Между религией и наукой нет никакой гармонии. Наука только появилась на свет, а религия тут же попыталась удавить ее в колыбели. Теперь наука вступила в возраст юности, а суеверие впало в старческое слабоумие. И эта дрожащая разбитая параличом развалина говорит юному атлету: «Будем друзьями». Это напоминает мне сделку, которую петух хотел заключить с лошадью: «Давай договоримся не наступать друг другу на ноги».

Роберт Грин Ингерсолл

«Когнитивный диссонанс» — хорошо известное явление. Вы испытываете психологический дискомфорт от того, что придерживаетесь одновременно двух противоречащих друг другу представлений или поступаете вразрез со своими убеждениями. Такая дилемма заставляет искать способы разрешить конфликт, который стал причиной психологического дискомфорта. Обычное решение — убедить себя в том, что никакого конфликта на самом деле нет. Люди, считающие себя честными, могут иногда слегка мухлевать с налогами, но затем оправдывают себя, сохраняя самоуважение: «Это ничего, все так делают, и вообще, правительство напрасно тратит кучу денег».

Примиренчество — убежденность в том, что между наукой и религией нет никакого конфликта — это средство против когнитивного диссонанса иного рода. Вы живете в культуре, которая глубоко уважает науку, и при этом по-прежнему цепляетесь за псевдонаучные и религиозные мифы. Многие хотят, чтобы их считали приверженцами науки, но при этом нуждаются в том комфорте, который дает им вера. Такие люди хватаются за любые возможности и способы, которые позволят им ни от чего не отказываться и иметь то и другое одновременно.

Заметнее всего религиозные примиренцы, в первую очередь богословы. Они прогрессивны, дружески настроены по отношению к науке, но в научном познании мира видят угрозу своим убеждениям. Диссонанс особенно силен у религиозных ученых, работа которых прямо противоречит «способу познания» их религии. Однако, как ни удивительно, среди самых известных примиренцев немало атеистов и агностиков. Некоторые из них (я называю их «вероистами») считают религию ложью, но ложью, полезной для общества (так, философ Дэниел Деннет называет свое отношение к религии «верой в веру»).

У примиренчества имеются и политические резоны. Как я уже отмечал, американские научные организации (в том числе образовательные) всячески обхаживают веру ради того, чтобы приобрести религиозных союзников в борьбе с креационизмом и заверить религиозное правительство (главный спонсор исследований) в том, что наука не эквивалентна атеизму. Вдобавок они хотят избежать репутации смутьянов или, того хуже, богоненавистников. Не могу сказать, сколько раз мне приходилось слышать утверждения о том, что публично провозглашенный атеизм вредит признанию теории эволюции. Вот пример от Роджера Стэньярда, основателя и бывшего официального представителя Британского центра научного образования (BCSE). Когда я написал открытое письмо американским научным организациям с критикой их утверждений о том, что объявлять себя неверующими вредно для широкого принятия теории эволюции, Стэньярд оставил на моем сайте следующий комментарий:

У нас идет политическое сражение за то, чтобы не допустить креационистов в государственные школы. Эта битва требует, чтобы наши очень ограниченные ресурсы были жестко сосредоточены на главном вопросе.

Более того, мы проиграем, если сражение будет включать в себя общую атаку на религию, поскольку:

1. Вы потеряете целую кучу союзников.

2. Смысл нашей борьбы сразу затуманивается, и на нее перестанут обращать внимание.

3. Это немедленно приведет к огромному перенапряжению наших сил.

Если вы хотите не допустить креационизм в школы, то наша борьба не должна быть интеллектуальной баталией. Это политика, и чтобы выиграть, нужно играть по политическим правилам. А это значит, что нужно заключать союзы с теми, кто порой кажется вам неприятным, и держаться подальше от многих из тех, с кем вы, может быть, согласны.

Разновидности примиренчества

Существует всего несколько категорий примиренчества, и я опишу их в порядке возрастания степени интеллектуальной строгости.

Логическая совместимость

Этот аргумент используется довольно редко, ибо заключается лишь в том, что не существует никаких логических причин, по которым религия и наука несовместимы. К примеру, вполне могли бы существовать божества, которые никогда не вмешиваются в жизнь Вселенной. Но чистый деизм — редкая разновидность веры. Напротив, вполне могли бы существовать религии, которые меняют свои доктрины всякий раз, когда те вступают в противоречие с новыми научными данными или здравым смыслом. Такие убеждения, хотя и совместимы с наукой, сами по себе встречаются редко. Крайне прогрессивные формы христианства (к примеру, те, что признают персонифицированного Бога, но отрицают чудеса вроде Воскресения), может, и признают науку, но тем не менее нередко пренебрегают разумом и делают ничем не подкрепленные заявления.

Психологическая совместимость

Это самый распространенный — хотя вряд ли самый убедительный — аргумент в пользу примиренчества. Звучит он примерно так: «Многие ученые религиозны, а многие религиозные люди принимают науку, поэтому и то и другое просто должно быть совместимо». Именно это имел в виду Стивен Джей Гулд, когда сказал: «Не может быть — на самых чистых и непосредственных эмпирических основаниях — никакого конфликта между наукой и религией, разве что как минимум половина моих коллег — совершенные тупицы».

Те, кто озвучивает этот аргумент, часто указывают на знаменитых религиозных ученых прошлого, таких как Исаак Ньютон, Роберт Бойль и Джозеф Джон Томсон. Но, как несложно догадаться, во времена младенчества науки все были религиозны, так что это вряд ли можно считать доказательством совместимости. Поскольку все и всюду публично говорили о своей вере, религию можно было считать совместимой с любой человеческой деятельностью.

Более серьезно следует рассматривать современных ученых, которые открыто признают свою религиозность, поскольку сегодня ученые ничего не теряют, признавая себя атеистами. К таким «ученым веры» относятся, в частности, Фрэнсис Коллинз (генетик и христианин), Саймон Конуэй-Моррис (палеонтолог и прихожанин англиканской церкви) и Кеннет Миллер (клеточный биолог и католик). Индийские ученые, прежде чем запустить космический корабль, посещают индуистские храмы и просят благословения у своих божеств. В Америке религиозные ученые нередки: исследование социолога Элен Эклунд показало, что 23% ученых США так или иначе верят в Бога, хотя в целом среди населения США доля верующих вчетверо выше.

Действительно ли этот класс современных верующих наглядно показывает, что наука совместима с религией? Ну, это был бы очень странный вид совместимости, поскольку под «совместимостью» здесь подразумевается способность человека удерживать в сознании две разных картины мира. Это ничего не говорит о том, будут ли такие взгляды или методы, которыми эти люди пользуются, «созвучными, последовательными, гармоничными и согласованными». Эта форма примиренчества смешивает с совместимостью сосуществование.

Кроме того, если религия и наука совместимы подобным образом, то совместимы и брак с адюльтером. В конце концов, многие состоящие в браке люди изменяют своим супругам и нисколько в том не раскаиваются. Тогда и астрология совмес­тима с физикой, ведь многие интересующиеся наукой люди заглядывают в гороскопы. В самом деле, с учетом того, что некоторые ученые — чаще всего химики или инженеры — верят, что возраст Земли меньше 10 000 лет и что Бог создал все виды живых существ одновременно, мы можем сказать даже, что наука и креационизм совместимы! У всех нас есть знакомые, которые придерживаются несовместимых взглядов, — и неважно, испытывают они от этого какие-то неудобства или нет.

Синкретизм

В словарях синкретизм часто определяют как «попытку скомбинировать различные или противоположные догматы и обряды, особенно в философии или религии». Говоря о науке и религии, синкретисты заявляют, что это две стороны одного и того же: поиска истины. Утверждается, что они гармоничны во многих отношениях, включая восприятие Вселенной и ее законов как религии («пантеизм»). По мнению синкретистов, наука и религия не могут конфликтовать, поскольку и то и другое дано человеку Богом как способ приближения к истине, и научные истины уже содержатся в древних писаниях.

Таким образом, синкретизм делает науку и религию совмес­тимыми, переопределяя что-то одно так, чтобы оно включало в себя и второе. Можно говорить, к примеру, что «Бог» — это просто слово, которым мы называем порядок и гармонию во Вселенной, законы физики и химии, красоту природы и т.д. Это натуралистический пантеизм Спинозы, самым знаменитым из последних защитников которого был Альберт Эйнштейн. О самом Эйнштейне часто (и ошибочно) говорят, что он признавал персонифицированного Бога. Чтобы показать это, приводят такую цитату:

Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека — это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких направлений в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепым. Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука, — это и есть религиозность. В этом смысле я религио­зен. Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно пытаюсь мысленно создать далеко не полную картину совершенной структуры всего сущего.

Но это, очевидно, гимн не авраамическому Богу, а тайнам и загадкам Вселенной. Эйнштейн не может быть высшим авторитетом в вопросе о гармонии науки и веры, поскольку с возрастом его духовность становилась все более созвучной законам природы и все сильнее расходилась с религиозностью американцев. Уолтер Айзексон в биографии Эйнштейна описывает, как Герберт Гольдштейн, ортодоксальный нью-йоркский раввин, послал знаменитому физику телеграмму с прямым вопросом: «Верите ли вы в Бога?» Эйнштейн ответил: «Я верю в Бога Спинозы, который проявляет себя в законопослушной гармонии всего сущего, но не в Бога, которого заботит судьба и дела человеческие». Иными словами, Эйнштейн был в лучшем случае пантеистом. Причина, по которой примиренцы так цепляются за его взгляды на религию, такова: Эйнштейна часто называют самым умным человеком в истории, и его одоб­рительный отзыв о религии придает вере особый вес.

Главная проблема с пантеизмом, в котором наука не столько сходится с религией, сколько поглощает ее, такова. Пантеизм оставляет Бога полностью в стороне — по крайней мере того монотеистического Бога, который постоянно интересуется делами Вселенной. Такой Бог неприемлем для большинства религиозных людей. Мы уже знаем, что более 65% американцев верят в персонифицированного Бога, который взаимодействует с миром, а также в божественность Иисуса Христа, в рай и чудеса. В популярной книге «В поисках Дарвинова Бога» Кеннет Миллер критиковал пантеизм за то, что тот «разбавляет религию до полной бессмысленности». Он добавлял: «Такие "боги" вовсе не есть Бог — это просто ловкое и лицемерное повторение эмпирической науки ради того, чтобы обернуть ее видимостью религии, они не имеют ни религиозного, ни научного значения». Большинство верующих, вероятно, согласились бы с этим.

Есть и еще один синкретический аргумент: приравнять «духовность» к религии, забыв о существовании различных форм духовности, многие из которых не имеют никакого отношения к сверхъестественному. Палеонтолог Филип Джинджерич, известный своими работами по эволюции китов, в интервью журналу National Geographic, данном на раскопках в Египте, поставил религию и духовность в один ряд:

Джинджерич до сих пор удивляется тому, что многие люди видят конфликт между религией и наукой. В мою последнюю ночь в Вади-аль-Хитан мы с ним отошли немного от лагеря под куполом сияющих звезд. «Наверное, я никогда не был особенно набожным, — сказал он, — но я считаю свою работу очень духовной. Представить только, как эти киты плавали здесь, как они жили и умирали, как изменился мир… Чувствуешь, что прикасаешься к чему-то огромному, много больше тебя самого, твоего общества и твоего повседневного существования». Он развел руки, охватывая ими темный горизонт и пустыню с ее ветровыми скульптурами из песчаника и бесчисленными молчаливыми китами. «Здесь хватит места для всей религии, какую душа пожелает».

«Духовность» Джинджерича, которую сам он явно воспринимает как религиозность, на самом деле скорее ближе к тем эмоциям, которые описывал Альберт Эйнштейн. Мало кто из ученых не ощущал ничего подобного в отношении своей работы или всех поразительных открытий, непрерывно падающих в копилку науки. Более того, хотя в общественном сознании стереотипный ученый похож на бесчувственный автомат, лишенный любопытства и не понимающий красоту, все мы в первую очередь люди. Мы любим искусство (я сказал бы даже, что ученые-естественники ценят изящные искусства больше, чем ученые-гуманитарии ценят естественно-научные дисциплины); мы испытываем те же эмоции, что и все остальные (плюс эмоции особого рода: радостное изумление при обнаружении чего-то нового, чего никто и никогда прежде не видел); а иногда мы ощущаем себя незначительной, но неотъемлемой частью той самой огромной Вселенной, которую изучаем.

Если эмоции, такие как благоговение, изумление и томление, считать «духовностью», то можете называть меня духовным. Я часто ощущаю тот самый «трепет в груди», который стойкий атеист Ричард Докинз описывал как собственную форму духовности. Но эмоциональность — не то же самое, что религиозная вера в божественное или сверхъестественное, и такие ученые, как Джинджерич, напрасно их смешивают.

Тем не менее работа в этом направлении продолжает делаться. Элен Эклунд, чьи социологические исследования финансируются Фондом Темплтона, посвящает свои усилия в основном демонстрации того, что ученые более религиозны, чем принято считать. Вместе с Элизабет Лонг они изучали духовность среди ученых и сделали такой вывод: «Наши результаты неожиданно показывают, что большинство ученых в лучших исследовательских университетах считают себя "духовными"». В реальности «большинство» у Эклунд и Лонг составляли всего лишь 26% ученых — чуть больше четверти! Далее авторы признают: «Наши результаты показывают, что ученые считают религию и духовность качественно разными понятиями», — и добавляют: «В противоположность своим представлениям о духовности, в религии ученые этой группы особенно не любят ощущение веры, которое, как они считают, часто заставляет религиозных людей принимать на веру бездоказательные заявления». Невозможно яснее определить разницу между «религиозным» и «духовным» ученым, но Эклунд все равно использует подобные данные как аргумент в пользу гармонии между наукой и религией.

Другие синкретисты утверждают, что наука не может противоречить религии, поскольку ее цель — понять, как работает Божье творение, и она должна соответствовать религиозной вере. Как сказал об этом папа Иоанн Павел II в 1996 г., «истина не может противоречить истине». Богослов Стивен Поп из Бос­тонского колледжа объяснил подробнее: «Бог есть источник и разума, и откровения, и истина из одного источника не может противоречить истине из другого. Разночтения в науке и религии можно примирить, поскольку их источниками являются два достоверных, но различных способа постижения того, что истинно».

Но такие утверждения выглядят глупо, когда две обсуждаемые области дают «ответы», которые невозможно примирить — «конфликт результатов», описанный в предыдущей главе. Возможно, самый удачный пример этой вынужденной гармонии — «научный креационизм». Это движение зародилось в Америке в 1960-е гг. и заглохло примерно через 20 лет. После того как американские суды на основании конституции запретили давать библейский креационизм в государственных школах на уроках естественных наук (креационизм рассматривался как форма религии, поэтому преподавание его противоречило принципу отделения религии от государства), креационисты перегруппировались под знаменем «научного креационизма». Они стали утверждать, что научные открытия полностью совместимы с тем, что написано в Библии. При этом они могли говорить, что преподавание библейских идей — это не преподавание религии, а просто наука.

