Глава 4
Самое приятное из всех слов – похвала.
Ксенофонт. Об искусстве верховой езды
Когда Сара пришла, у ворот ждал Ральф. Она вопросительно посмотрела на него, потом на часы. Ему было двенадцать, и он редко просыпался раньше полудня. Ральф утверждал, что каждый день ходить в школу не обязательно. Он любил засиживаться допоздна.
– Мальтиец Саль замутил бучу. – Он махнул рукой в сторону грузовика, припаркованного через улицу; рядом Саль ощупывал карманы куртки, проверяя, на месте ли телефон. – Ты едешь?
– Куда?
– На эстакаду. Ту, что у футбольных полей. Займет не более двадцати минут. Давай. Винсент обещал подбросить нас на своем пикапе. – Он смотрел на нее выжидающе, с сигаретой в углу рта. – Я помог Салю подготовить кобылу. Она из кожи вон лезет.
Наконец до Сары дошло, почему сегодня на Спеапенни-лейн припарковано в два раза больше машин. Мужчины рассаживались, хлопая дверьми, приглушенно переговариваясь в утренней тишине. Было слышно, как включают зажигание, воздух был пропитан ожиданием. Сара снова с недоумением посмотрела на часы.
– Ковбой Джон уже там, – сказал Ральф. – Ну, давай же. Будет весело.
Ей давно уже нужно было тренировать свою лошадь, но Ральф все стоял и ждал. Только одна она никогда не бывала на бегах.
– Ну же. Возможно, это последние бега нынешнего лета.
Она еще колебалась какое-то время, а потом побежала вслед за Ральфом к красному пикапу, который уже выпускал в чистый утренний воздух из выхлопной трубы фиолетовые клубы дыма. Она забросила в автомобиль свою сумку, взяла Ральфа за руку и взгромоздилась на груду веревок и брезента. Винсент велел им держаться покрепче и выехал на пустую улицу за четырьмя другими автомобилями: в них вплотную сидели темноволосые мужчины, пуская сигаретный дым через полуоткрытые окна.
– Поставили крупную ставку против приезжих из Пикетс-Лок, – сообщил Ральф, перекрикивая шум мотора.
Мимо проехала полицейская машина, и они пригнулись.
– На какую кобылу?
– Серую.
– Ту, что отцепила двуколку?
– У него теперь новая, и еще шоры получше. Хорошо на ней подзаработал, ты уж мне поверь. Очень хорошо. – Ральф развел руки в стороны и расплылся в улыбке.
– Не говори Папá, что я поехала! – крикнула она.
Он глубоко затянулся и выбросил окурок на дорогу. Иногда слова не нужны.
В отличие от бегов борзых или матчей воскресной футбольной лиги, соревнования на двуколках были нерегулярным и необъявленным спортивным событием на востоке от Сити. Не было ни стадиона, не освещенных дорожек, на которых лучшие лошади могли бы мериться силами, ни официальной букмекерской конторы, которая предоставляла бы почти равные шансы игрокам. Вместо этого несколько раз в год соперники условливались встретиться в каком-нибудь пустынном месте, оговорив заранее длину гладкой дороги с гудроновой пропиткой.
Тот факт, что такая беговая «дорожка» была общественной дорогой, соревнованиям не мешал. Ранним утром, пока шоссе было почти пустым, на него с противоположных концов выезжали пикапы. Они совершали маневры, пока не занимали обе полосы, а затем останавливались в условленных местах, включив аварийные огни. Другие транспортные средства были вынуждены тоже встать. Прежде чем водители успевали сообразить, лошади, запряженные в легкие двуколки, уже были на дороге. Сами бега проходили на дистанции в милю. Зрители кричали, потели и ругались. Мелькали ноги и хлысты ездоков. Нагнувшись вперед, они гнали своих лошадей к финишу. Зачастую он обозначался ленточкой, которую держали двое парней. Несколько минут, и ленточка будет порвана, а исход гонки решен. Участники исчезнут в переулках, будут поздравлять друг друга, спорить или раздавать выигрыши. К моменту появления полиции на месте заезда оставалась лишь кучка лошадиного помета и пара окурков. Словно ничего и не происходило.
Ральф сказал, это была любимая беговая дорожка Мальтийца Саля.
– Новенькая, гудроновая! – Он с восхищением провел ботинком по гладкой поверхности.
