того, чтобы ввести его в заблуждение и ощутить своё превосходство. Что ж. Тем хуже для меня. Или наоборот: тем твёрже желание уйти и не возвращаться. Возможно, я дарю себе шанс через много-много лун увидеть его потомков. Может, это будет не просто встреча, а нечто большее. Думать об этом приятно.
Прячась за зеркальным экраном я могла наблюдать за ним, оставаясь невидимой.
Он.
ОН!
Будь он проклят!
Сейчас я бегу из родного мира — и всё из-за него!
Стартовал присланный омега-тэ. Отец ждёт результаты работ по созданию сверхоружия. Главнокомандующий, твоего сверхоружия нет. И вряд ли оно понадобится. Есть кое-что получше, и мне и моим людям было чем заняться. СУББОТ свидетель: все субсидии шли на «Лунных Питри» — и это так же верно, что вместо матрицы мозга по кибернитовому следу с планеты уйдёт оригинал: разум профессора Мо и разум моих коллег.
На поверхности, вместо того, чтобы править о-тэ к флагманскому кораблю генерала Ли Оберманна, мы пересаживаемся на о-вертушку и держим путь в альтиплано, к точке Сильюстани — так называют это место люди Суши. Силью — так говорят подводники. По словам пилота, это не слишком далеко от побережья.
Красная ровная как стол местность: я видела альтиплано на экранах о-визора. На Суше глубокая ночь, высокогорная поверхность хорошо отражает звёздный свет.
Я впервые в жизни смотрю на настоящие звёзды. Их невероятно, нереально много. Здешняя атмосфера чиста, хрустально-прозрачна и тонка. Сильное головокружение пугает: я не привыкла созерцать безбрежные просторы Надмирья. Что-то с вестибулярным аппаратом, я теряю ориентацию в пространстве, мир переворачивается, кажется, мы падаем в звёздную бездну…
Я крепко зажмуриваюсь.
Постепенно неприятное ощущение отступает, и я уже в состоянии почти спокойно смотреть сквозь прозрачный пластик корпуса о-вэ.
Движение.
Его ощутимость и очевидность непривычны.
Внизу откатываются назад и исчезают из виду гигантские снежные пики. За ними открывается плато со сглаженным рельефом…
Мы на высоте пяти тысяч метров над уровнем моря, и на высоте восьми тысяч метров от глубоководного тихоокеанского разлома. Того самого, в котором Великая Глубь скрывает риф Союз и другие мегаполисы.
Местность под нами светлее, чем я могла представить. По словам пилота, о-вэ уже в заданном квадрате. Ещё четыре минуты, и геликоптер зависнет точно над Силью.
Где-то в океане плывёт корабль «Новая Европа». Его антенны нацелены на лунный кратер Тихо Браге. С помощью антенн «Новой Европы» кибернит направит наши матрицы в западный сектор кратера, на заброшенную станцию времён робкой и неудачной экспансии человечества в космос. И кратер Тихо станет колыбелью первых Лунных Питри. Станет моим убежищем…
— Непредвиденная ситуация! Профессор Мо, в точке Силью — люди!
— Этого не может быть, я ничего не вижу!
— Вам мешает завеса, скрывающая нас. Смотрите на экран камеры наблюдения. В центре круга прыгают местные и каким-то непонятным образом вносят ритмичные искажения в поток Силью. Видимо, выполняют варварский обряд… Они наверняка окажутся в потоке.
«Это ОН!
Смеётся надо мной! Уродливая горбунья, тебе ли бежать от самой себя? Луна, и та не готова принять такую, как ты!
Не-ет!!! Сейчас или никогда!»
Я закрываю глаза и говорю сухо:
— Сэр, действуйте по плану.
— Как быть с лю…
Обрываю на полуслове:
— Сэр, в 21:15:15 по времени Морских Колоний, то есть, через сорок пять секунд, откроется кибернит-канал рассчётной мощности! Мы должны быть готовы!
Я знаю, какая сила заключается в моём голосе, когда мне чего-то хочется.
Я смотрю в лица профессоров Харбстона и Сёгу, и мои коллеги понимают, что освобождение от дряхлого тела для них так и не наступит.