Это тоже ни к чему не привело — ибо подобное примирение иллюзорно. Чтобы согласовать палеонтологическую лето­пись с историей Всемирного потопа, научный креационизм предложил абсурдную теорию «гидродинамической сортировки», которая гласит: внезапное глобальное наводнение привело бы к возникновению именно тех окаменелостей, что мы и наблюдаем. Беспозвоночные, населяющие дно моря, первыми оказались покрыты осадочными породами, когда вода начала подниматься и взмучиваться. Поэтому они находятся на самом дне геологической летописи, в породах, которые ученые считают древнейшими. За ними последовали рыбы, останки которых оказались выше беспозвоночных; затем, по порядку, расположились земноводные (которые живут ближе к поверхности воды), пресмыкающиеся, далее млекопитающие, которые, будучи умнее и подвижнее, какое-то время уходили от подступающей воды. А люди, самые умные и изобретательные из всех тварей господних, сумели забраться достаточно высоко, прежде чем были захвачены водой, и именно поэтому наши останки обнаруживаются в самых верхних гео­логических слоях.

Когда-то, будучи молодым доцентом, я читал курс под названием «Эволюция против научного креационизма», и этот опыт был самым забавным из всего, что мне довелось пережить как преподавателю. По понедельникам я читал лекцию как эволюционный биолог, а по средам — как креационист, отрицая при этом все, что сказал в понедельник. (Я тогда был уже хорошо знаком с положениями креационизма и вполне мог говорить соответствующим языком.) Студенты, разумеется, приходили в глубокое замешательство. Но по пятницам мы устраивали дискуссию и разбирались с противоречивыми заявлениями. И именно в тот момент, когда мы добрались до гипотезы «гидродинамической сортировки», студенты поняли, что библейскую «истину» попросту невозможно согласовать с истиной научной. Почему хотя бы некоторые люди, которым, может быть, не повезло оказаться во время потопа прикованными к постели или инвалидному креслу, не оказались погребены в глубоком слое осадочных пород вместе с окаменевшими земноводными? Почему морские млекопитающие, к примеру, киты, не спят рядом с окаменевшими рыбами, а появляются в отложениях позже, вместе с млекопитающими? И почему летающие ящеры утонули настолько раньше современных птиц, если и те и другие легко могли улететь на вершины гор? Такие неловкие моменты возникают, когда пытаешься следовать утверждению «истина не может противоречить истине». Со временем научный креа­ционизм отправился на свалку истории вслед за своим буквалистским предком; суды признали, что это просто фундаментализм, замаскированный под науку.

Но стратегия эта до сих пор жива. Как мы увидим в следующей главе, естественная теология — идея о том, что некоторые научные факты подтверждают существование Бога и, более того, не могут быть объяснены без его привлечения, — жива и неплохо себя чувствует даже среди прогрессивных богословов.

У мусульманских примиренцев, которые, как большинство мусульман, воспринимают Коран буквально, имеется своя форма научного креационизма. Согласно ей священная книга не только научно точна во всех вопросах, но и предсказывает все открытия современной науки. Результаты производят жалкое и забавное впечатление. Турецкий врач Халук Нурбаки, к примеру, собрал 50 стихов из Корана, пытаясь показать, что в них предсказано открытие гравитации, атомного ядра, Большого взрыва и квантовой механики. Он перевел один такой стих как «Пламя, которое возжигаете, поднимается из зеленых деревьев». Нурбаки видит в этих словах божественное указание на то, что растения производят кислород, который сжигается огнем, добавляя при этом: «14 столетий назад неверующие никак не могли понять огромную биологическую тайну, содержащуюся в этом стихе, поскольку теория горения была неизвестна». Это показывает, насколько сильно некоторые люди готовы исказить Писание ради того, чтобы согласовать свою веру с наукой. (Единственное исключение для мусульман — эволюция человека. В то время как принятие эволюции не вызывает сложностей, то в этом вопросе почти все согласны с Кораном: наш вид уникален и создан Аллахом мгновенно из комка глины. И почти во всех мусульманских школах человек исключен из эволюционного процесса.)

Поскольку примиренчество — это в основном западное течение, на английском языке трудно найти работы, в которых науку пытались бы примирить с восточными религиями. Но одно из течений хиндутвы — растущего индусского национального движения — очевидно, делает для «Вед» то, что Нурбаки делает для Корана: загоняет науку в прокрустово ложе священных книг. Как отмечает индийский историк и философ Мира Нанда, это течение мысли «просто берет произвольную теорию физики или биологии, популярную, возможно, у западных ученых в тот или иной период, и утверждает, что идеи индуизма "похожи на это" или "означают то же самое" и "поэтому" совершенно современны и разумны».

А что с буддистами? Эта «религия» объединяет, разумеется, множество сект, часть которых относится скорее к философии, чем к религии, но самое известное заявление буддистского примиренчества принадлежит Тэнцзину Гьямцхо, нынешнему далай-ламе. Гьямцхо, с юности восхищавшийся наукой, даже написал книгу «Вселенная в единственном атоме», в которой попытался согласовать науку и буддизм. В ней содержится утверждение, которое часто цитируют, чтобы показать превосходство факта над верой в буддистском учении: «Если бы научный анализ убедительно продемонстрировал ложность тех или иных положений буддизма, то мы должны были бы принять данные науки и отказаться от этих положений». Тем не менее Гьямцхо признает по крайней мере два сверхъ­естественных явления — реинкарнацию и закон кармы — и критикует теорию эволюции с креационистских позиций. Далай-лама утверждает, что мутации не случайны, а представление о том, что «выживает наиболее приспособленный» является тавтологией (это не так). Буддизм считается одним из наиболее «небуквальных» верований, но буквализм в отношении некоторых положений делает его, как и все прочие религии, несовместимым с наукой.

Трюк с непересекающимися магистериями

Самая известная — по крайней мере, в последние годы — попытка примирить науку и религию связана с именем палеонтолога Стивена Джея Гулда. В книге «Твердыня вечная. Наука и религия в полноте жизни», написанной в 1999 г., Гулд попытался доказать, что совместимость науки и религии основана на понимании того, что их цели совершенно различны. Наука, утверждал он, ставит перед собой цель узнать как можно больше о мире природы, тогда как религия имеет дело исключительно с вопросами смысла, цели и морали. Таким образом, две эти области образуют «непересекающиеся магистерии», по определению Гулда. По его мнению, такое разделение создает своего рода гармонию: чтобы разобраться с состоянием человека, утверждал он, необходимы и физические, и метафизические исследования. Понятие непересекающихся магистерий взяли на вооружение многие научные организации, всегда готовые продемонстрировать, что они не наступают на ноги религии.

Гулд не первым предложил эту идею. Ее и прежде не раз высказывали и богословы, и философы. Математик Альфред Норт Уайтхед, к примеру, предвосхитил Гулда, написав еще в 1925 г.:

Вспомните, с какими разными, далекими друг от друга аспектами имеют дело наука и религия. Наука сосредоточена на общих условиях, которые, в соответствии с наблюдениями, регулируют физические явления; в то же время религия целиком погружена в размышления о моральных и эстетических ценностях. С одной стороны здесь закон всемирного тяготения, а с другой — размышления о красоте святости. То, что видит одна сторона, другая упускает из виду, и наоборот.

Вклад Гулда заключается не только в том, что он формализовал этот аргумент и расширил его на целую книгу, но и в том, что он предложил это утверждение в качестве принципа здравого интеллектуального поведения. Популярность этой идеи, не новой и не особенно глубокой, объясняется, несомненно, убедительностью литературного стиля Гулда, тоном книги, который лучше всего характеризуется словами «Ребята, давайте жить дружно!», и тем фактом, что аргумент, «наделя­ющий каждый предмет достоинством и индивидуальностью», был предложен знаменитым и популярным ученым, к тому же открытым атеистом.

К несчастью, попытка Гулда терпит неудачу по двум причинам: она требует гомеопатического разведения религии и превращения ее в гуманистическую философию, лишенную всяких претензий на сверхъестественное; а религию объявляет единственным арбитром в моральных и философских вопросах, имеющих при всем при том длинную светскую историю. Поскольку концепция непересекающихся магистерий — вероятно, самый распространенный аргумент в пользу совместимости науки и веры, следует рассмотреть его подробнее.

Гулд начинает свои рассуждения с наблюдения о том, что и наука и религия иногда выходят за надлежащие рамки: религия, по сути, делает научно проверяемые заявления о природе, а ученые заимствуют у природы этические и социальные принципы. Самый очевидный пример первого — американский креационизм; второго — ранние попытки оправдать расизм и капитализм, аппелируя к теории эволюции. Используя примеры, извлеченные из работ Дарвина, Галилея, кардинала Ньюмана и других ученых и богословов, Гулд показал, что подобные нарушения границ имели место на протяжении всей истории. Концепция непересекающихся магистерий, утверждает он, исключит их повторение в дальнейшем, если мы будем придерживаться следующих принципов:

Наука делает попытки задокументировать фактологический характер окружающего мира и разрабатывает теории, которые увязывают и объясняют эти факты. Религия, с другой стороны, действует в столь же важном, но совершенно ином царстве человеческих целей, смыслов и ценностей — вопросов, которые фактологическое царство науки могло бы осветить, но ни в коем случае не способно решить.

Таким образом, Гулд придает этим магистериям «равную важность» и призывает к содержательному диалогу между религией и наукой — не для того, чтобы объединить их, но для того, чтобы содействовать согласию и взаимопониманию.

Проблема в том, что, хотя принцип непересекающихся магистерий привлекателен как утопический проект, сам Гулд видел в нем нечто большее, чем просто приятную банальность. Он настаивал, что нам следует реализовать его идею посредством структурирования науки и религии таким образом, чтобы они мирно сосуществовали. Так что он видел в непересекающихся магистериях «потенциальную гармонию через различия науки и религии, надлежащим образом осмысленные и ограниченные».

Красный флажок здесь — слова «надлежащим образом». Представить себе «надлежащую» науку несложно — подавляющее большинство ученых считают свое призвание совершенно натуралистичным предприятием. Но что такое «надлежащая» религия? Гулд считал, что это религия, которая никак не пересекается с наукой.

В этом-то все и дело, ибо в реальности религия часто бывает «ненадлежащей» и упорствует в этом. Как мы уже видели, многие религии делают фактологические заявления об окружающем мире и тем самым вторгаются на обозначенную Гулдом территорию науки. Как всегда, самый заметный пример — теория эволюции. Под ненаучными креационистскими историями подписываются не только фундаменталисты, но и многие протестанты, католики, мормоны, свидетели Иеговы, ортодоксальные иудеи, коренные американцы, саентологи, мусульмане и индуисты. Но идеи происхождения человека и других биологических видов — не единственное нарушение концепции непересекающихся магистерий со стороны религии. Христианские ученые предлагают духовную теорию болезней, а некоторые индуисты считают, что врожденное уродство — свидетельство греховности. Большинство авраамических религий признает существование души, отличающей человека от всех прочих видов. Невозможно отрицать, что религии по всему миру часто вторгаются на территорию науки, иногда с трагическими результатами. Сколько человек умерло, в том числе и в последние десятилетия, только потому, что рассматривали инфекцию как чисто духовное недомогание?

Чтобы разобраться с этой проблемой, Гулд, судя по всему, построил «религию» по заявлениям прогрессивных западных богословов, многие из которых агностики во всем, кроме названия. Но религия, разумеется, не ограничивается тем, что говорят о ней ученые люди. Она охватывает верования, которые помогают людям находить смысл в собственной личной реальности, даже если эти верования пересекаются с наукой. Назвавшись арбитром «надлежащей» религии, Гулд просто переопределил понятия, чтобы они соответствовали его утопическим представлениям. Таким образом концепция непересекающихся магистерий испытала еще одну метаморфозу — превращение из достижимой утопии в фактическое описание реальности. То есть для Гулда неприятные столкновения между верой и наукой по определению не затрагивали «настоящей» религии. В результате принцип непересека­ющихся магистерий превратился в урок тавтологии, позволивший ему попросту игнорировать те религии, которые делают заявления о реальности:

Религию просто нельзя приравнять к буквальному восприя­тию Книги Бытия, чуда с разжижением крови святого Януа­рия… к буквальному восприятию символов каббалы или историй из желтой прессы. Если эти коллеги хотят сражаться с суеверием, отсутствием рациональности, филистерством, невежеством, догматизмом и множеством других надругательств над человеческим интеллектом (нередко превращаемых средствами политики в опасные орудия убийства и угнетения), то Бог их благослови — но не нужно называть этого врага «религией».

Но как еще мы можем это назвать? Многие религиозные люди были бы оскорблены, если бы узнали, что принцип непересекающихся магистерий требует отказаться от существенных составляющих их веры. Однако Гулд, судя по всему, рекомендовал именно это. К примеру, он отказывал религии в опоре на чудеса, утверждая, что первая заповедь для принципа непересекающихся магистерий должна быть такова: «Не смешивай магистерии, утверждая, что Бог лично инициировал важные события в истории природы своим вмешательством, о котором можно узнать только из откровения и которое недоступно для науки». Но это, конечно, означало бы отказ от главного события христианства — Воскресения, — а также от католических и буквалистских представлений о существовании Адама и Евы.

И как насчет самого очевидного нарушения принципа непересекающихся магистерий — того факта, что многие религии принимают креационизм? Спасая свою концепцию, Гулд признал, что креационизм — это не настоящая религия и даже не ее расширение:

Иными словами, наша борьба с креационизмом носит политический и конкретный, а вовсе не религиозный характер. Она даже не интеллектуальна в каком бы то ни было смысле… Креационисты не представляют собой магистерий религии. Они усердно продвигают вполне определенную теологическую доктрину — сомнительный с интеллектуальной точки зрения взгляд на религию демографического меньшинства, которое жаждет навязать его всему миру.

Как ни печально, этот аргумент ничего не стоит. Всякий, кому случалось биться с креационизмом или его окультуренным родичем — теорией «разумного замысла», — знает, что и то и другое суть чисто религиозные явления, рожденные в ходе конфликта между эволюционной биологией и Писанием. Поскреби креациониста, и как минимум в 99% случаев получишь поборника религии.

А эволюцию, кстати говоря, не приемлют не только библейские буквалисты. Многие приверженцы более умеренных религий, включая католичество, отрицают эволюцию по той простой причине, что им не нравятся выводы в отношении человеческой морали и уникальности, которые из нее можно сделать. Напомню, что 42% американцев — креационисты в отношении человека. Но настоящие библейские фундаменталисты встречаются гораздо реже, и 82% тех же американцев считают, что какую-то форму креационизма следует преподавать в государственных школах — либо отдельно, либо параллельно традиционной теории эволюции. Не будет креационизм и «взглядом на религию демографического меньшинства», по крайней мере в Америке, — ведь мы видели, что 73% американцев в нарушение принципа непересекающихся магистерий признают прямое воздействие Бога на биологические виды. Вряд ли 73% можно назвать демографическим меньшинством.

Наконец, обозначение Гулдом религии как заповедника морали, смысла и цели будет и лицемерно, и исторически неверно. С одной стороны, оно игнорирует ведущиеся уже более столетия дебаты об источнике этических верований. Создает ли религия моральные нормы, или она лишь кодифицирует и подкрепляет мораль, которая проистекает из светских источников?

Гулд чувствовал эту проблему, но, опять же, попытался обойти ее, переопределив понятия: вся этика, утверждал он, на самом деле представляет собой замаскированную религию. Попытка их различить, по его словам, это всего лишь «спор о ярлыках». Поэтому Гулд предпочел «воспринимать как религиозный в основе своей (буквально связывающий нас воедино) весь моральный дискурс о принципах, способных сформировать идеал вселенского братства людей». Но серьезное научное обсуждение этики на самом деле началось как вполне светское мероприятие еще в Древней Греции, было продолжено в нерелигиозном ключе Кантом и Миллем, да и в наши дни по-прежнему ведется среди философов-атеистов, таких как Питер Сингер и Энтони Грейлинг. Более того, большинство современных философов — специалистов по этике — атеисты. Исключив претензии религии на эмпирическое знание, но растянув ее на всю область этики и «смысла», Гулд одновременно и урезал, и расширил религию.