Они выпрыгнули из пикапа и стояли под эстакадой, ведущей в промышленную зону, наблюдая, как в нескольких шагах от них деньги переходят из одних рук в другие. Мужчины в татуировках из домов на колесах, почти невидимые из-за пилонов, сидели у своих блестящих грузовиков с огромными колесами, прижав к уху мобильный телефон и зажав сигарету в толстых грязных пальцах. Они отсчитывали купюры из пухлых пачек, поплевывали на ладони, прежде чем пожать друг другу руки. Блеск холодных глаз выдавал отсутствие доверия и дружеского расположения. Игроки со стороны Мальтийца были ниже ростом и полнее, чем приезжие. Их автомобили были более потрепанными, но зато костюмы – безукоризненными. Местные заняли места с одной стороны дороги, приезжие – с другой. Ковбой Джон стоял, прислонившись к пикапу, и задумчиво курил самокрутку. Он указывал на лошадей и разговаривал с кем-то на пассажирском сиденье. Парень, которого Сара не знала, сидел без седла на черной лошади, вытянув вперед ноги. С помощью недоуздка он помогал животному лавировать между машинами.
Чуть дальше Мальтиец Саль проверял застежки на упряжи своей лошади, журя ее, когда она ерзала. Он широко улыбался, сверкая золотым зубом. Кепка плотно сидела на его коротко остриженной голове. Смеясь, он ругал лошадь соперника, передразнивал неудачный угол ног, ее якобы узкую грудь.
– Они его терпеть не могут, – заметил Ральф, закуривая очередную сигарету. – Его в прошлом году застукали с чужой любовницей. Они саму лошадь и поставили.
– Как – поставили?
Ральф посмотрел на нее как на неразумного ребенка:
– Если он проиграет, ему придется отдать свою кобылу.
– Он же взбесится.
– Не-а. – Ральф сплюнул. – Пики знают, что у Саля банда, еще и вооруженная на всякий случай. Мы будем сидеть в пикапе Винсента, если придется свалить по-быстрому.
Он рассмеялся. Его всегда радовали возможные неприятности.
Мужчины стали рассаживаться по машинам, и Сару охватила дрожь: то ли от нервов, то ли от возбуждения. Над их головами, на эстакаде, поддерживаемой гигантскими пилонами из грубого бетона, грохотал транспорт. Судя по возросшему потоку машин, приближался час пик.
Кто-то свистнул, залаяла собака. Ральф потащил Сару к подъездной дороге. Три грузовика дали задний ход и направились в обратную сторону, как было заранее условлено. Они исчезли из виду, готовые влиться в поток транспорта на эстакаде. Остались только мужчины на подъездной дороге и лошади, которые выпускали пар из ноздрей и грациозно перебирали копытами. На месте их удерживали за голову. В ярко-красной двуколке позади серой лошади, скорчившись, сидел Саль. Скрестив ноги, держа ненатянутые вожжи в одной руке, он постоянно оглядывался назад в ожидании сигнала. Сара смотрела на него, на его широкую уверенную улыбку, на глаза, которые, казалось, все знали. Ральф, стоящий рядом, снова закурил сигарету и прошептал: «Ну, ну же, ну…»
Теперь все взгляды устремились на машины на эстакаде. Мужчины перешептывались. Поток не останавливался.
– Бьюсь об заклад, это Донни пришлось взять на прицеп. Он не уплатил чертов автомобильный налог.
Кто-то засмеялся. Напряжение разрядилось.
Потом послышался крик, и над их головами, едва видный, показался пикап кого-то из приезжих с мигающими аварийными огнями, просвечивающими через защитное ограждение. Кто-то скомандовал: «Вперед!» И, сделав одно плавное движение, обе лошади тотчас оказались на подъездной дороге. Колеса двуколок почти соприкасались. Ездоки наклонились вперед, зажав хлыст в поднятых руках, и помчались по пустой части дороги.
– Жми, Саль! – заорал Ральф срывающимся от возбуждения голосом. – Давай!
Сара почувствовала, как он схватил ее за рукав и потянул к пикапу Винсента. Двигатель уже работал, и они были готовы пуститься вслед за лошадьми, которые почти скрылись из виду.
Ральф помог ей запрыгнуть, и тут она услышала гудки стоящих на месте автомашин и визг тормозов. Вцепилась в поручни на заднем стекле, ветер гудел в ушах.