Я не могу допустить, чтобы канал, рассчитанный на три интеллект-единицы, иссяк, передавая пять. И распылил по вселенной доверенные ему матрицы человеческого сознания.
Решено: я отправляюсь в кампании двух чужих и, скорее всего, чуждых мне интеллектов. Но это вернее, чем риск перегрузки… Риск остаётся, пока внизу под нами обезьяны Суши скачут в потоке Силью. Кто знает, в чём заключается странный обряд местных аборигенов, не навещавших точку Силы как минимум, 150 лет? Как бы там ни было, случайности должны быть исключены и я, как руководитель проекта, отдаю приказ:
— Офицер, немедленно стреляйте парализатором в радиусе сорока футов вокруг Силью. Это на время остановит других идиотов, если они тоже задумали попрыгать в Силью. А большего и не нужно, всё случится в мгновение. Да, важно: люди в точке контакта должны быть живыми. Учтите это! Никаких мер к ним!
«Уверена, что пограничные состояния мозга, наступающие в момент смерти, — совсем не то, что следует законсервировать на Луне до лучших времён».
Время 21:15:15.
Неожиданный сильный удар по голове оборвал все ощущения. Нестерпимо сияющее жерло тоннеля, зовущего к свету, — и прежняя Мо отодвинулась, стала ненужной и растаяла позади. По спирали, в лучезарном вихре, в эпицентр свечения устремилась освобождённая чистая энергия разума.
* * *
О-вэ, зависший точно над Силью, рывком дёрнуло к земле, содрогнулся корпус, испытавший чудовищные напряжения непонятной природы.
Пассажиров в кабине подбросило.
Профессора Мо вышвырнуло из кресла с такой силой, что все провода, сетью опутавшие её голову, выскочили из разъёмов, выломав панель чувствительного, но хрупкого исследовательского оборудования.
Тревожно светилась и мигала электроника. Пилот понял, что снят миракль, скрывавший его вертушку от наблюдателей с поверхности. Но это не всё. От удара теменем о купол кабины переломились шейные позвонки профессора Мо, и тяжёлое тело Мо упало на дряхлых пассажиров, довершив трагедию в небе над Сильюстани. Профессор Харбстон скончался в тот же миг, второй профессор в плачевном состоянии вытерпел экстренное приземление, но жить ему осталось не больше часа, и лишь благодаря тому, что пилот по просьбе старика впрыснул ему непозволительное количество стимуляторов и болеутоляющих, израсходовав небольшой запас бортовых медикаментов.
До последнего вздоха профессор наговаривал в диктофон информацию для инженера СУББОТ, контролировавшего работы в лаборатории. По волнению в его голосе и спутанным объяснениям, это было невероятно важно.
Он заставил пилота вертушки поклясться, что информация будет немедленно закодирована и не попадёт в третьи руки.
— Только для инсуба, это очень… важно… — были последние слова профессора Сёгу.
Закончив кодировать речь старика Сёгу, пилот мрачно прошептал:
— Мир вам, Лунные Питри!
Затем ввёл эссенцию памяти себе в вену, скорчившись и стиснув зубы от болевого спазма. Претерпел, отдышался.
Всё, что лейтенант Фред знал о событиях на этом континенте, заставляло готовиться к худшему. Но хранение информации в физиологических жидкостях организма многое упрощало: под любыми пытками пилот не сможет выдать то, что не в состоянии извлечь из собственной крови и лимфы без помощи медиков. А читать «писаное кровью», — кажется, у внешних есть такое выражение, — на Суше не умели, это точно.
«Если хоть половина из того, что сказал профессор, не предсмертный бред, — то Подводные Колонии сегодня понесли невосполнимую утрату. Бездна, я не знал, что наши учёные научились сохранять интеллекты с высоким индексом!
Я вёз три уникальных разума, и они потеряны для всего подводного человечества. Профессор Мо самовольно отстегнулась перед самым экспериментом, я просто не успел велеть ей закрепить ремни, всё случилось мгновенно… Старик Сёгу прочёл показания приборов и утверждает, что четыре матрицы человеческого сознания ушли по назначению, а это значит, первый эксперимент блестяще удался. Блестяще? Не знаю, не знаю… По моей части всё хуже некуда: я сейчас вижу троих мёртвых пассажиров, а ещё трёх местных парней, лежащих в круге Силью. Эксперимент их угробил. Бедняги попали точно в зону действия потока. Я этого и боялся.