Но как насчет другой стороны — нарушений принципа непересекающихся магистерий со стороны ученых? Да, они тоже имеются. Учебники по биологии начала XX века, к примеру, содержат главы о евгенике, которые в наше время производят отталкивающее впечатление. Сегодня, однако, довольно трудно встретить ученых, которые извлекали бы из результатов своей работы моральные уроки и тем более пытались навязать их обществу. Большинство ученых стараются не переступать границ своей магистерии, и преступления, которые Гулд относит на счет подобных нарушений — это и линчевание, и ужасы обеих мировых войн, и бомбардировка Хиросимы, — имеют слабое отношение к самой науке. Дело скорее в том, что технологии попадают в руки людей без разума и морали. (Позже я попытаюсь доказать, что и в этом наука противоположна религии, чьи злодеяния представляют собой побочный продукт моральных кодексов, имеющихся почти у всех религий.) Кроме того, большинство «нарушений» со стороны науки к тому времени, когда Гулд писал свою книгу, были уже в прошлом, в отличие от многих эмпирических заявлений, которые религия продолжает делать по сию пору.

В наши дни ученые избегают «ошибки натурализма» — стремления извлекать моральные уроки из наблюдений за природой. Вследствие этого они с гораздо большей готовностью, чем философы или богословы, приняли идею непересека­ющихся магистерий. Специалисты по этике, особенно неверующие, справедливо обижены тем, что их труд теперь проходит под рубрикой «религия». Но следует заметить, что верующие расстроены куда сильнее. Из тысяч религиозных течений на нашей планете лишь в нескольких нет приверженцев или догм, которые делали бы эмпирические заявления о Вселенной. Религия, чей бог не взаимодействует с миром, — то есть религия, которая по Гулду считается «надлежащей», — это такая религия, Бог в которой отсутствует. Честные верующие это признают. Один из таких верующих — христианский физик Иан Хатчинсон:

Но религия [по Гулду] уступает место, ибо в ней нет никаких претензий на исторический или научный факт, нет догматического авторитета и сверхъестественного опыта. Такая религия, какой бы привлекательной она ни была для прогрессивного научного ума, ни в коем случае не может быть ни христианством, ни, строго говоря, иудаизмом или исламом.

С этим согласен богослов Джон Хот:

Более внимательный взгляд на статьи Гулда показывает: он мог бы примирить науку и религию только в том случае, если религия будет пониматься таким образом, какой большинство религиозных людей даже представить себе не может. В противо­положность почти универсальному религиозному чувству, которое говорит нам, что религия позволяет соприкоснуться с подлинными глубинами реальности, Гулд, по существу, отрицал, что религия в принципе способна дать нам какое-нибудь достоверное знание о том, что есть на самом деле. Это работа одной только науки… Все же Гулд не мог принять идею о том, что религия в любом смысле дает нам истину.

В конечном итоге концепция непересекающихся магистерий — это просто невнятный спор о ярлыках, не способный примирить науку и религию (если, конечно, вы не исповедуете сильно разбавленный деизм). Исайя, проповедуя мир и согласие перед зверями, понял, что примирить непримиримое невозможно без чуда: «И лев будет питаться соломой, как бык».

Наука против сверхъестественного

Трюк с непересекающимися магистериями подразумевает, что наука имеет дело только с вопросами, касающимися естественных явлений, тогда как все сверхъестественное отнесено к владениям религии. Подобное часто утверждают научные организации, которые всеми силами стараются не настраивать верующих против себя. Вот, к примеру, подобное заявление от весьма уважаемой группы ученых — Национальной академии:

Поскольку сверхъестественные сущности не являются частью природы, они не могут быть исследованы наукой. В этом смысле наука и религия разделены и подходят к разным аспектам человеческого знания по-разному. Попытки настроить науку и религию друг против друга порождают враждебность там, где для нее нет никаких оснований.

Национальная ассоциация преподавателей естественных наук сделала похожее заявление:

Наука — это метод проверки естественных объяснений естественных объектов и событий. Научному исследованию подлежат явления, которые можно пронаблюдать или измерить. Кроме того, наука базируется на том наблюдении, что Вселенная действует согласно закономерностям, которые можно открыть и понять при помощи научного исследования. Объяснения, которые не соответствуют эмпирическим данным или непроверяемы, не будут частью науки. Поэтому объяснения естественных явлений, построенные на основе не объективных данных, а мифов, личных мнений, религиозных ценностей, философских аксиом и суеверий, ненаучны. Более того, поскольку наука ограничена объяснением естественных явлений при помощи испытаний, основанных на использовании эмпирических данных, она не может давать религиозные объяснения или объяснять эволюционные причины.

Многие прогрессивные конфессии высказывались подобным образом. Науке, дескать, нечего сказать об их вере, и вроде как это должно обратить креационистов в поборников теории эволюции. Как ни печально, нет никаких данных о том, что эта тактика работает.

Однако проблема в том, что подобные заявления откровенно неверны. На самом деле науке есть что сказать о сверхъестественном. Она вполне способна проверять сверхъестественное и не раз делала это, и до сих пор никаких свидетельств в пользу сверхъестественного обнаружить не удалось.

Но давайте сделаем пару шагов назад, ибо такое заявление требует четкого определения сверхъестественного. Можно просто объявить, что сверхъестественное представляет собой «класс явлений, которые невозможно изучать научными методами». Именно это имел в виду философ науки Роберт Пеннок, когда утверждал, что «[если бы] мы могли применить естественные знания к пониманию сверхъестественных сил, то эти силы по определению не были бы сверхъестественными». Такое определение делает заявления Национальной академии и Национальной ассоциации преподавателей естественных наук верным, но лишь в качестве тавтологии.

Как я уже писал, Оксфордский словарь английского языка определяет сверхъестественное как «принадлежащее сфере или системе, которая выходит за рамки природы, как божественные, волшебные или призрачные существа; приписываемое некоей силе, не допускающей научного толкования или выходящей за рамки законов природы, а также проявление этой силы; оккультное, паранормальное». Иными словами, сверхъестественное включает в себя те явления, которые нарушают известные законы природы. Важно понять, что это определение не делает сверхъестественное недоступным для науки. В самом деле, на протяжении своей истории наука то и дело исследовала «свидетельства» о сверхъестественном и, в принципе, могла бы обнаружить какие-то доказательства. Но ни разу не обнаружила.

Отметим также, что сверхъестественное включает не только божественные явления (которые я охарактеризовал бы как то, что делается существами, обладающими разумом, но лишенными телесного облика), но и явления паранормальные, такие как алхимия, гомеопатия, экстрасенсорика, телекинез, призраки, астрология, буддистская карма и т.п. Все они включают нарушения известных законов природы. Поскольку мы, разумеется, не знаем всех законов природы, то следует считать, что некоторые из сегодняшних «сверхъестественных» с точки зрения науки явлений в дальнейшем потеряют этот статус. Далее я расскажу, что существуют определенные наблюдения, которые могли бы убедить меня в истинности некоторых религий, однако в конечном итоге может выясниться, что эта истинность объясняется недопониманием — к примеру, розыг­рышем гигантского масштаба, устроенным инопланетянами. В конце концов, все научные выводы о Вселенной всегда условны. Однако с позиции науки было бы ошибкой полностью исключать возможность любых сверхъестественных явлений, неважно, религиозных или нет.

Почти все религии делают эмпирические заявления о том, как Бог взаимодействует с миром, хотя некоторые из них трудно или даже невозможно проверить. Что бы ни говорил Гулд, это означает, что большинство религий не стесняется переступать границы непересекающихся магистерий. Я уже упоминал некоторые религиозные заявления о реальности, но давайте посмотрим, как наука могла бы проверить, будет ли некое событие сверхъестественным проявлением некого Бога, а также существует ли этот Бог в принципе. Философы Йонатан Фишман и Маартен Баудри привели семь таких тестов с описанием, какой именно результат будет указывать на существование Бога или других сверхъестественных либо паранормальных явлений. (Между ними нет в сущности никакой разницы: и те и другие подразумевают нарушение известных законов природы, хотя первый термин указывает обычно на божественное вмешательство, а второй — на «нерелигиозные» явления вроде экстрасенсорного восприятия и ясновидения.)

1. Ходатайственная молитва способна исцелить больного и вырастить ампутированную конечность.
2. Действенны только католические ходатайственные молитвы.
3. Всякий, кто произнесет имя пророка Мухаммеда всуе, будет немедленно поражен молнией, а те, кто молится Аллаху по пять раз на день, избавлены от болезней и несчастий.
4. Огромные нестыковки, обнаруживаемые в палеонтологической летописи и независимых методиках датировки, указывают на то, что возраст Земли меньше 10 000 лет — и таким образом подтверждают библейский рассказ и бросают тень сомнения на теорию эволюции Дарвина и современные научные представления в области геологии и космологии.
5. Конкретная информация или пророчества, полученные, как утверждается, во время околосмертных переживаний или через божественное откровение, позже подтверждаются — учитывая, что традиционные методы получения подобной информации полностью исключены.
6. Научная демонстрация сверхчувственного восприятия или других паранормальных явлений (к примеру, тот факт, что экстрасенсы регулярно выигрывают в лотерею).
7. Умственные способности у человека сохраняются, несмот­ря на разрушение мозга, что подтверждает существование души, которая способна пережить телесную смерть.

Строго говоря, уже имеются частные доказательства, опровергающие почти все эти утверждения, и более систематические — против экстрасенсорного восприятия и силы молитвы. Наиболее показательны, пожалуй, исследования по поводу молитвы.

Удивительно, как часто американцы молятся и какую испытывают уверенность в том, что молитва работает. 88% американцев молятся Богу, 76% утверждают, что молитва — важная часть их повседневной жизни, и 83% верят, что существует Бог, который на эти молитвы отвечает. И эти молитвы — не просто медитативные упражнения. Более 50% христиан, иудеев и мусульман молятся о своем здоровье и благополучии, о хороших отношениях с окружающими, о помощи при душевных и физических болезнях.

В пятой главе описываются чудовищные последствия использования молитвы вместо медицины, но многие американцы молятся в качестве дополнения к врачебной помощи. Более 35% американцев молятся о своем здоровье, а 24% просят окружающих делать это за них. Очевидно, все эти люди верят, что молитва может помочь.

Если вы верите, что молитва работает, а не служит лишь способом поболтать с Богом, то это убеждение можно проверить. Более того, подобную проверку впервые провел в 1872 г. генетик и статистик Фрэнсис Гальтон, троюродный брат Чарльза Дарвина. Гальтон рассудил, что среди всех британцев мужского пола, проживших хотя бы 30 лет, чаще всего молятся за правящих особ («Боже, храни короля»). Если бы это было так, следует ожидать, что короли должны жить дольше, чем прочие мужчины, включая аристократию, духовенство, художников, купцов и врачей. (Кроме того, у королей имеются преимущества в виде лучшей пищи и медицинского обслуживания.) Тем не менее вопреки гипотезе Гальтона оказалось, что 97 проверенных монархов имеют наименьшую продолжительность жизни среди всех исследованных классов: 64 года против средних значений между 67 и 70 годами. Но Гальтон, хотя и отверг ходатайственную молитву как пережиток древнего суеверия, предложил компромисс: молитва все же полезна для общения с любыми богами, облегчения стресса и получения силы и стойкости. Очевидно, Гальтон верил в веру.

Можно, разумеется, игнорировать это исследование как легкомысленное упражнение с сиюминутной идеей (Гальтон вообще был склонен к подобным спонтанным статистическим тестам), но имеются и более современные и научно организованные исследования влияния ходатайственной молитвы на исцеление. Три наиболее интересных исследования посвящены влиянию молитвы на восстановление пациентов после госпитализации в связи с сердечными проблемами, после зондирования сердца или ангиопластики, а также эффекта «лечения на расстоянии» пациенток после операции по пластике молочной железы. Все три исследования проводились под надлежащим контролем, то есть за некоторую часть пациентов не молились и никто не знал наверняка, молятся за него или нет. Результаты оказались равно отрицательными: никакого положительного эффекта молитвы не дали. Несколько меньшее по масштабам исследование восстановления после пластики груди также не показало никакого эффекта от молитвы, а комбинация молитвы и других методов дистанционного лечения не произвела никакого эффекта на медицинское и психологическое состояние пациентов с ВИЧ.

Типичный ответ теиста на эти неудачи — либо «Бог не поз­воляет себя испытывать», либо «Молитва нужна вовсе не для этого: это просто способ общения с Богом». Но можно быть уверенным, что, покажи эти исследования заметный положительный эффект, все причастные к религии принялись бы размахивать его результатами как доказательством существования Бога. Предвзятость подтверждения здесь выражается в том, что положительные результаты принимаются, а отрицательные отбрасываются под разными предлогами, и это важное различие между наукой и религией.

Между паранормальным и сверхъестественным нет никакой существенной разницы. Попытки демонстрации паранормальных явлений также потерпели неудачу — как в медицине, где речь идет о нерелигиозных методах «лечения» (целительное прикосновение, вдыхание цветочных ароматов, использование магнитов), так и в других областях, таких как экстрасенсорное восприятие, телекинез и воспоминания о прошлой жизни. Можно вообразить и множество других способов проверки религиозных утверждений. Помогает ли индейский танец дождя от засухи? Может ли Бог воздействовать на эволюцию путем повышения вероятности адаптивной мутации при изменении внешних условий?

Итак, что могло бы убедить такого скептика, как я, в том, что произошло чудо — явление, нарушившее законы природы? Пожалуй, для этого подошли бы несколько пунктов из списка Фишмана и Баудри, приведенного выше. Поскольку человек, в отличие от саламандры, не способен к регенерации утраченных конечностей, то если бы некий религиозный целитель сумел заново отрастить недостающую конечность, читая над пострадавшим молитвы, то это событие, если оно повторилось бы несколько раз и было подтверждено надежными доказательствами и свидетельствами врачей, я готов был бы считать чудом и, возможно, доказательством существовании Бога. Но от внимания людей не укрылось, что «чудесные» исцеления (к примеру, исчезновение опухоли) всегда относятся к тем явлениям, которые порой происходят и естественным образом, без всяких молитв. Ватикан, которому для причисления человека к лику блаженных требуется чудо, а для причисления к лику святых — два, не слишком придирается к медицинским доказательствам, когда нужно кого-то канонизировать. Скажем, «чудом», обеспечившим канонизацию матери Терезы, было предполагаемое исчезновение рака яичников у индианки Моники Бесра, которая, по ее собственному заявлению, исцелилась, взглянув на портрет монахини. Однако при более подробном рассмотрении оказалось, что опухоль у нее была не раковой, а туберкулезной и, что еще важнее, пациентка получала традиционное лечение в больнице, так что честь исцеления принадлежит ее лечащему врачу (которого, кстати, Ватикан почему-то не опросил).

Более убедительных форм исцеления нигде не встретишь. Анатоль Франс писал в своей книге «Сад Эпикура»:

В августе я был в Лурде и посетил там пещеру, стены которой увешаны бесчисленным количеством костылей — в знак выздоровления их владельцев. Мой спутник шепнул мне на ухо, показывая пальцем на эти больничные трофеи: «Одна деревянная нога сказала бы гораздо больше».