– Он его сделал! – орал Ральф. – Обогнал!
Она увидела серую кобылу, бегущую рысью – слишком, неестественно, сверхъестественно быстро. Увидела гримасу на лице приезжего. Он нахлестывал свою лошадь, заставляя ее бежать еще быстрее. Крепко выругался, и лошадь на короткий миг пустилась в галоп, что вызвало бурное возмущение Мальтийца.
– Не сдавайся, Саль! Сделай его!
Затаив дыхание, Сара смотрела, как напрягся каждый мускул маленькой смелой кобылки, чтобы не сбавлять скорости. Ее копыта едва касались дороги. «Не сдавайся», – пожелала Сара, страшась, что та проиграет, достанется приезжим и пропадет на каком-нибудь поросшем бурьяном пустыре с черно-белыми полукровками и сломанными тележками из супермаркетов. Она почувствовала единение с лошадкой, борющейся за выживание среди криков, пота и шума. Давай!
Потом раздался победный крик, и все было кончено. Лошади исчезли с эстакады так же молниеносно, как появились. Грузовики, преграждавшие путь, разъезжались, застрявшие машины устремились вперед. Пикап Винсента свернул налево с подъездной дороги. Машину подбросило на выбоине, и Сара больно ударилась коленями и локтями о борт, ее школьная сумка открылась, учебники высыпались, шелестя страницами. Она подняла голову и увидела Саля: он спрыгивал с двуколки на ходу, его маленькая лошадка продолжала бег. Он победно вскинул руку, друзья приветствовали его, ударяя ладонями о его ладонь. Сара с Ральфом смеялись и обнимались, зараженные всеобщим сумасшествием и победой Саля.
Еще несколько недель серая кобылка будет в безопасности, на дворе Ковбоя Джона.
– Я поставил фунт! – кричал Ральф с покрасневшим от возбуждения лицом, хватая Сару за рукав школьного пиджака. – Пошли! Саль сказал, что угостит нас всех завтраком, когда вернемся на двор.
Сара приехала в конюшню после школы, Папá уже был там. Он находился в стойле у Бо – нагибаясь и приседая, наводил зеркальный блеск на крупе коня. Еще не видя его, Сара услышала, как он тяжело дышит, и, прежде чем он обернулся, заметила пятна пота на его безукоризненно отутюженной рубашке. Папá никогда не брался за дело, если его нельзя было сделать идеально. Годы военной подготовки не прошли даром.
Ковбой Джон стоял, прислонясь к косяку двери стойла, и пил из кружки чай цвета лака. Он никогда особо не усердствовал, но тем не менее двор был всегда в порядке.
– Наша циркачка пришла, – сказал он.
Ральф, опиравшийся о круп черно-белой верховой лошади с массивной головой, подмигнул ей.
– Автобус опоздал. – Сара пристроила школьную сумку на кипу сена.
– Она забыла свою балетную пачку, – сострил Ковбой Джон.
– Результаты контрольной по математике уже известны? – спросил Папá.
– Двенадцать из двадцати. – Сара помахала тетрадкой, надеясь, что он не заметит следы от шин и грязь на обложке.
Она встретилась взглядом с Ральфом, у него вдруг случился приступ кашля.
– Я говорил, что Мальтиец Саль купил и продал черную лошадь сегодня, ту, что досталась ему от итальянцев из Нортхолта?
Дед положил руку на грудь Бо, и конь послушно отступил назад.
– Иноходца?
Саль беспрестанно покупал и продавал рысаков.
Ковбой Джон кивнул:
– За ней приходили сегодня днем.
– Новому хозяину повезет, если ему удастся расшевелить эту лошадь, – заявил Ральф. – Она бегает, как кривоногий ковбой на шпильках.
– Но продавал он ее, словно это был Буцефал. – Ковбой Джон изобразил, как конь мотал головой. – Лошадь вышла из стойла, будто ей предстояло участвовать в дерби Кентукки.
– Но как… – начала Сара.
– Он засунул ей в ухо стеклянный шарик, – перебил ее Ральф.
Ковбой Джон замахнулся на него шляпой:
– Ты подслушивал?
– Вы сами говорили всем и каждому, кто проходил мимо сегодня утром!
– Лошадь мотала головой как сумасшедшая. На вырученные деньги он купил двух. Их привезут в субботу. Обе для бегов.