Все, как один, доходяги, с нездоровым ранним облысением. Все, как один, длинные. Не приходилось видеть таких скелетонов среди местных, — здесь традиционно едят много мяса. Вряд ли где-то на Суше потребляют так много животного белка, как в Южной Америке. Здешний народ покрепче в кости и шире, чем эти… Остальную стаю таких же худых и нескладных фанатов Сильюстани пришлось парализовать. Оклемаются через час, если сердце у всех в порядке».
Фред подвёл итоги:
«Значит, дело обстоит так: на лунную базу ушло сознание троих идолопоклонников, плюс разум профессора Мо. Мо — не старый ещё коренастый коротышка с неприятным выражением мясистого мятого лица и пронзительным взглядом чёрных глаз, как буравчики, сверливших мой затылок во время полёта. От этого взгляда не спасал даже шлем. Из переговоров в эфире над чилийским побережьем я запоздало понял, что безбородый Мо, похожий на разбойника-рабовладельца Суши, — на самом деле, женщина. Их босс. Очень авторитетная персона. Она выглядела гораздо крепче, чем оказалась на самом деле. Мир тебе, профессор Мо!»
Пилот сноровисто проверил содержимое кабины разбитого о-вэ, поставил программу самоуничтожения электроники, перезарядил пугливо мигающий красным поисковый маячок.
В ближайшие часы его жизнь зависела от того, кто успеет сюда раньше — местные, или патруль Моря. Следовало предусмотреть всё.
Приготовления заняли немного времени.
Осмотр местности тоже не понадобился: на подлёте Фред прекрасно рассмотрел каменистое плато с лентой дороги, петляющей вокруг невысоких горок.
Он постоял над телами погибших, поразмышлял и решил положить шесть трупов людей Моря и Суши рядом. Возможно, это расценят как свидетельство уважения к умершим людям и знак его доброй воли…
Когда перетаскивал трупы, из-под накрученного на шею одного покойного жалкого синтетического тряпья показался шнурок талисмана.
Фред подумал:
«Вот кальмар, стянул у парня Моря! А этот хранитель — последняя модель, видно по дизайну!»
Изящная вещица напоминала миниатюрный опаловый коготь, оправленный в ажурную серебряную сетку тонкой работы.
Фред срезал шнур, собираясь проверить и отправить штуковину в карман.
Талисман хранит информацию о теле, которое предназначен оберегать, до ста двадцати дней. Если незнакомого парня, с которого содрали хранитель, убили недавно, о нём можно узнать многое, даже какой смертью умер солдат.
Лейтенант приложил крохотный корпус хранителя к манжете на своём запястье.
— Бездна! — сорвалось с его губ:
— Да этот парень и есть хозяин талисмана!
Талисман зафиксировал повреждения головы, несовместимые с жизнью. И записи свидетельствуют: у человека как будто разом вынули мозги!
Пилот принялся внимательно осматривать следующие два трупа в центре Силью. На предплечье каждого парня его датчик прочитал невидимые идентификационные маркеры. Солдатам Армии Моря наносят эти метки, кодируя жизненно важную информацию.
На двоих убитых Фред обнаружил талисман. У третьего не оказалось при себе хранителя, но это ничего не значило. Человек мог проглотить талисман в минуту смертельной опасности.
Пилот в волнении бросился за периметр круга Силью и стал торопливо перебегать от одной жертвы к другой. И эти парни, все до одного, оказались подводниками. Самый крупный, могучий и плечистый бородач был мёртв. Видимо, слабое сердце не выдержало удар боевого парализатора. Если бы лейтенант вовремя оказал ему помощь…
Если бы!..
Фред потёр виски.
Он — единственный живой среди трупов и обездвиженных солдат Моря.
Коротко зумкнув, сигнальный маяк предупредил: по дороге двигалась гражданская техника. Уже. Со стороны разгоравшейся утренней зари люди Суши спешат к месту крушения вертолёта подводников.
Понадобится около часа, пока очнутся и смогут двигаться ребята, наверняка сбежавшие из плена.