Вот именно. Вопрос «Почему Бог не исцеляет безногих?» — это почти клише атеизма, но разве не разумно спросить, почему на выставке в Лурде нет протезов и стеклянных глаз? Франс дал ответ:

Это замечание продиктовано здравым смыслом; но в философском отношении деревянная нога имеет не больше ценности, чем костыль. Если бы наблюдателю, обладающему подлинно научным складом ума, пришлось констатировать, что у кого-нибудь вдруг восстановилась, в купели или где-нибудь еще, отрезанная нога, он не сказал бы: «Это чудо!» Он сказал бы: «Наблюдение, до сих пор единственное, дает основание предполагать, что при условиях, пока точно не установленных, ткань человеческой ноги имеет свойство восстанавливаться, подобно клешням у омаров и раков или хвосту у ящериц, но только гораздо быстрей».

Здесь Франс отвергает сверхъестественное в пользу природных законов, пока еще не открытых. Подобные исцеления, к примеру, могли бы быть работой космических пришельцев-альтруистов, обладающих развитой технологией регенерации тканей. Но это не имеет значения. Если мы рассматриваем регенерацию конечностей или глаз не как абсолютное доказательство существования Бога, но с научной точки зрения — как условное доказательство, то оно укажет нам в направлении божественного. А если такие чудеса происходят раз за разом, документируются и неразрывно связаны с религиозными обстоятельствами, то аргумент в пользу существования сверхъ­естественных сил усиливается.

В книге «Многообразие научного опыта. Наука в поисках Бога» (The Varieties of Scientific Experience), название которой недвусмысленно отсылает к классическому исследованию религии Уильяма Джемса, Карл Саган описывает, как древнее Писание могло бы снабдить нас научными доказательствами существования Бога. Оно могло бы, к примеру, дать информацию, не известную людям на момент написания священных текстов. Например, заявления вроде: «Не путешествуй быстрее света» или «Две перевитых нити заключают в себе тайну жизни». Кроме того, Бог мог бы недву­смысленно сообщить о своем существовании, написав десять заповедей большими буквами на Луне. Таким образом, сверхъ­естественное, если не определять его тавтологически, либо принципиально, либо реально попадает в зону ответственности науки. А если вспомнить все неудачные попытки его обнаружить — отсутствие точных предсказаний в Писании, то, что наука не подтверждает проверяемые религиозные утверждения, а боги не спешат сообщать о своем присутствии так, чтобы никто не усомнился, — то обнаружится большая дыра: отсутствие доказательств там, где им следовало бы быть. Рациональная реакция на такое положение вещей — осторожный отказ признать существование каких бы то ни было сверхъ­естественных существ или сил.

Доказательство в пользу сверхъестественного, разумеется, не равно доказательству в пользу Бога, тем более положений какой-то конкретной религии. В этой ситуации требуется другая информация. Но некоторые неверующие отрицают возможность любых доказательств в пользу существования богов и утверждают, что концепция Бога так туманна и непоследовательна, что доказательств в ее пользу просто не может быть. Я с этим не согласен и считаю, что большинство ученых могли бы вообразить какие-то наблюдения, которые убедили бы их в существовании Бога. Даже у Дарвина были идеи на этот счет, о чем он упомянул в письме к американскому ботанику Эйсе Грею в 1861 г.:

Вы задали мне трудный вопрос: что могло бы убедить меня в наличии Замысла. Если бы я увидел, как на землю слетает ангел, чтобы учить нас добру, и я был бы убежден, поскольку другие тоже бы его видели, что я не сошел с ума, то в этом случае я должен был бы поверить в замысел. Если бы меня убедили вне всяких сомнений, что жизнь и разум каким-то неизвестным образом определяются другими, не поддающимися точному определению силами, то я должен был бы поверить. Если бы человек был сделан из бронзы и железа и никак не был бы связан ни с каким другим живым организмом, жившим когда-либо, я, возможно, должен был бы поверить. Но это я пишу очень по-детски.

Ну, может быть, не так уж и по-детски. Из письма очевидно, что Дарвин, как хороший ученый, был открыт для доказательств «Замысла», под которым он, понятно, подразумевал Бога.

Меня тоже вполне можно убедить в существовании хрис­тианского Бога. Следующий (признаюсь, путаный) сценарий в некоторой степени склонил бы меня к христианству. Представим, что в небесах появляется яркий свет и в мой кампус с неба при поддержке крылатых ангелов спускается существо в белых одеждах и сандалиях в сопровождении группы апостолов с именами, приведенными в Библии. Повсюду слышится громкая небесная музыка и трубный глас. Существо в белых одеждах называет себя Иисусом и направляется к соседней университетской больнице, где мгновенно излечивает множество серьезно больных людей, в том числе с отсутствующими конечностями. Через некоторое время Христос и сопровождающие его лица, поддерживаемые ангелами, поднимаются обратно в небо под звуки музыки и небесного хора. Небеса стремительно темнеют, вспыхивают молнии, гремит гром, — и через мгновение над нами чистое небо.

Если бы все это видели люди, если бы это удалось снять на видео и если бы исцеления были необъяснимыми, но в то же время их факт подтвердили бы несколько врачей, — и наконец, если бы все эти явления и сущности соответствовали христианской теологии, — вот тогда я начал бы серьезно думать об истинности христианства. Очень может быть, мы обошлись бы и без показаний свидетелей. Если, как предлагал Саган, в Новом Завете содержалась бы недвусмысленная информация о ДНК, эволюции, квантовой механике или других научных феноменах — информация, которой просто не могли владеть его авторы, — было бы трудно не принять гипотезу некоторого божественного вдохновения.

Возможно, другие ученые назвали бы меня излишне доверчивым. Мой сценарий с визитом Иисуса в принципе мог бы оказаться гигантским розыгрышем, устроенным инопланетными пришельцами, которые владеют соответствующими технологиями и способны срежиссировать подобное представление. (Забавно, но те, кто выдвигает подобные аргументы, никогда не доводят их до логического конца — до того, что вся жизнь на Земле может оказаться просто матрицеподобной компьютерной симуляцией в руках инопланетян.) В конце концов, третий закон фантаста Артура Кларка гласит: «Любая достаточно продвинутая технология неотличима от магии». Но я считаю, что слово «магия» здесь можно спокойно заменить на «Бог». Именно поэтому мое приятие Бога в любом случае было бы условным — подлежащим пересмотру позже, если появится какое-то естественное объяснение. Чрезвычайные заявления требуют чрезвычайных доказательств, но нельзя утверждать, что такие доказательства невозможны.

А теперь перевернем вопрос: спросите религиозных людей, какие доказательства могли бы заставить их отказаться от своей веры. Некоторые, конечно, дадут вразумительное объяснение, но много чаще вы будете слышать ответ Карла Гиберсона, процитированный в предыдущей главе: никакие данные не способны разрушить его веру в Бога. Он даже привел несколько причин для такой позиции — причин, которые христиане признают не часто:

В чисто практическом аспекте у меня есть очень веские причины верить в Бога. Мои родители — глубоко верующие хрис­тиане и были бы страшно огорчены, если бы я отказался от веры. Моя жена и дети верят в Бога, и мы регулярно посещаем церковь все вместе. Большинство моих друзей — веру­ющие люди. У меня любимая работа в христианском колледже, который вынужден был бы отказаться от моих услуг, если бы я отверг веру, на прочном основании которой покоится миссия колледжа. Отказ от веры в Бога разрушил бы мою привычную жизнь.

Эта цитата наглядно демонстрирует то, что мы уже знаем: вера может насаждаться властями или внушаться церковью, но при этом часто поддерживается социальной полезностью. Но если никакие доказательства не способны поколебать вашу веру в теистического Бога, это означает, что вы сознательно отстранились от рационального дискурса. Иными словами, ваша вера уже победила науку.

Как насчет чудес?

В научном анализе чудес, по крайней мере тех из них, что произошли в далеком прошлом, существует две проблемы: с одной стороны, нужно определить, имело ли место указанное событие вообще, а с другой — нарушило ли оно законы природы. Если считать, что эти чудеса намеренно вызваны неким божеством, возникает третья проблема — и даже четвертая, если мы хотим доказать, что данное чудо падает в копилку какой-то конкретной религии, скажем, христианства. Поскольку чудеса по определению невоспроизводимы, нет ничего удивительного в том, что стержневые доктрины многих сегодняшних религий строятся на древних и совершенно уникальных событиях, таких как диктовка Корана Аллахом или Воскресение Христа. Может быть, такие события не нужно оценивать? Мне кажется, это не так. Возьмем для примера Воскресение.

Физик Иан Хатчинсон уверяет, что уникальность чудес делает их неприкосновенными для науки. Если бы люди левитировали иногда, время от времени, то наука могла бы протес­тировать это явление, но «религиозное учение, основанное на вере в то, что левитация была продемонстрирована один-единственный раз или одним-единственным историческим персонажем, невозможно подвергнуть научной проверке. Наука не в состоянии эмпирически проконтролировать уникальные события».

Но так быть не может, ведь у историков есть способы выяснить, насколько достоверна информация о том или ином уникальном историческом событии. Основой этих методов служит многократное независимое подтверждение событий: совпадение подробностей у разных авторов, наличие надежных документов, рассказы современников. Таким образом мы точно знаем, что Юлий Цезарь был убит группой заговорщиков в римском сенате в 44 г. до н.э., хотя и не можем быть уверены в его последних словах. Как неоднократно указывалось, биб­лейский рассказ о распятии и Воскресении не проходит эту элементарную проверку, поскольку источники, из которых о нем известно, не могут считаться независимыми, ни один из них не написан очевидцем, а все современники, не связанные с Писанием, позабыли об этом упомянуть. Кроме того, рассказы о Воскресении и пустой гробнице — даже в Евангелии и письмах святого Павла — серьезно расходятся в деталях. К тому же, несмотря на все усилия, библейским археологам так и не удалось отыскать пресловутый гроб Господень.

У богословов, конечно, есть свои аргументы в пользу того, что Воскресение истинно. Павлу было видение воскресшего Хрис­та; женщины обнаружили гробницу пустой (как ни странно, некоторые видят в этом «доказательство», потому что никакое выдуманное Воскресение, состряпанное в те сексистские времена, не опиралось бы на свидетельство женщин); и хотя Евангелия и видение Павла не были записаны при жизни Иисуса, произошло это лишь несколькими десятилетиями позже. Но если рассматривать все это как убедительные доказательства, то что сказать о «Книге Мормона»? В ее начале имеются два независимых заявления, подписанные 11 поименованными очевидцами, в которых все они клянутся, что действительно видели золотые листы, которые передал Джозефу Смиту ангел Морони. Трое свидетелей — Оливер Каудри, Дэвид Уитмер и Мартин Харрис — добавляют, что ангел лично положил эти листы перед ними. В отличие от истории об Иисусе, здесь имеются настоящие показания свидетелей! Христиане других сект отвергают эти свидетельства, но почему тогда они принимают на веру новозаветные рассказы об Иисусе, которые не только переданы через вторые руки, но и записаны неизвестно кем? Такое отношение к свидетельствам откровенно непоследовательно.

Классический способ проверки чудес на истинность предложил шотландский философ Дэвид Юм. Предвосхищая сформулированный Саганом принцип «чрезвычайных доказательств», Юм заявил, что чудеса настолько экстраординарны, что для их принятия нам придется считать нарушение законов природы более вероятным, чем любое другое объяснение — включая мошенничество или ошибку. Взвешивая доказательства в пользу чудесных и нечудесных объяснений, следует учитывать также, не получил ли очевидец выгоды от своего свидетельства. Нам известно, что ошибки, мошенничество и предвзятость подтверждения встречаются не так уж редко, поэтому Юм по умолчанию принимал в качестве объяснения именно их. Отталкиваясь от этого принципа, вам, если уж вы отвергаете свидетельские показания 11 мормонов как мошенничество, ошибку или заблуждение, следует усомниться и в истинности Воскресения Иисуса.

Это всего лишь научный принцип экономичности: если у вас есть несколько объяснений одного и того же явления, то обычно (хотя и не всегда) лучше будет то из них, в котором меньше всего предположений. Надо сказать, что в случаях, когда чудеса происходили не слишком давно или достаточно часто, чтобы допускать научное исследование, принцип Юма вполне себя оправдал. Туринская плащаница с изображением полуобнаженного мужчины с ранами на теле несколько столетий считалась погребальной пеленой Христа, образ которого чудесным образом отпечатался на ткани. Хотя католическая церковь так и не признала плащаницу подлинной, несколько пап, включая и Франциска, отзывались о ней так, что создавалось впечатление о ее подлинности. Тем не менее радиоуглеродный анализ показал, что плащаница изготовлена в Средние века, а образ Иисуса на ней был воспроизведен итальянским химиком с использованием материалов, доступных в Европе того времени.

В 2012 г. из ступней статуи Христа в Мумбаи начала сочиться вода. Эту «святую воду», часть которой была выпита, рассматривали как чудо, и сотни католиков стекались поклониться этому месту. К несчастью, индийский скептик Санал Эдамаруку обнаружил, что «чудо» объяснялось сантехническими проблемами: из-за засорившейся канализационной трубы в близлежащем туалете основание статуи впитало зараженную фекалиями воду, которая затем и стала сочиться возле ног Христа. Казалось бы, вопрос решен, но разгневанные верующие обвинили Эдамаруку в нарушении индийских законов об оскорблении религиозных чувств. Чтобы избежать тюремного срока, ему пришлось уехать из страны и стать беженцем от суеверия. В наш век критических исследований и средств массовой информации регулярное разоблачение подобных случаев должно заставить призадуматься всех, кто верит в древние чудеса.

Принцип Юма дает еще одну подсказку — искать альтернативные объяснения — и дает толчок научной мысли. Если можно придумать для «чуда» естественное, небожественное объяснение, следует стать агностиком в отношении этого чуда. Если чудо невозможно проверить, откажитесь от веры в него. Если такие альтернативы существуют, последнее, что следует делать, — это воздвигать на этом чуде фундамент своей религии.

Существует, к примеру, множество альтернативных объяснений истории с Воскресением Иисуса Христа. Одно из них предложил философ Герман Филипс. Представляется вероятным (Иисус сам заявляет это в трех из четырех Евангелий), что его последователи верили: Учитель восстановит царство Божие на земле еще при их жизни. Мало того, апостолам было сказано, что они при жизни получат щедрое вознаграждение и будут, в частности, сидеть на 12 престолах и судить колена Израилевы. Но неожиданно Иисус был распят, и все надежды на грядущую славу канули в небытие. Филипс предполагает, что это породило болезненный когнитивный диссонанс, который в данном случае был разрешен посредством «коллективного мифотворчества». Точно так же делают современные адепты конца света, когда мир не гибнет в предсказанный срок. Они, как правило, сговариваются на какой-то версии, которая позволяет сохранить веру перед лицом опровергающих ее событий (к примеру: «Мы неправильно определили срок»). Филипс предполагает, что в случае с Иисусом непременное возвращение Бога просто превратилось в обещание жизни вечной — обещание, подкрепленное сказкой о том, что и сам их лидер воскрес.