Сара знала, что Папá не одобряет старых трюков дельцов. Он делал вид, будто не слушает.
Ральф вынул изо рта жевательную резинку и приклеил ее на дверь стойла.
– Помните, когда вы продавали ту старую пегую лошадь с белой гривой итальянцу с болот, вы засунули ей в зад кусок имбиря, чтобы слегка ее расшевелить.
Шляпа Ковбоя Джона снова полетела в сторону Ральфа.
– Понятия не имею, как он туда попал! – заявил он в свое оправдание. – С лошадью все было в порядке. Вы, ребятишки, порочите мою репутацию. Тебе еще повезло, что я не прогнал тебя со двора, принимая во внимание твой поганый язык. Ты в школе должен быть. Почему ты, черт побери, в школу не ходишь…
Он направился к воротам, бормоча себе под нос, потом громко крикнул проходящей мимо рыжеволосой женщине средних лет:
– Миссис Парри! Это вас я видел вчера по телевизору?
Женщина не остановилась. Стоя у ворот, он снял шляпу и помахал ею, пытаясь привлечь внимание:
– Это были вы! Точно вы!
Озадаченная, она замедлила шаг и слегка повернула голову.
Ральф застонал:
– В телешоу «Новая топ-модель Британии»! Ну вот, видите, вы улыбаетесь. Я знал, что это вы. Яиц купить не хотите? А еще у меня есть прекрасные авокадо. Целый ящик. Хотите? Нет? Вы еще вернетесь, слышите? Когда этот модельный контракт закончится. – Улыбаясь, он вернулся к аркаде железнодорожного моста. – Эта миссис Парри с почты такая… кисонька. – Он не сразу подыскал нужное слово. – Ах, была бы она лет на двадцать моложе…
– Она подавала бы вам ходунки, – продолжил Ральф.
Папá промолчал и снова принялся чистить лошадь сильными отрывистыми движениями. Бо не раз приходилось напрягаться под давлением его руки.
Ковбой Джон сделал большой глоток чая из кружки.
Сара любила такие дни, как этот, когда сонные лошади грелись на солнышке, а мужчины перебрасывались безобидными шутками. Здесь она не так болезненно ощущала отсутствие Нанá. И чувствовала себя на своем месте.
– Дочка, я вот все говорю твоему деду. Потому он так и останется без новой подружки. Только поглядите!
Она проследила за его взглядом в сторону Папá, который орудовал щеткой на лоснящихся боках Бо. Ковбой Джон вытянул руки и сделал плавное движение в воздухе, подмигивая ей:
– Я говорю, Капитан, женщины любят нежное обращение, руки должны двигаться медленно.
Папá бросил на него сердитый взгляд, потом вернулся к делу.
– А я-то думал, французы – отличные любовники, – добавил Ковбой Джон.
Дед пожал плечами и выбил пыль из щетки.
– Джон, если ты не понимаешь разницы между занятием любовью и чисткой лошади, неудивительно, что твои лошади совсем запутались.
Парни прыснули со смеху. Сара улыбнулась, хотя прекрасно знала, что ей не полагалось подавать вид, будто она поняла смысл шутки. Потом сделала серьезное лицо: Папá велел ей сбегать за шапкой.
Солнце садилось над железнодорожным мостом и эстакаде под ним. Был час пик, и вокруг парка образовался затор. Водители с интересом смотрели на то, что происходило на траве.
Сара не обращала на них внимания. Папá стоял рядом, вытянув руки, помогая Бо накопить внутреннюю энергию, которая поднимет его.
– Сиди прямо, – сказал он тихо. – Все дело в посадке, Сара. Держи ногу на… но помни о посадке, когда едешь, comme ça.
Сара вспотела от усилий. Краем левого глаза она видела хлыст в руке Папá, но он ни разу не коснулся блестящей гнедой шерсти Бо. Сара почувствовала, как под ней копится сила. Она старалась сидеть неподвижно, опустив ноги вдоль боков лошади, смотря прямо перед собой, между ее остроконечных ушей.
– Non, – повторил он. – Вперед. Пусти его вперед. Попробуй еще раз.
Почти сорок минут они работали над пиаффе. От пота форменная рубашка прилипла к спине, разгоряченную голову припекало солнце. Вперед рысью, потом остановка, потом снова рысью, чтобы Бо мог пуститься рысью с места, двигаясь ритмично. После этого можно будет переходить к более сложным элементам, к которым, как Папá постоянно ей повторял, она пока еще не готова.