Фред пожалел, что странного вида каменные башенки далековато от его вертушки. Их крепкие бока и круглая форма могли сгодиться для обороны. Вид изнурённых ребят-подводников не внушал надежды на благополучный исход встречи с местными, даже если парни Моря успеют полностью прийти в себя и стать на ноги. Оставалось только надеяться, что к Силью спешат не военные, а местные полицейские.
Фред глянул на свой о-вэ.
Разбитому геликоптеру уже не взлететь, но, если ещё функционирует магнитная подушка, то можно перевести вертушку на бреющем полёте на вершину горки, к кульпам.
Фред привычно, сноровисто впрыгнул в кабину. Проверил ручное управление. Несколькими манипуляциями рычагов очистил о-вэ от пассажирских кресел и приборов учёных. Всё равно, электроника из соображений безопасности спалена.
Порожний геликоптер приподнялся и завис в десяти дюймах над поверхностью.
Медленно, поднимая в холодном воздухе ленивые облачка пыли двумя малыми турбинами геликоптера, пилот принялся перегонять о-вэ от одного парализованного солдата к другому.
Минута на каждого.
Или чуть больше.
Нет, на последних у него уходило больше…
Фред, страдая от мучительного в разреженной атмосфере перенапряжения, втащил последнее обездвиженное тело на пол кабины, и вертушка, повинуясь рулям, стала медленно взбираться по подъёму вверх, к ближайшей круглой башне.
Вблизи таинственная кульпа оказалась не такой маленькой, какой виделась на расстоянии.
Тем лучше.
Пилот опустил о-вэ. Покидая кабину, погладил круглый бок изящной прозрачной капли геликоптера:
— Твоя последняя стоянка, дружок!
Он подумал было перенести ребят внутрь башни, но понял, что за короткое время не справится. И, по здравому размышлению, ничего не выиграет: далеко на горизонте между холмами уже показалось облачко пыли на дороге.
Парням Моря предстояло провести в неподвижном состоянии ещё полчаса, затем — в зависимости от состояния организма, каждому ещё минут десять-двадцать на полное восстановление двигательных функций.
Тем временем к основанию пологой горки, или, скорее, каменного холма, на котором угнездился Фред, подъехали четыре полицейских авто.
«Судя по нашивкам, усиленный патруль местных карабинеров, — подумал пилот. — Эти служаки, отяжелевшие на гражданке, не любят делать лишних движений. Ввязываются в бой крайне редко, так что можно попробовать договориться. Если на кораблях Моря благополучно приняли мой сигнал бедствия, то боевой о-вэ прибудет в Силью в первой половине дня. Потянуть время, дождаться своих, а там, скорее всего, карабинеры поспешат уехать, чтобы спокойно писать рапорты в тиши кабинетов».
Не доезжая до склона, на безопасном расстоянии остановились машины.
Предусмотрительно прячась за их бортами, вышли и совещались мужчины в форме, окрашенной, как пятнистая кожа мурены.
Фред порадовался, что успел занять позицию вверху. Его высотка доминировала над местностью и над дорогой. Крутые петляющие изгибы древнего пути через альтиплано были отмечены камнями, которые тысячелетиями откатывали к обочинам, отсюда каждый изгиб виден как на ладони. Карабинеры не стали подъезжать ближе, прекрасно зная, что на поворотах узкой дороги, ползущей в гору, легко могут быть обстреляны. Лезть на рожон им не хотелось.
За спиной пилота, среди тесно лежащих в о-вэ солдат, зашевелился парень.
Это широкиплечий здоровяк пришёл в себя раньше остальных. Тело ещё плохо подчинялось ему, но парень не забыл тренировку в учёбке, и принялся выполнять движения, которые были ему по силам, помогая телу скорее вернуться в нормальное состояние.
С трудом пошевелив онемевшим ртом, парень заговорил. И первый вопрос был:
— Что с Серым? Валевский жив?
«Это, видимо, тот длинный парень, у которого не оказалось талисмана», — подумал лейтенант.