Если вы верите, что проповедник апокалипсиса по имени Иисус действительно существовал и рассказывал своим последователям, что царство Божие приближается, то эта история выглядит довольно разумной. В конце концов, она опирается на хорошо известные психологические особенности: поведение последователей неоправдавшихся культов и попытки разрешить когнитивный диссонанс. Подобно разочарованным адептам конца света, ранние христиане могли просто пересмотреть свою историю. Неужели эта версия менее убедительна, чем идея о том, что Иисус восстал из мертвых? Только если вы заранее убеждены в истинности этого мифа.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что Семинар Иисуса — группа из более чем 200 религиозных ученых, которым поручено было оценить историчность слов и деяний Иисуса Христа — сделал следующий вывод. В нашем распоряжении нет никаких достоверных свидетельств ни Воскресения, ни пустой гробницы, ни посмертного появления Христа на людях. Члены семинара высказались довольно сухо: «Тело Иисуса, вероятно, подверглось разложению, как это обычно происходит с трупами». Кроме того, они сочли нужным предостеречь:

Главная опасность, с которой сталкиваются христианские ученые при оценке Писания, — это искушение найти в нем то, что им хотелось бы найти. Вследствие этого даже у критически настроенных ученых высока склонность присочинить при работе с теми преданиями, которые имеют глубокие эмоциональные корни, поскольку их строгая оценка имеет широкие последствия для религиозного сообщества.

Разумеется, более консервативные христиане раскритиковали такой исторический подход и даже заклеймили работу Семинара Иисуса как ересь.

Означает ли в таком случае критерий Юма, что принимать на веру чудеса нельзя в принципе? Я так не думаю, поскольку Юм, на мой взгляд, зашел слишком далеко. Судя по всему, никакие доказательства ни в каком количестве не смогли бы поколебать его убеждение в том, что чудеса — это всего лишь результат обмана, невежества или ошибки. И все же существуют, возможно, какие-то события (хотя представить их себе довольно сложно), для которых божественное нарушение законов природы окажется более вероятным объяснением, чем обман или заблуждение. Ученого, который сказал бы, что чудеса невозможны в принципе, иначе как узколобым не назовешь. Но Юм был прав в одном: чтобы по-настоящему поверить в чудо, нужны доказательства — много документальных доказательств, либо повторяющихся в нескольких надежных источниках, либо подтвержденных независимыми свидетельствами. Ни одно религиозное чудо этим критериям даже близко не соответствует.

Три прецедента

Когда наука опровергает «оспоримые» религиозные верования (то есть неосновные части религиозной доктрины), верующие часто без особых возражений с ними расстаются. Это, к примеру, история об Ионе и ките (ни одна рыба не смогла бы проглотить человека целиком, и ни один человек не сумел бы выжить в ее желудке в течение трех дней) и рассказ о Ноевом ковчеге, который противоречит не только данным геологии, но и здравому смыслу (как могли все биологические виды Земли прожить целый год в ковчеге с одним-единственным окном?).

Не все верования подлежат обсуждению. Для христиан принципиально важна история о том, как грех пришел в этот мир по вине Адама и Евы, а смерть Христа его искупила. Это фундаментальное положение христианства, и для него принципиально важна реальность существования Адама и Евы и их статус генетических предков всего человечества. Без них и без их преступления в Эдемском саду не было бы первородного греха, за который отвечает весь род человеческий, а без греха не было бы необходимости в появлении Иисуса на земле, в его распятии и Воскресении ради искупления наших грехов.

Для других верующих история сотворения мира, изложенная в Книге Бытия, не обязательно будет буквальной истиной, но она должна каким-то образом подтверждать уникальность человека среди всех биологических видов — то, что никак не согласуется с естественной эволюцией. Причастность Бога к созданию облика человека для многих верующих сомнению не подлежит, и обсуждать здесь нечего. В конце концов, Книга Бытия утверждает, что «сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их». Этим объясняется, в частности, почему среди тех американцев, которые все же признают эволюцию человека, больше половины верят, что этим процессом управлял Бог, причем его вмешательство, как правило, подталкивало процесс эволюции в направлении именно нашего вида.

Наконец, принципиальное утверждение мормонизма состоит в том, что аборигены Америки — индейцы, включая Морония, предполагаемого создателя тех самых золотых лис­тов, которые позже стали «Книгой Мормона» — происходят от группы людей, перебравшихся в Северную Америку с Ближнего Востока около 600 г. до н.э.

Генетика, эволюционная биология и археология дружно показывают, что это утверждение ложно. Но поскольку оно относится к категории «неоспоримых», его нужно как-то спасать. Это задача примиренцев. Давайте рассмотрим приведенные утверждения и посмотрим, как верующие защищают их от научных доказательств. Мы обнаружим, что их попытки наглядно демонстрируют крах примиренчества: втиснуть факты в прокрустово ложе религиозной догмы никак не удается. Я сосредоточусь именно на этих утверждениях не только потому, что это принципиальные и «неоспоримые» положения религии, но и потому, что они затрагивают мои области исследования: эволюцию и генетику. Наконец, биология в целом и теория эволюции в частности более чем какие-либо другие области науки прямо противоречат Священному Писанию. За исключением, возможно, космологии, о которой мы поговорим в следующей главе, религия вполне способна ужиться с открытиями современной химии, физики и неэволюционных разделов биологии, таких как физиология и биология развития.

Адам и Ева

Главный урок христианства таков: грех был принесен в мир преступлением Адама и Евы — первых людей, и искуплен через распятие и Воскресение Христа. Если человек принимает Христа как своего Спасителя, он тем самым смывает с себя первородный грех. Едва ли можно назвать себя христианином, если не признавать эти положения.

Идея о том, что грех появился в мире в результате проступка Адама и Евы, почерпнута из посланий Павла. Несколько столетий спустя ее возвели в ранг догмы святые Августин и Ириней. Никто из этих авторов не сомневался в том, что первые люди реально существовали. Что может быть яснее, чем заявление Павла: «Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых. Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут». Как мы уже знаем, Августин, которого часто превозносят за то, что он рассматривал Книгу Бытия как аллегорию, на самом деле считал Адама и Еву историческими фигурами. Наконец, Катехизис католической церкви тоже подтверждает историчность первой пары: «Рассказ о падении в третьей главе Книги Бытия использует фигуральный язык, но подтверждает древнее событие, произошедшее в начале истории человека. Откровение дает нам определенность веры в том, что вся человеческая история отмечена первоначальным проступком, добровольно совершенным нашими прародителями».

Никакой свободы для интерпретации. И американцы тоже воспринимают эту доктрину буквально: в рамках исследования, проведенного в 2010 г., 60% опрошенных согласились с утверждением «все люди являются потомками одного мужчины и одной женщины — Адама и Евы».

Однако наука полностью опровергла идею о том, что Адам и Ева существовали в реальности, причем на двух основаниях. Во-первых, наш биологический вид не был сотворен моментально, в результаты одного-единственного акта творения. Мы уверены, что развились в процессе эволюции из общего предка с современными шимпанзе, и предок этот жил около 6 млн лет назад. Черты современного человека — включая и мозг, и генетически предопределенные модели поведения — формировались постепенно. Более того, существовало множество видов протолюдей (известных под общим названием «гоминины»), которые отделились от нас в своем развитии и вымерли прежде, чем предки нашего вида остались в качестве последней ветви. В какие-то периоды на Земле одновременно обитали не менее четырех-пяти видов человекоподобных приматов! Некоторые из них, как неандертальцы, имели собственную культуру, большой мозг и вообще были «современными» людьми во всем, кроме названия. Таким образом, богословам пришлось как-то согласовывать внезапное грехопадение с постепенной эволюцией человека из ранних приматов.

Что еще важнее, эволюционные генетики твердо знают: популяция человека никогда не могла состоять всего из двух особей — и даже восьми, которые будто бы пережили всемирный потоп в Ноевом ковчеге. С появлением масштабного секвенирования человеческого генома мы можем, исходя из наблюдаемого генетического разнообразия нашего вида, приблизительно рассчитать, когда именно возникли разные формы тех или иных генов и сколько форм каждого существовало в заданный момент времени. А еще мы можем проследить путь древних человеческих популяций из Африки в разные уголки мира.

Генетические свидетельства сообщают нам несколько фактов. Во-первых, гены всех современных людей разделились довольно давно — куда раньше, чем 6000–10 000 лет назад, как определено в Писании. К примеру, мы можем проследить все Y-хромосомы современных мужчин до одного-единственного самца, жившего 120 000–340 000 лет назад. Его часто называют «Y-хромосомным Адамом». Но это определение ошибочно, ведь если все Y-хромосомы современных людей берут начало именно от этого индивидуума, то остальной геном достался нам от множества разных предков, живших в разное время от 10 000 до 4 млн лет назад. Наш геном свидетельствует о буквально сотнях «Адамов и Ев», живших в разное время, — это результат того факта, что разные части ДНК при формировании сперматозоидов и яйцеклеток наследовались отдельно, в зависимости от превратностей продолжения рода и случайного деления генов.

Наблюдения о том, что разные части человеческого генома имеют разный возраст (некоторые насчитывают миллионы лет) и получены от разных предков, полностью расправляются с библейской датой появления человека и идеей о том, что вся наша ДНК унаследована от первой пары.

Но есть и еще более убедительные доказательства, поскольку расшифровка ДНК позволяет восстановить численность популяции человека в разные моменты прошлого. И мы знаем, что, когда наши предки покинули Африку (от 100 000 до 60 000 лет назад) и отправились заселять мир, размер мигрирующей группы упал до минимума в 2250 индивидов — и эта цифра занижена. Популяция, оставшаяся в Африке, была больше: ее минимальная численность составляла около 10 000 особей. Следовательно, предков современных людей было не двое, а более 12 000. Это очень сильный научный аргумент против версии с Адамом и Евой.

И это ставит христиан в сложное положение. Если не было Адама с Евой, то откуда взялся первородный грех? А если не было первородного греха, передававшегося по наследству потомкам Адама, то распятие и Воскресение Христа ничего не искупило: получается, что это было решение без проблемы. Иными словами, Иисус умер за метафору.

Эти научные данные мучают многих христианских богословов. Такие консерваторы, как адепт Южной баптистской конвенции Альберт Молер, предсказуемо злятся:

Отрицание историчности Адама и Евы как прародителей всего человечества и единственной первой человеческой пары разрывает связь между Адамом и Христом, столь важную для Нового Завета. Если мы не знаем, как начинается евангельская история, то не можем сказать, что она означает. Не сомневайтесь: ошибочное начало этой истории ведет к неправильному пониманию Евангелия.

Майк Аус, прогрессивный протестантский пастор, покинул церковь, когда понял, что христианская доктрина в отношении Адама и Евы не согласуется с теорией эволюции:

В самом деле, без доктрины первородного греха от христианской программы почти ничего не остается. Если нет никакого первопредка, который передал наследственный грех всему биологическому виду, то нет и Падения, ничего не надо искупать, и смерть Иисуса как жертва ради спасения человечества бессмысленна. Всякое разумное основание христианского плана спасения исчезает.

Тем не менее католическая церковь продолжает настаивать на историчности Адама и Евы и их первородного греха, и ее позиция вряд ли скоро изменится. Папа Пий XII специальной энцикликой от 1950 г. прямо отверг возможность происхождения современных людей от многих предков. Это положение до сих пор остается церковной доктриной:

Ибо верные не могут принять учения, защитники которого утверждают, что либо на земле после Адама были истинные люди, не произошедшие от него путем естественного воспроизводства, как от праотца всех людей; либо что Адам представляет собой совокупность этих многочисленных праотцев. Мы действительно не видим способа сочетать подобное учение с тем, чему учат источники откровения, и с тем, что предлагают тексты Учительства Церкви о первородном грехе, который имеет свой корень в поистине личном грехе Адама и передается всем через их происхождение, и во всяком пребывает как его собственный.

Разумеется, более прогрессивные богословы кинулись затыкать эту брешь и предлагать какие-то решения. Но в конечном итоге они оказываются еще хуже, чем первоначальная проблема. Они настолько очевидно искусственны, что их трудно воспринимать всерьез.

Я не буду описывать предлагаемые решения подробно, но, как правило, они принимают одну из нескольких типичных форм. Первые пытаются спасти представление о двух первопредках человечества предположением о том, что имеются в виду скорее культурные, нежели генетические прародители. Это модель «федерального главенства» (или Homo divinus), распространенная несколькими богословами и религиозными учеными. Биохимик Денис Александер, почетный директор Института науки и религии им. М. Фарадея при Кембриджском университете, объясняет:

Согласно этой модели, Бог в милосердии своем выбрал пару неолитических земледельцев на Ближнем Востоке или, может быть, общину земледельцев, которым решил явить себя каким-то особым способом, призвав их в братство с собой — чтобы они узнали Его как единственного истинного персонифицированного Бога. С этого момента должно было возникнуть сообщество, которое точно знало бы, что они призваны участвовать в священном «предприятии», призваны быть служителями творения Господня, призваны лично знать Бога. Именно поэтому эта первая пара, или сообщество, обозначаются как Homo divinus, человек божественный. Это те, кто знает единого истинного Бога, Адам и Ева в изложении Книги Бытия.

Остальное можете домыслить сами. Кто-то отказался подчиняться приказам Бога, и этот грех, как заразная болезнь, распространился на всех остальных. Похоже, происходило это не «вертикально» (от родителей к детям), а «горизонтально» (как вирус). Но это лишь заменяет одни проблемы другими, поскольку попытка спасти хоть какую-то часть Писания приводит к отрицанию других его частей — без всякого разумного обоснования. Католическая доктрина, к примеру, утверждает не только существование всего лишь двух первопредков, но и вертикальную передачу греха, как если бы он был закреплен в генах. Очевидно, что модель Александера мотивирована не данными, а необходимостью сохранить правдоподобие принципиально важного положения религии. Вообще говоря, называть это «моделью» — оскорбление науки; на самом деле это не поддающаяся проверке выдуманная история.

Еще в одной версии — «модели пересказа» Александера — уже не делается попыток показать Адама и Еву как исторические фигуры. Вместо этого говорится, что эволюционирующий род человеческий в какой-то момент ощутил присутствие Бога, но затем по какой-то причине единогласно отверг и его присутствие, и его закон. Но это опять же оставляет происхождение «греха» (что бы ни означало это слово) без объяснения. Как отмечает сам Александер, эта модель «устраняет из рассказа какой бы то ни было ближневосточный контекст, отделяя всю историю от ее еврейских корней». Как и в модели федерального главенства, здесь Книга Бытия рассматривается как аллегория, но Евангелие при этом — буквальная истина.

Наиболее хитроумная попытка примирить Адама и Еву с данными генетики принадлежит библеисту и христианину-евангелисту Питеру Эннсу. Он убежден, что Библия — это исторический документ, собранный людьми, но вдохновленный Богом, и просто рассматривает Книгу Бытия как метафору создания народа израильтян. Распятие и Воскресение Эннс при этом воспринимает совершенно буквально, равно как и их искупительный эффект.

Что до абсолютной убежденности Павла в том, что Адам и Ева существовали, то Эннс предположил следующее. Павел, дескать, всего лишь искал объяснение в духе Ветхого Завета для упадка человечества после первородного греха. Эннс утверждает: «Можно поверить, что Павел прав теологически и исторически в вопросе греха, смерти и решения, которое Бог находит в Христе. Ему не обязательно верить, что его предположения о происхождении человека точны. Исторический Адам вовсе не нужен для того, чтобы человечеству потребовался Спаситель». Безусловно, такое заявление апеллирует к более прогрессивным взглядам, но в реальности это все то же искусственное примирение, которое наталкивается на серьезные теологические проблемы. Если «грех» — это просто развившаяся у нас тенденция к алчности, агрессии и ксенофобии, то Бог, который то ли предвидел, то ли направлял эволюцию, несет за него ответственность. Это неприятно для теистов, верящих, что грех — это результат нашего свободного выбора.