Несколько месяцев назад она упросила его показать с земли, как можно убедить Бо выполнить леваду, балансирование на задних ногах, когда лошадь встает на дыбы. Саре не терпелось, сидя верхом, выполнить фигуры, которые смогут оторвать ее от земли, – курбет и каприоль. Но Папá не разрешил. Надо тренироваться с земли, снова и снова. И конечно же, никакой левады в общественном парке, где полно зевак. Что она хочет этим показать? Что Бо – цирковая лошадь? Она знала, что он прав, но иногда тренироваться было так скучно. Как будто застрял на одном месте навсегда.
– Можно сделать перерыв ненадолго? Мне так жарко.
– Как ты собираешься достичь результатов, если не будешь тренироваться? Нет. Continue. Он начинает понимать.
В молчаливом протесте Сара выпятила нижнюю губу. Спорить с Папá было бессмысленно, но у нее было такое чувство, будто она делает одно и то же несколько часов кряду. Вспомнилась маленькая серая кобылка. По крайней мере, у той была цель.
– Папá…
– Сосредоточься! Прекрати разговоры и сосредоточься на своей лошади.
Мимо пробегали два ребенка. Один крикнул: «Поезжай на нем, ковбой!»
Она смотрела между ушей Бо. Узкая щель, мокрая от пота.
– И вперед. Поощри его.
Она пустила лошадь вперед, потом подала назад, пытаясь дать ей возможность перенести вес, слегка потянув поводья.
– Non! Ты опять заваливаешься вперед.
Она упала на шею лошади, испустив крик:
– Вовсе нет!
– Ты посылаешь ему противоречивые сигналы. – Папá недовольно поморщился. – Как он может тебя понять, если твои ноги говорят ему одно, а попа другое?
Она закусила губу. Ей хотелось закричать: «Зачем мы все это делаем? Мне никогда не сделать так, как ты хочешь! Это просто глупо!»
– Сара, сосредоточься.
– Я сосредоточена. Он слишком разгорячился и разволновался. Он больше меня не слушает.
– Он знает, что ты меня не слушаешь. Поэтому не слушает тебя.
Всегда была виновата она. Лошадь – никогда.
– Ты сидишь comme ça, приучаешь его не слушать тебя.
Ей было очень жарко.
– Ладно. – Она взяла уздечку в одну руку и соскользнула с лошади. – Если я никуда не гожусь, покажи сам.
Она стояла на твердой почве, сама пораженная своим непослушанием. Она редко возражала Папá.
Он прожигал ее взглядом, и она чувствовала себя нагадившей собачонкой.
– Je m’excuse, – резко сказала она.
Она ждала, не зная, что он сделает. Дед быстро подошел к Бо, с небольшим усилием вставил левую ногу в стремя, подпрыгнул и плавно приземлился на спину коня. Бо дернул ушами, озадаченный непривычным весом. Папá ничего ему не сказал. Он перекинул стремена через седло, чтобы ноги могли свешиваться свободно. Затем, до невозможности выпрямив спину, без всякого участия рук направил Бо по большому кругу. Затем послал Бо сигнал к действию.
Заслоняя ладонью глаза от солнца, Сара смотрела, как ее дедушка, которого она до этого и не видела верхом, каким-то неуловимым движением попросил коня сделать что-то, чего тот не знал, и Бо, с белой пеной у рта, стал поднимать ноги все выше и выше, стоя на месте. У Сары перехватило дыхание. Папá был похож на всадников из видео. Казалось, он ничего не делал, а результат говорил об обратном. У нее сжались кулаки, и она засунула руки в карманы. Бо так сильно напрягся, что по его мускулистой шее струился пот. При этом казалось, что Папá ничего не делает, а копыта Бо тем временем ритмично застучали по коричневой потрескавшейся земле. Неожиданно он стал раскачиваться, переходя на легкий галоп тер-а-тер. И потом вдруг раздался крик «но!», и она попятилась, а Бо поднялся на задние ноги, аккуратно подогнув передние. Мышцы на крупе подрагивали: он изо всех сил пытался удержать равновесие. Левада.