Он помнил, как в злополучную минуту один из «идолопоклонников» стоял рядом с центром Силью и жестами командовал прыгунам. Затем бросил настороженный взгляд в зенит, где, скрытый от зрителей мираклем, завис геликоптер. И разглядев, или угадав присутствие летательного аппарата, парень бросился к своим. У него явно было намерение вытолкнуть друзей из круга. Но поздно. На свою беду, он впрыгнул в поток в момент икс. И ушёл лунной дорогой.
— Кто такой Серый Валевский? — огорчать здоровяка не хотелось.
— Серый вёл нас. Где он?
— Внизу, — выдавил сквозь зубы Фред, не оборачиваясь, делая вид, что занят наблюдением за карабинерами и их машинами.
Парень понял.
Задёргался так, что пилоту пришлось подсуетиться, опасаясь за его жизнь и за его товарищей, тесно лежащих на дне вертушки.
— Пошёл ты в бездну со своим уколом и капсулами! — плевался и извивался здоровяк. — Серый погиб! Погиб! Погиб! Мы сдохнем здесь без него, теперь-то уж точно сдохнем! Проклятая Суша! Гребаные внешние! Сначала чуть не угробили всех на руднике и только Серый сумел нас вывести! Серый!!!
— Ты, — он внезапно остановил безумный взгляд на пилоте, — откуда? Ты, муд. к, вырубил нас, но я успел увидеть, как твоя вертушка вдруг стала видимой среди звёзд, прямо у нас над головой, потом дёрнулась, а потом завалилась на правый бок. Прилетел острый обломок, со свистом, как нож, врезался в землю у меня между ног. Больше ничего не помню.
— Тебе повезло. Не знаю, что случилось с о-вэ. И выяснять было некогда, я торопился сжечь электронику.
Пилот промолчал про информацию, закодированную и перешедшую в жидкость его организма.
Здоровяк, успокаиваясь (ещё бы, Фред изловчился и всадил ему шприц с антимигнином):
— Ты летел на наш сигнал?
— Ничего не знаю о вашем сигнале. У моих пассажиров тут было другое дело. И оно готовилось года два, приятель. Это был эксперимент. Может, тебя немного утешит то, что твой друг Серый не совсем мёртв.
— Это как? — здоровяк приподнялся на локте.
— Поток Силью использовали в качестве канала для передачи сознания людей на космическую станцию. Серый, и двое ребят с ним, и ещё один профессор имеют шанс когда-нибудь снова жить и увидеть то время, которое для нас — отдалённое будущее.
— Ты не врёшь? — здоровяк, назвавший себя Хью, уже встал на четвереньки и пытался выбраться из кабины.
— Такое не придумаешь, — пожал плечами пилот, не спуская глаз с людей внизу.
Было очевидно, что карабинеры поджидают кого-то ещё.
— Можно сделать так, чтобы я ушёл за Серым? — доверчиво спросил Хью пилота. — Фредди, скажи, что для этого нужно?
— Не дури, Хью. Мне здесь без тебя никак. Шевелись быстрее, — это лучшее, что ты можешь сделать сейчас.
Ребята, берегите себя, — обратился он к солдатам, к которым постепенно возвращалось сознание и частичная подвижность. — Честное слово, мне одному за вами не уследить. Не высовывайтесь из-за камней, помогайте друг другу и не лезьте с дурацкими вопросами.
Последнее прозвучало в строну Хью.
Хью подполз к лейтенанту и теперь тоже следил за карабинёрами болезненно воспалёнными глазами.
— Вот это да! — присвистнул Фред и передал Хью свой шлем с бинокулярной оптикой, показав, в какую сторону смотреть.
Хью даже охнул, когда разглядел на расстоянии примерно двадцати миль новёхонькую самоходку в сопровождении команды юрких моторо: созданного по последнему слову техники гибрида мотоцикла и экзоскелета солдат Армии Моря.
Удачный компилят разработок подводников, моторо считался последним словом военной техники Надмирья, и действительно был хорошей заявкой чьих-то незаурядных мозгов.
— Не ожидал увидеть здесь эм-ро… — прошептал Хью, по привычке жителей Моря, сведя название моторолла к паре букв. — Едут со стороны рудников, откуда и мы пришли. Погоди, а ведь в той стороне только одна дорога? Никак, новый хозяин погнался за нами? А мы-то думали, наш побег предпочтут замять хотя бы на время…
— Если сюда катит местный рабовладелец, то мы здорово попали, — нахмурился пилот. — У этой мафии достаточно средств, чтобы контролировать целые армейские подразделения, не то, что местную полицию.