А взгляды Павла — как и множества знаменитых богословов — рассматриваются как отчасти ошибочные, а отчасти верные. Это вновь поднимает вопрос об избирательности, что становится очевидным, когда Эннс пытается доказать: «…отношение Павла к Адаму… это использование истории древности для разговора об актуальных проблемах современности. И все это не имеет никакого отношения к истинности Евангелия». На самом деле, конечно, имеет, поскольку «истинность Евангелия» (божественность, распятие и Воскресение Иисуса Хрис­та) подтверждается в точности такими же доказательствами, как те, что свидетельствуют об Адаме и Еве. На каком основании мы отвергаем одну историю, но принимаем другую? Даже самая хитроумная попытка спасти христианскую доктрину в обход науки кажется жестом отчаяния, движимым предвзятостью подтверждения.

Мормонизм и происхождение американских индейцев

Основа теологии мормонов такова: предками американских индейцев были евреи четырех колен — нефийцы, ламанийцы, мулекитяне и иаредейцы, — прибывшие в Новый Свет с Ближнего Востока около 2600 лет назад. Через 1000 лет после этого между нефийцами и ламанийцами началась вражда, и единственный уцелевший нефиец Мороний помог написать «Книгу Мормона», после чего спрятал ее в северной части штата Нью-Йорк в виде золотых листов. В 1827 г., приняв вид ангела, Мороний указал Джозефу Смиту место, где спрятана книга. В «Книге Мормона» ясно сказано, что в Северной Америке не было людей, когда там появились ближневосточные племена, поскольку они «поделили эту землю между собой». Поколение за поколением мормонские учения и пророчества утверждают, что Северную Америку населяли исключительно эти переселенцы и их потомки.

Но, как и в случае с Адамом и Евой, генетика и археология показывают, что ближневосточное происхождение американских индейцев — фикция. Данные однозначны: американские индейцы, как все аборигенные народы Нового Света, произошли от обитателей Восточной Азии — Сибири, — миг­рировавших через Берингов пролив приблизительно 15 000 (а вовсе не 2600) лет назад. Эта оценка основана на раскопках жилищ, а также на других археологических и лингвистических данных (так, в языках американских индейцев нет и следа от иврита). Но самое главное, генетика с этим согласна: она показывает близкое родство обитателей Восточной Азии и американских индейцев.

Мормонские богословы пытаются с помощью этих уловок примирить свои священные тексты с наукой. Они заявили, к примеру, что переселенцы с Ближнего Востока прибыли в Центральную Америку. Однако в это сложно поверить, поскольку центральноамериканские индейцы также находятся в близком родстве с жителями Восточной Азии. Некоторые апологеты мормонизма утверждают, что ДНК ближневосточных предков была утеряна в результате смешивания с индейцами, уже обитавшими на тот момент в Северной Америке. Но в «Книге Мормона» не упомянуты коренные жители континента. В конечном итоге церковь просто отказалась от всяких попыток что-либо доказать и заявила, что «исследования ДНК не могут служить решающими доказательствами в вопросе о подтверждении или опровержении исторической подлинности "Книги Мормона"». Поступить иначе означало бы признать, что «Книга Мормона» неверна по крайней мере в одном важном вопросе. Но, разумеется, если бы мы нашли у североамериканских индейцев заметную долю ближневосточной ДНК, церковь радостно воспользовалась бы этим как аргументом в пользу своих догматов. Таковы двойные стандарты использования доказательств: то, что подтверждает ваше мнение, принимается, а все прочее отвергается. Это и отличает науку от религии.

Теистическая эволюция

С 1982 г. Институт Гэллапа 12 раз опрашивал американцев на тему эволюции человека. Респондентам нужно быть сказать, какое из трех приведенных утверждений больше всего соответствует их взглядам. Первое звучит следующим образом: «Человеческие существа развились за миллионы лет из менее продвинутых форм жизни, но Бог никак не участвовал в этом процессе». Именно так ученые рассматривают эволюцию — как чисто естественный процесс (хотя мы не используем таких определений, как «продвинутые», поскольку все существующие на настоящий момент виды имеют родословную одинаковой длины, восходящую к первому биологическому виду). Второй вариант — это чистейший библейский креационизм молодой Земли: «Бог создал человеческие существа практически в современном их виде одномоментно не ранее чем 10 000 лет назад». Третий вариант: «Человеческие существа развились за миллионы лет из менее продвинутых форм жизни, при этом Бог направлял этот процесс». (Примерно 6% респондентов отвергают все три варианта ответа.)

Последний вариант — эволюцию, направляемую Богом — называют «теистической эволюцией». Несмотря на то что около 40% американцев выбрали чистый креационизм, от двух третей до трех четвертей тех, кто все же признает эволюцию человека, предпочитают вариант божественного руководства полностью натуралистическому варианту. Такая теория теистической эволюции подмешивает религию в науку.

Теистическая эволюции — это не просто убеждение наиболее лояльных к науке американцев. Помимо всего прочего, она признана католической церковью, про которую часто говорят, что она поддерживает «дарвиновскую» эволюцию. Правда, Дарвин — как и современные ученые — никогда не видел места для Бога в своей теории. Тем не менее эволюция человека, утверждает церковь, проходила с прямым вмешательством Бога, который в какой-то момент дал нашим предкам нечто уникальное в животном мире — душу. Папа Пий XII ясно заявил об этом в своей энциклике «Род человеческий» (Humani Generis):

Церковь не запрещает, чтобы при нынешнем состоянии человеческих наук и священного богословия предметом поисков и обсуждений со стороны ученых, искушенных как в том, так и в другом, было учение об эволюции в той его части, где исследуется, было ли человеческое тело извлечено из уже существующей и живой материи — ибо католическая вера обязывает нас придерживаться того, что души непосредственно созданы Богом.

Конечно, никаких эмпирических доказательств существования души или ее уникального присутствия в человеке нет. Это излишнее религиозное дополнение к научной теории.

Итак, людей религиозных беспокоит не столько эволюция вообще, сколько эволюция человека. Никого, похоже, не волнует, что белки и папоротники появились в результате совершенно естественного, никем не направляемого процесса. Однако христиане и иудеи считают Homo sapiens «созданными» по образу и подобию Божьему. И хотя споры о смысле этого утверждения идут не одну тысячу лет, оно, очевидно, выделяет нас среди остальных живых существ.

Естественная эволюция для подобных мировоззрений — как удар в солнечное сплетение. Для эволюционного биолога наш род — это всего лишь еще одна веточка среди миллионов других на великом древе жизни. Разумеется, у человека есть особые черты, такие как культура и большой мозг, но при этом нет того, что делает «особыми» другие биологические виды (мы не владеем фотосинтезом, не можем летать сами по себе, не залегаем в спячку). Да и в большом мозге — источнике нашего здравого смысла, интеллекта и культуры — нет ничего, что не вписывалось бы в теорию естественного отбора, действующего среди социальных приматов.

Обратите внимание, я сказал: «естественный отбор». Дарвин, несомненно, использовал этот термин не только для того, чтобы отличить это понятие от искусственного отбора, которым занимаются селекционеры, но и чтобы подчеркнуть: данный процесс, который был для него самым смелым открытием, происходил совершенно естественным образом.

Эволюционная биология не только сбрасывает нас с трона и лишает статуса венца творения, но и смущает иным образом. Она подразумевает следующее: поскольку биологические виды меняются в результате того, что разные случайные мутации имеют разные шансы на продолжение рода, никакой нужды в Создателе нет. А поскольку сама жизнь, вероятно, возникла в результате аналогичного процесса «химического отбора» среди сложных молекул, то и особой разницы между происхождением жизни и ее эволюцией тоже нет. И дело не только в этом. Естественный отбор и вымирание видов представляются жестокими и расточительными способами «сотворения» мира и обеспечивают дополнительную головную боль богословам, которые вынуждены объяснять, почему любящий и милосердный Бог творит подобным образом.

Удары не прекращаются. Теория эволюции опровергает принципиально важные положения и Библии и Корана — в части рассказа о сотворении мира, — но миллионы людей не в силах от них отказаться. Наконец — и это, возможно, самое важное, — из теории эволюции следует, что человеческая мораль не вложена в нас Богом, а возникла каким-то образом в результате естественных процессов: биологической эволюции с естественным отбором в области поведения, а также культурной эволюции, в которой задействована наша способность думать, предвидеть и оценивать последствия своих поступков.

В таком случае неудивительно, что теистическая эволюция сосредоточена исключительно на эволюции нашего собственного вида. В 1925 г. Джон Скоупс был осужден в рамках знаменитого «обезьяньего процесса» в городе Дейтон. И не за преподавание эволюции вообще, а за преподавание именно эволюции человека, ибо только последнее было нарушением Акта Батлера, принятого в штате Теннесси. В мусульманских странах (и даже на Западе) в исламских школах можно преподавать эволюцию, но почти всегда с оговоркой о том, что сам человек был создан Аллахом.

Исключительность человека отстаивал даже Альфред Рассел Уоллес, одновременно с Дарвином открывший эволюцию путем естественного отбора. Заметив, что мозг современного человека способен делать гораздо больше, чем могло бы потребоваться при естественном отборе (музыка, игра в шахматы, решение сложных математических задач), Уоллес пришел к выводу, что «в большом и хорошо развитом мозге [современный человек] имеет орган совершенно непропорциональный своим реальным потребностям — орган, кажется, заранее подготовленный для использования в ходе развития цивилизации». Поскольку эволюция не в силах наделить ни одно живое существо чертами, которые станут полезны ему только в будущем, Уоллес заключил, что человеческий мозг не мог развиться путем естественного отбора. В завершение он написал, что «мозг доисторического человека и дикаря, как мне представляется, доказывает существование некой силы, отличной от той, что направляла развитие низших животных через бесконечно изменчивые формы существования». Здесь Уоллес называет единственную природную сущность — человеческий мозг — исключением из чисто естественных законов. Сам он не был религиозен в традиционном смысле этого слова, так что такой взгляд, вероятно, связан с погружением в мистицизм и спиритуализм, которыми Уоллес увлекся несколькими годами ранее.

Теистическая эволюция и признание исключительности человека — это взгляды не только обычных верующих. Такое мнение сегодня высказывают и некоторые расположенные к науке богословы. Два современных богослова — сначала Джон Хот, затем Алвин Плантинга — утверждали, что естественная эволюция неприятна и не соответствует христианству:

Религии способны ужиться с всевозможными научными идеями, пока эти идеи не противоречат положению вещей, которое имеет смысл. Религии способны пережить известия о том, что Земля — не центр Вселенной, что человек произошел от обезьяноподобных предков и даже что Вселенная существует уже 15 млрд лет. Но никакая религия не способна проникнуться убеждением в том, что у Вселенной и жизни нет никаких причин.

Что, однако, несовместимо с христианской верой, так это заявление о том, что эволюцию и дарвинизм никто не направляет. На мой взгляд, это также означает, что они незапланированы и ненамеренны. Что несовместимо с христианской верой, так это то, что никакая единоличная действующая сила, даже Бог, не вела, не планировала, не задумывала, не направляла, не организовывала и не формировала весь этот процесс. Тем не менее именно это утверждают множество современных ученых и философов, пишущих на эту тему.

Как биолог-эволюционист, я ответил бы на это, что все данные указывают на неуправляемую эволюцию. И этот вывод, даже если он нам не нравится, лучший из всех, что мы можем сделать. В конце концов, нам приходится мириться с множеством вещей, которые нам не нравятся, включая то, что мы смертны.

Почему теистическую эволюцию стоит считать неудачей примиренчества? Прежде чем я перейду к объяснениям, следует кое-что понять. «Теистическая эволюция» — это семантический зонтик, прикрывающий разные и иногда противо­речивые взгляды, которые предполагают разную степень божественного вмешательства. Минимальное вмешательство — это вариант деизма под маркой «пусть идет, как идет», где считается, что эволюция просто развивается по физическим законам, установленным Богом. (Защитники этой точки зрения придерживаются разных мнений о том, потребовало ли происхождение жизни непосредственного вмешательства Гос­пода.) После того как процесс запущен, Бог не вмешивается.

Более телеологическая интерпретация рассматривает эволюцию как по своей природе прогрессивную. Богослов и бывший физик Иан Барбур сформулировал это так: «Мир молекул, очевидно, имеет естественную тенденцию двигаться к последовательной сложности, жизни и разуму». Процесс, ведущий эволюцию именно в этом направлении, часто не указывается, но в целом каким-то образом направляется Богом.

Точка зрения Барбура широко распространена и подразумевает, что человек — встроенная черта эволюции, цель, которую представлял себе Бог, когда запускал процесс. Иными словами, человек с большим мозгом, или подобные ему человекоподобные существа, были запланированным результатом эволюции, а их возникновение — неизбежным. Некоторые также рассматривают эволюцию человека как неизбежную, но утверждают, что божественного вмешательства для этого не требовалось, — просто существовала свободная экологическая ниша для животного, обладающего сознанием и разумом, способного познать божественное и поклоняться ему. И со временем один из продуктов бесконечно ветвящейся эволюции непременно должен был заполнить эту нишу.

Есть и такие, кто считает, что Богу время от времени приходится вмешиваться в эволюцию, направляя ее различными способами, о которых мы еще поговорим. Божественные вмешательства представляются необходимыми для того, чтобы обеспечить как первоначальное появление жизни, так и развитие ее со временем до человека, поскольку такие вопросы попросту нельзя оставить на откуп природе. Эта позиция незаметно перетекает в теорию разумного замысла — современный вариант креационизма, который, принимая эволюцию в ограниченных масштабах в пределах вида, настаивает при этом, что банальная дарвиновская эволюция просто не в состоянии объяснить некоторые черты «неснижаемой сложности», такие как система свертывания крови у позвоночных или сложные жгутикообразные хвосты (жгутики), при помощи которых двигаются некоторые бактерии.

Если аргументы в пользу разумного замысла наука отвергла, то варианты теистической эволюции появляются постоянно, как головы Лернейской гидры, потому что верующие упорны. И все они подходят опасно близко к креационизму разумного замысла. Один из вариантов — настойчивые утверждения католической церкви о том, что Бог вмешался в жизнь нашего рода по крайней мере однажды, — когда вдохнул в человека душу. Это утверждение остается церковной догмой и подтверждено знаменитым посланием папы Иоанна Павла II Папской академии наук (1996 г.):

В случае с человеком мы видим перед собой другой онтологический порядок — можно сказать, онтологический скачок. Но предлагая здесь такой большой онтологический разрыв, разве мы не нарушаем физическую непрерывность, которая, по-видимому, является основным направлением исследований эволюции в области физики и химии?.. Но любое метафизическое знание, самоосмысление, нравственное сознание, свободу, эстетический и религиозный опыт, — их необходимо анализировать путем философской рефлексии, тогда как теология стремится прояснить конечную цель замыслов Создателя.

Трудно увидеть в этом «онтологическом разрыве» — наделении человека метафизической душой — что-то кроме креационизма. Правда, здесь может подразумеваться однократное вмешательство, но все равно наука сливается с религией, ослабляя заявление о том, что католичество совместимо с теорией эволюции. Позиция католической церкви по отношению к теории эволюции отличается от библейского креационизма только степенью божественного вмешательства.