Кто-то на тротуаре крикнул: «Во дает!» – и Сара услышала, как люди у нее за спиной озабоченно переговаривались. А потом конь опустился. Папá ловко спрыгнул, перекинув ногу через седло. Только темные пятна на голубой рубашке выдавали напряжение.
Он что-то прошептал лошади, огладив ее шею, видимо выражая благодарность, потом протянул уздечку Саре. Ей хотелось спросить, как он это сделал, почему он больше не занимается верховой ездой, если может так. Но он заговорил прежде, чем она подобрала слова.
– Он слишком старается, – сказал дед пренебрежительно. – Слишком напряжен. Нужно сбавить обороты, чтобы он меньше волновался по поводу сохранения равновесия.
Группа женщин сидела на траве, наблюдая за происходящим с безопасного расстояния. Они ели фруктовый лед на палочке, задрав юбки и обнажив загорелые ноги.
– Покажите еще, – попросила одна.
Сара не могла опомниться от того, что видела.
– Хочешь, чтобы я продолжила? – спросила она.
Папá погладил шею Бо.
– Нет, – ответил он тихо. Потом утер лицо рукой, и она была мокрой от пота. – Нет, он устал.
Она отпустила поводья, и благодарный Бо вытянул шею.
– Садись. Домой пора.
– Там тележка с мороженым, – сказала она с надежной, но, похоже, он ее не слышал.
– Не расстраивайся. – Дед пошел с ней рядом. – Иногда… иногда я хочу слишком многого. Он молод… Ты молода… – Он дотронулся до ее руки, и Сара поняла, что это признание вины.
Они сделали круг по парку, чтобы Бо мог растянуть и расслабить мышцы, потом направились по дорожке к воротам. Папá погрузился в свои мысли, и Сара не знала, что сказать. Перед глазами все еще стояла картина дедушки верхом. Она никогда раньше не видела его таким. Знала, что Папá когда-то был одним из самых молодых наездников в Кадр-Нуар. Нанá рассказывала, что двадцати двум юношам разрешалось носить черную форму с золотыми галунами: знак мастерства. Большинство уже представляло свою страну на международном уровне – в выездке, в скачках по пересеченной местности или в конкуре. Но Папá проделал трудный путь, прежде чем попасть в школу: он служил в кавалерии, пока не добился, чтобы его, крестьянина из Тулона, приняли в классическую школу, где учились по преимуществу выходцы из высших слоев общества.
Нанá рассказывала Саре, держа в руках фотографию, на которой они были вместе. Когда бабушка увидела его в первый раз, он показался ей таким красивым на своем коне, что у нее чуть не остановилось сердце и она едва не потеряла сознание. Она не интересовалась лошадьми, но каждый день приходила и стояла у самой арены, чтобы, позабыв обо всем, смотреть на мужчину, который, позабыв обо всем, был сосредоточен на чем-то, о чем она даже не имела представления.
Теперь Сара знала, что имела в виду Нанá, вспоминая, как он просто сидел в седле, а Бо понимал, о чем его просят, словно читал мысли всадника. Она видела чудо.
Кивнув и помахав рукой сторожу у ворот, который никогда не запрещал ездить в парке, они пошли по дороге к дому. Копыта Бо постукивали по гудронному покрытию, он тяжело переступал ногами.
Наконец, когда они пересекли проспект и вышли на улицу, ведущую к конюшне, Папá прервал молчание:
– Джон сказал, что подумывает продать заведение.
Он назвал Джона по имени вместо обычного «сумасшедший ковбой», и она поняла, что дело серьезное.
– А где же будет Бо?
– Он говорит, нам не нужно искать новое место. Конный двор останется конным двором.
Месяца не проходило, чтобы Ковбою Джону не предлагали съехать за большие деньги. Иногда суммы были так неправдоподобно велики, что вызывали у него смех. Он всякий раз отказывался, спрашивая у потенциального покупателя, куда он денет своих лошадей, кошек и кур.
Папá покачал головой:
– Он говорит, кто-то из местных интересовался, обещал оставить все по-старому. Не нравится мне это. – Он остановился, чтобы утереть лицо, и выглядел растерянным. – Яйца у нас есть?
– Есть, я тебе уже говорила, Папá. Они на дворе.
– Это все жара.
Воротничок его рубашки потемнел от пота. Когда он ехал верхом, то потел не так сильно. Он схватился за шею коня, словно искал опору, и погладил его по гриве, что-то ему нашептывая.