— Вы по-прежнему представляете для хозяина интерес как рабочая сила?
— Не слишком, — криво ухмыльнулся здоровяк, яростно почёсывая тело, по которому, казалось, бегают тысячи искр.
Оглянулся на своих ребят:
— Не так сильно, чтобы гоняться за нами по альтиплано с домашней армией.
— Понятно. Значит, началась охота. На нас.
— Вот хрень, — выругался обеспокоенный Хью. — Внешние это любят. Боюсь, нам долго не протянуть.
Фред постарался развеять его безнадёгу, но не вышло. Их положение было, действительно, дрянь.
— Что известно охотникам? Состав экипажа, цель полёта о-вэ и количество уцелевших не известны. Но карабинеры не дураки, кое-какие выводы вполне в состоянии сделать, наблюдая за нами. По крайней мере, я бы догадался, что возле геликоптера один, ну, максимум, два человека в экзоскелетах. Скорее всего, они уже поделились своими наблюдениями с охотниками.
— А те знают количество рабов, сбежавших с рудника, — добавил Хью. — И знают, что им, то есть, нам, тупо нечем обороняться. И потому смерть придумают долгую и мучительную, — не зря же потащились в пустыню. Иначе отдали бы нас карабинерам. А те, чтобы не валандаться, перестреляли бы всех, как… как… морских жаб, по их же словам. Был бы жив Валевский, он бы что-нибудь придумал. Я должен забрать его и ребят. Я пойду.
— Стой! — Фред пригнул голову здоровяка к земле:
— Не оставляй меня, Хью! Ребята ещё не оклемались, а ваш босс прибудет минут через десять.
— Нет, я должен. Я не могу допустить, чтобы Серого, и Вана, и Анджея сожгли из огнемёта.
— Мы всё равно не успеем их похоронить, слышишь, ты?!
— Серый не бросил бы меня лежать просто так на глазах у ублюдков-внешних. Я почти восстановился, пойду. Я быстро. Не бойся за меня, Фредди. Сдаётся мне, мы сделали правильные выводы: карабинеры не начнут стрельбу. У них патроны казённые.
— Ё, ё!.. — процедил лейтенант, понимая, что вряд ли будет услышан ребятами, час назад боготворившими своего командира Серого.
Появление Хью на склоне вызвало оживление среди карабинеров. Они живо перегруппировались, все стволы нацелились на длинного плечистого здоровяка, исхудавшего, но крепкого.
Хью лениво поднял руки. Возможно, к нему просто ещё не вернулась прежняя координация движений.
Он шагал к трупам, и люди внизу это поняли.
Несколько мгновений постояв над убитыми, Хью остался доволен тем, как Фред всё сделал: глаза покойных закрыты, руки, ноги зафиксированы: пилот повязал на всех погибших траурную ленту. Правда, ленты не хватило, чтобы запеленать как следует шестерых, — получился лишь один виток через левое плечо и на грудь. Ещё на диафрагме у каждого песком насыпан знак Моря. Тела готовы к погребению, пусть даже в огне вражеских огнемётов. Хью подумал, что у него не получилось бы лучше. Он передумал забирать тело Валевского. Лишь опустился на колени перед другом, приложился лбом к холодному восковому лбу.
И вдруг: короткий вжик, и пуля вбилась в ступню трупа. Вторая — в ступню погибшего учёного старца. Стрелял снайпер. Издевался, демонстрируя своё мастерство.
Хью взревел, взвалил на себя труп Серого, и потащился с этой ношей вверх, к о-вэ. Упал, снова поднялся; поступь его становилась всё тяжелее, по лицу катился пот, раскрытым ртом он тяжело хватал разреженный и холодный утренний воздух.
Фред, проклиная всё и вся, решил не выходить навстречу: Хью должен справится.
Покойнику уже ничем не помочь, а выставляться перед снайпером пилоту Моря в полной боевой экипировке — значило наверняка нарваться на огонь из всех стволов.