Наконец, некоторые сторонники теистической эволюции придерживаются модели «постоянной доработки»: Бог часто вмешивается в ход эволюции, подталкивая ее в нужном направлении. Это может выражаться в сохранении слабого вымирающего вида, в создании новых мутаций, в перестановке генов или изменении условий среды. Такое вмешательство отличается двумя особенностями: оно нераспознаваемо, что делает невозможным его научное исследование, и неизменно направлено на эволюцию человека. Кеннет Миллер предположил, что так могло бы произойти, если бы Бог просто играл с движущимися электронами:

К счастью, говоря научным языком, если Бог существует, то он оставил себе немало материала для работы. Взять хотя бы один пример: неопределенная природа квантовых событий позволила бы умному и проницательному Богу влиять на события способами глубокими, но при этом невидимыми для нас. Эти события могли бы включать появление мутаций, активацию некоторых нейронов в мозгу и даже выживание отдельных клеток и организмов под влиянием случайных процессов радиоактивного распада.

Забавно, что Миллер, предложивший наиболее неотразимые и убедительные аргументы против теории разумного замысла, заканчивает утверждением о том, что Бог направляет эволюцию при помощи квантовой механики. Этот путь приводит его не куда-нибудь, а на задворки креационизма. И зачем Богу хотеть действовать «умно и проницательно» (то есть тайно)? Почему это лучше, чем просто создать человека? Единственное преимущество теории Миллера таково: вмешательство Бога при этом (весьма кстати) распознать невозможно.

Теистической эволюции не удается примирить науку с религией, поскольку она засоряет теорию эволюции креацио­низмом, вводя вмешательство Бога, которое либо научно опровержимо, либо нераспознаваемо — а значит, излишне. Вот почему теистическая эволюция, радостно принятая американской публикой, была решительно отвергнута учеными. Представьте, что было бы, если бы аналоги теистической эволюции появились в других областях знания. Скажем, «теистическая химия» утверждала бы, что Бог незаметно создает связи между молекулами, а «теистическая теория гравитации» — что притяжение между объектами поддерживается «основанием бытия». Никто, даже верующие, не принял бы это всерьез. Единственная причина, по которой теистическая эволюция получила поддержку, такова: она политически выгодна (ученые не возражают, потому что она дает религиозным людям место в эволюционном лагере) и отчасти нивелирует обиды верующих на естественную эволюцию. Верующие не предлагают ввести понятия теистической химии или физики лишь потому, что эти области науки не противоречат Писанию. Только в биологии есть теории, способные опроверг­нуть представления об исключительности человека, закрепленные в священных текстах.

Но теистическая эволюция изобилует и научными проблемами. Главная из них такова: несмотря на заявления о том, что мутации в нашей ДНК смещены в определенном направлении (то есть «неслучайны»), не существует никаких доказательств того, что полезные мутации возникают чаще, если они «нужны» организму. Мутации можно было бы, к примеру, считать неслучайными, если бы млекопитающие при миграции в более холодные места испытывали относительно больше мутаций, отвечающих за более длинный мех. Но доказательств тому нет. Насколько нам известно, мутационный процесс «безразличен» (этот термин мне нравится больше, чем «случайный»): ошибки возникают в ДНК организма независимо от того, будут ли они полезны для выживания особи и продолжения ее рода. Можно было бы спасти теорию теистической эволюции, сказав, что мутации, инициированные Богом, нераспознаваемо редки — по существу, каждая такая мутация будет чудом. Но эту гипотезу невозможно проверить. Что нам удалось показать в экспериментах с микроорганизмами, так это то, что никакая внешняя сила не производит мутации образом, полезным для адаптации.

Далее, в эволюции не видно признаков телеологического руководства или направленности, о которой говорят сторонники теистической эволюции. Биологи-эволюционисты давным-давно отказались от представления о неизбежности эволюционного движения к большей сложности, движения, высшей точкой которого стал род человеческий. Если рассмотреть все биологические виды в совокупности, то выяснится, что средняя сложность организмов за 3,5 млрд лет эволюции, безусловно, выросла, но лишь потому, что начиналась жизнь с простых реплицируемых молекул, а единственный путь развития из этой точки — усложнение.

Вопреки здравому смыслу, естественный отбор далеко не всегда поддерживает сложность. К примеру, если вы паразит, то естественный отбор может сделать вас менее сложным, поскольку вы живете в основном за счет других видов. Ленточные черви-паразиты развились из свободноживущих форм, потеряв в ходе эволюции пищеварительную и нервную системы, а также значительную часть репродуктивного аппарата. При этом ленточные глисты великолепно адаптированы к паразитическому образу жизни: они заняты почти исключительно откладыванием яиц, а большая часть метаболизма происходит за счет хозяина.

Интеллект тоже не всегда окупается. Несколько лет назад у меня был скунс, симпатичный, но явно не очень умный. Иногда он вообще не замечал ничего, кроме еды. Ветеринар, которому я рассказал об этом, поставил меня на место резким ответом: «Глуп? Вот уж нет! Он идеально приспособился к тому, чтобы быть скунсом!» Интеллект обходится недешево: нужно вырастить и носить с собой лишнюю мозговую ткань, нужно обладать высоким метаболизмом, чтобы ее обслуживать. Если затраты превосходят генетическую выгоду, мозг просто не будет расти. Умному скунсу, возможно, будет трудней приспосабливаться. Есть много примеров, когда организмы теряли какие-то черты и становились проще, потому что это поддерживалось естественным отбором. Существа, переселившиеся в пещеры, часто обходятся без глаз, поскольку обладание бесполезным органом не дает никаких преимуществ. Помимо того, что этот орган весьма уязвим, он может оттягивать ресурсы от других полезных частей тела. Не забывайте, что главная ценность естественного отбора — репродуктивный результат, а иногда эволюционное исчезновение свойств, не приносящих никакой пользы, только способствует размножению.

Наконец, неизвестен ни один естественный или сверхъ­естественный процесс, который бы подталкивал эволюцию в определенном направлении. Более того, иногда естественный отбор способствует вымиранию вида, — когда дает ему приспосабливаться к исчезающим условиям. Я подозреваю, что этот путь в процессе глобального потепления ждет белого медведя.

Думая о «направлении» эволюции, следует помнить, что существует всего два значимых эволюционных механизма — естественный отбор и генетический дрейф. Дрейф — это просто случайные изменения доли тех или иных генов в популяции, вызванные превратностями процесса продолжения рода. Это генетический эквивалент бросания монетки. Если различные формы генов (обусловливающие, скажем, цвет глаз: голубые или карие) никак не влияют на число отпрысков, то соотношение этих генов в популяции будет просто колебаться случайным образом. Это процесс ненаправленный по определению, он не влияет на приспособляемость.

Второй механизм — это, разумеется, естественный отбор. Он не случаен и действительно способствует адаптации. Отбор производит изменения свойств, которые дают организму репродуктивное преимущество в нынешних условиях среды. Несмотря на то что этот процесс может иногда быть направленным, как в эволюционной «гонке вооружений», когда хищники и жертвы параллельно развивают более эффективные средства нападения и защиты соответственно, направленность эта возникает не благодаря вмешательству Бога, а из-за условий среды, где у совершенствования есть один-единственный путь. Когда климат становится холоднее — а интервалы между пиками крупных ледников составляют приблизительно 100 000 лет, — организмам ничего не остается, как только приспособиться к низким температурам или вымереть. Когда становится теплее, направление эволюционного развития меняется на противоположное. Чтобы теистическая эволюция стала по-настоящему цельной непротиворечивой теорией, ее сторонникам нужно немало сделать. Недостаточно просто говорить о ней как о теоретической возможности. Необходимо объяснить, какие механизмы делают эволюцию направленной, а также показать, где и как Бог вмешался в этот процесс.

Важное утверждение многих сторонников теистической эволюции (неважно, привлекают они к эволюции Бога или нет) состоит в том, что эволюционное появление человека на Земле было неизбежно. Но этот аргумент тоже не выдерживает никакой критики.

Была ли эволюция человека неизбежной?

Если наука может привести правдоподобные аргументы в пользу того, что естественная эволюция человека — или других существ с аналогичными умственными способностями — была неизбежна, это льет воду на мельницу теистической эволюции. В этом случае уже не обязательно говорить о возникновении нашего биологического вида в результате сверхъ­естественного вмешательства, — ведь человек или кто-то ему подобный непременно должен был появиться через достаточное эволюционное время. Тогда в результате чисто материалистического процесса появилось бы ровно то, что необходимо теистам: сложное разумное существо, способное познать Бога и поклоняться Ему. (Назовем такое существо «гуманоидом».) Биология остается натуралистической, но при этом выдает теистам желаемое. Поэтому важно понять, насколько серьезно наука поддерживает утверждение о неизбежности появления человека. В самом деле, если мы не можем показать неизбежность эволюции гуманоида, то попытка примирить теорию эволюции и христианство обречена на провал, потому что, если бы мы были конечной целью Божь­его творения, наше появление было бы гарантировано либо Богом, либо природой.

Как может наука проверить, действительно ли естественная эволюция обязательно привела бы к возникновению вида, подобного нашему? Один из способов — считать, что в мире изначально существовала вполне пригодная, но пустующая экологическая ниша, и что эволюция со временем обязательно нашла бы способ ее заполнить. Но ученые совершенно не уверены, что ниши существуют до появления организмов, которые их заполняют. В конце концов, некоторые организмы создают для себя экологические ниши сами — за счет особенностей поведения, появившихся в ходе эволюции. Так что ниши эволюционируют вместе со своим видом. Классический пример — бобр. Получив в ходе эволюции способность валить деревья и строить с их помощью запруду, бобр создал для себя собственное обиталище и источник пищи — пруд с притопленной хаткой. До бобров такой ниши не существовало; предки этих животных создали ее самостоятельно, повлияв, таким образом, на дальнейшую эволюцию своего вида.

История жизни причудлива и извилиста, поэтому невозможно предсказать, какие существа возникнут в ходе эволюции. Кто мог предсказать, к примеру, что две группы птиц, одна в Новом Свете, а другая в Африке и Азии (колибри и нек­тарницы соответственно), независимо друг от друга приобретут способность зависать перед цветами и пить нектар при помощи длинных клювов и языков? И даже если мы отыщем что-нибудь похожее на пустые ниши, мы все равно не можем сказать, есть ли у тех или иных организмов нужные физиологические особенности или происходят ли в них нужные мутации, чтобы развить адаптивный образ жизни. К примеру, не существует травоядных змей, хотя имеется немало видов змей и живут они нередко среди травы и листьев. Можем ли мы с уверенностью утверждать, что эволюция, если подождать достаточно долго, неизбежно приведет к возникновению травоядных змей?

И все же во многих случаях живым существам приходится приспосабливаться к относительно неизменным внешним условиям, так что можно говорить о некоторых аспектах экологической ниши, или образа жизни, к которым животные и растения должны адаптироваться. Так, подвижные морские организмы непременно должны приобрести способность плавать и добывать в воде кислород. Самое убедительное доказательство существования таких пустых ниш — конвергентная эволюция, феномен, который часто используют как аргумент в пользу неизбежности появления человеческого вида.

Идея проста: биологические виды часто приспосабливаются к сходным внешним условиям, развивая схожие черты (схождение признаков). Ихтиозавры (древние морские рептилии), дельфины и рыбы эволюционировали в воде независимо друг от друга. Все они путем естественного отбора приобрели поразительно сходные обтекаемые формы. Сложные «камеро­подобные» глаза развились независимо как у позвоночных, так и у головоногих моллюсков. Арктические животные — белые медведи, полярные зайцы и совы — как правило, белые (либо становятся таковыми зимой), поскольку белый цвет на фоне снега и льда скрывает их от хищников или добычи. Подобная маскировка тоже развилась независимо.

Самый, возможно, поразительный пример конвергенции — сходство между некоторыми видами сумчатых млекопита­ющих Австралии и неродственных им плацентарных млекопитающих, живущих в совершенно других местах. Сумчатый летающий поссум выглядит и ведет себя в точности так же, как белка-летяга Нового Света. Сумчатые кроты с крохотными глазками и мощными роющими лапами — точные копии плацентарных кротов. Сумчатый тасманийский волк, окончательно истребленный в 1936 г., выглядел и охотился так же, как плацентарный волк.

Такое схождение признаков сообщает нам об эволюции нечто очень важное. Хотя бы некоторые экологические «ниши», то есть пригодные для обитания среды, действительно должны существовать заранее, именно они вызывают сходные эволюционные изменения в неродственных видах. То есть начиная с разных предков и работая с разными мутациями, естественный отбор может сформировать неродственных животных подобным образом — лишь бы изменения повышали шансы животного на выживание и продолжение рода. В море существовали ниши (вероятно, с обилием питательной морской добычи) для млекопитающих и рептилий, в результате чего дельфины и ихтиозавры приобрели обтекаемые формы. Животным в Арктике выжить легче, если зимой они будут белыми. И ниши для небольших всеядных млекопитающих, способных планировать с дерева на дерево, вероятно, тоже существовали.

Сходимость признаков — одна из самых впечатляющих функций эволюции, и при этом она встречается часто: сотни случаев, подтвержденных документально, приведены в книге палеонтолога Саймона Конуэя-Морриса «Решение жизни. Неизбежный человек в одинокой Вселенной». Но подзаголовок дает нам ключ к основному тезису этой книги: Саймон Конуэй-Моррис — набожный христианин, который считает, что эволюция неизбежно породила бы гуманоидов:

Вопреки распространенному мнению, эволюция нас не принижает. Я утверждаю, что что-то похожее на нас — эволюционная неизбежность, и существование человека подтверждает наше единство с остальным Творением.

Ему вторит Кеннет Миллер:

Но по мере того, как жизнь будет заново осваивать адаптационное пространство, можем ли мы быть уверены, что наша ниша останется незанятой? Я бы сказал, что мы можем быть почти уверены, что она будет непременно занята. Со временем эволюция породит разумное, сознающее себя, мыслящее существо, наделенное нервной системой, достаточно емкой, чтобы решать те же вопросы, что решали и мы, и способное открыть тот самый процесс, что породил и его, — процесс эволюции… Все, что мы знаем об эволюции, говорит о том, что рано или поздно такое существо обязательно займет эту нишу.

Однако мое собственное представление об эволюции иное. Мне представляется, что правильный ответ на вопрос «Неизбежна ли эволюция гуманоидов?» должен звучать так: «Мы этого не знаем, но вряд ли». На самом деле есть серьезные основания полагать, что эволюция гуманоидов не только не является неизбежной, но и априори маловероятна. Причина вот в чем: хотя сходимость в эволюции встречается нередко, существует не меньше примеров неудачной сходимости. Эти неудачи не производят особого впечатления просто потому, что речь идет о видах, которых нет. Возьмите ту же Австралию. Хотя между плацентарными млекопитающими и австралийскими сумчатыми наблюдается немало случаев конвергенции, есть много млекопитающих, которые развились в других местах, но не имеют аналогов среди сумчатых. Не существует, к примеру, сумчатой летучей мыши (то есть летающего сумчатого млекопитающего), жирафа или слона (крупных сумчатых млекопитающих с длинной шеей или носом, способных доставать ими листья с деревьев). Красноречивее всего то, что Австралия не произвела на свет никакого аналога приматов или любых других существ с интеллектом подобного уровня. Более того, в Австралии множество незаполненных ниш — и, следовательно, множество не случившегося сходства, включая и пресловутую «гуманоидную» нишу. Если развитый интеллект — такой предсказуемый результат эволюции, то почему он не развился в Австралии? Почему он возник только однажды — в Африке?