Впоследствии она решила, что должна была заметить, как изменилось его настроение, как он не пожурил Бо, когда тот не остановился у края тротуара: он всегда настаивал на том, чтобы конь стоял неподвижно, получив команду остановиться. Мимо проехали два грузовика, и водитель сделал неприличный жест. Папá стоял к ней спиной, и она ответила водителю тем же. Некоторые мужчины считали, что если девушки ездят верхом, то они испорченные.
Они свернули на более тихую улицу и оказались под приятной тенью каштанов. Бо нагнул голову, подталкивая дедушку в спину, будто хотел привлечь внимание, но Папá, казалось, этого не почувствовал. Он снова отер лицо, потом руку.
– Вечером будет омлет. Omelette aux fines herbes.
– Я приготовлю, – вызвалась Сара.
Они переходили через улицу, ведущую на двор, и она поблагодарила жестом водителя, который остановился, чтобы их пропустить.
– Можно еще сделать салат.
– Берешь яйцо… – Папá выпустил уздечку из рук и закатил глаза.
– Что?
Но он ее не слышал.
– Надо присесть…
– Папá? – Она посмотрела на машину, которая ждала, когда они перейдут.
Они все еще были посредине дороги.
– Все ушли, – прошептал он.
– Папá! – крикнула она. – Надо перейти улицу.
Бо нервничал, перебирал копытами по булыжнику, оглядывался назад, дергая головой. Впереди дедушка Сары медленно оседал на мостовую, словно сворачивался калачиком на кровати, кренясь вбок. Водитель машины нетерпеливо просигналил, потом, видимо, понял: что-то случилось, и стал пристально смотреть через ветровое стекло.
Все вокруг происходило как в замедленной съемке. Сара спрыгнула с лошади, мягко приземлившись на ноги.
– Папá! – закричала она и потянула его за руку, не выпуская уздечки.
Его глаза были закрыты: казалось, он напряженно думал о том, что происходило у него в голове. Он не слышал ее, как бы громко она ни кричала. Лицо перекосилось на одну сторону, будто кто-то его сдвинул. И эта странная искаженность напугала Сару, поскольку она привыкла видеть дедушку всегда собранным и сдержанным.
– Папá! Вставай!
От ее голоса Бо стал перебирать ногами и тянуть ее.
– С ним все в порядке? – крикнул кто-то с противоположной стороны улицы.
С ним не было все в порядке. Она это видела.
Потом, когда водитель выбрался из машины и быстрым шагом подошел к дедушке, она, пытаясь удержать взволнованную лошадь, завопила во всю мочь срывающимся от страха голосом:
– Джон! Джон! Помогите!
Последним ей запомнился Ковбой Джон, чья медлительность вмиг улетучилась, как только он увидел, что происходит. Он бежал к ней и что-то кричал, но она не могла разобрать слов.
Уборщик медленно двигался по линолеуму, двойные щетки полотера издавали ровное гудение. Ковбой Джон сидел на жестком пластмассовом стуле рядом с девочкой и смотрел на часы: в сорок седьмой раз. Они провели здесь уже почти четыре часа, и только одна медсестра подошла удостовериться, что Сара в порядке.
Ему уже давно надо быть на дворе. Животные, надо думать, проголодались. Пришлось запереть ворота, поэтому завтра предстоит давать отпор Мальтийцу Салю и ребятишкам, которые не смогли попасть внутрь.
Но оставить ее он не мог. Она ведь совсем ребенок. Сара сидела неподвижно, сцепив руки на коленях, на бледном лице было сосредоточенное выражение, будто она усилием воли заставляла дедушку поправиться.
– Ты в порядке? – спросил он. – Может, кофе принести?
Уборщик медленно прошел мимо. Взглянул украдкой на шляпу Ковбоя Джона и направился в сторону кардиологического отделения.
– Нет, – сказала она и прибавила тихо: – Спасибо.
– С ним все будет хорошо, – в десятый раз заверил он. – Твой дед крепок, как старый ботинок. Сама знаешь.
Она кивнула, но без уверенности.
– Бьюсь об заклад, сейчас кто-нибудь выйдет и скажет нам, как обстоят дела.
Она чуть поколебалась и снова кивнула.