Это поднимает еще один вопрос. Мы узнаем конвергентную эволюцию по тому, что неродственные виды развивают у себя схожие свойства. Иными словами, у двух или более видов появляются одни те же признаки. Но сложный, сознающий себя разум — одиночка: он развился лишь раз, у предков человека. (Осьминоги и дельфины тоже умны, но им нечем раздумывать о собственном происхождении.) Напротив, глаза возникали независимо 40 раз, да и белая окраска арктических животных — не единичное явление.

Да, аргумент, связанный с конвергентной эволюцией, подтверждает мнение о том, что некоторые эволюционные пути более вероятны, чем другие, но сам этот аргумент основан на существовании сходных черт, развившихся независимо в более чем одной группе. Следовательно, его нельзя использовать для поддержки утверждения о том, что свойство, развившееся лишь единожды (то есть наш сложный разум) было неизбежно. Хобот слона, замысловатый и сложный результат адаптации вида (в нем, между прочим, более 40 000 мышц), тоже одинок в истории эволюции. То же самое можно сказать и о перьях. Тем не менее вы не услышите, как ученые доказывают, что эволюция должна неизбежно заполнить нишу «длинного дыхательного органа» или «оперенных животных». Конуэй-Моррис, Миллер и другие провозглашают неизбежность появления гуманоидов по одной-единственной причине: этого требует их религия.

Самым знаменитым сторонником теории об отсутствии неизбежности эволюции был Стивен Джей Гулд. В книге «Удивительная жизнь: Бёрджес-Шейл и природа истории» (Wonderful Life: The Burgess Shale and the Nature of History) Гулд писал, что единственный настоящий способ проверить, неизбежна ли эволюция того или иного вида (к примеру, человека), таков. Нужно начать эволюцию заново, снова и снова проигрывая «запись жизни», чтобы проверить, всегда ли в результате появится человек. Разумеется, это невозможно, поскольку мы располагаем лишь одной реализацией эволюционного процесса.

Но есть и другие способы определить, повторяема ли в этом смысле эволюция. Один из них — понять, как работает этот процесс. Вкупе с некоторым знанием физики это позволяет предположить, что «запись жизни» каждый раз проигрывалась бы по-новому, даже если бы начиналась с идентичных условий.

Как и многие другие биологи, Гулд считает, что эволюция — процесс условный, то есть зависящий от самых разных факторов. То, как естественный отбор формирует виды, зависит от непредсказуемых изменений климата, случайных физических событий (падений метеоритов или извержений вулканов), возникновения редких и случайных мутаций, а также от того, каким видам посчастливится уцелеть при массовых вымираниях. Если бы, к примеру, 65 млн лет назад на Землю не упал большой метеорит, из-за которого вымерли динозавры, а млекопитающие, над которыми динозавры прежде доминировали, стали развиваться, — не исключено, что и сегодня все млекопитающие были бы мелкими ночными насекомоядными, жующими сверчков во тьме. А людей бы и вовсе не было. Исходя из этой условности, Гулд заключил, что эволюция человека — «крайне маловероятное эволюционное событие» и «космическая случайность».

Но действительно ли эволюция «условна»? Это зависит от того, что подразумевается под этим понятием. Эволюция определенно непредсказуема, поскольку мы не знаем точно, как изменится в будущем окружающая среда и какие возникнут мутации. Но «непредсказуема» — совсем не то же самое, что «не предопределена». Ученые в большинстве своем — физические детерминисты, которые считают, что поведение материи как минимум на макроуровне (те параметры, которые человек способен воспринимать) абсолютно точно определяется законами Вселенной. К примеру, мы не всегда точно предсказываем погоду, но только потому, что не знаем всех факторов, влияющих на климат, включая температуру и ветер в каждой точке Земли. Возможно, если бы мы обладали полными знаниями о подобных вещах, — а сегодня в их число входит также поведение человека, способствующее глобальному потеплению, — мы могли бы точно предсказывать погоду на годы вперед (сегодня, располагая даже самыми сложными инструментами, мы едва можем делать это на ближайшие сутки). Аналогично тот факт, что астероид врезался в Землю около 65 млн лет назад в районе полуострова Юкатан, был, безусловно, предопределен задолго до этого.

Речь идет о том, что даже если эволюция «условна», это не значит, что «ее ход не предопределен», а значит лишь, что «мы знаем недостаточно, чтобы ее прогнозировать». И очень может быть, что ход эволюции определяется законами физики. Из этого (по крайней мере, в принципе) может следовать, что эти законы при равных начальных условиях всегда дадут идентичный результат — включая и появление человека.

Не есть одна закавыка, причем немаловажная. Речь идет о законах квантовой механики, согласно которым на микроскопическом уровне частиц вроде электронов или космических лучей (в основном это быстрые нейтроны) события не предопределены, но характеризуются фундаментальной и непредсказуемой неопределенностью. Если вы возьмете, к примеру, кусок радиоактивного урана и понаблюдаете, в какой момент каждый атом распадается, а потом решите повторить всю процедуру с тем же куском, то вы увидите следующее. Во второй раз распадутся другие атомы, и при этом невозможно предсказать, какие именно. (Совокупность атомов, однако, подчиняется статистическим законам, так что «период полураспада» радиоактивного элемента — время, за которое распадается половина всех атомов — будет неизменным.) Таким образом, хотя большая группа атомов распадается с постоянной скоростью, невозможно предсказать, какие именно атомы в этой группе распадутся раньше, а какие — позже. Такие статистические закономерности и индивидуальные неопределенности характерны для явлений квантовой механики, включая и радиоактивный распад.

Таким образом, вопрос о том, неизбежно ли возникновение людей, сводится к следующему: будет ли эволюция повторяемой и детерминистской? Ну а это можно свести к вопросу о том, сказывается ли на эволюции истинная неопределенность квантовой механики. Скорее всего, сказывается — в двух весьма существенных отношениях. Первое — вопрос о том, возникла бы Земля, если бы Большой взрыв повторился при тех же начальных условиях. Ответ — почти наверняка нет. Повторение истории Вселенной привело бы, вероятно, в целом к картине, очень похожей на сегодняшнюю (к примеру, с тем же числом звезд и галактик), но Солнце и Земля вряд ли возникли бы в их нынешнем виде. Но если мы не можем гарантировать появление нашей Солнечной системы после нового Большого взрыва, то обо всем остальном говорить бессмысленно. Нет никакой гарантии, что жизнь, какой мы ее знаем, вообще появилась бы. Можно, конечно, говорить, что жизнь все же зародилась бы на некоторых планетах во Вселенной, но она совсем не обязательно была бы гуманоидной — «по образу и подобию Божию».

Но у эволюции есть еще одна составная часть, также подверженная случайностям квантовой неопределенности: мутации. Это молекулярные изменения в ДНК, многие из которых представляют собой ошибки, возникающие при репликации. Изменяя генетический код, мутации порождают новые формы генов, которые питают процесс эволюции. А некоторые мутагенные факторы, такие как рентгеновское излучение, космические лучи и даже просто ошибки при разделении двойной спирали ДНК, возможно, вызваны непредсказуемыми событиями квантового уровня.

Все это означает, что если бы жизнь началась заново, даже на нашей примитивной Земле, то мутации, двигающие эволюцию, были бы другими. А значит, другим будет и конечный результат, то есть все обитающие сегодня на Земле биологические виды. Представьте себе: всего несколько других мутаций в самом начале истории жизни — и все последующее могло бы выглядеть совершенно иначе, чем мы видим сейчас.

Суть в том, что если мутации обладают принципиальной неопределенностью, то повторный прогон эволюции, скорее всего, дал бы нам совершенно другие виды, чем мы наблюдаем сегодня. И мы абсолютно не можем быть уверены, что среди них был бы человек. Единственный способ обойти этот вывод — отказаться от естественной эволюции и привлечь какого-нибудь бога, который наблюдал бы за процессом и подправлял по ходу дела, чтобы гарантировать появление человека.

Подводя итоги, можно сказать: если пустить заново процесс хоть космической, хоть биологической эволюции, то попросту невозможно рационально и логически обосновать неизбежность появления гуманоидов — зато можно неплохо обосновать его необязательность. Любой другой ответ связан либо с самообманом, либо с ненаучными утверждениями, основанными на теологии (к примеру, с управляемыми Богом мутациями).

В конечном итоге теистическая эволюция — вовсе не полезный компромисс между наукой и религией. В области предсказаний, которые можно проверить, она опровергнута, а в области непроверяемых заявлений на нее можно не обращать внимания.

Теологические проблемы, связанные с теистической эволюцией

Представляет ли теория эволюции дополнительные проблемы для теологии? Да, и немалые. Нет, к примеру, никакого очевидного объяснения тому, что всемогущий и любящий Бог, направлявший эволюцию, завел ее в такое невообразимое количество тупиков. В конце концов, 99% всех видов, когда-либо обитавших на Земле, вымерли, не оставив потомков. Жестокость естественного отбора, связанного с бесконечными напрасными утратами и постоянной болью, также требует объяснения. Разве любящему и всемогущему Богу не следовало бы просто создать все существующие виды с нуля, как описано в Книге Бытия?

Как мы видели в предыдущей главе, обычная реакция на такие вопросы — превратить неприятные факты эволюции в доб­родетели, как это делает католический богослов Джон Хот:

Идея о том, что за эволюцию жизни отвечают второстепенные причины [естественный отбор], а не прямое божественное вмешательство, даже усиливает, а не принижает доктрину божественного творческого начала. Разве Богу не делает честь, что мир — не просто пассивная глина в его руках, но изначально активный и самоподдерживающийся процесс, который развивается и самостоятельно порождает новую жизнь? Если Бог может творить вещи, которые делают себя сами, то разве это не лучше, чем божество-волшебник, который дергает за все ниточки, как полагают теологические «окказионалисты»?

Но ведь можно легко сформулировать и противоположный аргумент: что создание с нуля «лучше», поскольку поз­воляет избежать страданий, потерь и вымирания, присущих эволюции. Как можно взвесить ценность творческого начала в сравнении со страданием существ, способных чувствовать, включая и нескольких близких родственников современного человека, таких как вымершие неандертальцы?

Теистическая эволюция тоже пригодится для оправдания Бога. Ее можно использовать, как это делает богослов Франсиско Айала, чтобы снять с Бога груз обвинений, связанных с «естественным злом»:

Теория эволюции дала нам решение к оставшемуся компоненту проблемы зла. Как наводнения и засухи были необходимым следствием структуры физического мира, так хищники и паразиты, расстройства и болезни были следствием эволюции жизни. Они возникли не в результате плохого или злобного замысла: свойства организмов не были спланированы Творцом.

Здесь явственно попахивает предвзятостью, ведь наверняка Бог, будь он по-настоящему всемогущ, мог придумать мир, в физической структуре которого не было бы наводнений, засух и эволюционного страдания. И, разумеется, если адаптивными мутациями, которые привели к возникновению человека, мы обязаны Богу, то непонятно, почему его не обвиняют в неудачных мутациях, которые вызывают рак, генетические заболевания и рождение детей-калек. Если мутации придуманы Богом, нет никаких причин тому, чтобы подавляющее их большинство было вредными — хотя именно этого следует ожидать, если этот процесс исключительно естественен и в его рамках происходят случайные ошибки. Неудивительно, что у богословов, к примеру, у Алвина Плантинги, есть ответ и на это:

Но в любом мире, где есть искупление, будет и грех, и зло, и проистекающие из них страдание и боль. Более того, если лечение должно быть пропорционально болезни, в таком мире окажется очень много греха и очень много страданий и боли. Далее, в нем вполне могут найтись грех и страдание не только со стороны человеческих существ, но и, возможно, со стороны других существ тоже. В самом деле, некоторые из этих других существ, возможно, намного могущественнее людей, а иным из них — Сатане и его приспешникам, к примеру — может быть позволено играть какую-то роль в эволюции жизни на Земле, направляя ее в сторону хищничества, потерь и боли. (Кое-кто, возможно, пренебрежительно фыркнет в ответ на такое предположение; однако это ничего не изменит.)

Поразительно слышать подобное от уважаемого философа. Мы наблюдаем здесь не только предвзятость в отношении Бога, который заставляет животных искупать грехи людей, но и призвание другого источника зла — Сатаны. Нас просят поверить, к примеру, что генетически обусловленная лицевая опухоль, уничтожающая популяцию тасманийского дьявола, может быть вызвана сатанинскими манипуляциями в его хромосомах. Получается, что невинное сумчатое ужасно пострадало за грех примата. На мой взгляд, пренебрежительное фырканье — это правильная реакция на подобные фантазии (по крайней мере, до тех пор, пока Плантинга не предоставит нам доказательства существования Сатаны).

Людям религиозным не имеет смысла говорить, что эти ответы исключительно умозрительны потому, что мы не знаем, как Бог проявляет себя в эволюции. Если признать такое незнание, следует признать и то, что мы совершенно не представляем, имеет ли вообще Бог какое-то отношение к эволюции. Забавно, что те, кто претендует на точное знание природы Бога и его свершений, замолкают, как только речь заходит о его методах.

Главная проблема теистической эволюции, как и всех прочих попыток приспособить теологию к новым фактам, такова. Это просто метафизическое расширение физической теории, дополнение, нужда в котором обусловлена не данными, а эмоциональными потребностями верующих. Философ Энтони Грейлинг называет это «произвольной избыточностью»: космологические бирюльки, от которых отказался Лаплас, когда сказал Наполеону, что не нуждается в гипотезе Бога. И правда, подобные излишества можно найти только в эволюционной биологии — и иногда в космологии, — поскольку остальные науки не вступают в противоречие с верованиями людей. Если рассматривать науку шире, включив в нее медицину, то можно увидеть еще один пример произвольной избыточности, когда болезнь рассматривается как результат грешных мыслей или духовной ошибки. В последней главе мы увидим, что такая точка зрения заставила многих людей отказаться от научно обоснованной медицины и в результате пострадать.

Наконец, теистическая эволюция допускает обычную ошибку примиренчества: путает логическую возможность с вероятностью. Да, логически возможно, что Бог либо начал эволюционный процесс, создал первый организм, а затем отошел в сторону, чтобы наблюдать за происходящим, либо вмешивался в этот процесс время от времени, создавая новые организмы и мутации. Но судя по имеющейся у нас информации, это маловероятно. Процесс эволюции демонстрирует все признаки естественности, материалистичности, неуправляемости и отсутствия божественной поддержки. Для ученого теистическая эволюция лишена смысла, поскольку требует, чтобы одной частью мозга («эволюционной») вы принимали только то, что можно проверить и подтвердить доказательствами и здравым смыслом, а другой («теистической») — полагались на веру и принимали вещи либо ненужные, либо ничем не подтвержденные. Это нечестивый союз между наукой и религией, это теология, которая рядится в лабораторный халат. Мы поговорим о вреде этого провального брака в последней главе. Среди его последствий и непонимание публикой науки (многие считают, к примеру, что «теистическая эволюция» научна), и вера в то, что религия может дать ответы, ускольза­ющие в настоящее время от науки (к примеру, почему законы природы допускают существование жизни?), и идея о существовании «иных способов познания», включая откровение, посредством которых можно познать истины о Вселенной. Это не просто академические вопросы, поскольку вполне реальные следствия из них могут быть весьма серьезными (и вредными): они влияют на мораль, медицину, политику, экологию и общее благополучие человека как биологического вида.