И опять потянулось ожидание. Медсестры в пластиковых фартуках сновали мимо и не обращали на них никакого внимания. Доносились гудки и гул каких-то аппаратов. Джон не мог забыть лицо старика: страдание и ярость в глазах, волевой подбородок, когда он падал, с явным ужасом осознавая, что с ним приключилось.
– Мисс Лашапель?
Сара была так погружена в свои мысли, что вздрогнула, когда к ней обратился доктор.
– Да. Он в порядке?
– Вы член семьи? – Доктор посмотрел на Джона.
– Можно и так сказать. – Тот встал.
Врач оглянулся на палату:
– Честно говоря, я не могу обсуждать эти вещи ни с кем, кроме…
– Можете положиться на меня, – заверил Джон. – У Капитана никого не осталось, кроме Сары. А я его старый друг.
Доктор сел на стул рядом. Он обращался к Саре:
– У вашего дедушки кровоизлияние в мозг. Инсульт. Знаете, что это?
Она кивнула:
– Вроде да.
– Состояние стабильное, но он немного не в себе. Не может разговаривать и ухаживать за собой.
– Но он поправится?
– Состояние стабильное, как я уже сказал. Важны следующие двадцать четыре часа.
– Можно его увидеть?
Доктор посмотрел на Джона.
– Мы оба хотели бы удостовериться, что с ним все в порядке, – твердо сказал Джон.
– Он подсоединен к большому количеству аппаратов. Вас это может шокировать.
– Она крепкий орешек. Как и ее дед.
Доктор посмотрел на часы:
– Хорошо. Идите за мной.
Видит бог, старик выглядел не лучшим образом. Казалось, он постарел на тридцать лет. Трубки, идущие из носа, закреплены на коже. Лицо серое и осунувшееся. Джон невольно закрыл рот ладонью. Аппараты вокруг сверкали неоновыми лампами, посылая друг другу приглушенные звуковые сигналы.
– Что они делают? – спросил Джон, чтобы нарушить молчание.
– Отслеживают сердечный ритм, кровяное давление и всякое такое.
– И он в порядке?
Ответ доктора был обтекаемым и, как подозревал Джон, бессмысленным:
– Как я уже сказал, большое значение имеют следующие сутки. Хорошо, помощь подоспела вовремя. Это очень важно в случае инсульта.
Мужчины стояли молча. Сара придвинулась к краю кровати и осторожно села на стул, будто боялась потревожить больного.
– Если хотите, Сара, можете разговаривать с ним, – тихо сказал доктор. – Дайте ему знать, что вы рядом.
Она не заплакала. Не проронила ни слезы. Худая рука потянулась к руке старика и сжала ее. Но подбородок оставался решительным. Она была внучкой своего деда.
– Он знает, она здесь, – сказал Джон и удалился, чтобы оставить их наедине.
Когда они вышли на улицу, совсем стемнело. Джон ждал ее, куря одну сигарету за другой и меря шагами площадку, куда подъезжали машины «скорой помощи». На недовольные взгляды проходящих мимо медсестер он не обращал никакого внимания.
– Милашка, – заявил он какой-то из них, – ты должна сказать мне спасибо. Я обеспечиваю вас работой.
Он не мог обойтись без сигарет. Капитан всегда был сильным, всегда производил впечатление, что будет жить вечно, гордый и несгибаемый, крепкий как дерево, и надолго переживет Джона. Вид беспомощного старика, которому медсестры утирают слюни, привел его в содрогание.
Потом Джон увидел у вращающихся дверей Сару – руки в карманах, ссутулившуюся. Она заметила его не сразу.
– Эй! – сказал он, понимая, что она замерзла. – Возьми мою куртку. Тебе холодно.
Она покачала головой, объятая своей болью.
– Если простудишься, не сможешь помочь Капитану. Кроме того, он обрушит на мою голову все французские ругательства, если я о тебе не позабочусь.
Она подняла подбородок:
– Джон, вы знали, что дед был наездником – я имею в виду, настоящим?
Джон не сразу нашел что сказать.
– Наездником? – Он театрально сделал шаг назад. – Конечно. Не могу сказать, что одобряю его манеры, но, черт побери, да, знал. Твой дед – настоящий наездник.
Она попыталась улыбнуться, но он видел, с каким трудом ей это давалось. Она позволила накинуть на ее плечи старую джинсовую куртку. И они пошли на автобусную остановку, старый ковбой и девочка.
